Червива и мерзка планета, наивно сочтённая единственным пригодным для жизни камнем во всей Вселенной.
Сраная планета, ты не мать, а мачеха для человеческой цивилизации, да и вообще для всей разумной жизни.
Колыбель человечества? Всю жизнь в колыбели лишь калека проводит.
Ад какой-то другой планеты? Даже если и не так, то гениальный писатель Олдос Хаксли красиво выразился.
Скупо подогретая жёлтым карликом ущербного спектрального класса, жить которому осталось каких-то три или четыре миллиарда лет, планета не способна вызвать к себе ничего, кроме ненависти - хотя бы из-за её минусовых температур, замораживающей жизненно важные жидкости и губительных для всего живого.
Словно плохой политик, низвергающий свою страну в нищету с разрухой и потом повышающий свой рейтинг грошовыми подачками народу, Солнце месяцами жилит своё тепло и потом заставляет людей радоваться каждому погожему дню, в некоторых уголках планеты люди доведены до того, что произносят вслух фразу «Наконец-то солнышко пригрело!» при температуре воздуха, едва-едва поднявшейся до плюс пятнадцати. Вместо того, чтобы справедливо плевать в сторону этого никчёмного светила и посылать ему проклятия при каждом падении температуры ниже плюс двадцати. Попутно изобретая протонную бомбу, способную навсегда гасить карликовые звёзды, и сверхпроводниковые гигантские светильники-спутники, с околоземной орбиты равномерно нагревающие до комнатной температуры и освещающие всю планету.
Ни душу, ни тело не греет свет звезды по имени Солнце, зато сжигает кожу, волосы и глаза - в отличии от нежного света Сириуса или Альтаира. Портит изображения фото- и видеокамер. Сводит на нет работу умной оптики...
Атмосфера насыщена кислородом - самым медленным из всех известных ядов, убивающим человека за 70 - 80 лет. А химические соединения кислорода окисляют и убивают не только людей, но и механизмы...
Кварц - самый распространённый минерал на планете - мог бы быть полностью израсходованным на изготовление кварцевых резонаторов и генераторов для машин, способных унести человечество прочь из Солнечной системы, но он становится лишь кварцевой пылью, зловеще блестящей на обломках ржавой машины...
- ...Это говно уже никогда не поедет! - сокрушённо охнул и глубоко вздохнул плюгавый начальник автоколонны.
Пыль - кварцевая ли, органическая ли, не столь важно - кружилась в вихре декабрьского ветра вперемешку со снегом, постепенно оседая под навсегда открывшимся капотом ЗИЛ’а, изрыгающим и исторгающим в лица механиков своё промасленное веяние путаницы порваных ремней и осколков крышки блока цилиндров.
- Охо-хо...
В пыли и снегу угадывались очертания КАМАЗ’овского шасси без кабины, кузова и половины колёс, при более близком рассмотрении бросалась в глаза одна из осей, изогнувшаяся дугой, а из разломавшейся, словно скорлупа грецкого ореха, раздаточной коробки лезла наружу густая чёрная паста.
- Это всё пыль, будь она... - вокруг начальника крутился низкорослый и щуплый тридцатипятилетний менеджер, расстёгнутый зелёный пуховик висел на плечах менеджера мешком, а вязаная шапка-«петушок» съезжала на самые глаза - ...У Эдиты Пьехи же отец от такой пыли умер? Ну этот, силикоз лёгких или как его?
- Охо-хо... Лёгкие, наверное, в патологоанатомической хуже лёгких курильщика оказываются! Что ж за пыль за такая?!
Вместе с пылью и снежинками ветер поднимал в воздух рваные полиэтиленовые пакеты, а по земле стелил дым горящей покрышки, брошенной кем-то вовнутрь корпуса от «Москвича» - «каблука» и подожжённой там. И ещё кострища, кострища, кострища - пусть и потухшие, вот автобус «ЛиАз-677» без передних колёс, двигателя, фар и дверей, с выбитыми окнами и закопчённой от кострищ бочиной, вот мотоцикл «Урал» без заднего колеса и с люлькой, наполненной изношенной до дыр обувью и ножками от табуреток, вот округлая дуропластовая крышка от контейнера для корабельного надувного плота, с замёрзшей в ней смесью отработанного моторного масла, воды и извёстки, вот железная кровать с провисшей до земли панцирной сеткой и натянутой между спинками проволокой, на которой висела окоченевшая тушка неизвестной лесной птицы, привезённая кем-то из работников с охоты, а вот...
- Кыш, кыш, а ну кыш! - короткими руками начальник отмахнулся от собаки с длинной грязной шерстью, появившейся из-за железной кровати, обнюхавшей висящую на проволоке дохлую птицу, тяфкнувшей и в два прыжка преодолевшей десятиметровое, кажись, расстояние между кроватью и идущими по территории умирающей автобазы людьми, но совершенно не враждебно настроенной и разве что обнюхать незнакомых ей людей попытавшейся - Кыш, кому говорю! Клифты мои вильверкотовые лапами грязными пачкать, ну кыш, кыш, разносишь тут чумку, токсокароз, червей ленточных, дети скоро все умрут от них, внуков не будет!..
