14
— Никого я не жду, — слышится из комнаты Иришкин голос. — Я сегодня злая и не намерена с ним разговаривать.
— Не обращайте внимания, — приятным голосом говорит девушка. — Садитесь на диван, отдыхайте с дороги. У неё это скоро пройдёт.
— И не пройдёт, пусть не надеется, — Иришка всё ещё продолжает злиться, но пыл её заметно остывает.
— Вот, она всегда такая. Вы, пожалуйста, не обижайтесь, не слушайте, что она сейчас говорит. Она вас так ждала, она мне всё рассказывала.
— Вы кто? — удивлённо спрашиваю я девушку.
— Извините, я забыла представиться. Вера, — говорит она смущённо, протягивая мне ладошку. — Я подруга Иринки. Мы с ней учимся в одном классе. Вы ничего не думайте плохого, — поспешно прибавляет она. — Иринка всё о вас и о себе только мне рассказывала, а я никому-никому не расскажу. Вы не беспокойтесь.
— Вера, выйди, пожалуйста, — вдруг решительно произносит Иришка.
Девушка вздрагивает от этих слов и поспешно покидает нас, взглянув напоследок одобряюще в мою сторону.
Мы остаемся одни. Из-за дверей доносится монотонный шум, слышны обрывки голосов, звон посуды. Настенные часы бьют одиннадцать раз. Иришка неслышно подходит ко мне и садится рядом. Я бережно прикасаюсь к её плечам, осторожно привлекаю к себе и целую в кончик носа. Иришка быстро-быстро моргает глазами, в которых появляются блестящие слезинки, и порывистым движением приникает ко мне. Мягкий, невесомый, всепроникающий шар окутывает комнату и укрывает нас от внешнего мира.
Никого нет, только мы одни. Не слышно больше голосов из-за двери, да и весь внешний мир исчез для нас. Я целую Иришку в мокрое лицо, всё крепче сжимая в объятиях, я смотрю в её глаза, глажу пушистые волосы, рассыпавшиеся по плечам, судорожным движением пытаюсь расстегнуть платье на её груди.
Состояние внутреннего безразличия болезненной меланхолии, так внезапно охватившее меня на вокзале, начинает проходить. Я чувствую себя увереннее, впереди опять нас ждет прекрасный вечер… Всё правильно устроено в этом мире, не надо переживать, не надо сомневаться...
Неожиданно всё прерывает раздающийся стук в дверь.
— У-у-у, этот… — Иришка произносит слово, услышать которое от неё я никак не ожидал. — Он теперь жизни нам не даст… Ладно, пойдём к ним, — говорит она уже спокойнее, вставая с дивана и застегивая на груди платье, — проявим любезность.
Стол накрыт в зале, на нём красуются винные бутылки всевозможных размеров в разноцветных наклейках и горы разнообразных закусок. Все пьют и радостно шумят. Наше появление они встречают снисходительными улыбками, уступают нам лучшие места и хлопают в ладоши. В этот вечер я очень много пью, но не хмелею, немного не по себе, что все меня разглядывают.
В конце вечера, а точнее уже поздно ночью, перед тем как лечь в постель, я стою в ванной и смотрю в зеркало. После выпитого вина рожа полыхает красным заревом. Окруженные фиолетовыми прожилками, вызывающе нагло светятся прыщи-вулканы.
«Настоящий урод, — думаю я, — Тулуз-Лотрек».
Но наступает утро, которое не так катастрофично, как казалось вчера перед зеркалом. За ночь хмель прошёл, кровь отхлынула от лица, и оно уже не сияет так мерзко. Я тщательно умываюсь, чищу зубы, пудрю щеки и нос, стараясь хоть немного обмануть природу. Потом провожаю Иришку в школу, потом встречаю.
Дни незаметно летят за днями, в наших отношениях ничего не изменяется; они полностью восстанавливаются в масштабе прошлой осени, только в интимном плане добавляется слишком большая вольность моих рук. Но я вижу, что ей это приятно, иногда кажется, что от моих прикосновений она достигает оргазма. Все же я не ошибся тогда, в Валах — Иришка оказалась очень пылкой, страстной девушкой. Здорово мешает интимным отношениям невзрачный дядя Коля. В самый захватывающий момент он стучит в дверь и при этом громко кричит:
— Пора спать, уже десять часов!
Мы замираем, застигнутые врасплох в непредставимой позе, и не отвечаем ему. А он продолжает упорно стучать и призывать нас немедленно разойтись и ложиться спать.
