Все в жертву памяти твоей:
И голос лиры вдохновенной,
И слезы девы воспаленной,
И трепет ревности моей,
И славы блеск, и мрак изгнанья,
И светлых мыслей красота,
И мщенье, бурная мечта
Ожесточенного страданья.
А.С.Пушкин 1825
Необъятная Россия, ее природные богатства, разнообразие народов, населявших ее, давали миру разнообразные типы женской красоты. Все впитывала в себя Россия, и южную турецкую кровь, и северную немецкую, и западную польскую... Каких только красавиц не встретите вы на ее просторах... Например, Одесса. Морской ветер, ласковое солнце. Первая четверть Х1Х века. Светские балы переполнены красавицами. Да какими! Одна из них Елизавета Ксаверьевна Воронцова, урожденная Бранницкая, жена генерал-губернатора Новороссийского края и наместника Бессарабии, генерал-фельдмаршала, участника войны 1812 года, появилась в Одессе через два месяца после Александра Пушкина, который был сослан туда в ссылку. Ей шел 31-й год, но вряд ли кто-нибудь дал бы ей эти годы. Хороша, моложава, утонченна... Её отец великий коронный гетман граф Ксаверий Петрович Бранницкий, поляк, приверженец России, владелец крупного поместья Белая Церковь в Киевской губернии.
Мать, Александра Васильевна, урожденная Энгельгардт, русская, любимая племянница Потемкина, красавица и несметно богатая наследница.
Между дочерью и матерью не было душевной близости. Елизавету воспитывали в исключительной строгости. До двадцати семи лет прожила она в деревне и лишь в 1819 году впервые отправилась в свое первое путешествие за границу, во время которого познакомилась в Париже с графом Воронцовым и вышла за него замуж. Светский и любовный опыт был незнаком Елизавете. Но, несмотря на это, врожденное польское легкомыслие и изящество, исключительная женственность позволили ей вскружить голову императору Николаю, большому любителю женщин. Но она сумела выскользнуть из рук царя, и это доставило ей известность в светских кругах.
Любила ли она своего супруга? Видимо нет. Его трудно было любить. В нем, воспитанном в Англии чуть не до 20-летнего возраста, была вся английская сметка: он так же сквозь зубы говорил, так же был сдержан и безукоризнен во внешних приемах своих, так же горд и холоден со своими подчиненными. Да и наружность его поражала своим истинно барским изяществом». Высокий, сухой, благородные черты, словно отточенные резцом, взгляд спокойный, тонкие, длинные губы с вечно игравшей на них ласково-коварной улыбкой.
Можно представить себе, как иногда он убивал окружающих этой снисходительной «аглицкой» улыбкой лорда. Как обдавала холодом Элизу его британская сдержанность. В «Записках» декабриста С.Г.Волконского есть характеристика Воронцова как «ненасытного в тщеславии, не терпящего совестничества, неблагодарного к тем, которые оказали ему услуги, неразборчивого в средствах».
Было в них с Элизой и общее: царско-аристократическая осанка, высокомерие, которое читается и в портретах, и в письмах Елизаветы Ксаверьевны. С врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться. Быстрый, нежный взгляд ее глаз пронзал насквозь; улыбка ее уст так и призывала к поцелуям. Графиня многим кружила голову, и, похоже, ей это нравилось. Вскружила она голову и Александру Пушкину.
Зимняя Одесса 1823-24 года расцвечена приемами и светской жизнью. Элиза устраивает фейерверк блистательных праздников: 12 декабря большой бал у Воронцовых, 25 декабря большой обед, 31 декабря маскарад, 6 января маскарад у Ланжеронов, 13 января публичный благотворительный маскарад в театре, устроенный Воронцовой и Ольгой Нарышкиной, 12 февраля второй маскарад у Воронцовых…
Вокруг этой семьи сложился блестящий двор польской и русской аристократии. Посещал салон Воронцовых и Пушкин. Поначалу Воронцов радушно принимал Поэта, позволял ему пользоваться своей ценнейшей библиотекой, хранившимися в ней архивами, любезно предоставлял ему возможность знакомиться с книжными новинками, поступавшими в Одессу едва ли не раньше, чем в Петербург. Но все это было несколько сухо и скучно-умно. Воронцов, человек государственного ума и тщеславный, широких взглядов англоман, собирал свое общество, в котором обсуждались дела государственные, политические и придворные, царили заезжие философы или шарлатаны, и уж во всяком случае не читали стихов. Как все люди с практическим умом, граф весьма невысоко ценил поэзию; гениальность самого Байрона ему казалась ничтожной, а русский стихотворец в глазах стоял едва ли выше лапландского.
