=НЕОГРАНИЧЕННЫЕ ЧУВСТВА=
Человеку с ограниченными возможностями важно не пасть духом, а иначе он окончательно почувствует себя беспомощным инвалидом-обузой, и это осознание будет его ежечасно добивать
Часть I. МОИ ЖИЗНЬ И ЧУВСТВА ДО РАНЕНИЯ
Если на твою долю выпадают испытания одно за другим – значит, ты ещё живёшь и борешься
Пролог
Возможно, начало этого моего повествования покажется вам несколько нудным и даже нравоучительным, тем более что в этом самом начале вместо прямых диалогов героев и персонажей будут лишь мои воспоминания да рассуждения, но это необходимо и вам, чтобы понять, в какой жизненной ситуации я оказался, и мне самому, чтобы разобраться в том, в чём до сих пор не смог либо не очень-то и хотел. Меня часто мучил вопрос: не напрасны ли были те жертвы, одной из которых оказался я сам? Я не стал фантазировать, как бы могли развиваться события, если бы на каком-то этапе жизни судьба совершила бы вдруг иной поворот. Что уже случилось – то уже и случилось!..
Когда у большинства людей всё этак, а у тебя – не так, то появляется чувство обиженности на жизнь, на жизненные обстоятельства, подтолкнувшие к такой жизни, и на тех, кто, так или иначе, имел отношение к этим обстоятельствам. Под понятием «не так» я подразумеваю ограниченные возможности. Уверен, что меня ой как понимают люди, у которых изначально были неограниченные возможности, а потом их жизнь резко изменилась, разделившись на «до» и «после», когда они вдруг стали людьми с ограниченными возможностями. В первое время после наступления инвалидности люди подвержены процессам самокопания и самобичевания. Вот тут-то самое главное – не пасть духом, не уйти в затяжной ступор, когда депрессия может растянуться на долгие годы, если не на всю оставшуюся жизнь.
Очень тяжело осознавать, что ты стал не совсем полноценным человеком. Был полноценным, а стал – «не…» В этот период немало зависит от окружающих тебя людей. Но прежде всего, вся дальнейшая твоя судьба зависит от тебя самого, от того, что у тебя в голове – мозг или каша. Да, согласен: важным является то, чтобы этот самый мозг не был повреждён, а с остальным сильные духом люди могут свыкнуться и справиться. И обязательно нужно найти себе занятие по душе; тогда твои ограниченные способности в тех или иных ситуациях могут стать даже и преимуществом. Это же касается и любви. Разница лишь в том, что любовь – это не занятие и не любимое дело, а чувство, но именно это чувство и разрушает границы неполноценности… Я знаю, о чём говорю.
Глава 1
Рос я самым обычным пацаном, как и все вокруг окружающие меня подмосковные мальчишки: с двумя руками и двумя ногами. В голове тоже всё было нормально – котелок мой варил, и я всегда числился в школе между «хорошистами» и «отличниками». В меру занимался спортом – лёгкой атлетикой, но особых успехов в беге на средние дистанции так и не снискал. В последние два года учёбы в нашей звенигородской школе я увлёкся музыкой – играл в школьном ансамбле на ритм-гитаре; к тому же я был и одним из вокалистов нашего ансамбля. Пришлось научиться пользоваться и музыкальной аппаратурой в качестве оператора, в том числе и доставшимся нам в наследство допотопным пультом управления.
Дальше городских конкурсов художественной самодеятельности нас никуда не приглашали. Было обидно. Нам казалось, что мы – забойная группа, и что нас должны уже нарасхват приглашать на все теле- и радиоканалы, при чём – за большие деньжищи. Амбиций было у нас – хоть отбавляй… До меня лишь позже дошло, что мы были – никакими, и нас боготворили только девчонки из восьмых-девятых классов нашей школы, да зелёные малолетки, отдыхающие летом в детских оздоровительных лагерях, расположенных вокруг Звенигорода.
После школы я устроился работать грузчиком на Московский завод шампанских вин в Очаково. Там же через некоторое время стал играть в заводском вокально-инструментальном ансамбле. Ну, ребята, скажу я вам: тамошняя аппаратура не шла ни в какое сравнение с нашей школьной, доставшейся от музыкантов семидесятых годов, а уж о микрофонах и говорить нечего. Да и репертуар здесь был посерьёзнее. Практически впервые я понял, почему наш школьный ансамбль не пользовался: нет, не мировой, но хотя бы всероссийской популярностью, и что взрослые, оказывается, бывают иногда правы в оценке деятельности юных максималистов. Хотя мне не довелось учиться в музыкальной школе, но слух у меня был хороший – я мог с первого раза проиграть услышанную мелодию. Нотную грамоту в пределах аккордов я освоил быстро. Кроме того, я научился немного играть на фоно. А ещё через какое-то время мог и на ударнике не просто постучать, а отчебучить именно мелодию. Также пришлось слегка научиться и микшировать (вносить нужные изменения при записи на пульте управления) наши ансамблёвые песни. Наш ВИА «Искра» успешно выступал уже не только на московском уровне, но и выезжал в другие города и регионы страны, где на конкурсах мы занимали призовые места, становясь лауреатами, тем самым принося славу нашему родному заводу.
Естественно, я отрастил длинные волосы и отпустил усики (они были у меня жидкие, но я их не сбривал – а вдруг да погуще вырастут?..) У меня стали появляться поклонницы (особенно доставали меня две девчонки с нашего завода, и одна замужняя – я даже боялся её: она меня постоянно хотела прижать где-нибудь за кулисами тет-а-тет). Одно было плохо: я жил слишком далеко от завода, и поздними вечерами надо было возвращаться домой на электричке, которая в наш город Звенигород ходила не часто, а ехать с пересадкой через Голицыно было накладно. Вопрос о выделении мне койко-места в общежитии было невозможно решить, несмотря на то, что я уже становился популярным как гитарист в московских музыкальных кругах (неважно, что молодой и самоучка), и что обо мне уже были статьи в музыкальных обозрениях «Московского Комсомольца». Ну, не был я «молодым специалистом», а был простым грузчиком со школьным образованием, да и прописка моя позволяла мне ежедневно возвращаться домой. Не положено! Честно говоря, я не сильно и переживал-то по этому поводу, а вскоре вопрос отпал сам собой.
В связи с призывом в армию осенью 1993 года мне пришлось расстаться и с длинными волосами, и с жидкими усиками, и, увы, с моим ансамблем. Надо пояснить, что в армию я пошёл не в восемнадцать лет, а почти в девятнадцать, потому что, когда в ноябре 1992 года мне исполнилось 18 лет, призыв у нас уже закончился. Весной же меня почему-то так и не вызвали в военкомат, чему я не особо огорчился. Осенью же про меня уже не забыли: я попал служить в мотострелковую часть, или по-простому – в пехоту – царицу полей и огородов. За первые полгода службы в учебном подразделении («учебке») я гитару в руках держал всего раз десять, да и то лишь тогда, когда у кого-нибудь из сержантов был день рождения, и они вызывали меня в каптёрку усладить их слух. Но зато в марте, как только нас отправили по воинским частям для дальнейшего прохождения военной службы, меня после первого прослушивания взяли в дивизионный ансамбль песни и пляски. Плясун из меня – не очень, потому что, когда другие шлифовали своё танцевальное умение на танцполе, я на сцене рвал струны и ломал медиаторы. А вот музыкальную группу мне пришлось возглавить уже через месяц по рекомендации одного увольнявшегося в запас дембеля.
Понятное дело, пришлось переключиться на военно-патриотическую тематику. В мае мы успели удивить командование, завоевав второе место (а это для дивизии и полка было необычайно высокое место) на смотре художественной самодеятельности Северо-Кавказского военного округа в Ростове-на-Дону. Командир полка пообещал мне в скором времени отпуск домой, но обещанного, как говорится, три года ждут. И дело тут совсем не в командире полка. Отпуска были отменены всем, в том числе и офицерам, а с военной службы увольняли только дембелей. В конце мая нашу часть в срочном порядке передислоцировали в город Моздок, так как в соседней Республике Чечне-Ичкерии всё усиливались беспорядки. Народ у нас поговаривал, что назревает долгая гражданская война, а «солдатское радио», как правило, редко ошибается. «Музыку» нам пришлось резко зачехлить, чтобы заняться активной боевой подготовкой.
Я опять удивил командование части, так как оказалось, что «музыкант» неплохо бегает с полной боевой выкладкой. Но ещё больше я удивил отцов-командиров, и даже – в первую очередь – самого себя, когда оказалось, что я ещё и неплохой снайпер. Оружие в руки я впервые взял в «учебке»; в нашей же школе к тому времени, как я стал старшеклассником, начальной военной подготовки уже не было: сказали, что НВП – ненужный предмет, и что, мол, воевать мы ни с кем не собираемся. Наверное, в умении метко стрелять я пошёл в своего деда – участника войны, который тоже был в своё время снайпером.
Глава 2
Я ещё ничего не рассказал вам о своей семье. Жил я с дедушкой и бабушкой по материнской линии. Когда мне было полтора года, моего отца осудили на пять лет за дорожно-транспортное происшествие со смертельным исходом. Через два года, находясь уже в колонии-поселении, он утонул, переправляясь на машине по льду сибирской реки в Томской области. Мать, после поездки к нему на могилку, запила и через некоторое время была лишена родительских прав, то есть – меня. Мне к этому времени исполнилось 5 лет, и жили мы с ней тогда в городе Одинцово Московской области. Дедушка с бабушкой, чтобы не отдавать меня в детский дом, забрали к себе в Звенигород. Мать, по словам моих стариков, меня видела всего один раз – когда я пошёл весь такой нарядный с большим букетом в первый класс, а потом мною не интересовалась совсем. Как-то я услышал разговор бабушки со своей знакомой, что моя мать, мол, пошла по рукам. Я тогда не понимал этого выражения, и долго считал, что её носят на руках, как балерину.
За два месяца до призыва в армию я узнал от своих стариков, что мать приватизировала свою квартиру в Одинцово, вписав меня в приватизацию. На третьем месяце службы в «учебке» я получил письмо от бабушки, в котором она сообщила, что моя мама умерла от цирроза печени, и её похоронили. Так как мать в моих анкетных данных не значилась, то меня из «учебки» в отпуск на похороны не отпустили. Также в письме бабушка приписала, что после армии я с этой квартирой могу делать что мне будет угодно: хоть продать, хоть сдать в наём, хоть – сам жить. Более того, они тоже с дедом приватизировали квартиру в Звенигороде и уже написали на меня завещание. Вот я какой, оказывается богатый – потенциальный обладатель двух двухкомнатных квартир в ближайшем Подмосковье!..
Дедушку с бабушкой я очень любил и старался их не расстраивать. Несмотря на то, что я работал грузчиком, да ещё на заводе шампанских вин, да ещё и выступал с ансамблем, всё же спиртное я практически не употреблял. Наверное, в генах не было заложено – дед и отец выпивали только по большим праздникам. И если бы не беда с отцом, то и мать не стала бы алкоголичкой. Своих стариков я огорчал только возвращениями домой затемно: в вечернее время в подмосковных электричках творился беспредел. Но я всегда старался сесть либо рядом с военными, либо с солидными мужчинами. Драться я хоть и умел, но один против пьяной или обкуренной толпы не попрёшь. Ещё бабушка расстраивалась, что у меня так и не появилась девушка, которая верно бы ждала меня из армии: «Очень уж правнуков хочется увидеть, Евгешенька!»
Евгешенька – это я, который в настоящее время – младший сержант Российской Армии Андреев Евгений Николаевич, отдающий конституционный долг своему Отечеству. А в Отечестве уже несколько лет творилось что-то трудно объяснимое. Но я должен и такую Родину защищать. Мы об этом в армии много говорили, и почти все были такого же мнения, не считая тех пустых горлопанов, хающих всё отечественное. Эти крикуны не только Родину и мать родную продадут при удобном случае, но и душу дьяволу. Одним словом – черти!.. Не хотел бы я с такими чертями оказаться рядом в трудную минуту.