— Иринка, тебе завтра рано в школу, — обиженно говорит он, но открыть без разрешения дверь не посмеет ни разу. Видать, Иришка здорово его воспитала, он её боится.
Однажды утром, когда родители уходят на работу, я обращаю внимание, что она долго не появляется из своей комнаты. Уже восемь часов, уроки в школе начинаются в половине девятого, а её всё нет. Я тихонько стучу в дверь и прислушиваюсь, в ответ — ни звука. Помявшись некоторое время в нерешительности, открываю и вхожу.
Иришка лежит поверх неубранной постели в ночной рубашке, смотрит, не мигая в потолок. На моё появление никак не реагирует.
— Ты что, решила прогулять? — спрашиваю я начальственно-дурацким тоном и тут же, осекшись, замолкаю, чувствуя неуместность произносимых слов. Иришка, не шевелясь, лежит по-прежнему поверх одеяла и рассматривает потолок. Я присаживаюсь рядом и начинаю смотреть ей в глаза, стараясь перехватить взгляд.
— Ты заболела? — спрашиваю я тихо.
Иришка продолжает молчать. Я отвожу взгляд от её лица и смотрю в другом направлении. От увиденного захватывает дух. Кроме ночной рубашки, на ней ничего нет. Рубашка прозрачная, и я отчетливо вижу розовые соски небольших грудей и черный треугольник внизу живота. Я кладу руку на её живот и медленно продвигаю её вниз к ногам. Иришка инстинктивно разводит их в стороны. Я нежно целую её в губы, они оказываются сухими и горячими, на поцелуй она не отвечает. Осторожно, приподняв за шею, я прислоняю её к подушке. В таком положении мы долго сидим, разглядывая друг друга. Затем я не выдерживаю, порывисто встаю и начинаю нервно прохаживаться по комнате. Что-то нехорошее, стыдное, наказуемое, как мне кажется, вкрадывается в душу. В животе неприятно подрагивает, обжигающий холодок щекочет спину. Иришка тоже поднимается с постели, надевает тапки.
— Подожди, Митя, — произносит она спокойно, — не волнуйся так, в этом нет ничего страшного. Я сейчас в туалет…и обратно. Мне нужно…
Иришка уходит, осторожно прикрыв за собой дверь. Я продолжаю вышагивать из угла в угол, мельком поглядывая на смятую постель. От неё пахнет чем-то незнакомым, неестественным, и вообще я чувствую нереальность всего происходящего. Я смотрю на небрежно откинутое одеяло, на чистую белизну простыни, и душа сжимается в комок.
Неслышно отворяется дверь, входит Иришка. Она останавливается у порога и вопросительно смотрит на меня. Я бережно беру её за руки — они оказываются холодными и влажными — вероятно, Иришка только что умывалась холодной водой, и прижимаю их к груди. Она смотрит на меня полными счастья глазами и склоняет голову на плечо. Я стою, не шевелясь, и пристально смотрю в противоположный угол комнаты. Что-то необычное происходит там. Небольшой сгусток пространства вдруг оживает, очертания его начинают расплываться, увеличиваясь в размерах, и вот уже вся комната исчезает в нём, а я мчусь куда-то стремительно вперёд. Огромным усилием воли я пытаюсь остановить это движение, но чувствую безуспешность предпринимаемых попыток. Время вокруг вдруг сжимается, становится плотным и неожиданно рвётся на части. Я чувствую, как за короткое мгновение пролетают несколько лет.
«Уж не схожу ли я с ума? — закрадывается подозрительная мысль. — Если пролетело столько лет, то где же я сейчас»?
И вдруг я с пронзительной ясностью осознаю, что всё кончилось, всё давно прошло, меня нет в Кишинёве, нет никакой любви, нет счастья, нет моей Иришки. Я осознаю это так ясно, что не сомневается ни одна клеточка моего мозга, хотя по-прежнему я чувствую в своих руках мягкое, послушное тело. Так, где же я, здесь или не здесь?
Еще пристальнее я вглядываюсь в угол, который продолжает дрожать и вибрировать, как в мареве.
«Точно ли это моё будущее, где нет Иришки»? — вопрос этот начинает точить мой мозг, как наждак, идущий против шерсти. Состояние временного срыва, а скорее, помешательства, не проходит.
Я пытаюсь вырваться из кошмарного будущего и вернуться в настоящее.
Внезапно я прихожу в себя. Иришка гладит мои волосы и испуганно заглядывает в глаза.
— Что с тобой, Митя? — спрашивает она. — Почему ты так смотришь?
