КРОЛЬЧИХИ И СЛОНЕНОК
Родила раз одна слониха из бродячего зверинца своего первенца – ну такой хорошенький слоненок на свет явился: маленький, неуклюжий, весь волосатенький – ну прямо чудо, загляденье какое-то. Все служители зверинца вокруг не один час толпились. Одна уборщица – та уж прям чуть в вольер не залезла: «Ну что за чудо!!! Так бы и затискала...». Служители-мужики со знанием перемигивались: мол, тебе только слоненка и не хватает.
Но радость служителей была недолгой. Мать-слониха с перепугу ли, или еще по какой – одной ей понятной – причине стала хобот детеныша своего от сиськи своей набухшей отталкивать. Уж убеждали ее, совестили.... Сам хозяин приходил ее уговаривать... И отвлечь ее пытались: ананасовые ломтики ее любимые ей подсовывали. Да только все ни в какую. Ананас анафема слопала, а потом хоботом своим слоненка к титьке потянувшегося так долбанула, что он чуть в стенку не влип.
Что делать? Стали все голову в вагончике хозяина ломать и предложения выдвигать. Одна идея другой непутувей. До вечеру просидели – так ни до чего путного и не дошли. Уж на часы стали тайком поглядывать (это у кого они были, конечно)... Тут кто-то – будто в шутку – и предложи: «У нас в крольчатнике несколько крольчих на днях опросталися. Вот давайте их слоненку и предложим».
И все как в один голос заколготали: «А что, идея!..».
Бросились в крольчатник. Схватили одну крольчиху – и бегом в слоновник. А там слоненок голодный сидит, хоботом своим попискивает – плакать бы мог, так все бы давно слезьми залито было...
Почуял, несчастный, запах молока, хоботком потянулся к крольчихе и как присосется к животу ее – чуть было всю не всосал. Все аж ахнули. Потом крольчиха от хобота отвалилась – напор ослаб, видать, почуял, слоненок, что молоко иссякло. Немного голод слоненок утолил – но опять хоботом тянется, титьку ищет.
Крольчиху еле живую обратно в крольчатник отнесли, а слоненку другую уже подносят...
Служители думали, что всех крольчих передушит слоненок. А он – умен, видать, - напор свой уменьшил, и его ровно на то хватало, чтобы молоко отсосать, а крольчихе ну никакого вреда. Так пару недель слоненка и кормили. Он окреп, подрастать начал...
Правда, крольчата новорожденные без молока остались. Так служитель крольчачий сердобольный их не бросил на произвол судьбы, а замечательное жаркое приготовил – с картошечкой, да с перчиком. Говорят, вкусно было, пальчики оближешь... Только вот порции маленькие получились. А как служитель в японскую войну в плену пару месяцев был (он еще рассказывал, что японцы еды подают на тарелке с гулькин нос), то и назвали жаркое «японским».
Все, вроде, хорошо шло, но только служители беспокоиться стали. Кроличье молоко скоро закончится – сроки уж выходят. А дальше-то как? Ну, порешили, стало быть, попробовать слоненка к матери опять подвести. Сказано – сделано.
А в слонихе, видно, что-то обратно переключилось за эти недели. Как слоненка увидала, сама к нему бросилась, стала титьку свою подставлять. Ну, слоненок – с непривычки – и взялся снова с малым напором молоко отсасывать. А слонихина титька (не в пример крольчихиной) тугая, молоко с трудом отходит. Слоненок-то смышленый, мог бы перестроиться со дня на день – напор, то есть, отсосный увеличить. А у слонихи молоко возьми да и перегори.
Словом, беда со всех сторон: у крольчих молоко кончилось, у слонихи перегорело...
Делать нечего... Раздобыли бутылку из-под самогона (благо, бабки местные каждый вечер приносили), подогрели молоко, что молочница каждое утро приносит – работникам за вредность. Соску соорудили: нашли старый резиновый ботик, оставшийся почему-то от давно уже выросшей и за границей обучающейся дочки хозяина. Словом, не дали слоненку с голоду помереть. Выкормили, вырастили малыша.
Теперь, говорят, он уже огромный слон. В самой столице – в зоосаде – живет. И кормят его, и поят хорошо, и спокойный он – но вот, говорят, интересно – как только бутылку увидит, так сразу к ней и побежит, об решетку биться начнет да к бутылке тянуться. Уж мужикам-то – зевакам смех, говорят. Им бы, окаянным, только глотки и рвать...
