Психиатрия
Зима выдалась суровая. Морозы лютовали, и мне неделями, чтоб не обморозился, вообще запрещали выходить на улицу.
Развлечения особые отсутствовали. Кроме черного конуса, вещающего с шести утра репродуктора, из игрушек у нас была толстая книга с названием «Белорусские Сказки».
Представление о том, что кто-то может прочесть ее полностью, отсутствовало начисто. В книге размещались картинки, просматриваемые мною весьма часто, что способствовало тому, что первые узнанные и осевшие в моей памяти оказались буквы «Б» и «С».
В марте деревья ночами трещали от морозов, зато днем солнце пригревало уже существенно.
Воскресным теплым днем к матери приехал знакомый ей профессор психиатрии Абрамович с двумя дочерями, младшая из которых оказалась старше меня на год и звалась Женя. Их семья жила в доме на канале Грибоедова в обширной квартире.
Гость просил помочь в снятии дачи на лето.
Пока взрослые обговаривали действительно важные проблемы, решив прихвастнуть перед девицами, по приставной лестнице я забрался на крышу сарая и спрыгнул оттуда в белоснежный сугроб. Хоть и на мгновенье, но дух захватывало.
Момент очередного прыжка видел и профессор, он сказал моей матери, кивая наполовину седой бородой:
- Это не нормально, ведь высота более трех метров.
От матери я получил очередную взбучку в основном за то, что из-за подобных прыжков могла повредиться толь, коей покрыта крыша сарая.
- Профессор сказал, что ты ненормальный.
- Все ребята, кого я знаю, все прыгают с крыш домов и сараев в сугробы, значит все ненормальные.
- Он специалист и поставил диагноз.
- Мог и ошибиться.
С той поры психиатры и психиатрия у меня доверия не вызывали.
Более того отношение к ним у меня сложилось подозрительное по той причине, что крестную старшей сестры Людмилы - Марию Анисимовну -- власти упекли в психиатрическую лечебницу на Удельную исключительно за религиозные убеждения. Через месяц мать, взяв с собой меня и Людмилу, поехала вызволять соседку.
Дело оказалось трудным, но все-таки мать победила, а Мария Анисимовна вновь очутилась в своей маленькой финской баньке со своей крошечной овощной грядкой и еще меньшей пенсией на свободе.
Нос
Наискосок от нашего дома влево по четной стороне стоял угрюмый двухэтажный дом, где проживали несколько семей. За домом возвышался небольшой холмик из груды камней местами засыпанных землей. Зимой с этой почти естественной горушки каталась детвора. Кто-то из взрослых подлил поздним вечером несколько ведер воды и горка стала чудесной – с нее катались и на дощечках, и на картонках, и, возвращаясь со школы, на портфелях или просто на ногах. То есть на чем угодно и, как угодно.
Воскресным днем, несмотря на неровности спуска, я пытался скатываться на ногах.
После очередного удачного спуска я карабкался вверх рядом с ледяным полотном, но поскользнулся. Пытаясь удержать равновесие, я расставил руки, как канатоходец, но все равно рухнул. Оказалось, что в это время вниз спускался на санках другой любитель зимних видов спорта – Юрий. И при моем падении моя правая рука зацепила его нос.
Юра съехал вниз и оттуда из санок заорал что было мочи, затем бросив санки, пошел ко мне. Поравнявшись, он спросил:
- Ты видишь, что ты сделал?
У него из носа шла кровь. Выглядело очень неприятно. Я сказал:
- Я нечаянно тебя задел, когда сам падал.
- За нечаянно бьют отчаянно, - выпалил Юра, всхлипывая и растирая кровь по подбородку и пухлым щекам.
- Тогда ударь меня по носу и будем квиты.
Надо сказать, Юра ходил уже во второй класс, так что превосходил меня и возрастом, и весом, и ростом. Он размахнулся, лупанул мне по носу так, что я опрокинулся навзничь. Спасибо зимней шапке, так как я ударился затылком о торчащий из-под снега камень. С носом же моим ничего не произошло.
Подбежала сестра Людмила и повела меня домой.
От матери происшествие скрыть не удалось, потому что вечером в наш дом пришел отец Юрия с угрозами: если я еще кому-либо нос разобью, он напишет заявление в детскую комнату милиции.
С той поры мать запретила и мне и Людмиле ходить на горку.
Мой внешний дыхательный аппарат выглядел, как настоящий боксерский нос, быть может оттого, что частенько я пытался добыть из него полезные ископаемые.
Гораздо позже, когда я уже пребывал в подростковом возрасте, к моему знакомому приехал тренер по боксу с двумя парами черных кожаных боксерских перчаток. Собралось человек пятнадцать ребят, и все оказались старше меня.
