В конце семидесятых годов я работала в пыльной и скучной бухгалтерии продторга своего города. Естественно, бухгалтером. В комнате нас было четверо. Все женщины. Две замужние, претендующие на звании «примерная жена и отличная мать», две разведёнки с детьми. Но жили сравнительно дружно. Возраст от двадцати до тридцати, общие темы для разговора, так что ссор и сплетен было минимальное количество. Были, конечно, но дозировано. На уровне: « Говорят к ей ходит…» или « Говорят, еёный похаживает…»
На восьмое марта, в майские праздники или там, на Новый год доставались пыльные бокалы, и мы позволяли себе расслабиться, выпить по бокалу вина с чем-нибудь вкусненьким. Иногда заходили мужчины, угощали коньячком. Мы хихикали, но отказывались. И мужчины, и коньяк были даже не второго сорта.
Продторг процветал, циферки мелькали, умножались в геометрической прогрессии прибыли государства, несмотря, что вся обслуга ела и пила за его, государства, счёт. Мы с трудом уже справлялись. И на работу взяли молодую деваху. Не просто красавицу, а что-то необыкновенное. Звали это чудо - Милка! Это были пожар, землетрясение, потоп, восторг и позор в одной посуде! Очарование просто не человеческое. Невозможное какое-то, преступное, я бы сказала, очарование.
Не просто красивая куколка, а вся – коктейль чувств, слёз, смеха, щебетанья и несчастных случаев, которые с ней постоянно случались, но нисколько не смели её ранить. Мне кажется порой, что если бы на неё налетел камаз, то обязательно разбился бы в лепёшку.
Она вся жила в плотном коконе очарования и внутренней притягательности. Если я приближалась к ней ближе, чем на метр,в меня сразу втекал ток её жизнерадостности, а мужиков, которые заглядывали к нам в комнату редко, а с Милкиным приходом то и дело, их не просто искрило, их коротило, замыкало на Милке. А они всё шлялись и шлялись. То за счётами, то за единственным на весь отдел арифмометром. Калькуляторы тогда уже на слуху были, но не в наличии.
С приходом на работу Милки, бухгалтерия из солидного отдела превратилась в гнездо разврата. По пятницам ненавистные отчёты сдвигались на край стола, доставались уже не пыльные бокалы. Когда им пылиться-то? Нарезалась колбаска, сыр, и объявлялся праздник по любому поводу. Куролесили часа два-три, а потом на такси неслись в кабак на встречу с пороком.Примерные матери, конечно, не отставали.
В понедельник наша непосредственная начальница, Нона Сергеевна, попросту- Нонка, уже с утра была в курсе, что Милка в очередной раз осквернила контору. И каждый раз грозилась вышвырнуть вон эту шалаву, но время летело быстро, приближался месячный отчёт, и Милка оставалась на отчётах и на балансе, в том числе и на балансе бухгалтерии, ею осквернённой.
Милка так справлялась с цифрами и отчётами, что сама считалась ходячим арифмометром. Так её и прозвали: Милка- арифмометр.
Каждое утро пятницы Нона была полна решимости поговорить с Милкой серьёзно и в последний раз, чтобы запугать и предотвратить пятничный разврат. Но вбегала в отдел Милка, и уже на ходу начинала рассказывать что-то смешное. Строчила, как из пулемёта, проглатывала половину слов, никто толком ничего не понимал, но все стояли согнувшись пополам и хохотали до истерики. И Милке опять всё сходило с рук.
Бывали, конечно, случаи (по пятницам) совершенно недопустимые. Одному из счетоводов выбили зуб и расквасила нос. Важные документы были окроплены кровью заместителя главбуха, Толика.
После этого исключительного по своей дерзости случая Нонка всё же решила уволить Милку, несмотря, что арифмометр. Созвали собрание. Нона метала молнии. В самом центре кабинета стояла Милка, потупивши взор, и изображала «шведскую спичку». Типа: « Спала я только с вами, больше ни с кем. Спала я только с вами, больше ни с кем!».
Но Нона сдаваться не собиралась. И вот, когда уже все улики были развратнице и пьянице, возмутительнице спокойствия коллектива предъявлены, и та уже на вылете, и ей предстояло лишь сказать последнее «прости» перед вылетом с работы, Милка вдруг роняла робко и недоуменно:
– Да, Нона Сергеевна, вы правы, Нона Сергеевна. Заходили смежники, партнёры наши. Поспорили. Столкнулись интересы…
Нонка грузно нависала над маленькой Милкой и грозно рычала:
– Поспорили ? Поя?
Это уже сторожиха конторская ей настучала, что Милка там рулады выводила от «Белой акации гроздья душистые», до «Школы Соломона Пляра».
А Ирка, самая дурочка из всего коллектива, подобострастно переспрашивала у Ноны:
– Пья?
Она имела ввиду, что бутылки под столом утром перекатывались и дребезжали жалостно.
И тут вступала волторна, Милка, то есть. Она выкатывала огромные брызгалки свои и спрашивала:
– Кого поя? Никого я не поила! Вы же прекрасно знаете, что я непьющая!- И как бы изумлялась.
И, удивительное дело: все сразу с ней вместе изумлялись и соглашались, и свято верили, что Милка у нас не пьёт!
Вот начни человек орать, мол, не пью я и всё такое... Хана бы ему пришла тут же. Хрен бы ему поверили. А Милка возьми и пригласи всех обвинителей в свидетели, и они сразу превратились в соратников. Причём в искренних. И, действительно, им начинает казаться, что Милка девушка непьющая, и ни о каких « поя, пья» и речи быть не может. И, вообще, Мила отличный товарищ, прекрасный бухгалтер и за что она тут стоит, краснеет и терпит муку мученическую - не понятно.
И недоразумение, которое устроили пьяные мужчины-счетоводы, списывалось до следующего раза. Следующий раз был не за горами. Пятница-то вот она, среде уже подмигивает.
И много было ещё с этой Милкой делов, пока не случилось полное какое-то из-за неё безобразие. На уровне чуть ли не главка, куда Нону таскали. А она потащила за собой Милку. И не напрасно. Милка там в кулуарах покрутилась минут пятнадцать, Нону дожидаючись, и вопрос отпал сам собой.
Замуж Милка вышла за ихнего главного. Ой – ёй–ёй, какой начальник! Говорят, уже внуков от него имеет. Правда, сам он не очень уже здоров. Но за счастье платить надо.
Вот оно – влияние личного обаяния на ход событий.