А служитель крольчачий, говорят, открыл – правда, при НЭПе уже – ресторан, где фирменным блюдом стало жаркое из новорожденных крольчат. Назвал он его «Слоновье по-японски».
УТКА-НАСЕДКА
Жили в зверинце волк да волчиха. Душа в душу, говорят, жили. Неразлучные. А, впрочем, как им в зверинце разлучиться: прутья в клетках крепкие, железные – и захочешь не убежишь. Да и кормежка там неплохая, трехразовая: чего бежать-то. Но не в этом дело, а вот в чем...
Зимой как-то застудил волк свое причинное место. Ну, поскулил, помаялся пару дней, вот, вроде всего и делов-то... Поначалу даже ветеринар уездный ничего не признал. А к весне (да к лету даже) распухло у него там до невозможности. Болит, видать – сил нет. Надо лечиться.
Прописал ветеринар компресс согревающий. А волк как запах лекарства почует, так и срывает с себя все. Намучались с ним несказанно. А волк бедный страдает, мается: и сам не спит и от воя его ночного весь зверинец – да что там – вся округа спать не может. Уже и жалобы на имя губернатора поступать стали. Уже и чиновник один приезжал – на месте разобраться. Посмотрел чиновник на волка, особенно на сильно распухшее место под хвостом – пожалел животину и постановил: волка вылечить – а если не выйдет, то пристрелить.
Жалко стрелять-то: волк молодой, да и денег немало за него заплатили. А лечить – уж все перепробовали – ну никак не получается. И, как на последнюю надежду, упал хозяйский взгляд на утку, что только что яйца отложила и пристроилась было в гнездо – их высиживать. Ну, хозяин что-то шепнул служителю, что об волках заботился. Тот косо на хозяина посмотрел, усмехнулся не менее косо, но утку взял и к волку в клетку понес, себе что-то под нос бормоча, да на хозяина то и дело оглядываясь.
А волк, бедный, на спине лежит, ноги задние раскинул и скулит, как побитый щенок. Ну, служитель ему на распухшее место утку посадил – и сам поскорее за дверь, а то неровен час больному что-то на ум взбредет... Пристроился служитель за решеткой – охота ему посмотреть, как волк утку рвать станет. А тот не то, чтобы рвать, а напротив, ноги еще больше раздвинул, чтобы утка поудобнее на больном месте пристроилась. Чудеса!!!
Пошел служитель в птичник, забрал утиные яйца и – шутки ради – подложил их к волчихе.
Наутро все посетители вокруг волчьей клетки столпились – дивятся, как утка на волчьем брюхе, как в гнезде, сидит. А у волчихи между передних лап пара утиных яиц лежит, она на них то посмотрит, то морду свою положит.
А еще пару – уже холодных – яиц еще утром служитель в углу клетки нашел. Сделал из них яичницу – и с уборщицей за завтраком все об этой истории говорили. Особенно непонятно было, почему волчиха себе только два яйца оставила. Так по cю пору еще никто толкового объяснения этой загадке и не нашел (даже в столичном зоосаде, куда служитель через несколько лет после этих событий сторожем работать пристроился).
А волк с того дня, говорят, быстро на поправку пошел. Уже не выл по ночам, а через пару дней стал даже кушать к миске свое ходить. Утке, к слову, сначала еду отдельно подавали, а потом в ту же миску, что и волку, стали корм насыпать. Так они из одной миски и ели, и спали вместе – утка, знамо куда пристраивалась.
А у волчихи вскоре два желтеньких утенка вылупились – то-то радости у нее было. Она их и вылизывала, и лапами своими нежно обнимала.
И стали они жить впятером. Три утки и два волка. Волчихины утятки подросли, а мать свою – утку – так и не признали. Только за волчицей и ходили – до того самого дня, как волкина утка от старости померла.
Так и жили они пару лет в одной клетке: волк со своей уткой, а волчица с двумя своими. В разных углах. И друг на друга – ну никакого внимания...
Зато от зевак отбою не было: уж то-то хозяину радости – бырыши подсчитывать!
Через сколько-то лет стала старшая утка чахнуть. Знамо, век утиный недолог. Хозяин ветеринарам любые деньги предлагал – лишь бы утку на ноги поставили. Те только руками разводили: куда нам супротив природы...