Поначалу тренер просматривал, как махались руками ребята повзрослее.
Когда дошла очередь до меня, спарринг-партнером мне оказался парень на два года старше меня и на полголовы выше.
Кто-то из доброжелателей подсказал:
- Уходи в глухую защиту.
Я же в основном старался увернуться от ударов – нагибался, уклонялся, отпрыгивал. И все-таки я пропустил пару здоровенных ударов, а сам нанес удара три, конечно, менее значительных по силе.
После истечения пяти минут тренер остановил нашу потасовку и поднял вверх мою руку в знак победы. Мой партнер с этим не соглашался. Я тоже понять не мог: за счет чего я выиграл поединок. Тренер же дал каждому из нас по бумажке со своим телефоном и обещал взять в секцию, если мы надумаем.
Матери я даже не сообщил о своей возможности заняться боксом, наперед зная, что она категорически против любых драк.
Годом раньше в школе, где я учился, мастер спорта по вольной борьбе организовал секцию. Три вечера, по одному разу в неделю мы занимались общим развитием, приемами, техникой и правилами ведения борьбы. Затем тренер решил провести спортивные встречи. Мне и тогда достался парень на два года старше и на полголовы выше. Мое пессимистическое настроение усилилось, когда я увидел горящие глаза из-под черных лохматых бровей и снисходительную ухмылку соперника. После минутного хождения по матам вокруг да около и стояния, партнер пошел на меняя, и не знаю какой прием провел – как-то извернувшись я оказался на верху, а противник – на лопатках. Мне была присуждена победа. Но следующее занятие не состоялось. Вначале сообщили, что тренер прохворал, а затем он сам поведал, что секцию закрыли по требованию РОНО из-за отсутствия должных документов на проведение занятий.
В общем во многих перипетиях мой нос меня не подводил и выдерживал значительные нагрузки.
Курзай
Через переулок напротив нашего покосившегося домишки, стоял за темно-синим забором небольшой с виду, но ладный и ухоженный домик.
В нем жил Курзай с супругой. Сейчас я не помню: фамилия это или имя, но все называли его именно так. Он являлся финном, однако, возможно, чтобы не нарушать статистику в паспорте в графе национальность записали, что он – русский.
Курзай столярничал, но в отличии от Степы Воротилова, его изделия отличались большей изысканными и стоили дороже. Иногда надоевшие стоять в очередь к Степе перекидывались к его конкуренту. Воротилов нисколько не обижался, поскольку клиентов у него всегда хватало, а к Курзаю обращались клиенты и из иных населенных пунктов.
Супруга – действительно русская - приехала из Ярославской области и работала в доме отдыха «Энергетик».
Той порой в летнее время не рентабельно было топить кухонную плиту дровами для разогрева чайника, кастрюли с супом и тому подобных дел. Поэтому во всех домах и жилых сараях пользовались керосинками. Раза три в месяц по улице проезжала машина ГАЗ-51 с бочкой керосина вместо кузова. Образовывалась очередь и народ набирал горючее в различную тару. Кроме этого функционировал магазин называемый «Керосинка», где из большого прямоугольного чана ковшом через воронку наливали драгоценную жидкость, здесь же продавали и иные хозяйственные товары для дома для семьи.
Следующим шагом технического развития был керогаз, и из-за дороговизны встречался он мало у кого.
Супруга Курзая как раз пользовалась керогазом и любила с его помощью приготовить интересные пирожки, коими угощала иногда и свою соседку – мою мать.
Однажды она пришла в наш дом с выпученными глазами:
- Мой-то сам себе зуб вытащил.
- Сильно болел?
- Ныл.
- Теперь-то легче.
- Хочешь сходи посмотри на зуб – он лежит на блюдечке на столе.
- Мне некогда. – Пусть сходит сынок меньшой.
- Пойдем, зуб посмотришь, - обратилась уже ко мне соседка.
Мы прошли через две калитки и переулок и оказались у крыльца под навесом. Далее пройдя прихожую, оказались в комнате, где на скатерти перед окном на расписном блюдечке лежал здоровенный ржавого цвета зуб. Рядом лежали обычные стального цвета клещи, какими выдирают гвозди из досок.
Пока я рассматривал зуб-великан, из-за спины послышалось:
- Этими клещами я его и выдернул.
Курзай подошел ближе. Он был выше обычного роста, его рыжая шевелюра уже проросла седыми волосами во многих местах.
- Наверное больно было, - сказал я сочувственно.
- Я пошел в туалет, который во дворе, нацедил в граненый стакан мочи, выпил и теперь – все нормально.
- Он так всегда, - сказала свое слово супруга. – С месяц назад он повредил руку соскользнувшей стамеской, так помочился на рану и также выпил стакан собственного лекарства.