Невероятно прыгучая собака была очень похожей на афганскую борзую, а о том, что в клуб её не приняли и породистой не призвали, говорила вытянутая, как у всех афганок, но в то же время слишком мощная для этой породы челюсть: в собачьем генеалогическом древе, отвергнутом клубами собаководства, явно отметились и бойцовские породы, питбули или что-то вроде.
- Кажется я знаю, чья это - юркий менеджер топнул ногой, да так, что собака затяфкала громче и отскочила обратно к кровати с птицей, а после вприпрыжку подбежал к ещё одному вставшему на свою последнюю стоянку транспортному средству, автобусу «ЗИС-16» довоенных годов выпуска.
Из округлого старинного холодильника без дверцы и компрессора, прислонённого к бочине автобуса, порывом ветра вынесло пустые чёрные полиэтиленовые пакеты и голубиные перья, закружившиеся под ногами менеджера и начальника.
- А знаете, как они собаку эту назвали? - менеджер сплюнул - Танюшей! Вот ведь люди, и что только в головах у них творится?! Как представлю вот, как вцепится вот такая вот Татьяна из «Евгения Онегина» своими клыками и когтями кому-нибудь в сонную артерию!..
- Безысходность какая-то, а не работа, ох!
Колёса «ЗИС’а» спустились и вросли в землю ещё в первые постсоветские годы, куда-то делись и крылья с капотом, обнажив наполовину разобранный и увешанный грязными тряпками архаичный квазирядный семицилиндровый двигатель с наклоненный вбок седьмым цилиндром, передние двери перестали открываться позапрошлым летом и попасть вовнутрь можно было лишь сквозь заднюю, стёкла покрылись толстым слоем пыли и утратили прозрачность, но зато деревянный каркас салона, обшитый жестяными листами, сгнил и сквозь многочисленные дыры в обшивке отлично было слышно, как в салоне что-то с громким журчанием разливается по пластиковым стаканчикам и кто-то говорит о гидравлическом прессе с шипами и подогревателями, под которым кому-то захотелось медленно давить и одновременно поджаривать некую учительницу биологии из средней школы в неведомой Кандалакше, плавно эта тема перетекала в разговоры о космических кораблях, фотонах, световых годах, парсеках, гравитационных полях Нептуна, кварцевом нейтронном ускорителе и неком Ярике Ермакимове из Кирово-Чепецка, охраняющем автостоянку неподалёку от МКАД’а и щедро делящемся своими знаниями о космосе.
- Это мы так работаем, это пиво вот это вот опять у нас! - из-за открытой задней двери показалось злорадное личико менеджера, а где-то за его спиной пыхтел паровозом одышлый начальник, тоже подбежавший к древнему «ЗИС’у». В салон же, заплёванный окурками, замусоренный пластиковыми упаковками и опутанный по углам паутиной, ни тот, ни другой входить не решались.
- А чё тут такого? - диспетчер Черепан Мечиславович, не выпуская из рук стаканчика с пивом и даже не отодвигая за спину бутылку «Балтики 9», восседал на скамье без спинки и нагло смотрел менеджеру в глаза - Тридцать первое декабря же, по трудовому кодексу сегодня типа укороченный рабочий день, да и никто никуда не поехал сегодня, сами же видите, чего ещё делать тут, вола е...
- И зарплаты тут у нас низкие, радуйтесь, что за такие деньги кто-то вообще ходит на работу, особенно перед Новым Годом - поддакнул технолог, сидящий рядом с Черепаном.
- Гниды! - плюнув, менеджер отшатнулся от автобуса, едва не задел плечом начальника и попытался застегнуть свой зелёный пуховик, но китайская пластмассовая «молния» не застёгивалась и расходилась в стороны сразу же из-под замочка - А какой свинарник в диспетчерской у него! Засрал всё у себя так, что там вообще находиться невозможно, и уже здесь пиво пьёт!
- Ну что за люди, что за люди?! - начальник, уже не глядя на собеседника, продолжал вздыхать и охать.
* * *
Главное на работе - не зарплаты, из-за своих предельно малых размеров не тянущие на что-либо первостепенное в извечном вопросе глубин бытийного самопознания.
Главное там - ощущения своего превосходства над теми, кто не говорит о космосе.
Кабинеты замов и бухгалтеров? О полётах к Альфа Центавре или хотя бы на окраину Солнечной системы там не будет произнесено ни слова. Вместо этого из кабинетов ухнет громкими разговорами о баландах, парашах, шконках, шлёмках, шмонах, запретках, красных и чёрных мастях, зашкварах, фаршмаках, кумовых, вертухаях, СВП’шниках, петухах, милицейских листах, казённых ксивах, кемелях, фофанах, чифире, «чёрных пальчиках», чернильных перстнёвках и чётках из хлебного мякиша.