— Ты знаешь, любимая, всё уже прошло, но сейчас, за несколько минут, я прожил десять лет и там, в своём будущем, не увидел тебя. Это страшное видение. Я не понимаю, как оно пришло ко мне.
— Чепуха это, а не видение. Ты просто боишься предстоящей близости. Иди ко мне, мой милый.
Иришка осторожно берёт меня за шею, бережно увлекает на кровать, одновременно с опаской поглядывая в лицо, — вдруг всё повторится. Глаза Иришки, глубокие и невероятно желанные, страстно смотрят на меня снизу вверх. Я чувствую, как взгляд их пронзает до самых костей. Не понимая, что происходит, машинально я начинаю производить действия, которые, вероятно, все совершают в подобной ситуации. Я чувствую, как её руки, будто клещи, с огромной силой сдавливают мне шею, и у самого уха слышу пронзительный Иришкин крик. Он доносится откуда-то из глубины другого мира. Я вздрагиваю, прихожу в себя и резко соскакиваю с кровати.
«Я же подлость делаю, — обжигает мысль, — и прикрываю её какими-то видениями. Никогда я не делал подлостей, почему же сейчас так легко преступаю черту?»
Я снова сажусь на кровать, нагибаюсь и целую Иришку в нос. Глаза её бессмысленно глядят в одну точку, она отворачивается к стене и плачет.
В школу в этот день мы, конечно, не попадаем, да и не до школы. Я сижу на стуле и читаю Шукшина. Иришка удаляется на кухню готовить обед. Весь день до самой ночи меня мучает предательский вопрос: не дурак ли я, что не воспользовался такой благоприятной возможностью, и не пожалею ли в будущем об этом лютой завистью?
В последнюю ночь перед расставанием у Иришки происходит бурная истерика. Она катается по полу, беззвучно рыдая, бьет себя по груди, щиплет за ноги и руки, дёргает за всклокоченные волосы. Я смотрю на это, не зная, как поступить; мне боязно за Иришку, и в то же время я неимоверно горд, что такое происходит из-за меня. Всё же я — избранный из всех людей.
На следующий день, день расставания, мы просыпаемся с ощущением удивительного света. За окном белым-бело от выпавшего снега, первого в этом году, хотя на дворе — конец февраля. Умываясь в ванной и фыркая от удовольствия, я нечаянно замечаю в зеркале отражение своего лица. Тень избранности слетает с меня, как пух с ощипанной утки.
«Быстрее на вокзал, — подгоняю я себя, — скорее бы расстаться».
На этот раз мы приходим к вокзалу заранее, долго гуляем по первому снегу, разговариваем. Планов на будущее не строим, произносим обычные уверения и клятвы верности. Небольшой морозец пощипывает носы и щеки. Подходит поезд, мы ещё немножко прогуливаемся вместе туда-сюда возле моего вагона, затем прощаемся, и я уезжаю, теперь уже, кажется, навсегда.
После того как поезд трогается, я, как наркоман, не имея сил противиться, иду в туалет и в миллионный раз приникаю к зеркалу. Первый кишинёвский мороз расписал лицо почище боксёрского поединка — всё оно усеяно красными буграми и фиолетовыми прожилками.
«Хорошо, что уезжаю, — думаю я, втягивая носом аммиачный воздух сортира, — хорошо, что всё так неопределённо кончилось».
Я смотрю на удаляющееся здание вокзала и неожиданно припоминаю, как перед самым отъездом мы бродили с Иришкой по перрону, а местное телевидение снимало фильм. Оператор направил камеру в нашу сторону и, возможно, запечатлел нас для истории.
«Когда-нибудь, — думаю я, глядя на свое отражение в зеркале, — когда-нибудь в будущем, когда от наших встреч ничего не останется, и они напрочь сотрутся в памяти, эти невольно отснятые кадры, как счастливое напоминание о былом, останутся в этом мире навсегда».
Возвратившись в пустое купе (на этот раз у меня нет попутчиков), я вспоминаю свое недавнее видение в Иришкиной комнате. Всё не так далеко от истины, значит, это было не сумасшествие. Время действительно пролетело стремительно, и вот я уже никого не сжимаю в своих объятиях. Да и было ли это на самом деле?.. Теперь я один и совершенно несчастен. Правда, и это состояние пройдет, но ведь продлится оно неизмеримо дольше, чем счастье.
Потом я припоминаю, как противный дядя Коля напутствовал меня перед отъездом, сказав напоследок, что я не умею ухаживать за девушками...
http://www.proza.ru/2016/06/22/501