- Да, - подтвердил Курзай, - моча своя самое лучшее снадобье. – Чем дальше от медиков, тем больше здоровья.
Хозяин показал свою мастерскую, где я впервые увидел фуганок, а также множество различного инструмента, какого и сейчас не в каждом специализированном магазине найдешь.
Что касается урины, то мне видится польза лишь в ее наружном применении.
Крестины
За домом Курзая находился участок семьи Мироновых, которые числились семьей репрессированного и сгинувшего безвестно в коммунистическом концлагере ГУЛАГа главы семейства, сами они тоже оказались репрессированными.
Конечно их всех реабилитировали, но ведь мужа и отца не вернуть.
Не взирая на репрессии мать и две дочери Анна и Зоя несли службу в прифронтовом госпитале и по мере своих возможностей помогали ломать хребет фашисткой зверюге.
Их дом находился вдали от дороги, что позволило им сделать пристройку к дому размером шесть на шесть. На территории нескольких ближайших улиц никакое деревянное строительство вообще не велось в течении ряда лет.
Можно сказать, что это была всенародная стройка. – Кто-то принес гвоздь, кто-то принес кусок пакли, кто-то – доску, а кто-то – оконное стекло.
Большинство соседей участвовали и в заливке фундамента, и в поднятии брусьев на стену. Словом, сооружали пристройку всем миром.
Пристройка была нужна и из-за намечающегося пополнения семейства.
Однажды знойным летним днем мать наказала мне далеко от дома не уходить. Однако увязавшись за ватагой сорванцов, я очутился вначале на Станционной улице, а затем еще дальше, где росла неухоженная никем малина и мы пробовали на вкус: созрела ягода или зеленая.
Вдруг один из нас сдавленным тихим голосом произнес:
- Гляньте-е-е!
Во все расширенные глаза мы наблюдали никем из нас дотоле не виданное явление. – По грунтовой дороге в изобилие усыпанной ямками, наполняемые дождевой водой, шествовал настоящий поп. На нем органично сидела черная длинная ряса, подол оной слегка волочился сзади по пыльной дороге. На груди зиял золотой крест. В левой руке бородатый мужчина держал темно-коричневый саквояж, с каким иной раз ходили докторы. Он шел степенно без всякой спешки.
Как завороженные, мы наблюдали за бесподобным зрелищем. Спустя минут десять прибежала запыхавшаяся Людмила и передала, чтоб я срочно поспешил домой.
Чтоб не нагнать священника я побежал окольными проулками.
Дома мать чуть помыла меня от дорожной пыли, надела мне свежую белую рубаху и черные шорты на лямках.
Затем она взяла меня за руку и повела по улице к дому Мироновых.
Оказалось, что поп приехал именно к ним по приглашению из ближайшей к нам православной церкви, существовавшей при атеистическом коммунистическом режиме, в поселке Парголово.
Надо сказать, что ездила туда по возможности и Мария Анисимовна – крестная моей старшей сестры Людмилы, у которой в паспорте, выданном ей впоследствии, в графе место рождения стояла запись: город Терийоки.
Подошли мы, когда во дворе у сараев уже установили стол с белой скатертью и размещенным на ней большим голубым эмалированным тазом с подогретой водой. Под палящим солнцем горели свечи.
Священнослужитель трижды окунул в теплую воду младенца, тот верещал, пока не оказался в пеленках на руках своей матери Анны.
Дошла очередь до меня, моей крестной стала ее сестра Зоя.
Отец святой покропил меня водицей, помазал миром, зачитал молитву и окончил словом «Аминь».
Вся процедура для меня была крайне волнительной, волшебной.
Уже дома мать сказала мне, чтобы я никому – ни самым близким друзьям, ни самым любимым будущим преподавателям в школе – никогда не говорил о прошедшем таинстве, поскольку могла пострадать и наша семья, и семья Мироновых, и другие люди.
9 мая 2016 года я приезжал в гости к своей крестной матери Зое Степановне Мироновой – Ветерану Войны и мы пели песню:
…вспомним, как русская сила солдатская
немца за Тихвин гнала.
Петергоф
Человек часто считает, что побывал в Петергофе, пройдясь по аллеям нижнего парка с фонтанами. На самом деле город Петродворец занимает обширную территорию.
В конце июня мать со мной и Людмилой побывала в Петергофе вместе с экскурсией. Мать, рожденная в Ораниенбауме, вспомнила свою молодость и показала фонтан у какого она сфотографирована в 30 –х годах. Это фото находилось в семейном альбоме. Добирались мы туда и обратно морем на маленьком пассажирском теплоходике «Комарово». Волна нахлестывала внушительная, качало посудину сильно, и многие экскурсанты освободились от утреннего завтрака в том числе в душных подпалубных каютах. Наша семья как-то выдержала испытание глядеть на чужие потроха и вдыхать их амбре.