На 9 мая мне присвоили звание сержанта и назначили командиром отделения снайперов. Наши офицеры, повоевавшие в Афгане, а кто-то и в некоторых других «горячих точках» распавшейся страны и вечно неспокойного мира, поделились своим секретом, что от снайпера во время боя зависит очень многое, и он даже может решить исход боя, что не раз подтверждалось на практике. У снайпера должны быть не только меткий глаз и твёрдая рука с хладнокровной выдержкой, но и мозги должны варить тактически и стратегически. Мне запомнилось занятие одного из инструкторов, прибывшего из Москвы для нашего обучения, которого мы слушали с большим вниманием. Он рассказывал тихо, будто для себя, но от его слов нам иногда становилось не по себе:
–Ситуации, ребятки, бывают разные. Одно дело, если снайпер находится в заранее оборудованной засаде, когда его трудно обнаружить, и совсем иное дело – в открытом столкновении с противником. В таких ситуациях снайпер должен не только за короткие мгновения выявить подобных себе снайперов врага, но и суметь определить командиров противника. Снайпер должен уметь принять решение – валить насмерть или только ранить. С ранеными ведь у противника появляется больше хлопот: раненому нужно помочь, его нужно оттащить и защитить. Раненый в случае попадания в плен – отличный источник информации. Короче, раненый, особенно из числа командного состава – это лишние хлопоты, это отвлечение боевых единиц от ведения боя, это – обуза. Именно такую тактику применяют сейчас дудаевские снайперы-наёмники, и вам также её надо взять на вооружение. Ваши потенциальные противники имеют специальную стрелковую подготовку, оснащаются современным снайперским оружием, позволяющим вести бесшумную, беспламенную стрельбу, в том числе в ночных условиях. И действуют они преимущественно под прикрытием гранатомётчика и автоматчика. Их снайпера ведут огонь, как правило, из глубины помещения, часто меняя позицию.
И при ведении открытого боя в условиях населённого пункта работа для снайпера всегда найдётся. Здесь снайпер в кратчайшие сроки должен выбрать правильное место, где он будет иметь хороший обзор (зона поражения), но его самого будет нелегко обнаружить (место укрытия). Во время открытых столкновений никто не может спланировать и приказать снайперу, какую ему занять позицию: ни его непосредственный командир, ни командир разведки, ни даже командир полка. Снайпер сам выбирает себе позицию. Его могут лишь попросить устранить кого-нибудь из противника.
Дай Бог, ребятки, чтобы эти знания, которые вы сейчас получаете, вам не пригодились! Но опыт и сложившаяся обстановка здесь, на Северном Кавказе, говорят о том, что не избежать жарких военных действий… Жаль, что наши политики этого не хотят понимать! Кавказ – это пороховая бочка; это – Афганистан и Вьетнам вместе взятые. Абхазская война, Осетино-Ингушский конфликт, отделение Ингушетии от Чечни – это только цветочки… Ягодки – в скором будущем. Амбиции местных царьков раздуваются и подпитываются Западом. Там боятся сильной России. Несмотря на то, что сейчас нас, кажется, можно взять голыми руками, но в открытую нападать они не станут. За большие деньги они хотят развалить нашу страну изнутри, сидя далеко в своих тёплых комфортных кабинетах. Они прекрасно понимают, что при их агрессии на защиту страны встанет весь наш народ, и они проиграют не только войну; потому-то и пытаются разложить нас на части. То же самое сейчас творится в Югославии. А вот Германия – объединилась. Не странно ли это? Славянские государства должны стать мелкими. Тогда ими легче повелевать. И такая политика длится уже много веков.
Приведу вам, ребятки, некоторые цифры по ситуации в Чечне. Эти цифры пока являются примерными и ещё подлежат корректировке. И хотя мы надеемся, что за время вашей службы обойдётся без большой войны, что всё же не безголовые руководят народом, однако действия чеченского генерала – Президента Джохара Дудаева – всё дальше и дальше ведут к разжиганию военного конфликта. С лета этого года развернулись активные боевые действия между верными Дудаеву войсками и федеральными силами. Самыми опасными сейчас считаются Надтеречный и Урус-Мартановский районы Ичкерии. В Республике с 1991 года и по настоящее время происходят этнические чистки нечеченского (прежде всего – русскоязычного) населения, заключающиеся в убийствах, нападениях и угрозах со стороны боевиков. С 1993 года особо активной и жестокой является деятельность многотысячного отряда боевиков и наёмников под руководством некоего Шамиля Басаева. С 1991 года по лето 1994 года на территории Ичкерии подверглись нападению более 500 поездов с полным или частичным разграблением. Производство (заводы, фабрики, предприятия) в Чечне практически разрушено, населению негде работать, отчего многие молодые люди идут на службу к боевикам, чтобы как-то зарабатывать и кормить свои семьи.
В Республике процветает захват заложников и самая настоящая работорговля. Увы, но силам продудаевского режима досталось много оружия и военной техники, включая самолёты, вертолёты и танки, не говоря о десятках тысяч единиц стрелкового, в том числе противотанкового оружия. Режим активно снабжается современным оружием иностранного производства, поступающим нелегально через горные перевалы. Некоторая часть гражданского населения активно сотрудничает с боевиками из-за родственных отношений: есть кланы, называемые тейпами. Тейпы – это сильный фактор, который необходимо учитывать. На Кавказе вообще широко распространено понятие кровной мести. Боевиков обучают иностранные инструкторы на специальных законспирированных базах. По всей территории существуют многочисленные схроны – склады с оружием, питанием, обмундированием.
Мой пространный экскурс в политическую обстановку нужен для понимания того, что снайпер – это не только меткий стрелок. Это стрелок, знающий, что он делает, и ради чего он делает своё дело.
В связи со сказанным мной и из собственного опыта, товарищи снайперы, ребятки, прошу: не делайте никаких идиотских засечек на прикладах ваших винтовок. Не дай Бог, вам попасть в плен живыми! Каждая засечка – лишние мучения и издевательства над вашим телом. Если же вдруг создалась ситуация, что вас скоро могут взять в плен, то в первую очередь постарайтесь избавиться от снайперской винтовки и патронов, заменив на любое другое оружие… Убитый сослуживец сможет помочь вам в этом, сделав своё последнее доброе дело. Но и тут есть закавыка: боевики обязательно осматривают плечи, а у долго стрелявшего из винтовки снайпера обязательно окажутся синяки и пороховая пыль на воротнике… Вот зачем, ребятки, снайпер всегда держит при себе гранату… Надеяться на чудо и жалость боевиков – глупо и бессмысленно. Я пока не обладаю информацией о выживших в плену снайперах, кроме как о переметнувшихся на ту сторону.
Также важной информацией для вас будет, по моему мнению, следующее: если среди боевиков в ваш прицел попадёт мужчина славянской внешности или девушка со снайперским оружием, пусть и – раскрасавица, старайтесь их уничтожить без сомнений. Будьте уверены, ребятки, что они, не колеблясь ни доли секунды, вас не пожалеют. Славяне у противника – это либо наёмники, воюющие кто за идею, а кто – за большие деньги, либо – предатели, но ценные специалисты. Поверьте, им терять нечего. Они совсем не хотят, чтобы их узнали. Девушки… не покупайтесь на их кажущуюся невинность, и на возможную их красоту. У них очень жестокие и хладнокровные сердца. В конце своей «охоты» они добивают всех выстрелами в голову. Вы, как снайпер, для них – лакомый кусочек, приносящий им моральное удовлетворение, и существенно пополняющий их кошелёк.
В конце занятий хочу пожелать вам, товарищи бойцы, долгой и счастливой жизни! И не применять на гражданке свои способности снайпера, так как киллеры, поверьте мне, практически на 100% кончают одинаково.
…Слегка посмеявшись над его последними двусмысленными словами «кончают», скажу, что мне понравился этот толковый спокойный подполковник-инструктор. Он знал, о чём говорил. Никакой «воды» – всё по делу, без призывов к псевдопатриотизму… Кое-что мы уже знали, а кое-что стало для нас откровением. Инструктор лишний раз подтвердил, что армия – школа жизни. И эту «школу» нам ещё предстояло окончить.
Глава 3
Наше обучение продолжалось. Сводки из Чечни не предвещали ничего хорошего и совсем не обещали ни спокойной для нас службы, ни вообще мирной жизни … Вечерами я, уже привыкший к физическим нагрузкам, часа на два уходил с друзьями за дальние палатки, где мы бренчали на старой дребезжащей гитаре с оборванными оплётками на струнах. Душа рвалась к музыке. К тому же, радовали письма из дома, которые писала бабушка: старики чувствовали себя нормально, а деда даже пригласили в Москву участвовать в Параде в честь 50-летия Победы. Тут дед впервые приписал своей рукой: «Женёк, в жизни всякое бывает, но с годами – всё реже». Я оценил его юмор.
На День пехотинца, который ежегодно неофициально праздновался 1 октября, я участвовал в дивизионных соревнованиях в кроссе на 1 километр и занял второе место. Самым обидным было то, что сначала всех предупредили, что бежать будем в «берцах» – военных полусапожках, и я кроссовки не стал из своей палатки брать, но когда мы вышли на старт, оказалось, что больше половины участников вышли в кроссовках. И судьи разрешили им. Конечно, ведь боец из штаба дивизии (мой тёзка – Евгений Симухин) был в кроссовках, он то и победил, опередив меня на полторы секунды. «Гад, паршивец и чмо!.. Ещё и ухмылялся при награждении. Ничего, в следующий раз я тоже похитрее буду!..»
В этот же день нашей музыкальной группе неожиданно приказали устроить вечер с танцами на импровизированной площадке на плацу. Ёлки-палки! Хотя бы предупредили да немного порепетировать дали!.. Но на концерте мы и так справились. Часть известных хитов мы поиграли и попели вживую, а потом подключили магнитофон к колонкам…
И тут меня впервые в жизни на белый танец пригласила девушка!.. В нашей дивизии было много женщин: связисток, тыловиков, медиков, секретчиц, не говоря уж о полковых столовских… Но я на них смотрел только со стороны. А тут – старший сержант Анна Чай… Такая у неё интересная фамилия. Я её много раз видел раньше: весёлая такая, симпатичная рыженькая, с добрыми веснушками. Но от наших пацанов я был наслышан, что она всех желающих с ней позубоскалить запросто отшивала парой слов. Чего мне-то на рожон лезть?! Тем более, с моим опытом общения с девушками.
Как сейчас помню: стоит она с улыбкой напротив меня в ожидании моего ответа на приглашение к танцу, а я и не знаю, что ответить. До этого я танцевал в паре всего несколько раз, да и то – только с табуреткой в палатке, а здесь меня приглашает на танец женщина!… Мужики (пацаны наши) знали эти мои проблемы и прыснули, готовясь заржать надо мной. Но я, им на удивление и себе самому, спокойно сказал:
–Анна, Вам придётся меня водить. Я в танцах – полный профан. Всегда только с гитарой на сцене ломался.
Она приветливо улыбнулась и ответила:
–Ничего страшного! Все когда-то учатся. Тебя Евгением зовут?
Я даже и не понял сразу, что мы уже танцуем. От Анны пахло не потом, а невероятно – духами! Неожиданно нас толкнула другая топчующаяся пара, и Анна ненароком задела меня тугой грудью. Елки-палки! Меня стал бить озноб… По-видимому, моя партнёрша это почувствовала, потому что, прижавшись ко мне почти всем телом, она шепнула мне в ухо:
–Жень, ты расслабься и слушай мои руки.
Руки у неё были сильные и горячие, как чай (тут я даже улыбнулся такому сравнению-каламбуру). Жар рук я чувствовал даже сквозь свою форму. Впрочем, её бёдра тоже были горячими. В голове мелькнуло: «Знойная женщина», и я успокоился. На Анне, как и на большинстве девушек и женщин, была надета на этот танцевальный вечер не военная форма, а цивильная. Соблазнительное чёрное платье без рукавов, красиво облегающее белое, незагорелое тело, притягивало к ней не только мой взгляд. Платье выделяло спортивную фигуру девушки с сильными бёдрами и гордой грудью. Вон, и лейтенант Бухалов тоже уставился на Анну. Глаза лейтенанта нехорошо блестели. Бухалов – взводный из нашей роты, соответствовал своей фамилии. Редкий день его можно было увидеть не бухающим. Ежедневно из палатки, где он проживал с другими офицерами и прапорщиками роты, дежурные выносили как минимум одну бутылочку бесланского «Истока» – водки местного ликёро-водочного завода… О чём во время танца мы с Анной говорили: я уже не помню, но при последних аккордах песни она мне сказала:
–Женя, а ты меня пригасишь на танец?
–Боюсь, Анна, у меня тут ой как много соперников, желающих с тобой потанцевать. Меня они готовы съесть, а тебя – облизать…
Она тряхнула рыжей шевелюрой и рассмеялась:
–Мало ли что они хотят!.. Главнее, – чего ты хочешь!..