Мастерские и цеха? Какой хай-тек, какие кванты с фотонами, какие композиты?Глубины цехового полумрака загудят разговорами о химках, ханках, мульках, планах, пятках, гашах, предпочтениях растворителя ацетону, прошлогоднем изменении ГОСТ’ов клея «Момент», бульбуляторах из бутылок из-под «Спрайта», кубовых машинах и таблетках солутана.
Курилка? Охи-вздохи там одни, да разговоры о болезнях, лекарствах, микстурах, капельницах, бинтах, лейкопластырях, костылях, бандажах, инвалидных колясках, кислородных подушках, бесполезных аппаратах «Искусственная почка», моргах, выдачах тел, похоронах, венках, гробах, могилах, памятниках, разошедшихся хирургических швах и тягостном молчании врачей онкодиспансера.
Проходная? Разговоры на повышенных тонах, с периодическими срывами на визг или всхлипываниями, об отрядах полевого командира Гелаева или Закаева, о селениях Итум-Кали или Урус-Мартан, о крови, разлившейся по всему Аргунскому ущелью, о проездных билетах на электричку, бесплатно выдаваемых ветеранам...
За проходной слышны то глухие удары по железу - когда разъезжающиеся после работы по домам сотрудники пинают свои кое-как заводящиеся машины, то чьё-то хриплое ворчание о том, как деградировала современная молодёжь - особенно собственные дети, «дебилы недоразвитые» и «всю жизнь испоганившие», то чьи-то сдавленные проклятия, адресованные главному бухгалтеру, то хлопание фальшивых барабанов и скрип уценённой гармошки из автомобильных колонок: «Ай-ай-ай-ай-ай-ай-ай, убили негра, убили негра, убили!»
Разговоры о космосе и космонавтах в такой атмосфере не могут не возвысить - хотя бы самого себя в своих же глазах.
А там, где не обсуждается проблема разгона космических кораблей быстрее скорости света, не обсудят и охрану труда на родном предприятии, хромающую на обе ноги, не вспомнит никто и о цеховой аптечке, где вот уже пару лет не лежит ничего, кроме засаленной колоды карт, рюмки, спичечного коробка с солью и засохшей луковицы, и, наконец, практически никто не полезет в крайний электрический распределительный щит, на самом дне которого, внутри чёрного пластикового корпуса от отжившего свой век реле, хранятся засушенные, перетёртые в порошок и завёрнутые в бумажку листья никому не известного растения, а связки проводов усеяны табаком, вытряхнутым из папирос «Беломорканал». Никто, кроме младшего электрика, в чьи обязанности попросту входит туда лазать.
- Дунем, что-ли, по-братски? - прогуливающийся у щитовой электрик, увидев вышедших из-за останков грузопассажирской техники, допивших на ходу пиво, выкинувших бутылки за ближайшую изгородь и поравнявшихся с ним диспетчера и технолога, перегородил им дорогу, распахнул дверцу распредщита и извлёк из его недр рифлёный корпус реле, поблескивающий чернотой ГДР’овского углефторопластика.
- После пиваса не знаю, опять на палево какое-нибудь пробьёт - Черепан одной рукой погладил по ушам подбежавшую метиску афганской борзой, а в другую руку взял пачку папирос, появившуюся из кармана робы электрика - Домой пока не тороплюсь, там тёща, наверное, всё ещё тусуется и к себе не валит, а я ей в карман шубы харкнул, когда на работу собирался.
Папиросы, вынутые из пачки, зашуршали между пальцами, табак посыпался на щит и на землю.
- Получает пенсию повышенную непонятно за что! - в опустошённую папиросу Мечиславович насыпал немного буро-зелёного порошка из бумажного свёртка, извлечённого электриком из релейного корпуса - Типа за то, что в Семипалатинске всю жизнь проработала, а сама на ядерном полигоне ни разу в жизни не была! Мне из своей пенсии ни рубля не подогнала по-родственному, сука, только у себя в Измайлове уже половину вьетнамского рынка скупила, манда жирная диабетная, купила платок колхозный, тёмно-серый с чёрными ромашками и треугольниками... Тьфу! Пацаны с автостоянки видеокассету с немецкой порнухой давали, я позырил, так там ни одна порномодель такие стрёмные платки не напяливала на себя! У тёщи я много раз дома был, раза два в тот её платок сморкался, когда уходил, но она ни разу не замечала, а в этот раз сама к нам в гости припёрлась и спалила, как я ей в карман шубы харкаю!..
Трещины на стёклах кухонного окна, оклеенные скотчем, навевают мысли о том, как ещё сильнее треснули жизни тех, кто под этим самым окном во дворе суетится.
- Бух-бух-бух! - пожилая тучная тёща, переваливаясь с боку на бок, вышла из подъезда и, что-то бухтя о «конченом зяте», заковыляла к остановившемуся во дворе такси.
- А что я на работе скажу, если там узнают, что я на развод подаю?! - жена Мечиславовича, идя следом и таща тёщин сине-малиновый полосатый баул, зря надеялась быть услышанной.