Вскоре к крестной сестры Людмилы – Марии Анисимовне – приехала погостить Екатерина - супруга ее родного брата из селения в Тверской области, что стояло на берегу реки Волги.
Она ездила в Санкт-Петербург то ли по магазинам, то ли достопримечательности посмотреть.
Затем Екатерина обратилась к матери, чтобы та съездила с ней в Петергоф и показала фонтаны. Мать, сославшись, что у нее полно дел, предложила взять в экскурсоводы меня с Людмилой.
- Они недавно видели чудеса, так, что все помнят, - сказала она.
Мы наперебой стали рассказывать и о дереве с дождиком, и о скамейке со струйками воды, и о шахматной горке, и, конечно же, о Самсоне, которого мать почему-то упорно называла «Самсоний».
Следующим утром мы отчалили от дебаркадера на теплоходике «Репино», он являлся копией предыдущего, только имел иное название.
По пути теплоход зашел в Кронштадт, взяв с пристани пассажира.
На сей раз слабый ветерок чуть освежал от испепеляющей жары, слабые волны не создавали никаких серьезных препятствий судну.
Когда подходишь с залива к Петергофу сразу оказываешься на главной аллее и идешь с юга на север вдоль Морского канала в направлении к главному фонтану. Именно на этой аллее мы и купили себе по мороженному. Екатерина, тоже утоляя жар и жажду, достаточно быстро расправилась с трубочкой.
Посмотрев уточек у Самсона, Екатерина собралась пойти вправо от Самсона, но мы сообщили, что главные работающие фонтаны находятся слева и пошли все вместе по аллеям на восток влево от высоченной струи к интересным фонтанам. Здесь тоже функционировал киоск с мороженным, и мы спросили Екатерину: если мы сейчас потратим деньги на мороженное, купит ли она нам обратный билеты, деньги за которые ей вернет наша мать.
Екатерина то ли улыбнулась, то ли ухмыльнулась и лишь сказала:
- Пойдем дальше смотреть: что тут есть.
Когда мы вернулись после просмотра фонтанов и скульптур к пристани с теплоходами и стал вопрос о наших билетах на обратный путь, она сказала:
- Ваша мать мне денег на билеты для вас не давала, нечего было есть мороженное.
Она прошла к теплоходу на пристань, а вахтенный матрос сказал нам, что, если он нас пустит без билета, его могут с работы выгнать.
Я предложил сестре обойти контрольный пункт по колено в воде, но она испугалась, что нас поймают и тогда хлопот не оберешься. У нее текли в два ручья слезы, так как она представляла, какую головомойку устроит ей разгневанная мать.
Мы проводили глазами ушедший в нашу родную гавань белый теплоход, который оказался последним в этом направлении.
- Давай пойдем на железнодорожный вокзал, доедем до города, а там на метро до Финляндского вокзала, и дальше тоже на электричке до дома.
Я ездил с матерью на электричке. Помню, как на Финляндском вокзале у ворот на перрон скапливалась толпа пассажиров. И только за несколько минут до отправления двери открывали и народ бежал занимать места в зеленых вагонах.
Вытирая слезы кулаками, Людмила пошла за мной.
По многоступенчатой лестнице мы забрались к реставрируемому главному дворцу, обошли его справа, далее прошли по тротуару вдоль улицы в сторону от залива, оставляя справа верхний парк, и очутились на главной улице города Петродворца. Здесь сновали красно-желтые рейсовые автобусы.
Оказалось, что и на автобусные билеты у нас денег недостаточно.
Людмила вновь завела свою мокрую песню, а я спросил у молодой женщины:
- В какую сторону идет автобус к вокзалу.
Она показала рукой.
- А какой номер автобуса идет на вокзал?
- Так только отошел третий номер.
И мы пошли вслед ушедшему автобусу до следующей остановки и так дальше, но впереди оказалась развилка, тогда мы дождались следующего рейсового автобуса №3, чтобы тот указал правильное направление нашего пути.
Пройдя таким способом не менее семи остановок, мы оказались у желтого здания железнодорожного вокзала. Нашли электричку, следующую в город и сели в окрашенный в малиновый цвет детский вагон, который находился в середине состава. На стенах вагона изнутри между окнами висели цветные картинки из различных сказок с текстовым сопровождением.
Разместившись в середине вагона, я прошептал старшей сестре:
- Если будешь ныть, начнут спрашивать, отчего плачешь, а потом заберут в милицию. Поэтому сиди и смотри в окно, что бы не случилось, кто бы не подошел.