Ребята из нашего ансамбля поставили быстрый зажигательный танец, и все запрыгали на плацу. Такие танцы я не умею танцевать; пришлось отойти к своим ребятам, чтобы не раздавили танцующие. Всё моё тело помнило прикосновение Анны, особенно её выпуклостей… Ёлки-палки! Ничего себе, я танцевал с женщиной! Хотелось об этом закричать на весь плац… Ребята встретили меня подколами и добродушными смешками. Я попросил пацанов поставить следующий танец медленный, и они поставили… вальс. Блин!.. При первых звуках мелодии я, было, дёрнулся в сторону Анны, но резко осадил себя. Наверное, увидев мой растерянный вид, она понимающе улыбнулась. К ней тут же подошёл мой тёзка-чмо. Надо признать, что он красиво танцевал, мне такое – не по моим ногам! «Да и хрен с вами!.. Надо с табуреткой потренироваться!.. Да я и лучше себе найду!.. Может быть… А она – симпотная деваха!.. А этот штабист хренов – тоже смазливый малый… Идеальная пара… Ну, и ладно! Ну, и пусть!..» Мои мысли метались, но я взял себя в руки, и даже сделал несколько движений вальса с воображаемой партнёршей, как вдруг мои руки оказались крепко стиснутыми, как клещами. Перед лицом возник Бухалов.
–Боец, не вздумай приглашать на танец Анюту! Не для тебя она. Считай, что я тебя предупредил.
–Понял, товарищ лейтенант!.. А если она опять пригласит?
–Тогда не вздумай отказать! Но мой тебе совет – займись своими балалайками. – Он пьяно ухмыльнулся.
«Хронь!.. Бухарик… Но, может, он и прав!.. Займусь-ка тем, что хорошо знаю, что умею и люблю». Я вернулся к ребятам, один из которых примирительно сказал:
–Жека, не обижайся! Я даже не думал, что это – вальс; спутал с другой песней. А чего Бухалкин от тебя хотел?
–Предупредил, чтобы я с Анной больше не вздумал танцевать.
–Вот гнида!.. Ему-то какое дело? Он уж – точно не для неё!.. Ладно, Жека, вон – девок сколько свободных!.. Повеселись, ты сегодня заслужил!
Но мне веселиться уже почему-то расхотелось… Танцы чередовались: то – быстрый, то – медленный… Анну я не приглашал, а она, протанцевав полтанца с Бухалкиным, вдруг резко отошла от него к девушкам на край плаца. Следующий танец она отказала уже тёзке, я это случайно увидел… Заиграла песня Адриано Челентано «Сюзанна», и почти сразу меня тронула за плечо Анна:
–Пошли?.. А то ты, я поняла, не осмелишься пригласить…
–Приказ уже получил – не тревожить тебя…
–От Бухалкина, что ли? Не обращай внимания!.. Давай – в такт музыке… – И она вытянула мою правую руку, стала покачиваться; я подчинялся ей…
Интересно-то как!.. Но ближе к концу танца у меня от непривычных движений заболели ноги. Ого! Танцы – тот же спорт!.. Только другие мышцы задействованы… Несколько раз моя партнёрша прикасалась ко мне своим телом. Если вы ни разу впервые не танцевали с дамой, то вам моих переживаний и волнений не понять…
– Евгений, проводи меня до девчонок.
Я с галантностью кавалера повёл её через начавшую уже прыгать, (извиняюсь – танцевать) под «Бони М» толпу.
–Жень, а ты сам сочиняешь тексты песен или чужие берёшь?
–Сам. У меня есть несколько песен, но я их ни разу со сцены не пел.
–Жень, спой, пожалуйста, со сцены! Для меня!.. Только не объявляй об этом. – Видя, что я засомневался в своих способностях, Анна добавила: – Я тебя прошу!.. Очень.
Кавалер даме отказать не имеет права...
Мой друг Витька Горьков объявил в микрофон:
–Сейчас руководитель нашего ансамбля сержант Андреев Евгений исполнит песню собственного сочинения «Малолетняя казачка». Желающие могут танцевать.
Подыгрывая себе на электрогитаре и под лёгкий аккомпанемент-экспромт нашего клавишника, я запел недавно написанную мной песню(*):
Увезти бы тебя в степь кубанскую;
Напоить бы там росами летними,
Показать силу-удаль казацкую!..
Да, вот жаль, ты ещё – малолетняя!..
А в станице на майдане – разговоры…
Их, порою, слышу даже из-за плетня я.
Всё о нас с тобой не утихают споры…
И виной тому – твой возраст, малолетняя.
Преклоняю с конём вместе ноги я
Пред тобою, казачка красивая!..
Хоть мне нравились девушки многие,
Но берёг не для них свои силы я.
А в станице на майдане – разговоры…
Их, порою, слышу даже из-за плетня я.
Всё о нас с тобой не утихают споры…
И виной тому – твой возраст, малолетняя.
Что хотел – я, конечно же, сделаю!..
По траве будут волосы россыпью…
Ты моей будешь Женщиной первою.
Нашу свадьбу сыграем по осени.
А в станице на майдане – разговоры…
Их, порою, слышу даже из-за плетня я.
Всё о нас с тобой не утихают споры…
И виной тому – твой возраст, малолетняя.
Будем счастливо жить и богато мы!..
Стихнут сплетни и канут в забвение…
Через месяц приду я со сватами;
Через тридцать дней – твой День рождения.
А в станице на майдане – разговоры…
Их, порою, слышу даже из-за плетня я.
Всё о нас с тобой не утихают споры…
Скоро станешь ты уже не малолетнею!..
…Вот чёрт! Мой тёзка-штабист опять танцует с Анной, но зато она почти постоянно смотрит в мою сторону. Потому и песня получилась в душевном исполнении… Я не ожидал таких аплодисментов, даже Бухалкин и мой тёзка-штабист не жалели ладоней. Анна за спиной тёзки-чмошника показывала мне большой палец. Потом слово взял зам. командира дивизии по воспитательной работе (в армии их по-прежнему называют замполитами):
–Друзья, прошу меня всем услышать: через три танца наш сегодняшний вечер закрывается. Завтра узнаете – почему.
Народ зароптал… Через три песни нам разрешили спеть вживую ещё одну композицию, после чего мы стали собирать в «Газель» аппаратуру, чтобы довезти до палатки, где она пока временно пылится. Подошла Анна: «Тебе помочь донести гитару?» Меня обдало жаром. Быстро смеркалось, но я думаю, что она разглядела, как я покраснел. Буркнув что-то невразумительное, я согласно кивнул головой. Взяв мою гитару, она сказала: «А я тоже пела в нашем районом ансамбле… Ты классно играешь! И песня твоя мне очень понравилась! Она как будто – про меня…» Увидев мой удивлённый взгляд, Анюта задорно тряхнула шевелюрой: «Ты считаешь, что рыжих казачек не бывает? А я – потомственная кубанская казачка…» Я тут же представил её героиней моей песни, и вновь покраснел.
–Это ведь – только песня… Не было у меня ещё казачек, и вообще… – Я не стал договаривать, что у меня вообще никого не было.
–У тебя – вся жизнь впереди… – Она приблизила ко мне своё лицо, обдав меня духами. – И вечер весь впереди…
Не знаю, как в моей ситуации ведут себя другие, а меня аж заколотило и, не поверите, захотелось её обнять и прижать к себе. Я еле сдержал себя. Пацаны таскали колонки и ухмылялись в нашу сторону. Витька показал, мол, давай сюда свою гитару, и сваливайте… А я стеснялся… А я не решался ни на какой поступок. Стоял, как колонка, и из моих ушей на весь плац звонили колокола… А может, это сердце выдавало ритм большого барабана.
–Жень, прогуляемся до складов? – прошептала Аннушка.
–Давай, Анют!.. Пацаны, кажется, и без меня управятся… Сейчас Витьке только гитару отдам.
Глава 4
Анна Чай проходила службу в батальоне обеспечения, и работала на вещевом складе – выдавала амуницию военнослужащим. Начальником склада был старший прапорщик Бондаренко, но он убыл в отпуск по семейным обстоятельствам. По дороге до складов мы немного поговорили:
–Жень, а ты где-нибудь учишься?
–Нет, Ань, пока не учусь. Сегодня замполит дивизии сказал, что в январе собирается послать мои документы и ещё двух солдатиков в военное училище, и я дал добро.
–Правильно! Я тоже буду на следующий год поступать на юриста, но, скорее всего, не в «военку», а в милицейскую «вышку» в Москве. Мне вообще нравится служба. Отец у меня был военным – погиб в Афганистане в 1987 году, и дядя обещал помочь подать документы. Дядя по матери у меня – зам по тылу в дивизии полковник Злобин. В «вышке» общежитие есть. Вот только сочинение боюсь на вступительных провалить: у меня со знаками препинания проблемы, а остальные экзамены я точно сдам. Жаль, что в военные училища ещё женщин не принимают. Дядя говорит, что в верхах прорабатывают этот вопрос, но у нас ведь всё долго запрягается… Жень, вот здесь я работаю… Давай, в тень отойдём, а то на свету стоим, как два тополя на Плющихе…
–А ты была на Плющихе?
–Наверное, нет. В детстве один раз проездом в Ленинград были с отцом в Москве, но я ничего уже не помню, кроме Красной площади и длинной очереди в Мавзолей. А ты в самой Москве живёшь?
–Не-а, я живу в городе Звенигороде – это километрах в 45 от Москвы. В Москве я работал до армии. И тоже её не очень хорошо знаю, но на Плющихе я был – специально ездил посмотреть, где это.
–Тебя девушка в Звенигороде ждёт? – Анна уставилась в мой пятнистый камуфляж на куртке, пытаясь там что-то рассмотреть в темноте.
–Да нет, Ань, меня только дедушка с бабушкой ждут. Да друзья с ансамбля на заводе…
–А меня парень с нашей станицы ждёт, всё надеется, что я вернусь туда жить. Жень, мы с ним только целовались, ты ничего не подумай. Он – хороший, но… не мой… Я знаю, какая жизнь его ждёт, так как всю его семью знаю… И знаю, какая меня ждёт жизнь. А я такой жизни не хочу. Мы с мамой пожили там четыре года после гибели папы. Мама с бабулей до сих пор там живут. После школы я работала в совхозе учётчицей молока, но совхоз после приватизации распался, и я пошла в армию – дядя пристроил. Так что ты сейчас, можно сказать, рядом с дояркой стоишь… – Я разглядел её грустную улыбку и глаза, смотревшие прямо в мои глаза. – Жень, ты меня не стесняешься?
–Грузчик доярки никогда не может стесняться, – ответил я смело с иронией, и заметил еле уловимое движение её тела в мою сторону.
–Жень, обними меня, – прошептала Анна.
У меня не получилось ловко и красиво, как в кино, обнять Анну, но она сама прижалась ко мне так, как в кино прижимаются женщины. Это было необыкновенное объятие, и совсем не походило на приставание экзальтированной психопатки – моей поклонницы – за кулисами заводского актового зала. Та женщина только руками меня хватала и старалась оставить царапины на шее… Анюта чуть приподнялась на цыпочки, и я почувствовал сладчайший вкус поцелуя её мягких, горячих пухленьких губ. Как это приятно – целоваться, если бы вы только знали!.. Особенно – тайком и в темноте. Перед собой я видел только её блестящие глаза… Мда! Я до сих пор не знаю, какого они цвета. Её веснушки на носу и под глазами помню, а вот цвет глаз – не помню… Завтра посмотрю… Ничего себе – у неё сердце тоже колотиться!.. От долгого поцелуя я чуть не задохнулся… Аннушка тоже тяжело задышала в сторону. Мне было щекотно от её волос.
–Анют, ты такая сладкая! И… я твоё сердце слышал…
–Тихо, Женька, а то, не дай Бог, кто-нибудь увидит нас!.. – Она тихо засмеялась моим словам и неожиданно приложила мою руку к своей левой груди. – Здесь слышал? Или здесь? – Анна мягко, но с некоторым усилием переложила мою напрягшуюся руку на правую грудь… Я был готов к измене… своей девственности.
–Да тут они где-то!.. Сюда они пошли… – вдруг раздался метрах в пятнадцати от нас мужской голос.
–Блин, это – Симухин с кем-то… Вот ведь падла! – выругалась шёпотом Анна. – Всё хочет со мной переспать. Он с кем-то поспорил из своих – мне девчонки об этом сказали. Фигу ему! – Она опять взяла меня за руку и потянула за собой. – Давай туда – за ящики, там внутри пустота должна быть!..