Черепан Мечиславович вернулся с работы минут двадцать назад: тёща всё ещё была дома, но увидев на пороге зятя, громко обозвала его «дегенератищем», «люмпен-пролетарием», «свинотой», «быдлятиной» и «наркоманским выкакашем», швырнула на пол пакет с рассыпавшейся по всей кухне ячневой крупой, крикнула шестикласснику Севке, приходящемуся пасынком Черепану и родным внуком ей, чтобы тот немедленно помог ей одеться, и вытолкала из кухни в коридор свою дочь, громко шепча ей вслед то о необходимости развода «с этим дебилом недоразвитым», то о немедленном вызове такси.
- Я теперь лучше учиться буду, все тройки в этой четверти исправлю! - Чахлый и сутулый Севка выбежал из подъезда последним, к груди подросток прижимал бабушкину клетчатую сумку «Каравай» - По английскому мне контрольную переписать разрешат!
- Не контрольную твою чёртову, а жизнь твою всю никчёмную переписывать надо, так, чтоб ты, урод, не рождался больше, света белого не видел и дочери моей нервы все не выматывал, дефективный, башкой ты своей тупой подумай, как нам дальше жить с тетрадками твоими засранными, бух-бух-бух! - пожилая женщина грузно осела в открытую дверь видавшей виды жёлтой «Волги» 24-й модели с истёршимися шашечками.
Севка, понуро стоя у приоткрытых дверей такси, всё ещё держал сумку в руках, а позади машины таксист, из-за усов и шляпы похожий на актёра Боярского, вовсю помогал жене Мечиславовича с погрузкой баула, открывая хрустящую лючину багажника, пощупывая болтающийся мятый бампер, недобро поглядывая на чёрную дыру отсутствующего заднего правого габаритного огня со стоп-сигналом и отмахиваясь рукой от сизого дыма, клубящегося не только из глушителя, но и откуда-то из-под брошенного в багажник запасного колеса и из дыры, на месте которой должен был быть задний габарит.
- Бух-бух-бух, на что эта жизнь, это горе и проклятие по степям и гарнизонам положено?! - летело из салона «Волги» - Мало абортов кюретками коровьими делали, чтоб дебилов не рожали больше!
«...Vida de negro ; dif;cil
; dif;cil como qu;
Vida de negro ; dif;cil
; dif;cil como qu;!..» -
- магнитола такси хрипела аудиокассетой с саундтреком к бразильскому сериалу «Рабыня Изаура», презрительно обзываемому женой Черепана не иначе, как «азизун гарунька», «Ламбадой» и другими южноамериканскими мелодиями.
- Не понимаю, зачем вообще доживать до такого возраста? - мельком глянув в окно, за которым тёща погружалась в такси и не спешила принимать свою сумку из рук Севки, Мечиславович вылавливал ложкой тушёнку из недоеденного Севкой и оставленного на столе супа - Ладно бы, если бы мудрости под старость лет набралась, умений там всяких, как это... Ухаживать за собаками - афганочками!
Бегая по кухне, гиперактивная метиска афганской борзой по кличке Танюша чуть не поскользнулась на рассыпанной по всему полу бурой крупе, опрокинула колченогую табуретку, наступила передней лапой на пищащего резинового игрушечного Незнайку в обгрызанной шляпе и лягнула задней лапой щербатую тарелку с истёршейся каймой, полную липких чёрно-красных обломков бараньей берцовой кости, но удержала равновесие, подпрыгнула, задев стол, уронила со стола на пол тихо звякнувшие кривые, засаленные и когда-то украденные Черепаном из заводской столовой алюминиевые вилки, а в прыжке поймала зубами брошенный хозяином кусочек тушёнки.
- Кушай, кушай, моя хорошая! - почти всю тушёнку, брошенную бабкой в варящийся для внука супец, Севка не съел из-за проблем с зубами, из которых вылетали пломбы и которые гнили дочерна, поочерёдно Черепан выудил из севкиной тарелки и второй, и третий, и четвёртый кусок - Кушай, моя Танечка!
Халявы, перепавшей Мечиславовичу, хватило не только на прокорм собаки, но и на бутерброд себе: хлеб уже был нарезан, одной из сторон хлеб вымазался в масле со сковороды, на котором начали жарить в начале текущей недели и которое пока ещё было жидким, нашёлся в кухне и слегка сморщенный, но всё ещё съедобный помидор, нашинкованный узкими ломтиками, чёрным молотым перцем и приправой «Сакартвело» из сушёного тутового листа помидорные ломтики обильно посыпались, а тушёнка стала финальным ингредиентом.
- Как дунешь после пива, так такой свин потом нападает, что жрёшь и никак нажраться не можешь! - Черепан Мечиславович со смаком зачавкал получившимся бутером, а последний кусок тушёнки, не уместившийся на хлебушке, бросил собаке, вновь поймавшей и проглотившей корм в прыжке.