То ли проводники связываться не желали с мелюзгой, то ли посчитали, что, где-то рядом находятся наши старшие родственники, но к нам они не приставали и мы благополучно доехали в детском вагоне электрички до Балтийского вокзала.
Чтобы попасть в метро, оказалось, надо купить в кассе соответствующий талон и отдать его контролеру. Здесь мимо суровых женщин-контролеров в униформе с блестящими металлическими пуговицами пройти просто так не представлялось возможным. А наших жалких копеек, конечно же, не хватало для приобретения даже одного талона.
- Давай попробуем попросить денег, - предложил я.
Мужчина, к которому мы обратились первый раз взъерепенился и чуть не кричал дребезжащим от возмущения тоном:
- Попрошайки! Куда милиция смотрит!
Людмила тут же погрустнела. Я ее успокаивал, как мог и умел, и сказал:
- Теперь будем просить только у женщин.
Большинство тех, к кому мы обращались действительно принимали нас за обычных попрошаек и давали кто одну копейку, кто две. Наш денежный запас возрастал излишне медленно.
Женщина лет сорока с прядью темно-каштановых волос на лбу, с усталыми глазами и авоськой в руке спросила:
- Зачем вам деньги?
- Нам надо в метро попасть, чтобы поехать до Финляндского вокзала.
Она взяла все наши финансы добавила свои и передала нам в руки два самых желанных бумажных талона.
Мы взошли на эскалатор и, улыбаясь, в знак прощания помахали доброй фее руками, а она глядела на нас и кивнула головой. Она убедилась, что мы ее не обманули. Так мы расстались. Внизу Людмила стала выглядеть повеселее. Нам подсказали в какую сторону ехать до Финляндского.
Дальше нам просто везло. – Эскалатор поднял нас прямо к вокзалу, а у ворот к перрону с электричкой в наш курортный городок уже бурлила толпа. Мы затесались в середину и когда ворота распахнули пошли вместе с обилеченными пассажирами к электропоезду. Привратница в черной железнодорожной форме, обращаясь к нам, спросила:
- Где ваша мама?
- Там. – Ответил я и вытянул левую руку в сторону, в какую и должен отбыть электропоезд. Я действительно сказал чистейшей воды правду и правой рукой тащил старшую сестренку за собой в светлое будущее, поскольку она чуть замешкалась от заданного вопроса.
Вновь нас принял малиновый детский вагон со сказочными картинками, мы вновь напряженно смотрели в окно, особенно, когда мимо проходили контролеры в фуражках и черной форме.
И вот наконец в окне замелькали знакомые дома, знакомые улицы, поезд перед станцией стал притормаживать.
У противоположной стороны посадочной платформы стояла электричка вот-вот готовая отправиться в город. И Людмила увидела идущую к открытым дверям того поезда нашу мать с узелком и сумкой.
В ту пору двери открывались пассажирами самостоятельно. Наш поезд еще двигался, мы кричали:
- Мама, мама!
Но она нас не слышала. Тогда я спрыгнул в открытую нами дверь, упал на асфальт перрона, содрал кожу на коленях до крови, но все равно поднялся и побежал к матери, которая собиралась войти в электричку до Финляндского вокзала.
Лишь, когда я дернул ее за руку она обернулась и удивилась:
-А где же Люся?
Людмила тоже спрыгнула чуть позже, тоже упала и тоже расшиблась, и вся счастливая подбежала к нам.
- Я для вас теплые вещи прихватила и покушать собрала, - со звенящей радостью в голосе повторяла плачущая, обнимающая и целующая нас обоих мать.
Елизавета Антоновна
У матери было много знакомых. Одной из них являлась учительница со знаменитой фамилией – Кутузова. Жила она в двухэтажном деревянном доме, где проживали еще несколько учителей с семьями.
Как-то вместе с матерью я пришел к Кутузовой, и она, зная о моем возрасте, спросила меня в шутку:
- Когда ты пойдешь в школу?
- Осенью, - ответил я, не зная точно – какой именно осенью пойду.
-Знает ли будущий школьник цифры?
- Да, все до десяти знаю.
- А считать умеешь?
Тут я замялся.
- Давай попробуем, - продолжила она и на листе бумаги нарисовала две вертикальные линии, - вот это две птички, а к ним прилетели еще две, - и она нарисовала еще две палочки на некоем расстоянии от первых. – Чтобы узнать сколько всего стало птичек, давай их всех нересчитаем, - она показала карандашом на первую линию.
- Одна птичка, - сказал я, а когда она указала на вторую, - две птички.
И так далее до четырех.
Конечно, ей пришлось изрядно потрудиться со мной, но я всегда останусь благодарен именно ей за все дальнейшие математические успехи.