За палаткой светлел штабель фанерных ящиков, выложенных в шахматном порядке. Мы быстро юркнули в узкий проход между ящиками, которые были ростом в полчеловека и затаились. Внутри, действительно, было небольшое свободное пространство. Немного погодя мы услышали удаляющиеся шаги и голос лейтенанта Бухалова:
–Эй, боец, ты тут никого не видел?
–Никак нет, товарищ лейтенант! – ответил постовой –охраняющий склады солдат.
–Смотри мне! Не вздумай спать! Считай, что я тебя предупредил.
Я крепко держал Анюту, обняв её сзади и прижав к себе. Моя рука сама по себе легла на её грудь. И вдруг мы услышали шёпот из-за ящиков недалеко от нас (наверное, там была ещё подобная «комнатка»):
–Тихо ты, не лезь, они ещё не ушли!.. Интересно, кого Бухалкин ищет? Точно – Аньку, не иначе. Он на неё запал, придурок. Тихо, Сашка, не лезь пока!.. Я же – не деревянная…
Мы с Аннушкой беззвучно засмеялись и, стараясь не шуметь, вылезли из такого укромного, но уже занятого другими обитателями, местечка.
–Женя, сегодня, похоже, ничего нормально не получится… Все билеты уже проданы. Приходи завтра после четырёх ко мне на склад! Знаешь палатку, где я выдаю обувь? – зашептала Анютка и всем телом прижалась ко мне.
–Приду, Анют! Дай я поцелую тебя, сладкую!.. – Теперь я знаю, что означает выражение «опьянила без вина». Тугое тело и крепкая грудь, немного не умещающаяся в мою ладонь, напоминали мне и Ане о моём мужском естестве. Она глубоко вздохнула и слегка отклонилась назад, вжавшись в меня бёдрами. Я расслышал её сдавленный стон. Притянув её к себе ещё плотнее, я наклонился и поцеловал её в горло и немного ниже… В моих висках оркестр выдавал бравурный марш…
–Ой, Женька, не могу уже!.. Всё, давай – до завтра!.. Ты только своим там не трепись!..
–Обижаете, товарищ старший сержант! В треплечестве пока что замечен не был …
Анна ещё раз поцеловала меня и погладила мою щёку:
–Да завтра, Женечка! Я пойду по этому ряду, а ты – за теми палатками иди…
Доведя её до освещённых палаток, я вернулся в свою. Витька сразу же подсел на мою кровать и заговорщицки толкнул меня плечом:
–Ну, чё, Женёк? Всё нормально?
–Всё замечательно, Витюш! Только не балакай, договорились? Не люблю, когда мужики, как бабы базарные, языками чешут!
–Ты чё, Жека?! Ты же меня знаешь!..
Витька был на полгода старше меня призывом, но младше почти на полгода по возрасту. С первого дня после моего прихода из «учебки» в полк мы с ним подружились. Сам он был из Нижнего Новгорода, который ещё недавно назывался Горьким, и Витькина фамилия Горьков очень с этим старым названием гармонировала. Витька – классный парень! Весной ему – на дембель, и «дедушка» Виктор Васильевич уже стал заниматься оформлением дембельского альбома и дембельской формы. Мне же на дембель ещё рано – служить, как медному котелку! Да тут ещё и сегодняшнее предложение замполита о поступлении в «военку»… Вообще-то, должность полковника Гарасюка называлась по-иному – заместитель командира части по воспитательной работе, но его все, даже офицеры, по старинке называли замполитом… «Военка»… Солдату дембель только снится!..
–Вить, мне полковник Гарасюк сегодня сказал, что собирается подать мои документы в «военку», только пока неизвестно – в какой город. Я дал согласие. – Витька этой новости ещё не знал, и я решил перевести разговор от Аннушки в другое русло.
–Да ла-а-адно?! А я тоже хотел поступать, но – после армии. Сам буду поступать; хочу в Рязанское ВДВ. Как считаешь, Женьк, сдам я спортивные нормативы?
–Не знаю, Витёк! Там – большой конкурс, я слышал. Но тебе всё же надо подзаняться спортом; твоих десяти подтягиваний – мало, надо ещё разочков пять накинуть. Да и на пятикилометровке ты сдыхаешь на последнем километре. А остальное ты должен сдать. Даже обязан.
–Женьк, представляешь, лет через 15-20 мы встретимся – оба офицеры… Ты меня в кабак поведёшь, и угощать будешь – коньячок-балычок…
–Размечтался!.. Всё-то ты на халяву любишь, – засмеялся я. Витькину слабость пожрать за чужой счёт знали все.
–Как думаешь, Жень, к тому времени задержки с зарплатой уже прекратятся? Ведь не может же такая дребедень вечно длиться?!
–К тому времени многое должно измениться. Я верю, что будет лучше, чем сейчас. И у тебя будет лучше, и у меня тоже.
Глава 5
…На утреннем построении дивизии долго ждали какого-то приезжего генерала из округа. Вся часть уже прошлась мимо трибуны и подразделения вернулись на свои места. Минут через сорок генерал появился перед строем, и стал говорить про серьёзность положения в Чечне, а потом объявил, что один из полков завтра рано утром выдвигается в Чечню для усиления присутствия Федеральных сил, а если передислокация полка пройдёт удачно, то через две недели и остальная часть дивизии прибудет туда, кроме гражданского персонала и небольшой части военнослужащих, оставляемых здесь для поддержания внутреннего порядка. Месяца через четыре планируют всех вернуть на место дислокации в Моздок. Генерал зачитал приказ о тактичном поведении с гражданским населением и о запрете проникновения в жилые помещения местного населения, особо подчеркнув слово «жилые», то есть в помещения, где находятся люди.
После дивизионного построения мне с Анютой увидеться так и не удалось, потому что именно наш полк колонной убывал в пригород Грозного. Хлопот было выше крыши. Вечером отбой дали в 20 часов, а в три ночи – подъём. В четыре часа утра колонна медленно выдвинулась из Моздока, и довольно скоро мы были уже на территории Чечни. Снайперов распределили по всей колонне. Я ехал в тринадцатой от головной машины БээМПэшке. Бронежилеты и каски многим только мешали, но все понимали, что это – какая-никакая, но защита от пуль и осколков в случае боестолкновений. Глядя на нашу внушительную колонну, даже не верилось, что какой-нибудь безумец рискнёт на неё напасть. Таких безумцев надо тысячи-полторы собрать в одну банду и вооружить. Нет, всё будет нормально!..
Перед станицей Ищёрской мы повернули на юг, пересекли по мосту Терек, и двинулись в сторону Грозного. От сердца немного отлегло, когда миновали считающийся опасным Надтеречный район… До города Грозного оставалось, наверное, километров 30, как вдруг мы услышали впереди колонны мощный взрыв, и тут же по бортам наших БМП зацокали пули. Что это – именно пули, а не галька от проезжавших встречных машин, которых, кстати, уже давно не было видно, и не мусор от ветра, мы поняли сразу. Тут же по радиостанциям поступила команда всем, кроме экипажей, спешиться к машинам и рассредоточиться в канавах с двух сторон, а экипажам развернуть боевые установки через одну влево и вправо от дороги, так как противник ведёт обстрел с двух сторон. С правой стороны был вытянутый холм высотой с пятиэтажный дом, с которого наша колонна была видна как на ладони. А с левой пологой стороны, в некотором отдалении от нас, противника скрывали густые заросли – «зелёнка». Прекрасное место для засады. И куда только разведчики смотрели, мать их твою?!..
Через задний люк мы с ребятами выкатились на дорогу и расползлись как тараканы по разным сторонам. Я укрылся в канаве, на четверть заполненной дождевой водой. Надо бы срочно найти поудобнее место, с хорошим укрытием и обзором для снайпера!.. Впереди (если смотреть в хвост колонны) в ближайших метрах ста – ничего… Я оглянулся назад; метрах в 25 – три хороших кленовых дерева с кустами. Самое то! Сложившись перочинным ножиком, я поменял направление и пополз к кустам. Где-то сзади раздался взрыв ещё одной БМП. Из гранатомётов лупят, сволочи!
Надо мной засвистели пули. Я сразу понял, что стреляли с холма. Пулемёты наших машин не давали боевикам сильно высовываться для прицельного огня. Определив, откуда велась стрельба, я заметил бугорок головы, и нервно сорвал чехлы с прицела. В уме вдруг родились строчки: «Мы – умелые бойцы, солдаты, и по нам стреляют с автоматов». Улыбнувшись нелепым строчкам, я сразу успокоился, навёл винтовку на холм и поймал в прицел голову. Я отчётливо увидел злорадно смеющееся бородатое лицо, что-то кричащее искажённым в оскале ртом. Плавно нажав на спусковой крючок, я увидел, как голова тут же тюкнулась в камни. С почином! Похоже, что на холме было гораздо меньше людей, чем в «зелёнке», откуда по нам вели огонь больше сотни боевиков. Но холм – отличная естественная защита с хорошим местом обзора и обстрела нашей колонны. Сосредоточусь-ка я на холме… Из десяти моих выстрелов, я точно знаю, шесть были со стопроцентным попаданием. Про два выстрела – не совсем уверен… Минут через десять огонь сверху вообще прекратился, и я перенёс стрельбу в лесопосадки… В прицел хорошо видно… Ещё минут через семь я смело мог записать в свой актив ещё пять боевиков… Сильно пахло порохом…
Неожиданно бой прекратился. Наши ещё минут пять постреляли для острастки, и началось самое неприятное – подсчёт наших потерь и потерь у боевиков. Удивительно, но было подобрано только четыре тела убитых боевиков: трёх подобрали с нашей стороны холма, и ещё одного гранатомётчика, выбежавшего перед лесопосадкой для прицельного огня. Зато разведчики обнаружили на холме двадцать девять мест со следами густой крови и кое-где мозгов, позволявших сделать вывод о безвозвратных потерях противника, и ещё несколько мест, где раньше лежали раненые: остались следы перевязки, пустые ампулы и шприцы для обезболивания… Да уж, на холме боевиками были заранее неплохо подготовлены позиции: небольшие окопчики, обложенные внушительными камнями и валунами, позволяли им более-менее спокойно себя чувствовать здесь; лишь наши снайперские винтовки их тут и достали. В «зелёнке» же было всего около десятка оборудованных мест, и то, в основном, между веток деревьев были прибиты по две-три доски, позволявшие вести прицельную стрельбу лёжа, но с преимуществом некоторой высоты над нами. В лесопосадке же разведчиками и нашими офицерами были обнаружены более сорока мест, где были убиты нападавшие. У нас было 27 человек убито и более пятидесяти ранены. Четверо наших (три солдата и прапорщик) пропали без вести – все они находились в первых двух машинах… Осколком в левое бедро был ранен и Витька Горьков, но, похоже, кость у него не была задета, и это радовало.
Девять наших БМП и три автомобиля «Урал» были уничтожены. В одном из «Уралов» на пассажирском месте сидел с плоской бутылкой в руке убитый в висок лейтенант Бухалов. Он даже, наверное, и не понял, что произошло. Мне его было жалко, хотя от него я ничего хорошего за время службы не видел, и ничему полезному у него не научился. Но я его знал, и это давило на сознание… Командование колонны, связавшись с базой, получило приказ вернуться в Моздок. Потрёпанная колонна возвратилась только к вечеру. Пока разгрузились, то да сё – наступила глубокая ночь. Настроение было паршивое; несмотря на усталость, сон не шёл. Перед глазами стояла картина первого для меня боя. Витьку на носилках унесли в медсанбат. Эх, дружище, что же тебе так не везёт?!
…И всё же я уснул. За ночь несколько раз просыпался от вскриков ребят. Кричали не только в нашей, но и в соседних палатках. Я взял Витькину подушку и укрыл ею сверху свою голову.
Утром нас, снайперов, участвовавших во вчерашних событиях, собрали в столовой. Начальник штаба, начальник разведки и особист дали нам по два листка бумаги, на одном из которых попросили описать наши общие и личные действия, кто что видел, а на другом – указать, желательно точно, количество поражённых им лично противников без приукрашиваний. Каждый листок должен быть подписан с указанием звания, фамилии и инициалов. Я хотел и за Витьку заполнить, но мне ответили, что он будет опрошен отдельно. На мой вопрос, писать ли свои соображения, меня тактично обматерил начальник штаба:
–Андреев, ваше дело – исполнять, а соображениями займутся наши аналитики.