- ...И гнилой жизнью жили офицеры состава, только и дохли в госпитале не от ядерной бомбы, а от дизентерийной амёбы и от комара малярийного! - в кухне было слышно, как за окном, внизу, в такси тёща Мечиславовича вырвала у Севки свою сумку с такой силой, что тщедушный внук, не успевший разжать руки, чуть не упал в салон «Волги», к бабушке на колени - Бух-бух-бух, Родину они защищали так! Как и ты, говно дистрофичное, ничего не оставляли после себя, кроме простыни больничной измырзанной кастеляншам несчастным! Одних уродов нам на призывы нарожали, весь лазарет колом встал, весь пирамидол кончился! Эмба, Сары-Шаган, Приозёрск, Семипалатинск - всё амёбой своей резус-отрицательной просрали, защитники! Бух-бух-бух, что же теперь будет, где ж вы, суки, были, когда на казахских авиалиниях дочерину сумку в багажном отделении затоптали, запинали сапожищами, в душу, как и ты, наплевали ей, в сумке помяли кувшин мельхиоровый, поломали очки фирменные, дефицитные - «Стрекоза»?!..
Планета-мусорка, планета-мачеха, планета-ад...
Был бы хотя бы на триста лет раньше изобретён пылесос - можно было бы в философском труде сравнить Землю, от которой человечество уже во времена Просвещения, Джона Локка и Фрэнсиса Бэкона устало, с окаменевшим мешком-пылесборником, овеянным клубами пыли кварцевой. Благо о бессмысленности украшений из разновидностей кварца, повисших на ушах, запястьях и шеях всех тех, кто когда-нибудь от подагры или чахотки умрёт, и при технических отставаниях общества задумывались, ваяя гусиными перьями на пергаментах свои научные трактаты об эмпирических, дедуктивных, индуктивных и рациональных подходах к проблематике тщетности бытия и сопутствующему ей множеству неизлечимых болезней, вызванных кремниевыми, калиевыми и натриевыми соединениями.
Вдали от учёных и просветителей, там, где даже на подходах к Миллениуму так и не захочется писать трактат из-за рук, трясущихся после длительных соприкосновений с оголёнными проводами под напряжением около пятидесяти вольт постоянного тока, из-за кожи ладоней, ободранных до крови об лужёную медь, из-за глаз, опухших от погрешностей штангенциркуля, из-за кишечника, раздражённого пролитой в компот из консервированных персиков жидкостью для чистки электрических контактов, и из-за пошедших по всему лицу шелушащихся пятен нейродермита под силуминовой маской с вечно запотевающими глазными линзами из триплекса, кварц был проклят и его антагонистом, чуть ли не обнадёживающим в бесконечной серости будней, стала пыль другая, угольная, вылетающая из-под полностью стирающихся генераторных щёток, наверное. Но, к сожалению, некому изобрести звездолёт, навсегда покидающий Землю, оставляющий на ней животный страх перед ненавистной кварцевой пылью и на прощание в последний раз вздымающий эту пыль под своими крыльями: клубится она лишь за автобусом «ЛиАЗ 677», катящимся по грунтовкам северных широт Земли, оседает на заднем стекле, сквозь которое пока ещё виднеются остающиеся позади заброшенные промышленные здания и остовы других «ЛиАЗ’ов», разбросанные по всей лесотундре, да ненависть, ненависть со страхом куда-то везёт. Но туда ли везёт её, где ею проникнется юный Черепан перед своим отъездом с малой родины в Москву, или туда, где не менее страшны оказывающиеся в конце пути пятиэтажки с пустыми глазницами окон, корявыми чёрными граффити на стенах и горящими на первых этажах бочками с мусором?
Черепан Мечиславович, ещё в юности прослышав где-то о пневмокониозах и в частности о такой их разновидности, как силикоз, убивающий напрочь лёгкие из-за никак не выводящейся оттуда кварцевой пыли, с позавчерашнего дня вспомнил о них и замечтался о том, как от силикоза умирает его пасынок Севка: сколько ж можно было бы сэкономить денег, постоянно требующихся на севкино лечение от бесконечных гайморитов с экземами и оседающие в карманах ушлых врачей из поликлиник, где лишь по документам всё бесплатно и где прокуренная медсестра в регистратуре, скомкав и швырнув в лицо жене Мечиславовича оказавшийся «липовым» полис, открытым текстом потребует тысячу рублей за направление! Компьютер купили бы. И если бы Севка умер ранней осенью, на сэкономленные деньги можно было бы купить уже не «двухсотый» «Пентиум», продаваемый какими-то знакомыми друзей Черепана, а более новый, «Пентиум 2», с частотой процессора вдвое выше! Игра «Халф Лайф» на таком летать должна. Да и второй «Кармагеддон» на самых высоких графических установках пойдёт.
- ...Ни одной вещички и шмоточки, чтобы куда-то к людям приличным сходить, ничего, что бы тут о статусе женщины говорило, ни колечка, ни подвесочки, ни диадемки задрипанной, без клейма, болгарской 500-й пробы!.. - проводив свою мать и помахав рукой вслед такси, жена Мечиславовича подозвала сына Севку и вернулась вместе с ним домой, где на кухне восседал, доев бутерброд и выпив пол-кружки кипячёной воды из чайника, сам Черепан.