Смех – смехом. А умея считать, я стал просить мать отправить меня в школу этой осенью.
Предварительно одев меня поприличнее, она взяла меня с собой, когда пошла к еще одной знакомой – Елизавете Антоновне, которая трудилась директором начальной школы.
Елизавета Антоновна также проживала в двухэтажном многосемейном доме не очень далеко от нас - на соседней улице.
Мы поднялись по деревянной узкой лестнице на второй этаж.
Первое, что меня привлекло – ружье-двустволка со свето-коричневым прикладом, висевшее на настенном ковре с изображением оленей.
Это первое виденное мною настоящее ружье заставило затаить дыхание.
- Забудь, что здесь видел, - посоветовала мать перехватив мой взгляд.
- Вот я чай нам принесла, - произнесла Елизавета Антоновна, входя из кухни в комнату с подносом, на котором стояли три стакана тонкого стекла в серебристого цвета подстаканниках.
Она запомнилась высокие лбом, внимательными глазами, темной прической, зачесанной назад, и натруженными руками.
- Спасибо, Елизавета Антоновна, - поблагодарила мать. - Но мы пришли не чаи гонять, а по делу.
- Что случилось?
- Вот сынок в школу проситься.
- Сколько же тебе лет?
- Осенью шесть будет.
- А цифры знаешь.
- Да, - я отчеканил все цифры по порядку до десяти.
- А считать умеешь?
- Да, - ответил я с меньшей уверенностью в голосе.
- Сколько будет: три плюс два?
- Пять, - ответил я, просчитав про себя птичек.
- А если от пяти отнять один?
- Четыре, - ответил я, вновь пересчитав птичек.
- Поразительные познания, - сделала заключение Елизавета Антоновна.
- Так вот просится, - улыбнулась мать саркастически.
- Давайте решим так, пусть он идет в нашу школу со своими знаниями, но, если обнаружатся проблемы с успеваемостью, мы его отчислим и возьмем в школу следующей осенью.
Елизавета Антоновна, дав понять, что разговор окончен, вновь пригласила к столу и достала из серванта конфеты и печенье.
Мать категорически отказалась от пиршества, и мы пошли восвояси.
- Теперь прибавились проблемы – готовить тебя в школу: нужна форма с фуражкой и ремнем, портфель, книги, - ворчала мать, а сама радовалась тому, что я успешно сдал первый в своей жизни экзамен и что скоро стану школьником.
Грибы
В прошлом году меня два раза брали в лес за грибами, и большую часть пути несли меня на себе.
Сей год я уже самостоятельно добирался до наших сокровенных семейных грибных мест, где основными собираемыми грибами являлись желтые и зеленые сыроежки.
Почти каждый день грибной страды мы с упоением поглощали эти дары природы в виде супа или жаркого.
Одновременна велась заготовка грибов на зимний период. Мать солила маленькие сыроежки, шляпки которых выглядели шариками с диаметром не более трех сантиметров. В засолку попадали также и моховички и черные грузди такого же размера. В результате на зиму заготавливались два ведра отборных засоленных грибов, которые поражали ни на что не похожим приятным вкусом и смачно похрустывали с теплой картошечкой и лучком.
Мать считала сыроежку самым лучшим грибом, у которого был всего лишь один недостаток: ее надо было чистить – освобождать нижние края шляпки от пленки.
Среднего размера грибы шли на сковородку или в кастрюлю на суп, а большого размера грибы мать вообще не любила собирать.
Редко встречаемые на наших местах белые, красные и подберезовики полностью подлежали засушке, и воскресными днями зимой и весной их аромат благоуханно наполнял наш дом прекраснейшим ароматом.
Горькушки, овечки, красные сыроежки и луговые шампиньоны мы в ту пору вообще не собирали по разным причинам.
Кроме грибов на зиму заготавливались два ведра ягод – одно с черникой, другое с брусникой. Морожки и клюквы в наших местах почти не было, и мы за лето и осень срывали по несколько этих ягод и отправляли тут же в рот, далее в желудок – в самый лучший холодильник.
О холодильниках той порой можно было услышать лишь из репродуктора, и все заготовки хранились под полом в специально оборудованном прохладном месте.
Накануне – 30 августа - кто-то поведал матери, что у Чертова озера еще полным-полно черники.
Поэтому следующим утром мать, взяв с собой меня и мою старшую сестру Людмилу, отправилась в лес на рейсовом автобусе в места, где я дотоле не ходил ни разу.
При выходе из пыхтевшего всю дорогу автобуса на лесной остановке мать встретила дачница Анну, любительницу до грибов.
Восходящее яркое солнышко озаряло высокие стволы вековых сосен-исполинов. Гладкая кора в верхней части деревьев переливалась пестрой гаммой цветов.