Так утка и померла... Служитель насилу ее из клетки забрал: волк никак со своей подругой расставаться не хотел. Уж волк в ту ночь выл – похуже, чем во время болезни своей.
А на утро, когда волчихины утки пошли, покрякивая, воды попить, разорвал он их в клочки. Волчица такой обиды не снесла и накинулась на волка в бессильной ярости. Загрызть они друг друга не загрызли, но покалечили здорово.
Служителю от хозяина крепко досталось, взял он расчет, да подался в столицу.
А волки, говорят, остаток жизни им отведенной так в одной клетке и прожили, да только в разных углах. Да прибытку большого от них больше хозяину не было: публика у клетки волчьей не задерживалась – вид у волков больно унылый был.
Вот потому, как стали волки от старости болеть, не стал хозяин на ветеринаров разоряться: деньги на новых волков нужны были.
МИШКА-АРТИСТ
Как-то зимой приехали охотники в зверинец и привезли в мешке медвежонка малюсенького. Мать его кто-то зимой разбудил, вот и пошла она, как шатун, по окрестностям баловать – то овцу задерет, то козу. А когда за телят да за коров принялась, порешили ее завалить. Ну, застрелили медведицу, а малыш без призора остался - жалко. Вот и сдали его в зверинец публике на потеху.
Хозяин с охотниками расплатился, велел смотрителю медвежонка пристроить и неделю за ним особо присматривать – сам-то он отправлялся Рождество отмечать к сестре в Вятку и только к середине января быть назад обещался. Ну, укатил, стало быть...
А под Рождество кому охота лишнего работать – вот и служитель тоже к своей зазнобе намылился, а тут этого медведика нелегкая принесла... И помещения для него подходящего нет...
Ладно, служитель наскоро запихнул незваного медвежонка в клетку, в которой куница на прошлой еще неделе околела (там и домик маленький был – как раз для него по размеру) молока ему в миску налил, да и пошел праздновать.
Под утро уже просыпается служитель с перепою ни свет ни заря – весь мокрый от жарко натопленной печки, пошел было кваску ледяного хлебнуть, да тут его самого в холодный пот бросило. Вспомнил он, что в помещении, где медвежонок сидит, он печку забыл протопить. А Рождество в тот год сильно морозное выдалось!
Ну, он как был в подштанниках, так и выскочил в сени, тулуп только накинул. Благо, баба его тоже проснулась, увидала, в чем он на улицу собрался, успела его окликнуть – надел он штаны да пинджак – а то было бы сраму.
Прибежал он в зверинец, к медвежонку кинулся – а там холодина жуткая, прям как на дворе. Медвежонок в домике куницыном свернулся в клубок, а ноги задние наружу торчат – на ощупь прям ледяные. Служитель тулуп свой на медвежонка накинул, а сам печку топить кинулся, при себя думая, хоть бы никто про этот случай не прознал, не то не сносить ему головы.
Потом медвежонку закоченевшему вконец лапы самогоном растер, молочком его горячим напоил. Зашевелился мишка, глаза повеселели, ноги потеплели... Служитель между тем новый домик ему соорудил – побольше – да туда его и положил.
Словом, спас он мишку, выходил – а про печку нетопленую так и не прознал никто (даже бабе своей ничего он не рассказал, когда она его пытала про утренний его в исподнем из дому выход).
Правда, ноги задние у мишки отнялись, видать крепко он их отморозил. Хозяин, когда приехал, очень на охотников за некачественный товар сердился, но на ветеринара все же разорился. Но все без толку: ноги задние мишкины больше никогда не задвигались. Усыпить его ветеринар присоветовал. Морфием. Хозяин, было, согласился, но служитель уговорил оставить медвежонка: совесть его замучила, что он такую оплошность допустил и животину инвалидом сделал.
Стал служитель думать, как сделать так, чтобы мишка не ползал, а ходил. А плавал служитель в молодые годы свои матросом, и всякие технические выдумки ему сильно по душе были. Вот он и придумал: медведю корсет соорудил с петлей, в нее веревку продел, через блок пропустил, что к потолку клетки приделал и натянул свободный конец так, что задние лапы мишкины в воздух взмыли. Вот на передних своих лапах медвежонок очень бойко по клетке носился.
Подрастал медвежонок, быстро стал большим и тяжелым – одна веревка его уже не выдерживала, пришлось сначала двойную, а потом и тройную веревку привязывать. А потом и блок не выдержал, оборвался...