Но куда как приятнее в салоне графини, она любезнее и приветливее, она остроумна и музыкально образована, в ней что-то манит и обещает... Она не лишена литературного дара, и ее слог и беседа захватывают всех окружающих...
Конечно же, тихий, чарующий голос, любезность обволакивающего разговора, стройность стана, белизна плеч, соперничающая с сиянием так любимого ею жемчуга, — впрочем, и еще множество неуловимых деталей красоты Воронцовой пленяют Поэта. Нити между ними натягиваются все крепче, крепче… И вот уже Пушкин влюблен.
Он нигде не упоминает о Воронцовой, как бы желая сохранить про одного себя тайну этой любви. Она обнаруживается у него только многочисленными профилями прекрасной женской головки спокойного, благородного, величавого типа, которые идут почти по всем его бумагам из одесского периода жизни. Его долго будет преследовать этот профиль... В рукописях с 1823 по 1829 год найдено до тридцати изображений Е.К. Воронцовой. Да, это была любовь. Ради неё Поэт отказался от бегства морем за границу - из ссылки. Все любовные стихотворения, написанные в Михайловском в 1824 году и в первые месяцы 1825 года, обращены к Воронцовой, в том числе "Ненастный день потух..." - с удивительной по силе выразительности концовкой:
Никто её любви небесной не достоин.
Не правда ль: ты одна... ты плачешь... я спокоен;
С нею прощался Поэт перед женитьбой стихами:
В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.
Бегут, меняясь, наши лета,
Меняя всё, меняя нас,
Уж ты для своего поэта
Могильным сумраком одета,
И для тебя твой друг угас.
Прими же, дальняя подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга
Перед изгнанием его.
Пушкин умел увлечь и очаровать, знал тайну власти над женским сердцем, в том же 1824 году написал:
Мои слова, мои напевы
Коварной силой иногда
Смирять умели в сердце девы
Волненье страха и стыда…
А потом в преддверии любви:
Я узнаю сии приметы,
Сии предвестия любви...
Страсть к одесской красавице-царице распаляется все больше. Одновременно охлаждаются его отношения с ее мужем. Растет их взаимная неприязнь. Воронцов раздражен. Еще в марте он начал атаку против Поэта, перестал общаться: «Что же до Пушкина, то я говорю с ним не более 4 слов в две недели...»
Пишет письма ко Двору: «Собственные интересы молодого человека, не лишенного дарований, недостатки которого происходят скорее от ума, чем от сердца, заставляют меня желать его удаления из Одессы». Дальше больше: «Я писал гр. Нессельроде, чтобы меня избавили от Пушкина», «надеюсь, что меня от него избавят», «...я повторяю мою просьбу - избавьте меня от Пушкина», «нужно, чтоб его от нас взяли», и наконец в мае он предписывает отправиться поэту на саранчу, как раз перед его днем рождения. Пушкин раздражен и рассержен «непристойным неуважением к нему»: «Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что в моем отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу англичанину». Честолюбие его было жестоко уязвлено. Это дало повод Пушкину выступить с уничтожающей эпиграммой на своего начальника, характер которого он уже вполне оценил:
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец .
Элиза вряд ли знала об этих письмах Воронцова к начальству, а вот эпиграмму утаить от общества и от нее не получилось. И она решила обидеться. После известной эпиграммы Пушкина на ее мужа (в которой потом сам он раскаивался), конечно, обращалась с ним очень сухо. Перед каждым обедом, к которому собиралось по несколько человек, княгиня-хозяйка обходила гостей и говорила каждому что-нибудь любезное. Однажды она прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: «Что нынче дают в театре?» Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце, с улыбкою сказал: «Верная супруга», графиня!» Воронцова отвернулась и воскликнула: «Какая наглость!»