Да ради Бога! Вы уже напланировали, ёлки-палки!.. Флаг вам в руки!.. И всё же в описательной части событий я постарался объяснить, почему выбрал именно такую позицию, и мои первичные действия по выбору сектора обстрела… Собрав наши листки, особист тут же подсчитал предполагаемые потери боевиков от рук нашей группы, уважительно посмотрел на меня и сказал офицерам:
–Плюс-минус сходится с нашими данными. – Оглядев нас, он добавил: – Молодцы, хлопцы! От ваших метких выстрелов и у нас потерь получилось меньше, чем могло бы быть, и боевики понесли существенный урон. Теперь они не скоро решаться так нагло нападать на колонны. Это была банда Шамиля Басаева, одна из самых многочисленных и жестоких. С боевым крещением вас, хлопчики! Думаю, что командование правильно оценит ваше участие во вчерашнем инциденте.
…После обеда я навестил Витьку Горькова. Рана была, по его словам, не слишком серьёзной, хотя и рваной. Врачи сказали, что он будет как минимум дней десять находиться в медсанбате. Более тяжёлых раненых отправили в окружной госпиталь в Ростов-на-Дону. После посещения Витьки я заглянул в палатку Анны, но, поняв, что у неё работы невпроворот, я даже не стал показываться на глаза. Не торчать же здесь!.. Вернувшись в расположение роты, увидел почтаря, принёсшего мне письмо из дому. Пришлось станцевать перед почтарём… Новостей из дома, как таковых, не было. Бабушка написала, какие запасы на зиму она сделала, и что очень ждут меня и скучают. Ещё написала, что надеются, что меня в армии не обижают, так как в газетах стали много писать о «дедовщине» среди солдат по всей стране. У нас тоже «дедовщины» хватает, но меня она миновала. Мне дембеля, которые собрались уходить на гражданку, уже разрешили отпустить усы. Бриться в армии приходится каждый день, и мне было очень интересно, какие у меня вырастут усы. Очень уж хотелось быть взрослым!
Остальные дни были заполнены сплошными занятиями да суточными нарядами. К занятиям теперь уже все относились серьёзно. Кое-кого из снайперов пришлось заменить, а ещё трое уволились на дембель. Ах, как мы им завидовали!.. Усы мои, увы, росли очень медленно (я каждый день проверял их длину). Это не радовало. Зато порадовало известие, что на 7 ноября меня должны наградить медалью «За отвагу», ещё четверых наших – медалями «За боевые заслуги». Всех раненых в том бою, включая и Виктора Горькова, представили к ордену «Мужества». Этот орден был всего как полгода учреждён Президентом страны, и у нас в дивизии, говорят, им ещё никто не награждался. Такие же ордена будут отправлены по адресам погибших, в том числе и родственникам лейтенанта Бухалова. Не знаю, что написали ему в представлении, но скорее всего не обошлось без слов, что им были проявлены мужество и смекалка… О мёртвых – либо хорошо, либо – ничего! Без комментариев!
С Анной Чай я так больше и не встречался. Не по своей прихоти не встречался, а потому, что дня через три после возвращения зашёл к ней в палатку и увидел, как она кокетничает с тёзкой-штабистом Симухиным. Им было весело вдвоём… Пусть веселятся! Я кисло улыбнулся… и больше не заходил к ней, чтобы не мешать их отношениям. Этот штабист, кстати, оказался земляком Витьки, они оба – с одного призыва, но между собой до службы они не якшались, т.к. жили в разных районах. Витька – из Сормово, а тот – не помню откуда. Витька сказал, что у них «личная неприязнь». Вот как Витька выражаться умеет! Слова-то какие взрослые знает!.. Я же, завидев Анну, старался изменить траекторию своего движения и не встречаться с ней глазами. Дважды я вообще шарахался от неё, чуть не столкнувшись у штаба и у столовой (со стороны это выглядело, наверное, смешно).
В конце октября нам выдавали новую зимнюю форму. Отстояв длинную очередь, я молча взял из рук Анны форму, даже не улыбнувшись, а придя в палатку, обнаружил в берцах записку: «Что случилось? Я не понимаю. Предлагаю встретиться у меня на складе после 16.00». Ох, как мне хотелось пойти, но победило здравое рассуждение: «Что же тут непонятного?! Я всё сам видел своими глазами и слышал своими ушами…» Не полетел к ней гордый орёл…
Глава 6
С первых чисел ноября мы приступили к репетиции праздничного вечера, намеченного на 7 ноября. Нам специально отвели отдельную палатку у границы части, где сначала репетировали танцоры, а ближе к вечеру – музыканты, чтобы не мешать учебному процессу и зачётам. Чуть позже я узнал, что на первую репетицию ансамбля приходила Анна. Её направил к нам замполит дивизии, чтобы разбавить мужской репертуар тремя женскими песнями. Мы с Витькой в этот день сдавали зачёты на стрельбище по ночной стрельбе с применением дыма и звуковых эффектов, имитирующих бой, и про приход Анны не знали. Недавно из рассказов старожилов ансамбля я узнал, что ранее Анна Чай была солисткой ансамбля, но потом перешла в танцевальную группу (так вот откуда у неё такая стать!). На вторую репетицию (первую для меня) Анна пришла в военной форме и, поговорив со звукооператором Димкой Чибисом, подошла к микрофону… Кстати, это ведь именно Димка на том вечере, когда мы познакомились с Анютой, и напортачил с вальсом… Пела она неплохо, но я слышал и получше певиц. На меня Анна не смотрела, и я на неё – тоже. Фу ты ну ты!.. Но ведь именно я отвечаю за песенную составляющую концерта. Пришлось вмешаться:
–Анна, а какую-нибудь другую песню не попробуете? Патриотических песен и у нас хватает. Лирическое что-нибудь, про любовь-морковь, или – шуточную…
–Может, из Татьяны Булановой что-нибудь?..
–Ой, не надо заунывных!.. Повеселее есть у Вас в репертуаре?…
–Тогда – из Аллегровой. Дима, поставь двенадцатый трек!
Дима кивнул и пошла музыка… Эта песня была поинтересней, да и Анна немного расслабилась и запела очень даже замечательно… Когда она закончила петь, я сказал:
–Пойдёт! Ещё парочку подобных, и – нормально!.. Потом скажете мне названия песен и номера треков для звуковика. Я послезавтра буду у замполита репертуар утверждать. Ваши песни, Анна, будут идти вперемежку с нашими, чтобы дать ансамблю отдохнуть.
Анна в микрофон спросила:
–Я не поняла, мне сейчас репетировать ещё две песни?
–Конечно, петь! Микрофон только не опускайте, чтобы не фонил, и к губам его поближе… держите.
Она запела, а я, сунув руки в карманы брюк, вышел из палатки и слушал её на улице. И чего придираюсь?! Хорошо поёт… Следом вышел Витька:
–Слышь, Жека, и чё это ты с ней на «вы»? – Он закурил. Витька стал покуривать после медсанбата, где провалялся три недели. Про Анюту мы с ним после его выписки пока ещё не заговаривали. – Поссорились, что ли? С бабами всегда так.
–Ну, ты, конечно, у нас – инструктор по бабам! – съязвил я.
–Вообще-то, Жек, она нормально поёт. Не цеплялся бы к ней, а то замкнёт голос… Ей раскрыть свои «подвалы» надо… – Витька в музыке «шарил»… всё-таки музыкальную школу закончил по классу гитары. Именно у него я игре перебором на гитаре и соло беглому научился.
–Посмотрим, – ответил я неопределённо, но примирительно.
Витька докурил, бросив окурок в урну – гильзу от танкового снаряда, и вернулся в палатку. Анна закончила петь и чуть ли не бегом выскочила из палатки. Увидев меня, она резко остановилась:
–Так ты – здесь?.. Жень, я в чём-то виновата перед тобой?
–Ань, у тебя с Симухиным – шуры-муры. Не хотел вам мешать тогда, у тебя в палатке… Я был, видел, слышал… Третий должен уйти.
Немного помолчав, она усмехнулась:
–Согласна: третий должен уйти! Я поняла, про какой день ты говоришь. Он приходил тогда ко мне в палатку, и я ему почти также и сказала, только чуть иначе: «Третий – лишний». Третий – это он. Жень, я его сначала «подинамила» слегка, вызнала его планы, а потом всё и высказала. Жаль, что ты зашёл не в этот момент, а раньше!.. А вообще-то, я не навязываюсь! – она отвернула лицо в сторону, но я успел заметить, как она закусила верхнюю губу.
–И мне не хочется навязываться… и вообще… и вообще… ты хорошо поёшь. Только не смотри со сцены в одну точку, а гляди поверх голов первых зрителей – снимается напряжение. И не стесняйся слегка подтанцовывать телом, где это уместно. У тебя шикарная фигура, и этим надо пользоваться!
–Спасибо за комплимент! Жень, а ты седьмого будешь петь авторское что-нибудь?
–Сегодня буду пробовать… Два дня назад написал… Но песня – военная – про солдатскую дружбу. Мелодия пока ещё – только в голове.
–До праздников, Жень, мы с тобой уже не увидимся: уезжаем рано утром с Бондаренко в Ростов вывозить форму… Какие-то новые примочки к форме придумали. Вернёмся 6-го утром, но почти день уйдёт на разборку и оприходование. А про Симухина – выбрось из головы. Я бы в любом случае с ним не стала… Пустышка он… – Анна неожиданно чмокнула меня в щёку и… покраснела. – Жень, а ты девчонкам некоторым нравишься. Люська уже пожалела, что тогда сама подталкивала меня пригласить тебя на танец.
–Какая Люська? Из секретки?
–С медсанбата. Скворцова по мужу. Разведёнка она – четыре месяца прожили и развелись. У него ребёнок на стороне родился. Она – нормальная девчонка, но не повезло ей!
–Я видел её, но не знаком с ней… Ань, а 7-го потанцуем? – я даже прикрыл глаза, боясь услышать, типа, «Посмотрим» или вообще отказ.
–Конечно, потанцуем! Буду учить тебя. Ты так смешно танцуешь. Ну, не обижайся!..
–Анют, я вообще до тебя никогда с девчонками не танцевал. В восьмом классе только на дне рождения с одноклассницей потоптались под магнитофон… Не понравилось мне тогда… А с тобой – понравилось!
–Я чувствовала.
У меня сердце рухнуло в берцы… Ни фига себе!.. Во я – дебил-то!..
–Жень, всё было классно! Ещё хочу!.. Ой, ой! Я – на ужин… у нас построение уже через 5 минут.
–Беги!.. У нас – через сорок минут… Ань, я… это… буду ждать седьмого числа!..
–Я – тоже!.. Пока, Женечка!
И она торопливым шагом направилась в сторону своих палаток.
…В праздничный день на построении нас наградили государственными наградами. Обмыть мы их решили после отбоя. Водка уже припасена… Замполит Гарасюк освободил всех ребят ансамбля от спортивных соревнований, чтобы мы смогли без проблем установить и проверить аппаратуру… Ближе к обеду появилась Анюта. Ушитая по её фигуре форма сидела на ней как влитая. Я любовался Анюткой. А она сходу подошла и при всех в губы «поздравила» меня с наградой. Витька, естественно, скорчил недовольную мину: «А меня?!» Анюта и его поцеловала, но – в щёчку. Вот так-то!.. Но вы бы видели его довольную физиономию!.. Мы отладили звук и ещё раз «пробежались» по утверждённому накануне замполитом репертуару. Танцы были запланированы на шесть вечера, и мы, оставив дежурить самого молодого по призыву солдата из ансамбля, недавно прибывшего в дивизию, разошлись привести себя в порядок.