Чёрно-белый телевизор, стоящий в кухонном шкафу, показывал министра Рушайло, говорящего о наведении порядка.
- ...Дядины сигареты в шестую исправительную колонию в Архангельске в посылке отсылал кому-то, все мозги прокомпостировал мне, по каким это твоим блатным понятиям было, своими знакомствами с мафией все уши прожужжал, «Ах, люблю!», «Ой, жить без тебя не могу!», «Всё тебе куплю!», «Весь мир тебе подарю!» - жена, уперев руки в бока, покривлялась, погримасничала и поглумилась над минувшей влюблённостью супруга - Как будто бы и так не видно, что всё в самолёте и в Казахстане сгинуло, фирменные очки «Стрекоза» и те поломались, когда мои сумки в багажном отделении какие-то варвары из аэропорта ногами запинывали! А ты, небось, тоже такой же казах дикий, или друг степей калмык?
На казаха Черепан Мечиславович не был похож: рост 178 сантиметров - не самый высокий для русского, но выше среднего для тюркских народов, кожа светлая - даже посветлее, чем у большинства русских, такой оттенок «скандинавским» называется вроде бы, нос большой - правда, формой немного отличающийся от кавказского «орлиного», голубые глаза большущие - чуть ли не навыкат, волосы чёрные - как смоль, но не курчавые, а прямые и гладко прилизанные.
- Да, скифы мы, да, печенеги мы, с развратными и алчными очами! - приоткрыв выдвижной ящичек кухонного гарнитура и заглянув в его недра, женщина резко задвинула его обратно, увидев, как в ящичке по сломанному патрону для лампы накаливания, по раздавленным металлическим тюбикам из-под гуталина, по изогнутому дугой винному штопору, по вилке с двумя оставшимися зубьями, по ножу без рукоятки и по другим пыльным железякам неясного назначения ползают тараканы, почему-то не впавшие на зиму в спячку - Золотоордынцы и чингизиды, монголы и мамаи, хазары и хасиды, тфилины и цициты, если ты хороший отец моему сыну, то ты в нормальной больнице с врачами договоришься, запузыришь, забашляешь, чтобы хоть к кому-то направили, кто знает, чем экземы ему мазать и что от туберкулёза прописывается, но нет же, у нас не больница, а бармицва на уме...
В сторону трёх мусорных вёдер, наполненных доверху, полетели рваный полиэтиленовый пакетик со скрюченными куриными когтями из супового набора и тяжёлый комок не удавшегося теста из подмоченной муки.
- ...Вместо курочки Рябы у нас - курочка ребе, у нормальных людей - колобок, а у нас... Мацацок!
Вёдра слегка громыхнули, а немного мусора оттуда разлетелось по полу.
- Мужчина должен состояться в жизни, добиться, пробиться, задумываться, что люди скажут и как бы не подумал никто, что ж за чмо свою женщину не в свет, а к тёте Дусе на именины вывело! Кто ты по жизни, если у тебя дома золотые только стафилококки, а с сахаром только моча? Чего ты вообще добился? Хоть ты сквозь землю со стыда провались - мама в коем веке приехала, поесть приготовила, а за такси из своих расплачивается и тут же ты из-под руки гундосишь: «Займи у неё сто рублей!», «Возьми у неё полтинник!», «Ну возьми хотя бы полтос у своей мамы!», ай мамэ, ой мамэ, опца-гопца хэй, а шлимазл я исузу, гоп азохен вэй! Изя, Шломо...
- Жизнь наша российская такая, что ты тут ещё предложишь? - Черепан бросил недовольный взгляд на стоящее посреди стола коричневое от времени блюдце со жмыхом фруктовых семян, обрезками укропа и насухо выжатыми дольками лимона, для приготовления новых бутербродов непригодными - Сложа руки не сижу, выживаем вот, суетимся вот с пацанами, как можем. В финчасть на работе думали зайти с пацанами, душевно так добазариться по-людски - ну чё да как, вы нам как-нибудь начислите сверх зарплаты и на какой-нибудь форс-мажорный убыток предприятия спишите, мы в долгу не останемся, всем выгода будет, ну, кроме директора. Но согласятся ли эти дебилы из бухгалтерии?
Тихо шелестя валяющимися на полу пакетами с остатками то ли крупы, то ли пшена, и так же тихо чавкая зажатым в зубах Незнайкой из видавшего виды резинового пластизоля, в кухню вошла нечистопородная афганская борзая, но хозяин её не заметил, увлечённее и увлечённее говоря:
- Им мстить надо. Я уже придумал, как: у бухгалтеров по подоконникам куча цветов растёт, бегонии, фикусы, ну и всякая там куриная слепота, с улицы в обрезанную банку из-под майонеза пересаженная, гы-гы-гы-гы-гы!... Надо будет как-нибудь незаметно цветок с землёй из горшка вытащить, говна туда положить и обратно цветок засунуть, прикинь - бухгалтерша наша жирная типа вся такая на понтах, нафуфыренная и расфуфыренная сидит, своей колхозной красной губнушкой губищи мазюкает - намазюкивает, а в кабинете у неё... - сдержав-таки смех, Мечиславович придал своему голосу интонации и придыхания - ...Говнищем воняет, и никто понять не может, откуда это воняет, зато цветок полива...