После этого случая она решила проучить Пушкина и через несколько дней, Воронцова отправилась на яхте в большом обществе из Одессы в Крым, в Гурзуф. Еще зимой Пушкин надеялся поехать с ними вместе, но теперь на приглашение рассчитывать было невозможно. А Элиза вскоре заскучала в Крыму без острот и ухаживаний Поэта, без его легкой иронии и страстных прикосновений, без его записок и поэтических экспромтов. Она возвратилась раньше времени, оставив гостей с мужем. Вот тогда-то и закружила их карусель любви. Южные вечера и ночи. Дача Рено, где жили летом Воронцовы, рядом с домом Веры Вяземской, стояла на высоком берегу моря, на обрыве. С него сбегала крутая тропинка к морю. Каменистый берег, пещеры, гроты. Графиня любила гулять вдоль берега моря, чтобы брызги от разбивающихся волн обдавали лицо, чтобы подол платья и легкие туфли слегка намокли, чтобы можно было укрыться от палящего солнца в прохладе пещеры, и в этих прогулках ее сопровождал Пушкин. Одна из таких пещер стала их приютом любви:
Приют любви, он вечно полн
Прохлады сумрачной и влажной.
Там никогда стесненных волн
Не умолкает гул протяжный.
Об этих свиданиях знала только княгиня Вера Вяземская, с которой Пушкин был очень дружен, а может быть, не знала, а только догадывалась. И вдруг появляются какие-то предвестники беды. Воронцов отправил из Симферополя градоначальнику Одессы предписание - объявить Пушкину о высочайшем повелении исключить его из списка чиновников Коллегии иностранных дел и отправить немедленно на жительство в Псковскую губернию. Все кончено.
11 июля 1824 года в ответ на доносы генерал-губернатора Южного края графа Воронцова, в Одессу приходит «высочайшее повеление»: Пушкина «уволить вовсе от службы» и перевести на жительство в Псковскую губернию под надзор местного начальства.
Воронцова полна волнений. Она пытается устроить Поэту побег, но он медлит с отъездом, тем самым нарушает подписанное им предписание «без замедления отправиться из Одессы». Наступили последние дни... Пушкин и Воронцова не подозревали, что злой рок или гений уже стоят над ними, и дни свиданий сочтены. Как это часто бывает, роман развивается бурно как раз в предчувствии разлуки, хотя о ней еще никто не думает. Дни последние, дни страстные летят все быстрее... Она должна была ехать к детям. Но задержалась на несколько дней в Одессе. Именно эти несколько дней были их днями. Ночные свидания происходили в пещере. Пушкин отмечал эти дни лишь числами в записной книжке, «Альманахе для дам», подаренной ему Элизой.
Но все же день прощания наступил. Элиза дарит ему талисман - сердоликовый перстень с загадочной древнееврейской надписью, вырезанной на камне. Он клянется не расставаться с ним никогда, и исполняет клятву. До самого конца дней своих не расстается Пушкин с перстнем. И на дуэль он отправляется с талисманом. С уже мертвой руки Поэта его снимет Жуковский.
О таинственном кольце-талисмане, подаренном поэту Елизаветой Воронцовой, упоминает в пушкинской биографии английский поэт и переводчик Дж.Г.Лоуэнфелд. Этот перстень после гибели Поэта перешел от Жуковского к Ивану Тургеневу, чтобы, вернувшись в Россию (Полина Виардо передала его российским властям после смерти Тургенева) бесследно исчезнуть в 1917 году.
Себе Элиза оставляет такой же перстень. Как она радовалась, когда ювелир принес ей два одинаковых камня с непонятной надписью, как старалась сохранить тайну, заказывая сделать из них два перстня! Это было тайное обручение, свидетельство того, что все это было не сновиденье, не обман. Одно из лучших стихотворений Пушкина , в котором рефреном-заклинанием звучит завораживающее «Храни меня, мой талисман» посвящено подарку Воронцовой.
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.
Когда подымет океан
Вокруг меня валы ревучи,
Когда грозою грянут тучи -
Храни меня, мой талисман.
В уединенье чуждых стран,
На лоне скучного покоя,
В тревоге пламенного боя
Храни меня, мой талисман.
Священный сладостный обман,
Души волшебное светило...
Оно сокрылось, изменило...
Храни меня, мой талисман.
Пускай же ввек сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.
Пушкин уезжает в Михайловское. «И был печален мой приезд», - скажет об этом Поэт. А через несколько дней псковский губернатор фон Адеркас возьмет с Поэта подписку жить безотлучно в отцовском поместье и не распространять «никаких неприличных сочинений и суждений, вредных общественной жизни».
Пушкин тоскует. И даже осень, любимая пора поэта, не может принести уму успокоения. Мыслями он на юге, где оставил так много…
Но Поэт и Елизавета встретились еще раз.