Кумекал служитель, кумекал – да так ничего до вечера и не придумал. Пошел спать: утро вечера мудренее. А утром пришел – и глазам своим не поверил: ходит медведь по клетке на передних лапах – сам, без всякой веревки!!!
Ну, на такое чудо сначала все служители сбежались, потом хозяин долго любовался, усы свои покручивал. Потом выставили мишку на обозрение публики. Не поверите, но в тот год у его клетки столько зевак собиралось, сколько даже у слона или у обезьян отродясь не толпилось.
Всем хорошо. Хозяину особенно – деньги заработал немалые. Но нет добра без худа.
Раз зашла в зверинец очень влиятельная дама – она занималась в губернии попечительством над воспитанием детей – и потешалась вместе с остальным людом над мишкиными проделками. Но, как узнала, по какой такой причине ходит мишка на передних лапах, сразу мрачнее тучи стала.
Врывается она, значит, к хозяину зверинца и говорит, что же, мол, такое происходит: над больным зверем все потешаются, как это на детях отразится, это ж безнравственно – смеяться над инвалидом. И тому подобное... Словом, потребовала, чтобы медведя больного больше не мучили, а пристрелили. А с дамой еще и муж ее, обер-полицмейстер, был и срок хозяину дал до утра – чтоб завтра медведя тут не было. А хозяину жалко стало – да не денег даже, а самого мишку. Но ничего не поделаешь: поперек власти ежели попрешь, то самому дороже станет. Повелел он служителю все это дело к утру и обделать.
А для служителя мишка тот, что сын родной был: как на него руку поднимешь...
По счастью выступал в те дни в городе бродячий цирк – вот служитель с мишкой туда и подался. Поначалу с тем медведем только выступал, потом и других зверей разным хитростям учить стал. После уже в Москву перебрался – в тамошнем цирке долго еще работал. Говорят, знаменитым дрессировщиком стал, много зверей артистами сделал... Но любимцем его все же тот мишка был – даже после того, как он от старости издох: чучело его много лет в фойе цирковом стояло. Если кто видел такое чучело – медведь на передних лапах стоит – то это тот самый мишка.
ЦАРЬ ЗВЕРЕЙ
История эта случилась зимой... Столпился народ у клетки с надписью «Царь зверей». Служитель зашел в клетку, миску поставил с горой парного мяса, на морозе дымящегося. А на гарнир всяких овощей да зерна накрошено в миску немало.
Ну, народ стоит, ждет, когда лев обедать выйдет: не зря же деньги уплочены! А тот, видать, простыл накануне – зима все же. А лев, хоть и давно в наших краях проживает, но тварь, все же южная... Одним словом, приболел лев, забился в свой домик, свернулся клубком, даже поесть выйти то ли сил, то ли охоты нет. Чего ж тут удивительного: все ж болели, знают по себе, что не до еды порой бывает...
А в соседней клетке (с подогревом) питон жил. Ему тоже только что на обед крыс подали. Он их наскоро поглотал, насытился, заснул. Одна крыса молодая чудом уцелела – юркнула в щелку в полу... и попала в клетку льва. Сидит, озирается, со страху чуть жива.
А время-то обеденное. И голод не тетка. Почуяла крыса запах еды и припустила к миске, вскарабкалась, взгромоздилась на самую вершину и принялась уплетать, что под руку подвернется.
А народ все у клетки стоит, ждет выходя «царя»... Тут кто-то крысу в миске заприметил и как завопит: «Царь обедает!». Все к решетке прильнули и, мало помалу, каждый крысу в львиной миске увидел. То-то смеху и крику было...
Народ стал подваливать... На шум шпики понабежали, стали прислушиваться, что народ говорит... Один из толпы осмелел и закричал: «Ой, не могу, царь – крыса». Его сразу под ручки подхватили, из зверинца вывели да в участок препроводили.
Хозяину быстро доложили, что пахнет жареным... Тот прибежал, тотчас в ситуации разобрался и велел крысу истребить. Служители кинулись в клетку кто с чем. Но крыса ловчее оказалась, сумела сбежать.
Народ мало помалу разошелся... Лев поправился через какое-то время и стал опять выходить к обеду... Впрочем, народу в зверинце поубавилось к тому времени: не до того было.
Да, кстати, смутьяна того, который царя крысой назвал, еще тем же вечером домой отпустили. Оказывается, царь в тот день от престола отрекся.
Но это уже совсем другая история...