Сегодня третье декабря две тысячи пятнадцатого года
Сегодня четверг
Первую неделю сделала. Кажется, устала, ноженьки гудут. Отвыкла по три часа перед аудиторией стоять. Да и говорить по три часа - тоже надо знать, что говорить. Но сейчас так накручена, что готова еще и еще что-то делать, писать, диалоги составлять «вопрос - ответ, вопрос – ответ, пожалуйста, еще раз».
Проведенные уроки давятся в моей голове вопросительными и восклицательными знаками, всплесками слов,недоговоренностями, моментальными озарениями, веселыми, но еще неуловимыми идеями.
Я вижу перед собой лица учащихся, их постоянно вопросительные глаза, слышу их голоса, потуги «сказать» что-то.
У меня еще ничего не устоялось, конкретно о занятиях писать пока не могу.
Но есть наблюдения о восприятии моей работы моим окружением.
Сходила к соседке наверх, она первая в курсе моих передвижений. Это фрау Шпрее, ей девяносто один год, умственно идеально здорова, память в десять раз лучше, чем у меня, рассудком собранна весьма. Фрау Шпрее, во-первых, очень рада, что я наконец-то нашла работу, ее радует, что мое личное «я» благоденствует, а во-вторых, она от себя лично живо интересуется мигрантской экспансией, которую ее благоразумное государство неблагоразумно-добровольно на себя навешивает.
Я ей рассказываю:
«Есть одна семья из Ирана, мужу пятьдесят шесть, конторский служащий, жене пятьдесят два, учительница начальных классов, из них образованность, интеллект так и прут. Из их сыновей тоже. Самуэлю тринадцать лет, Эммануэлю семнадцать. Сидят все в ряд и вчетвером грезят школой. Мальчишки имеют навыки самостоятельного обучения. В блокнотах у них ряды таблиц спряжений правильных и неправильных глаголов, всякие перфекты и квамперфекты, вы же знаете, это высший пилотаж в грамматике. Значит, эти готовились к Германии основательно. Но все четверо вслух произнести ни одного слова не могут.
Есть два врача, какие-то техники есть, это я поняла с ними при знакомстве. Кое-кто что-то по-английски знает, с такими хоть чуть-чуть, но можно контактировать.
Большинство – только вопросительно-внимательно на меня смотрят. С ними надо как с белого листа начинать.
И постоянно одни приходят, другие уходят. Три дня, и все время какие-то новые лица. По двадцать пять - тридцать человек сидят. Пока не сориентировалась, с какого пункта начинать, как сделать им «азы» понятными.
А вчера двое вообще появились к концу занятия. Довольные, счастливые: «соцалАм», «соцалАм» говорят. Кажется, это слово знают все с первого дня пребывания. Это они так искаженно «социалАмт» - «социальная служба» говорят. Там их в очередь на квартиру ставят и всякое другое для них решают или обещают решить.
А двое заметных, активных, тоже вдруг пропали, а потом к концу занятия приходят, и я попробовала у них выяснить, где были, что делали. Они сказали, что мечеть в городе искали."
«Вот видите, еще война будет.» - Прерывает меня моя рассудительная соседка...
«Какая война?»
«Ну, религиозная. Я же вам давно говорила. Эти горящие общежития, когда беженцев с Балкан в конце девяностых годов тут много было, начинают повторяться.»
«Да, да, Вы говорили..."
Моя соседка решительно констатирует:
«Я рада, что мне довелось пожить хорошо. А Вам еще придется трудно. Этот ислам к добру не приведет.»
«Фрау Шпрее, но ислам сам по себе не агрессивнее, чем любая другая религия.»
«Он – нет, он – от Бога. Но его используют от дьявола. Его подставляют и несут впереди, как щит...»
О, о, моя премудрая престарелая собеседница поражает меня в который раз.
Когда-то, теперь уже покойный ее муж, вздумал мне жаловаться, что в России в 1942 году одна девушка, посудомойка, не взяла от него настоящий шоколад, он его из дому к Рождеству в посылке получил. Вообще, ему все русские такие непонятные были, та украинка и по-русски-то не говорила, а он понимал уже по-русски, так она ему решительно так по своему, данке, битте, найн. Это почему-то обидело его тогда очень, он до сих пор понять не может, чего она так.
Это он меня, советскую, плоть от плоти нашей истории, об этом спрашивал. Я ему миролюбиво, чтя его возраст, напомнила, что немецкая армия и - он лично- туда не на свидание с цветочками приходил.
«Но я лично никого не стрелял, я летным техником был. И я был красивый молодой человек, всегда обходительный с женщинами и детьми."
Меня шокировали его слова. Он до конца жизни был «обходительный», и я его только таким за нашими чаепитиями знала. Я с удовольствием в его и фрау Шпрее компании чай пила, мы часто много смеялись. Он бы остроумный, с задоринкой. Но чтобы так не понимать, до смерти не хотеть понимать, что он в Советском Союзе, в России делал!
Мне фрау Шпрее тогда помогла. Она заговорила гневно и резко. Она просто оборвала и заткнула его, она говорила что-то об изнасилованиях, о том, что не было на той войне «добрых техников», о том, что если виноват, то не на кого обижаться и прикидываться невиновным...
Это она говорила ему при всем том, что они вместе, как пара, прожили много счастливых лет.
И вот теперь, когда мы уже только вдвоем сидим, она опять благодарит свою судьбу за хорошие годы.
«Фрау Шпрее, а какие Ваши годы Вы считаете счастливыми?»
«Сразу после войны, мы поженились в сорок четвертом, и до восемьдесят девятого года, как обе Германии воссоединились.»
«Но когда я приехала сюда в первой половине девяностых, еще многое было «очень хорошо», совсем по-другому, чем сейчас.»
«Многое и сейчас «очень хорошо», на мой век этого «очень хорошо» сполна хватит, но Вам и детям достанется, не хочу даже представлять, как.»
Да-с, прогнозец.
03.12.- 06.12.2015