- Сегодня здесь кто-то уже прошел, - Анна указала рукой с ножом, - смотрите: порезанные корни.
- Успокойся, Аня, наши грибы останутся, - пошутила мама.
- Мои-то, конечно, останутся, - произнесла Анна утвердительно.
Грибов попадалось мало. За полчаса мы нашли подосиновик с бордовой шляпой да желтеньких лисичек и принялись собирать темно-синюю чернику. Анна же сказала, что ягоды она купит на рынке и лучше просто погулять по лесу, подышать свежим воздухом.
В сосновом бору, по заросшей мхом канаве, были у Анны места, куда она хаживала, как на грядку огорода и, возвращаясь, всегда любила прихвастнуть. Отыскивая боровики, она подолгу не ходила. – Подойдет к примеченной кочке или елочке и быстро находит, а иной раз и оставит подрасти, замаскировав маленькие едва заметные шляпки. Анна берегла свои «угодья», никогда и никому их не показывала и в то утро, уже не боясь, что тайну кочек кто-либо узнает, спокойно направилась к своей канаве.
Черники в лесу видимо-невидимо, но мне не хватало терпения. Я хотел искать грибы и отпрашивался у мамы. Видя мое настроение, она отпустила меня, наказав, не отходить далеко.
- Мама, я белый нашел! – раздалось вскоре в березнячке.
- Погляди рядышком, - посоветовала мать и послала ко мне на подмогу Людмилу.
- Я нашел белый гриб! – делился я радостью с Анной.
- Ищи там же! – крикнула та звонко и добавила тише, - да не шуми слишком громко. Не ровен час, другие набегут, все грибы соберут и тебе не оставят.
Однако я считал, что грибов хватит на всех в таком большом лесу. Я звал маму, желая показать ей бархатный боровик-красавец. Мать ответила, что будет рвать ягоды – пусть он с Людмилой занимается грибами. И я пошел показать находку Анне.
Голос Анны доносился отчетливо и начал удаляться. Мы с Людмилой шли быстро, а голос удалялся. Мы пошли быстрее, но голос удалялся. Мы побежали. Голос удалялся. Вдруг… Анин голос пропал совсем. Мы поняли это не сразу – Анна и прежде медлила отзываться. Людмила и я кричали в разные стороны. Все было напрасно. Мать мы перестали слышать, пока догоняли голос маминой знакомой.
Один шум ветра отвечал на все призывы. Пушистые кроны величавых деревьев чуть раскачивались. Желтый диск Солнца скрылся за приплывшими по голубому небосводу белыми облаками.
На крики и ауканья не отвечал никто. Мы, наконец, понял, что потерял и Анну, и мать.
- Ну и зададут же мне дома жару, - прослезилась Людмила.
- Стоять на месте плохо, надо идти куда-нибудь, - сказал я.
Мы брели наугад в сторону солнца.
Корзинка заполнилась с верхом, когда мы обнаружили множество серо-бурых маслят в противотанковом рве, оставшемся от оборонительной линии Маннергейма. Грибы сыпались через край. Я снял рубашку и завязал рукава. Получилось подобие мешка. Рубашка округлилась быстро. Отягощенные грибами, мы двинулись дальше и вышел на лесную дорожку.
Дорога извивалась, петляла и привела на лесное голубое озеро. Чем ближе дорога подступала к низким заболоченным берегам, тем шире открывался простор водной глади.
- Чертово меньше и берега крутые. - сказала, вытирая слезы, Людмила. - Может быть мы попали на Красавицу? Берега похожие.
Эти размышления прервал человека с берестяной корзиной.
Сухощавый старичок подошел, поприветствовал нас, расхвалил за чудесные грибы и поинтересовался – где и долго ли их собирали. Мы обрадовались встрече, отвечали с охотой. И … устыдились признаться, что заблудились.
Однако бывалый грибник с первого взгляда смекнул – с кем имеет дело. Прищурив веселые глаза, он ждал вопросы.
- Какое это озеро? Красавица? – спросил я.
- Это Щучье, - объяснил старик – любитель природы и, будто бы рассуждая сам с собой, добавил, - ежели идти по дороге, то за мостиком через ручей окажется поворот налево, на поселок.
- А далеко ли до поселка?
- Три километра, - старый грибник говорил степенно.
Мне очень понравилось, что беседовал с ними грибник на равных, по-взрослому, а не как с маленькими и заблудшими. На том мы и расстались. Старик пожелал счастливого пути и спрятал в седые усы улыбку. Он посмотрел на часы. Причем белый циферблат наклонил таким образом, что и я и Людмила увидели: короткая оранжевая стрелка была на двойке.