- Сам ты говно! - жена бросила себе под ноги синюю пластмассовую рыбу-солонку с наглухо засоренными отверстиями во рту, изжёванными плавниками т промокшими недрами, в которых соль уже давно стала парой белых камней - Так вот ты заботишься, чтобы весной меня во что-то лучше приталенной турецкой кожанки с приснопамятным моим джинсовым сарафаном одеть, который после этой зимы окончательно из моды выйдет и одними бомжихами носиться будет, а сына моего у хороших врачей за деньги от подозрения на туберкулёз проверить...
- Силикоз ещё есть, он ядрёнее, чем тубик, ласты только так клеятся - Черепан Мечиславович, не договоривший о мести бухгалтерам, теперь вспоминал то о пневмокониозах, иногда таящихся за подозрительными результатами флюорографий, то о технических характеристиках «Пентиума 2» и мнимых возможностях его покупки, то о своей собаке-полуафганке Танюше, завертевшейся в кухне, то о джинсовом сарафане жены - Никакие врачи не помогают, только советуют, через какого знакомого повара из вагона-ресторана в поезде «Москва - Владикавказ» на кладбище за МКАД’ом место по дешёвке покупа...
Совсем недолго длились воспоминания о том, как за месяц до свадьбы от подола того сарафана была отпорота китайская иероглифическая нашивка с головой Микки Мауса над самым крупным иероглифом, ну и как с сарафаном из тёмно-синей джинсы жена носила то оранжевый замшевый берет с беличьим помпоном от другой шапки, то чёрную кожаную куртку с завышенной талией, когда-то выстиранную в бензине для блеска «под змею», то кремового цвета сандалеты на танкетках, то колготки в крупную сетку, не раз латаные нейлоновыми нитками из порвавшегося шнурка от старых кроссовок, то необъятную коричневую дерматиновую сумку с жёлтыми пластмассовыми цепями вместо лямок и из такой же пластмассы брендовой шильдой в виде Эйфелевой башни, то всё сразу.
- Лучше бы от этого твоего сифоза не мой Всеволод загибался, а в вендиспансере сдохли все твои кореша с автостоянки! - жена взвизгнула так, что голос её голос пошёл на срыв, а имена-фамилии стояночных сторожей Мунхо Баджанова, Ярика Ермакимова и Гинтараса Дзидулявичюса, с которыми дружил супруг и автостоянка которых была на пол-пути от дома до МКАД’а, нещадно исковеркались - Да, все эти твои Мунхохо Хобота Бомжа Мываевичи Боджанымаевичи, Ермакаевы-Промакаевы, Дидзадрючу-вичу-вачу-ячу-нах... - срыв дополнился утробным воем - ...Уячу! Дегенераты!
Рыба-солонка, шаркнув своей потёртой, но твёрдой пластмассой, выскользнула из-под топчущейся по ней подошвы женского шлёпанца и отлетела к мусорным вёдрам. А вслед за солонкой под подошвы полетела газета «Мегаполис Экспресс» полугодовой давности с кем-то вооружённым на заглавной странице, зачитанная буквально до дыр и многократно помеченная тёмными кольцами от чайных и кофейных кружек:
- В «Мегаполисе» вот словно про твоего Ярика со стоянки написали, хоть вообще не читай! Нормально, да?! Дед умер, а внуки его на балкон выставили, почтальона с его пенсией дождались, расписались, получили, сняли проститутку и целый спичечный коробок ганджубаса купили!
Растаптываемая «жёлтая» газета зашуршала, а пнутый женщиной кухонный шкафчик загрохотал отвалившейся дверцей, собака-афганка отскочила от падающей на пол дверцы в сторону, а внутри шкафчика оказались трёхлитровые банки с несъедобными недомаринованными светло-зелёными баклажанами в чистогане уксусной кислоты, обрезанные двухлитровые бутылки из-под «Спрайта» со ржавыми болтами-гайками, баллончики из-под дихлофоса, залежи бумажных коробочек из-под пищевой соды, обломки от соломенной вьетнамской шторки с ласточками и матерчатый гофрированный шланг от старого пылесоса, порванный через каждые десять-двадцать сантиметров.
