Моя привязанность к отцу была молчаливой, нежной и постоянной. Говорили, что в первые дни своей жизни, будучи грудным младенцем, я непрестанно орала, словно предчувствуя все грядущие трагедии века, однако немедленно замолкала, когда меня клали на кровать отца.
Помню, как изредка, в минуты отдыха, отец тормошил меня, называя "Рута-Пута", "Путикам", Я была не в меру резва и шаловлива, и отец дал мне шутливое прозвище "башибузук". Уже, будучи взрослой, я прочитала, что башибузуки - это "бешеные головы", турецкие полуразбойники - полупартизаны, известные своим диким нравом и кровожадной свирепостью…
Ушедших из жизни людей часто идеализируют. Но сколько бы я ни воскрешала в памяти образ отца, его слова, поступки, я не могу найти ничего такого, что лишило бы меня права утверждать: он был действительно идеалом. И вовсе не потому, что трагизм его жизни, полное отсутствие зрения создавали некий ореол мученичества. Нет, он действительно был таким: если резким, то по убеждению, если нетерпимым, то к явлениям безнравственным и враждебным, если требовательным, то во имя труда, творчества. А его беспомощность незрячего человека оборачивалась силой преодоления своего недуга в постоянном труде.
Отец - это мое мироощущение, духовный климат на всю жизнь. Какие бы по-вороты ни случались в моей судьбе, в каких бы далеких от отцовской жизни сферах я ни оказывалась, мой внутренний, скрытый, но всегда пульсирующий духовный мир был от него. От отца была и моя совесть на распутьях жизни, и постоянное стремление к правильности, справедливости своих решений и поступков, и ощущение боли от того, что не все получилось в жизни так, как хотелось по совести...