Мы вышли в поселок Комарово. Уже привычно с железнодорожной платформы сели в детский вагон электропоезда со сказками и доехали до следующей остановки – до нашего курортного городка. Только здесь Людмила вздохнула с облегчением и улыбнулась.
Возле нашего дома стояла «Победа» соседа Кирилла Андреевича, мать с соседями уже собиралась ехать на розыски.
Весь вечер велись разговоры. - Как мать «чистила» Аньку, когда та призналась, что нашла стайку белых, испугалась за свои грибы и отвела детей голосом в сторону. Как мать бросила ведро с черникой и тщетно бегала по бору. Мы же с Людмилой повторяли, как выбирались из дебрей, как повезло с лесной дорогой и какого разговорчивого, доброго встретили грибника.
- Старый дуралей! Мог бы детишек до дома довести, - возмущалась и причитала мать.
- Напрасно ты его ругаешь. – заступался я за старика.
Мне хотелось говорить не о том, что мы с Людмилой потерялись, а о найденных красивых и пахучих грибах.
Вечером после праздничного пиршества я в последний раз перепроверил собранный темно-желтый портфель – ведь наутро предстояло идти первый раз в первый класс.
Школа
Накануне дня знаний, во время него и позже по телеканалам и с радиостанций часто звучат песни со словами «учительница первая моя». Мне всегда нравится, что есть люди органично, как родную, воспринимают эти песни. Более того я искренне доброй завистью завидую морю таких людей.
Все дело в том, что в классе, куда я поступил, до зимних каникул сменилось восемь учительниц, и, кто из них являлся моей первой учительницей, я не знаю.
Одна учительница, не проучив нас и пару недель, уехала с мужем-офицером по его новому месту дислокации.
Другая оказалась весьма болезненной, у нее также побаливал и ребенок, поэтому она, отучив нас неделю-другую, уходила на больничный лист на месяц и более.
Несколько уроков провела в нашем классе тучная брюнетка с длинной коричневой указкой, концом которой она дотрагивалась до темечка излишни вертящегося или не понимающего ее ученика. Иногда подобные достраивания оказывались очень болезненными.
Раза три учителя класса замещала строгая Елизавета Антоновна.
Больше всего нам нравилось, когда уроки у нас проводила отличница-четырехклассница, подменяя учителей. Во-первых, подкупало, что она недавно пребывала в нашей шкуре. Во-вторых, она не ставила ни троек, ни отрицательных оценок.
В те времена в постоянно лежащем на учительском столе классном журнале имелись сведения о дате рождения каждого ученика, и очередная учительница вначале воспринимала дату моего рождения, как ошибочную и требующую исправления, затем, задирая брови иногда вместе с очками, выказывала крайнюю удивленность, понимая, что имеет дело с ненормальностью.
Перед моим поступлением в школу среди знакомых мне взрослых людей в ходу витала теория, согласно которой перед школой ни в коем случае нельзя учиться письму, что в школе поставят преподаватели правильный почерк. Теория оказалась ошибочной, потому что ни единая учительница никакого правильного почерка мне не поставила.
Можно вспомнить, что выводить буквы и цифры приходилось перьевыми ручками. На парте стояла чернильница, в нее окуналось перо и тогда можно было выводить палочки, крючочки.
Когда же перо забирало слишком много чернил, первый значок зачастую сопровождался кляксой. Меня тогда заинтересовал тот факт, что каждая клякса не походила на другую, то есть имела сугубо индивидуальную форму.
Однако теория клякс не трогала учительниц, им даже самые красивые кляксы не нравились.
Существовал и предмет называемый «чистописание», по которому выше тройки для меня оценок не существовало. Конечно, надо было тренировать маленькие пальчики, которых плохо слушалась длинная деревянная ручка с металлическим раздвоенным пером.
Хорошо помню, как на уроках физкультуры я стоял последним или предпоследним в строю. Прыгал я соответственно ниже и ближе. Однако, если случались какие-либо потасовки я спуску никому не давал и со мной никакие даже самые отъявленные школьные хулиганы предпочитали не связываться.
Единственным предметом, радовавшим близких, оказалась математика, по ней у меня случались пятерки. По устной математике вообще проблем не было, по письменной случались.
Помнится, случай с домашним заданием по арифметике, когда внизу тетрадного листа, не ведая причину, я соединил нижние пересечения клеток линиями наискосок и получился гребень, наподобие зубцов пилы. Орнамент украшала традиционная клякса. Мне в общем-то художественное произведение нравилось. Учительница же поставила две оценки – пятерку за решение домашнего задания и единицу за чистописание. Причем единица, нарисованная красными чернилами, оказалась высотой более пяти сантиметров.
Школа показала: учиться придется самостоятельно.