- Боже, за кого я замуж выходила, на пылесос и то денег нет! На, его жри вместо моих жакетов! - завязанный в два узла и выкатившийся из шкафчика наружу шланг полетел вслед метиске афганской борзой, от греха подальше выбегающей прочь из кухни - Танька долбаная! Удовлетворилась бы зашибанием тебя насмерть шлангом этим, за то, что даже квартиру им пылесосить не будешь после того, как все жакеты и жилеты запоганила, тапки сгрызла, мразь, на ковре насрала, шарф барежевый распустила, варежки и пончо распустила, кухню без кухонной прихватки оставила, ещё без кастрюль и сковородок оставь, чтоб тебе помои слизывать неоткуда стало! Чтоб ты на выгуле под «КАМАЗ» попала, чтоб тебя колёсами от нашего дома до самого Долгопрудного по шоссе размазало, шерсть всю твою вонючую и липкую, как пакля, кровищей на асфальт налепило со всеми клещами, глистами и блохами, ненавижу, ненавижу, ненави-и-ижу!
Зашуршала одноразовая пластиковая тарелка с остатками быстрорастворимого пюре «Анкл Бенц», ставшая было многоразовой, но скомканная женой Мечиславовича и брошенная в кухонную раковину, под брызги воды из-под крана и слёз из глаз жены:
- Чтоб другой «КАМАЗ» без тормозов в стоянку вашу въехал и будку снёс вместе с твоим Гинтарасом внутри и видиком, по которому вы там немецкую и гонконгскую порнуху смотрите, и Гинтараса, и Ярика, и видеокассеты поганые чтоб вместе с обломками будки в одно мясо перемололо, чтоб вместо похорон по-христиански их санитары из труповозки в двадцать полиэтиленовых пакетов расфасовывали и на загородные скотомогильники вывозили! Как будто я не знаю, что ты с ним порномоделей обсуждаешь, у кого сиськи с жопой больше и кого бы вам, ничтожествам, помацать, вместо того, чтобы на обустройство дома деньги находить и в люди выбиваться! Жакет новый мне вместо сожранного купить и то не можешь, на джойстики для «Сеги» всю свою получку...
- И тетрадь мою сожрала твоя псина, тройку за изложение исправить не смог! - донеслось севкино брюзжание из-за стены.
- Афганочку мою обижаете вечно, из-за тетради и жилетки замучить бедное животное готовы - в укор и пасынку, и жене сказал Черепан - Танюша моя бедная переживает, нервничает и в зале уже прячется от вас. Ну, забыл я там джойстик на полку убрать. Ну, сгрызла она его. Ну, чему быть, того не миновать. Ну, куплю новый. А жилет отстойный был, видно же, какие в «Мортал Комбатах» жилеты у Страйкера, Саб-Зиро и Скорпиона, но приспичило ведь купить беспонт какой-то! И «Мортал Комбат Ультимэйт» я ещё не всеми персонажами прошёл, на старом джойстике кнопка «Икс» западала, так и так новый покупать пришлось бы, чтоб фаталити для Страйкера и Сони Блейд...
- Чтоб тебя СПИД’ом заразила твоя Соня ****ь Мармеладовая! - женщина бросила в мужа коробочку из-под канцелярских кнопок.
Слёзы, застилавшие жене Мечиславовича глаза, не дали прицелиться: коробочка ударилась о стекло кухонного окна, с тихим хрустом удлинив одну из трещин стекла на несколько сантиметров, раскрылась и подняла над подоконником маленькое облако серой пыли.
- Мой микрокремнезём! - сокрушённо воскликнул Мечиславович - Мой силика фум, специально для цементирования резонаторов берёг!
* * *
Через десять минут трещины стекла слегка исказят силуэт бредущего под окнами прохожего, несущего кривую ёлку на плече, и Мечиславович вспомнит о наступлении Нового Года.
Через двадцать минут жена, пошедшая успокаиваться и умываться в ванную, найдёт там растоптанную лицензионную видеокассету с фильмом, в котором Леонардо Ди Каприо сыграл поэта-гея. Чья-то девчачья майка с ликом самого Ди Каприо окажется там же, в майку будут завёрнуты дохлые сомы, обжаренные паяльной лампой. Ещё больше озадачат найденные в ванной шприцы, заправленные зелёнкой. А ещё там окажется целый ворох бумажек - и газетные вырезки о маньяках, убивших одного ботаника-программиста, одну студентку филфака и нескольких школьниц топорами, кувалдами и бейсбольными битами, и мятый техпаспорт японского праворульного автомобиля «Тойота Марк II» 1984-го года выпуска, довольно-таки экзотичного для встречающей Миллениум Москвы, и чуть менее потрёпанные тетрадные листы, на одном из которых будет записан текст песни «Лысая девочка» Максима Покровского из группы «Ногу Свело»... «Издеваются над беднягою, заставляют есть ногти с перхотью!» - прежде, чем порвать листок, жена зачитает написанное на нём, а истерика усилится.
Через тридцать минут жена и пасынок начнут собирать вещи, чтоб уйти.
Через час звук шагов жены и пасынка, спускающихся вниз по лестнице и исчезающих из жизни Черепана, окончательно стихнет в полумраке подъезда.
Через полтора часа Черепан Мечиславович, поцеловав метиску афганской борзой и сказав ей «Подожди меня, через три часа вернусь!», вышел из дома за новогодней ёлкой.
А снег, слегка перемешанный с кварцевой пылью, будет падать и падать.