Все ансамблисты надели парадную форму. Новенькие боевые награды украшали нашу с Витькой форму. Это вам – не значки. Оглядев себя в круглое зеркало, я сам себе сказал «Пойдёт!». Мои усы, бывшие ранее русыми, выгорели на солнце и стали белого цвета, выделяясь на загорелом лице. Усы, по словам Витьки, мне шли. Мужаю!.. Ближе к пяти часам вечера мы были на плацу, где на трибуне для командного состава дивизии , как на сцене, была установлена наша аппаратура. Редкие столбики и перила впереди «сцены» нам совсем не мешали. Позади «сцены» были натянуты плащ-палатки для танцоров и нас – артистов. Там же замполит распорядился поставить для нас большой бак-термос с чаем. На столике лежали две коробки сахара-рафинада, несколько пачек печенья. Гранёные стаканы с ложками стояли на подносе. Вот печенье для певцов – не очень хорошо – сушит горло! Будут танцоры хряпать…
Появилась Аннушка. Боже! Под бушлатом, накинутом на плечи, на ней было надето красивое золотисто-серебристое платье с небольшим вырезом на груди в форме сердечка, через который были видны соблазнительные… ну, эти… Я засмущался. Анюта спокойно подошла ко мне и погладила медаль: «Отважный ты мой! Я горжусь тобой, Женечка!» Эти слова, а ещё более её взгляд, окончательно вогнали меня в краску. Вспомнив, что к её приходу я подготовился, тут же вручил ей коробку конфет, которую накануне в Моздоке по моей просьбе купил полковник Гарасюк. Денег он с меня не взял. Классный мужик! Анюта обрадовалась коробке конфет: «Вечером с девчонками чаю попьём. Спасибо, Жень! Очень приятно!»
…Замполит открыл «бал» – так он назвал этот танцевальный вечер. Почти все присутствующие на балу отрывались по полной – танцевали до упаду. Даже я пару раз подрыгался под быстрые мелодии, звучащие из магнитофона. Меня успокоило то, что, оказывается, не только я танцевал неуклюже. А вот мои танцы с Анюткой были для меня незабываемыми. Один раз нас прижали танцующие пары, и «разжиматься» после этого очень уж не хотелось. Симухина не было видно, и я подумал, что он, наверное, в наряде. Я вслух даже «посочувствовал» ему, а Анна, смеясь, ответила:
–А ты, что, не знаешь ещё?! Он же вчера челюсть сломал. Этот страдалец со своим дружком вечером подглядывали в баню, когда там женщины мылись. Их засекли. Девки выскочили из палатки голые-полуголые, схватили их обоих за руки, за ноги и, затащив в баню, окатили мыльной водой. Симухин, брыкаясь, поскользнулся и ударился о коленку одной из женщин – сломал челюсть. Сейчас расследование проводят. Но он объясняет, что на спортгородке с турника упал.
–Я не знал этого. Вот, позорник!.. – рассмеялся я и воскликнул: – Аннушка, мне так хорошо с тобой!.. – И Анюта вдруг сильно прижалась ко мне. Ну, я и идиот! Надо было ещё при первом танце это ей сказать…
В танцевальной программе объявили перерыв. Сначала жена одного из офицеров прочитала стихотворение об офицерских жёнах, а я после этого спел под недавно записанную нами мелодию песню «Братан»:
Мы подружились с тобою на войне,
И так случилось: стали братьями вдвойне –
Ты тащил меня, когда я был в огне,
А я тебя спасал, когда ты был на дне.
Братан, друган,
Будет грех не поднять нам стакан.
Родной ты мой,
Мы с тобой возвратились домой!
Ты волновался, братишка, за меня.
А я без шуток без твоих не мог и дня;
И переживал я, всех и вся кляня,
Что нас бросало из огня да в полымя.
Братан, друган,
Будет грех не поднять нам стакан.
Родной ты мой,
Мы с тобой возвратились домой!
Мы, брат, сроднились втройне уже с тобой,
Ведь ты женился на сестре моей родной;
Я же в честь тебя сынка решил назвать;
Ты приготовься на себе его катать.
Братан, друган,
Будет грех не поднять нам стакан.
Родной ты мой,
Мы с тобой возвратились домой!
Закон простой:
Нет в мире крепче дружбы мужской!
Когда я закончил петь, полковник Гарасюк пожал мне руку и сказал, что с этой песней надо будет выступить весной на конкурсе военных песен в авторской номинации. Мне было очень лестно услышать это от полковника, ведь он и сам писал замечательные песни.
…В двадцать два тридцать «бал» был закрыт. На этот раз Витька Горьков «отпросился» у меня (у него, похоже, закрутились отношения с одной из девушек)… Но и нам с Анюткой удалось урывками поцеловаться за плащ-палаточной ширмой. Получилось всё неожиданно.
–Анют, ты будешь чай пить? Там, за ширмой ещё остался.
–А ты будешь чай?
Я не сразу понял её вопрос, но, взглянув на её смеющиеся глаза, догадался, что это она так обыграла свою фамилию. Смело посмотрев на неё, я ответил: «Буду! Ещё как!..» Минут пять у нас длилось счастье на двоих. Сладкие поцелуи сводили меня с ума. Моя левая рука, живущая отдельно от головы и всего остального моего тела, стала нежно гладить атласные бугорки в вырезе Анюткиного платья… Сопротивления с её стороны не было. Наоборот, я с восторгом ощутил её тёплую руку, залезшую под мою рубаху и поглаживающую меня у левого соска… И меня «заводили» Анютины глазки… Обалденно!.. Сердце рвалось наружу…
Жаль, но наша идиллия была нарушена объявлением по громкоговорителю о срочном построении всего личного состава дивизии на плацу… Ещё разок поцеловав друг друга, мы с ней пошли на места, где обычно строятся наши подразделения. Минут через пять плац был заполнен. Оказалось, что из увольнения не вернулись семь солдат-срочников. Ещё восемь человек при вечерней поверке оказались в самоволке. Более сорока солдат были выявлены находящимися в нетрезвом состоянии. Вот это погуляли!..
На поиски невернувшихся из увольнения и самовольщиков в Моздок отправились поисковые группы. Один из уволенных был обнаружен на подходе к части. Самовольщиков тоже быстро нашли. Шестерых же, находившихся в «увольняшке», за ночь так и не нашли, и сами они на связь с войсковой частью не выходили. Перед обедом следующего дня в штаб дивизии пришло сообщение из местной милиции, что в одном из грузовых вагонов товарняка, стоявшего на запасном пути на станции Прохладная, были обнаружены шесть трупов в солдатской форме одежды с перерезанными горлами. Это были наши солдаты. Трое из них участвовали в боестолкновении 1-ого октября, в том числе – двое из нашего подразделения снайперов. Случилось нечто непонятное и оттого – более страшное. Можно было только предполагать о том, что могло произойти с ними. В дивизии витала атмосфера общей тревоги.
Дня через два нас с Витькой Горьковым откомандировали для сопровождения тел на их родину. Меня придали в помощь лейтенанту Вешкину для сопровождения «цинка» в Омск, а Витьку совместно с одним из офицеров – в Мурманск. Эта неприятная процедура сопровождения, решения вопросов с комендантами вокзалов, военкоматов, встреч и разговоров с родственниками, захоронение и последующее возвращение в часть заняли 16 дней. По возвращении мы с лейтенантом Вешкиным прямо в поезде отметили мой юбилей – 20 лет. Когда мы вернулись, то узнали, что ещё один солдат из нашей части был убит неизвестными людьми у складов артвооружения: он успел только подать сигнал тревоги выстрелом вверх. Все увольнения и праздные шатания по территории части были строго запрещены, в тёмное время суток передвигаться можно было только группами не менее трёх человек, в части были усилены внутренние наряды. Стали поговаривать, что, скорее всего, сразу же после Нового года дивизия полным составом будет передислоцирована в Грозный для усиления уже находящихся там федеральных сил.
Витькина девушка Ольга служила в штабе части, и у него была возможность иногда видеться с ней, мы же с Анютой виделись лишь издалека на построениях: кивали друг другу головами и посылали глазами обоюдные сигналы. А первого декабря она срочно уезжала в кратковременный отпуск по семейным обстоятельствам: на похороны своей бабушки. Перед отъездом Анютка прибежала в нашу палатку. Я взглядом попросил мужиков оставить нас на время. Мы стояли, обнявшись, смотрели друг другу в глаза и молчали. Я снова прижал такую желанную и милую Анютку к себе… Наконец Анюта подняла ко мне лицо и прошептала: «Женька, Женька, будь осторожен! Видишь, что творится… Я мечтаю, что на Новогоднем вечере с тобой потанцуем, а потом… Жень, ты только дождись меня, ладно?!» Она была готова расплакаться, да и у меня на душе кошки гоняли мышей.
Один из наших офицеров, увидев столпившихся у палатки солдат, подошёл к ним: «И чего здесь скопились? Или для вас приказ – не указ? Марш в палатку!» Ребята, смущаясь, по одному стали заходить внутрь… У Аннушки заблестели глаза, и она, зашмыгав носом, выскочила на улицу, чуть не сбив с ног одного из ребят.
Глава 7
…Никакого праздничного Новогоднего вечера в нашей части не было. После завтрака 11 декабря почти вся дивизия, в том числе и продслужба с поварами-мужчинами, выдвинулась в сторону Грозного. Колонна ехала медленно, из-за слишком частых поломок машин. Переночевав в поле, на следующий день мы опять двинулись вперёд. У посёлка Долинский наша колонна около двух часов дня сначала подверглась обстрелу артиллерийской установкой «Град», а потом и плотному автоматно-пулемётному обстрелу, в результате чего завязался бой… Несколько человек мы потеряли убитыми и ранеными, но вражеская установка «Град» нашим ответным артиллерийским огнём была уничтожена. Мы увязли в этом посёлке на несколько дней. Все понимали, что наши переговоры по радиостанциям полностью прослушиваются противником, но ничего командованием в плане защиты сделано не было. Врагу были известны и запасные частоты наших войск… Взятие каждого дома, занятого боевиками, давалось с трудом. Вечерами мы прекращали боевые действия, но не дремали боевики. Они то и дело пытались напасть на колонну, раздробить её на части, но при этом сами несли существенные потери. У нас тоже было много убитых и раненых.
И всё-таки 20 декабря, благодаря прибывшему накануне подкреплению какой-то части, мы взяли посёлок и остановились в пригороде Грозного. Наш полк занял территорию одного недействующего уже давно завода. Станки были побиты кувалдами, стёкла в цехах практически выбиты, мебель растаскана, отопление не работало, электричества в цехах не было. Класс! А на улице – холодрыга!.. Ночные заморозки не давали возможности нормально просушить одежду, но мы умудрялись подсушивать её, раскладывая на радиаторы наших боевых машин с работающими двигателями. Зато нам повезло со столовой: здание было почти целое, и даже электричество в нём было, лишь лампочки были разбиты или полностью выкручены. Уже к вечеру подвезли одеяла, печки-паларисы, керосин для печек, лампочки, шанцевый инструмент (лопаты, ломы, кирки) и палатки. Палатки для личного состава были установлены, в основном, в помещениях цехов (всё теплее – и не дует), провели и электропроводку-воздушку. Работы по обустройству велись чуть ли не всё светлое время суток. Вечерами электричество мы старались экономить, оно нужно было в том числе и для подзарядки радиостанций. В наряды, помимо работ, ходили ежедневно и еженощно практически все военнослужащие.
А вот с питанием у нас было туговато – однообразная пища на третий день уже всем порядком надоела. Но самым тяжёлым испытанием стал недостаток питьевой воды… Подвозили цистерну, большая часть которой тут же уходила для нужд кухни. Из своих фляжек бойцы старались не пить лишний раз, зная: драгоценная вода может пригодиться в любой момент. Почти неделю мы не мылись. Чтобы избавить палатки от появляющейся жуткой вони, пологи палаток и окна в дневное время суток старались раскрывать настежь для проветривания… Спали на матрацах и подушках без простыней и наволочек. Народ потихоньку роптал на такое отношение к защитникам Родины со стороны командования, но при этом мы знали, что в некоторых местах люди устроились ещё хуже. В отличие от них, нас почти не тревожили боевики. Зарядки в наших радиостанциях хватало лишь на полсуток работы, а с зарядными устройствами был напряг – на всех не хватало. Зато хватало патронов и гранат. И хотя бы это радовало: боеприпасы – это тоже наша жизнь.
За два дня до Нового года в Грозный приехал старший прапорщик Бондаренко и вручил мне письмо от Анюты, а на словах передал: «Смотри, Андреев, не обижай Нюрку! Руки оторву!..» Прочитав письмо, я быстро написал ответ, положил в тот же самый конверт, вложив туда и текст накануне написанной песни «Грешник», приписав, что хотел бы с бэк-вокалом в исполнении Анютки записать эту песню, мотив которой пока ещё только вертелся в голове. А ещё ниже я приписал: «Милая Анюта, я постоянно вспоминаю тебя, как мы с тобой целовались!.. Поздравляю тебя с наступающим 1995 годом! Желаю всего самого-самого!.. Здравия и счастья, света и тепла, добра и любви! И поступить в Новом году в ВУЗ. Остальное – при встрече!» На конверте я нарисовал рожицу. Заклеивать конверт было нечем, но Бондаренко заверил, что он не будет читать моё послание:
– Не боись, Андреев, не прочитаю! Письмо будет доставлено точно по адресу и лично вручено соответствующему адресату, – тут он сделал серьёзный вид. А потом с улыбкой добавил: – Я Снеговиком-почтовиком буду. Жень, ты… это… постарайся уцелеть в этой заварухе! Слышал я случайно, что завтра начнётся штурм города и президентского дворца. В общем, желаю тебе жить долго, хлопче! А теперь передам тебе от Нюры подарки – влажные салфетки. Появились на большой земле такие… По одной вытаскивай из пакетика и запечатывай снова, чтобы быстро не высохли. Ещё вот коробочку монпасье просила передать. И её фото… А от меня тебе лично – бутылочка «Нарзана».