Поздней осенью 1827 года князь Воронцов вместе с женой приехал в Петербург из Англии. Пушкин представил свою жену, и, видимо, поэтому Елизавета Ксаверьевна сочла возможным вступить в открытую, «официальную» переписку с Поэтом. Наверное, она несколько раз принималась писать письмо, стараясь выбрать верный тон, сказать за строчками письма об особых отношениях с Пушкиным: «Я право не знаю, должна ли я Вам писать и будет ли мое письмо встречено приветливой улыбкой или оно вызовет чувство тягостной скуки, которое заставляет с первых же слов искать в конце страницы имя назойливого автора. Я боюсь этого чувства безразличного любопытства, конечно, весьма понятного, но, признаюсь, мне было бы очень тягостно в этом убедиться, по той простой причине, что никто не может быть к себе беспристрастным. Но все равно; мною движет не личный интерес, я прошу о благодеянии для других, и потому я чувствую в себе смелость обеспокоить вас; не сомневаюсь, что и вы уже готовы выслушать меня».
Каков слог, сколько сказано между строк! Это письмо все еще хранит накал и аромат прошлых отношений... Графиня сообщает о бедственном положении Новороссийского края и о том, что в Одессе («городе, в котором вы жили и который, благодаря Вашему имени, войдет в историю») образовалось общество, оказывающее помощь беднякам, а теперь затеяло издание литературного альманаха. Графиня продолжает в изысканной тонкой манере: «Теперь, когда столько лиц обращаются к нашим литературным светилам с призывом обогатить наш «Подарок бедным», я сочла себя в праве напомнить Вам о наших прежних дружеских отношениях, воспоминание о которых Вы, быть может, еще сохранили, и попросить Вас, в память о прошлом, о поддержке и покровительстве, которые мог бы оказать нашей «Подбирательнице колосьев» Ваш выдающийся талант. Будьте же добры не слишком досадовать на меня, и если мне необходимо защищать мое дело, то прошу Вас, чтобы оправдать мне мою назойливость и мое возвращение к прошлому, примите во внимание, что воспоминания - это богатство старости и что ваша старинная знакомая придает большую цену этому богатству». Именно так - воспоминаниям она придает большую цену...
Она уехала, что-то оборвалось навсегда. Свидятся ли?
5 сентября Пушкин получил от нее послание, украшенное вензелем и печатью, с просьбой-мольбой уничтожить предыдущее письмо. Никому не обмолвился Пушкин о содержании письма. Но он тут же написал страстное и горькое стихотворение «Сожженное письмо», точно воссоздающее его положение и чувство:
Прощай, письмо любви, прощай! Она велела...
Как долго медлил я, как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал: гори, письмо любви.
Готов я; ничему душа моя не внемлет.
Уж пламя жадное листы твои приемлет...
Минуту!.. вспыхнули... пылают... легкий дым,
Виясь, теряется с молением моим.
Уж перстня верного утратя впечатленье,
Растопленный сургуч кипит... О провиденье!
Свершилось! Темные свернулися листы;
На легком пепле их заветные черты
Белеют... Грудь моя стеснилась. Пепел милый,
Отрада бедная в судьбе моей унылой,
Останься век со мной на горестной груди.
Произносить благословенья.
Письмо сожжено — но любовь жива. Автору «Сожжённого письма» она ещё не раз откроется “чудными мгновеньями” встреч с “юными жёнами”, которых ему, опалённому “пламенем жадным” ревности и бешенства, щедро будет дарить жизнь.
Пройдут годы и русский композитор, музыкальный критик, член «Могучей кучки», профессор фортификации, инженер-генерал Цезарь Антонович Кюи положит на музыку эти замечательные стихи. И получится романс, отличающийся лирической выразительностью, изяществом, тонкостью вокальной декламации.
Через всю жизнь Пушкин пронес поклонение красоте, воплощением которой была для поэта Женщина. Мария Раевская, Елизавета Воронцова, Анна Керн, Екатерина Ушакова, Наталия Гончарова... Благодаря им вспыхивало сердце Поэта, благодаря им мы и сегодня можем с трепетом слушать стихи поэта. Всю гамму человеческих чувств отражают они: легкую, беспечную влюбленность, восторженную радость ответной любви, горечь неразделенной любви и угасающего чувства.
Поистине, не перечесть всех удивительных и тончайших оттенков любви.