Бондаренко ушёл. Я разглядывал такое милое Анюткино лицо, снятое в пол-оборота. У меня комок стоял в горле. С цветной фотокарточки на меня смотрели глаза чайного цвета. Ёлки-палки! У неё же и фамилия под стать цвету глаз. Я улыбнулся такому совпадению. Стало легче. Это был дорогой и своевременный подарок. Перевернув фото, я прочёл: «Любимому моему Женечке от Аннушки на долгую-долгую память! 27.12.94 г. Здесь я – во время отпуска в своей станице в Краснодарском крае. Правда, много красного цвета, но это лучше, чем много серого. Целую тебя сто тысяч раз!!!» А в письме она меня поцеловала десять тысяч раз. На моём лице сама по себе расплылась предовольная улыбка.
Фото Анюты я бережно вложил в военный билет, хранящийся в кармане у сердца. Там же лежало пока что нераспечатанное письмо из дома. Вскрыв конверт, я глянул на дату: оно было написано 20 ноября, как раз в день моего рождения. Долго же оно до меня добиралось!.. Бабушка желала мне сибирского здоровья, кавказского долголетия, невероятной любви и всяческих успехов. Дед приписал: «Падая в грязь лицом, оставайся Человеком!» Я про это письмо уже знал, так как из Омска звонил домой и разговаривал со стариками минут двадцать из переговорного пункта. Ну, в грязь лицом я пока не падал и, надеюсь, что не упаду! Я прикрыл глаза, и тут же возникла как на экране картинка: Анютка сзади обняла сидящих за столом бабушку и дедушку, и все улыбаются мне. От такой идиллии у меня потеплело на душе. Боже, как же холодно в палатке!.. После глотка «Нарзана» сушь в горле исчезла. Хорошо!..
И тут же вспомнились знакомые ребята, погибшие в Долинском. А Витька, мой лучший друг Витька Горьков, был ранен второй раз за последние полтора месяца. Его ранение произошло на моих глазах. Мы ворвались в один из дворов, в котором после шквального огня уже никого не должно было остаться в живых, но по нам ударили из нескольких мест автоматные очереди. Витьку в левую ключицу прошило насквозь… После уничтожения всех боевиков Витька сокрушался, сможет ли он играть на музыкальных инструментах, и поступит ли теперь в военное училище… Вот чудак! Главное, что жив остался! Остальное – мелочи жизни!.. Его отправили вертолётом с другими ранеными в Моздокский госпиталь. Хорошо, что в нашей группе захвата был толковый санитар, который и оказал ему своевременную первую медицинскую помощь. Некоторых ребят из зон обстрела так и не смогли вовремя достать…
Глава 8
Прямо с утра 31 декабря начался «предновогодний вечер» – штурм города. В результате долгого артобстрела на улице и в домах оказалось очень много раненых и убитых гражданских жителей, в том числе славянского населения. Я знаю, что жителей через громкоговорители предупреждали о возможных последствиях и предлагали покинуть город, и назывались места сборов в эвакопунктах… Многие не поверили, что штурм города вообще возможен как таковой… Красной нитью прозвучавшего с утра приказа о штурме проходило взятие города до наступления темноты, а точнее – до 18 часов. Но не тут-то было… Сплошная неразбериха, смешение родов войск и частей, множество сгоревшей на улицах города нашей техники (танков, БМП, БТР и грузовых автомашин) лишь удручали сложившуюся картину. На моих глазах сгорели несколько человек, не сумевших вовремя покинуть технику, а мы им не смогли помочь из-за плотного обстрела. Уже после обеда у многих не работали носимые радиостанции. О том, что творится в этом городе, можно было догадываться только по тому, что видел собственными глазами, и слышал собственными ушами, в том числе по звукам неутихающих перестрелок со всех сторон.
Тяжёлые свинцовые тучи иногда сбрасывали шрапнелью на землю снег, и на улице была неимоверная грязь, особенно там, где прошла гусеничная техника… Около полудня нас сильно зажали в одном из дворов (вот спросите меня, где это было – даже и не скажу, потому что всё перепуталось, а в Грозном я был впервые)… И вдруг во двор ворвались две БМП. Весь чумазый сержант, высунувшись из люка, крикнул нам:
–Братишки, давай – на машины! Вырываться будем.
У меня практически уже закончился боекомплект. Сколько на моём прицеле побывало человек, точно не скажу, сбился со счёта, но за два десятка – точно. Нас, двенадцать человек, притаившихся за электро-щитовой будкой, приглашать десять раз не было нужды. Ощетинившись огнём, машины с нами на борту вырвались на один из центральных проспектов и куда-то поехали. Сержант – механик-водитель жутко матерился:
–Твою мать! Карты выдали какие-то допотопные: мелкие, ни улиц, ни ориентиров… Мужики, едем – не знаю куда… Где наших увидим, там и остановимся. По дороге я всех забрать не могу, на лишних остановках нас спалят, и поэтому не просите меня никого подбирать…
Действительно, пока мы ехали километра полтора или два, из дворов на звук машины выбегали по два-три обезумевших от страха солдата и махали нам, но машины не останавливались. Получалось, что каждый выживал – как мог. Единого командования я не наблюдал. По одному из указателей я понял, что мы подъезжаем в район железнодорожного вокзала. Вдруг прямо у нас на пути встал майор и два солдата. Майор поднял руку. Одна нога у него поверх брюк была перевязана на бедре грязным бинтом и стянута брючным ремнём.
–Стой! Впереди, ребятки, пути нет. Сожгут вас там за несколько секунд. А вот там, – он показал справа от нас во двор, – скопилось много гражданского населения. Их боевики вытаскивают из подвалов и квартир и расстреливают. Боевиков – около двадцати. Нас осталось пятеро. Двое караулят там за мусорными баками боевиков. Надо людям помочь. И наших погибших надо вытащить. Всем выполнять мои приказы!
Хриплый голос майора не давал возможности сомневаться, что невыполнение его приказа будет иметь очень даже неприятные последствия без долгих разбирательств. Я спросил его с машины:
–Товарищ майор, нужны патроны для СВД (моей снайперской винтовки), – я шлёпнул рукой по винтовке, – Будем снимать издали…
–Нету у меня таких патронов, сержант, – огорчённо ответил майор, – Ах, как нам сейчас снайпер нужен! Ты – как новогодний подарок! Сынок, попрошу трёхэтажный дом от снайперов избавить. Очень даже хороший дом, видишь – угол жёлтый торчит?
Я глянул на дом и кивнул в ответ.
–Буду работать.
–Товарищ майор, – вмешался один из его солдат, там во дворе наш пацан лежит у песочницы… убитый. У него вроде – СВДэшка… Может, и патроны есть…
–Вот и займитесь, Абдуллаев, с сержантом тем снайпером. Нам, ох как нужно их поснимать до темноты, иначе потом будет хреново!..
– Есть, товарищ майор! Пошли, сержант! – кивнул мне Абдуллаев.
Я спрыгнул. Следом за мной с машин спрыгнули и другие солдаты.
–Эй, Абдуллаев, – крикнул я тут же рванувшему в сторону двора солдату, – подожди! У меня есть три патрона. Помогу, чем смогу…
–Догоняй!
Я помчался за ним, на всякий случай, пригибаясь пониже. Из стоящего во дворе, за тремя многоэтажными домами, трехэтажного дома по нам с Абдуллаевым стали стрелять из автомата. Стреляли не прицельно, но мы залегли. Сзади все наши открыли по дому огонь. Выстрелы оттуда прекратились, и мы без остановок вбежали во двор. Краевым зрением я заметил двух наших наблюдателей, прятавшихся за сгоревшими автомобилями. Секунд через десять мы были у песочницы. От нас, видимо, не ожидали такой прыти и наглости. Схватив подсумок у убитого солдата, я почувствовал, что он был полон патронов. Паренёк, наверно, недавно начал служить…
–Прости, братишка! Потом тебя вытащим.
Переглянувшись с Абдуллаевым, мы помчались в трёхэтажный дом, из которого весь двор, по нашим прикидкам, будет виден как на ладони. Да и стены там толстые. Много старых вековых деревьев рядом с этим домом… Стометровка была ещё та!.. На ходу Абдуллаев крикнул, что в доме, кажется, остался всего один боевик. Да! Я уже успел заметить его удивлённое лицо на втором этаже в одном из окон. Он не успел воспользоваться автоматом. Не ждали?! А мы – уже здесь! Вбежав в подъезд, мы затаились. Знаками я показал Абдуллаеву, в какой квартире находится наш враг. Абдуллаев хищно улыбнулся: «Пусть живёт!.. Но не долго!» На первом этаже все входные двери были выбиты, наверное, гранатами, и валялись как попало в коридоре. Очень тихо мы поднялись на второй этаж. Тут двери во всех квартирах были на местах, наверное, потому, что они, в отличие от первого этажа, были металлическими, но именно в нужную нам квартиру входная дверь была открыта настежь (или – не ждали, или – ждут?!..). Абдуллаев вынул чеку и бросил гранату в квартиру… Дверь чуть не вынесло, нас обдало клубами штукатурки и пыли… Из квартиры раздался стон…
Отряхнувшись, Абдуллаев улыбнулся и шёпотом сказал:
–Щас посмотрим, что там… Меня Ахтям зовут. ДМБ – май 95. Из Башкирии я. Уфу знаешь? (я утвердительно кивнул). Так вот я – не из Уфы, а из города Октябрьского. Можешь называть меня Башкиром». В ответ и я шёпотом представился: «Андреев Женя, из Москвы, осень 95». Ахтям кивнул: «Ну, что поглядим? У меня ещё несколько гранат есть… Насобирал во дворе… Если что, старайся под взрывную волну не попадать…»
Второй гранаты не понадобилось. Заглянув в первую комнату слева, мы увидели в клубах оседающей взвеси извёстки и тротилового дыма корчившегося в судорогах боевика. Осколки здорово его посекли, да и ударился он головой о батарею прилично. Я впервые так близко видел ещё живого врага. Его даже стало жалко от предсмертного стона в наш адрес: «Помогите!..» И он тут же ушёл в мир иной… На всякий случай я проверил у него пульс: «Нет, не бьётся!» Мы с лёгкой завистью ощупали зимний тёплый камуфляж убитого с начёсом изнутри… Да уж, Бондаренко с Анюткой нам такие, наверное, никогда не выдадут!.. Нету такого обмундирования на довольствии в нашей армии. Чёрная вязаная шапочка с прорезями для глаз тоже была для нас в новинку. Снабжают боевиков из заграницы неплохо. Вон, и зимние берцы с мехом у него, не то, что наши кирзовые полусапоги, в которых неудобно бегать… Обидно за нашу доблестную армию!
Вдруг мы услышали из глубины квартиры шевеление и мычание, что заставило нас насторожиться. Ахтям держал наготове гранату, но я покачал головой, как бы говоря: «Не торопись бросать». Осторожно заглянув в ещё две комнаты и кухню, в самой дальней комнате мы увидели неожиданную картину: к кровати была привязана за руки и за ноги женщина лет 40-45. Во рту у неё был кляп из чулка… В глазах её стоял ужас, но при виде нас, эти большие чёрные глаза взмолились о помощи. Женщина была абсолютно обнажённой. На ногах, животе и лице у неё были белые засохшие пятна. Увидев нас, она начала извиваться змеёй. Мы с Ахтямом застыли, как окаменевшие. Он испуганно на меня посмотрел и отрицательно замотал головой, мол, боится к ней притрагиваться… Мне стало ясно, что Ахтям, как и я, впервые видел так близко живую раздетую донага женщину. Не по телевизору, не по видео, не на пляже или в бассейне, а при таких необычных обстоятельствах.
В комнате стояла жуткая вонь от испражнений. Зажав нос, я шепнул Ахтяму, чтобы он пока, остерегаясь, осмотрел другие квартиры на этаже, а сам, поглубже вдохнув в сторону (как будто там чище воздух), медленно подошёл к пленнице. Единственным прикрытием наготы можно было считать сбившуюся в комок у её подбородка простынь. И матрац, и простынь были сырыми от испражнений пленницы. Сощурившись, чтобы не смотреть на выделяющиеся интимные места, я расправил мокрую простынь, которой прикрыл белое женское тело, после чего стал разглядывать узлы. Мда!.. Бельевая верёвка впилась в опухшие запястья и в щиколотки ног. Придётся резать… Но резать надо очень осторожно! Успокаивая женщину какими-то словами, я кое-как, стараясь не поранить кожу, надрезал верёвки, и только после этого вынул кляп из её рта. Мне не хотелось, чтобы она случайно закричала и привлекла к нам лишнее внимание. Она всё поняла и лишь стонала. Из её глаз текли слёзы. Но и после вынутого кляпа она не сразу смогла заговорить, так как в горле у неё пересохло.
Я подал ей фляжку, но она замотала головой и, глубоко вдыхая ртом воздух, стала говорить медленно, с лишь едва уловимым кавказским, а точнее даже южным акцентом:
–У меня рот испоганен… Звери, выродки!.. Как их только земля носит, извергов таких?!.. Спасибо вам, солдатики!.. Думала – не доживу, так и подохну на этой кровати…
Она попыталась привстать, но застонала и опять упала навзничь.
–Сейчас… приду в себя… Достаньте, пожалуйста из шкафа свитер и джинсы… И в ящике, бельё… Не стесняйтесь… И кроссовки там лежат в коробке «Адидас»…
Подав ей всё, что она просила, я подошёл к окну и стал внимательно оглядывать обратную сторону дома… Много густых кустов, но листвы уже не было… Вдали виднелась железная дорога… Мрачные тучи гуляли по хмурому небу.
Во дворе, с другой стороны дома, периодически была слышна стрельба… Пленница одевалась минут пять… Долго! Очень долго. Я закрыл глаза и хотел прошмыгнуть мимо женщины, чтобы чем-то помочь нашим… Но она схватила меня за штанину:
–Подождите, не уходите! В коридоре, справа – кладовка… там под кучей мешков стоит канистра с водой… Они так и не нашли её… Принесите, я подмоюсь… Сволочи!.. Они ушли, или вы их?..
–Тут был всего один… Но его больше нет в живых… Остальные – или трупы, или ушли уже… Не знаю… Может, кто и спрятался…
В кладовой было темно, но я на ощупь раскидал мешки и нащупал металлическую канистру. Я внёс её в комнату. Женщина по-прежнему ещё не была полностью одета, она прижимала к груди свитер. Увидев меня, она виновато улыбнулась:
–Ослабела я… Извини!.. Ты – молодой такой! Видишь, как бывает в жизни?.. Сама не думала, что со мной может такое произойти… Хорошо, что сыновей успела отправить в Россию к дальним родственникам мужа… Он у меня ингуш был… Убили три с небольшим года назад… тогда был чечено-ингушский конфликт… Отвернись, я оденусь!.. – я отвернулся, а она продолжала говорить, одеваясь: – Наиздевались, как фашисты. За мужа мстили, за то, что я – армянка, христианка… А я ведь в больнице работала врачом в отделении полостной хирургии… Хотела уехать, но меня несколько раз возвращали с эвакопунктов… А вот чистых чеченцев спокойно отправляли… Возвращалась домой и на работу: много было больных и раненых, в том числе боевиков… Всех лечила… Вот и долечилась… – Она подошла к шкафу и без эмоций оглядела себя в зеркало: – А выгляжу – лет на пятьдесят… Как старуха… А мне всего – 35 лет…
Вдруг сзади я услышал шум. Обернувшись, я увидел, как женщина со злостью выкидывала из квартиры свои домашние вещи: в раскрывшееся окно полетели матрац и простынь. Она обернулась, но увидев меня, её лицо смягчилось:
–Как тебя зовут?
–Меня?.. Евгений… Женя…
–А меня – Аврора. Это – моё настоящее имя. Спасибо ещё раз, Женя!.. Ненавижу! Этот гад – ещё в моей квартире?
Я кивнул. Она вышла из комнаты вслед за мной. Я кивком показал ей на убитого. Подойдя к нему, Аврора прямо кроссовком пнула мертвеца в лицо. Тот гулко стукнулся головой об пол.
–Тварь! Я тебе отрежу то, без чего ты в своём раю не мужчиной будешь. – Быстро наклонившись к боевику, она вытащила у того из-за пояса здоровенный острый нож.
Тут в комнату вошёл запыхавшийся Ахтям.
–Пусто везде. Все квартиры осмотрел…
–Мальчики, уйдите! Вам на это не надо смотреть!..
Ахтям недоумённо посмотрел на меня. Я кивнул ему: мол, так надо! Уже находясь в другой комнате, я жестами показал ему, что она собралась сделать. У Ахтяма от такой картины в ужасе расширились глаза. Мы вновь, стараясь себя не обнаруживать, стали оглядывать двор. У правого многоэтажного дома майор выводил из подвала гражданских людей. Некоторые солдаты стреляли по окнам, не давая боевикам лишний раз высунуться…
–Вот и всё! – неожиданно услышали мы с Ахтямом за спиной женский голос, и резко обернулись. – В правой окровавленной руке Аврора держала полиэтиленовый пакет, в котором лежал кусок окровавленного человеческого мяса, а в левой у неё был автомат боевика. Глаза у Авроры были как у зомби. – Сейчас ещё двоих поищу. Я их всех запомнила за три дня. Гурий они в раю себе захотели. В аду им место, а не в раю.
На Аврору было жутко смотреть. Мы испугались, как бы в таком трансе она случайно не разрядила в нас доставшийся ей автомат. Я вытащил из пакета две влажные салфетки и подал ей:
–Протри руки и лицо; салфетки пропитаны – очень хорошо очищают поры…
–Спасибо!.. Мальчики, вы уж за мной не ходите… Эти сволочи лишь ближе к ночи в дом опять пойдут. Вот тогда их и ждать надо. Этот дом среди других – самый тёплый. И они говорили, что тут обзор хороший. – Она вышла из квартиры.
Ахтям взглянул на меня и осуждающе покачал головой.
–Она мстит за их издевательства. Не нам с тобой её судить! – прошептал я ему. Переварив информацию, Ахтям сжал губы и, соглашаясь с моими словами, кивнул головой.
Мы вновь стали смотреть во двор, но уже в другую сторону. Права Аврора: деревья с высокой кроной позволяли почти весь двор держать под прицелом, чего нельзя было сделать из высотных зданий. Я увидел наших трёх солдат, обстреливающих одно из окон левого дома. Ага! Вон кого они пытаются нейтрализовать. Со второго этажа мне хорошо была видна квартира на третьем этаже того дома. Нашим снизу не было видно, как в той квартире автоматчик менял свои позиции. Взяв его на прицел, я улучил подходящий момент и «снял» вражину. Наши ребята оглянулись в сторону нашего дома и, увидев меня, показали большой палец. Я им специально засветился, чтобы ненароком не закидали нас гранатами. Один из этой тройки вдруг выскочил из-за мусорного контейнера, полного всякого хлама, и побежал в нашу сторону, но по нему тут же начали стрелять из дома напротив. С пятого этажа. Пули фонтанчиками стали ложиться вокруг солдатика, и всё-таки нашли его. Паренёк, будто наткнувшись на невидимое препятствие, неуклюже упал. Ранен. Теперь стрелявший будет дожидаться, когда за раненым кинутся другие солдаты. Я им крикнул:
–Всем лежать! Перещёлкают вас.
Дёрнувшиеся было к раненому, бойцы остались сидеть за контейнером. Я навёл прицел на окно, из которого вёлся огонь. Минуты через полторы любопытный всё же высунулся… Мне этого было достаточно: выстрел оказался точным. Крикнув ребятам, чтобы забирали раненого и тащили его в дом, сам я стал для подстраховки водить прицелом по окнам домов, но никто больше не стрелял и не высовывался. Из правого дома уже всех жителей из подвалов вывели и пересадили на два грузовика, которые тут же уехали в ту сторону, откуда приехали мы. Майор с солдатами остались кого-то дожидаться у проспекта. Можно было попытаться и нам к ним рвануть, но с раненым – опасно, можем не успеть. Неизвестно, сколько ещё боевиков засело в домах…
В комнату вбежала Аврора:
–Внизу – шум; там кто-то кряхтит, – запыхавшись, испуганно зашептала она.
–Это – наши. Раненого несут.
–Ой! Пусть поднимают сюда, я перевяжу. Надо лекарства по квартирам поискать. У меня – мало. Я пока поищу. Скажи другу, чтобы он помог.
–Ахтям, – крикнул я в коридор, – будь добр, помоги Авроре медикаменты поискать. К нам раненого принесли. Потом, выбежав на лестничную площадку, я крикнул вниз: – Мужики, тащите его на второй этаж в левую квартиру. Здесь безопасно.
Через пару минут раненый лежал в «нашей» квартире. Обе ноги у него оказались серьёзно простреляны. Я сказал солдатам, принесшим раненого:
–Мужики, сейчас женщина-врач придёт, побежала искать лекарства по квартирам… Окажет помощь.
Один из «мужиков» усмехнулся и сказал:
–Я – старший лейтенант Тоцкий. Лапин, встань к окну, смотри за обстановкой. – Второй боец сразу же встал ближе к окну.
Кивнув старшему лейтенанту, мол, понял, я в ответ тоже представился:
–Сержант Андреев. Принимайте командование, товарищ старший лейтенант. Скоро темнеть начнёт. Надо или выбираться из дома, либо укрепляться здесь. С задней стороны дома – железнодорожные пути. С той стороны «чехи» полезут, тут у них, по словам Авроры – хороший стратегический пункт. Аврора – врач по профессии.
–Ясно, Андреев. Будешь моим замом. Тут обстрелянных мало. Подстреленный есть, а обстрелянных – увы!.. Соображения есть какие?
–Если останемся здесь, то надо второй и третий этажи удерживать, куда можно проникнуть только по лестнице. А на первый этаж можно из любого окна проникнуть. У нас нет столько людей, чтобы везде поспеть.
–Блин, и рация села!.. Я успел услышать, что по всему городу такая же фигня, как у нас. Вот те – и Новый год! Нам бы ночь продержаться здесь. Завтра должно ещё подкрепление прибыть… Нам бы заминировать лестницу, чтобы к нам не лезли ночью, но гранат мало.
–У убитых боевиков здесь в доме надо пошукать. Они отлично экипированы. Товарищ старший лейтенант, меня Евгений зовут.
–Меня можешь для краткости иногда Сергеем звать… Андреевичем. Но отчество – не обязательно. Хорошая у тебя штучка! – он кивнул на снайперскую винтовку. Ты – снайпер?
–Да. Надо бы ещё патронов поискать, вдруг где-нибудь найдём. Ведь это – палочка-выручалочка.
Тут застонал до этого лежавший спокойно раненый. Старлей открыл его индивидуальную аптечку.
–Ёжики-иголки! Муратов, а где твой промедол?!
–У нас забрали утром, – просипел раненый, морщась от боли. Из-под шапки на его лоб покатились крупные капли пота.
–Как забрали?!.. Кто забрал?
–Сказали сдать ротному, чтобы мы не кайфовали.
–С-суки! – старлей полез в свою аптечку и, достав шприц с промедолом, прямо через штаны вколол иглу в ногу, на которой было больше всего крови. – Лапин, давай твой промедол. В другую ногу вколоть надо.
Лапин открыл свою аптечку и нехотя подал старлею шприц с обезболивающим средством. Лапин понимал, что оно ещё может пригодиться… Пустой шприц отлетел в сторону… Я поднял из-под дивана видневшийся поясок от женского платья и подал старлею. Он стал перетягивать рану выше места ранения.
–Жить будешь, Муратов! – бодро говорил старлей, успокаивая раненого. Я засомневался. Лицо Муратова начало сереть, а губы – белеть. Голова его откинулась, и он начал бессмысленно мычать.
Прибежала Аврора, в двух рваных пакетах у неё были всякие разные медикаменты. Взглянув на раненого, она покачала головой и произнесла: «Не успели!.. Всё!..» Но Муратов вдруг очнулся и оглядел нас всех осмысленным взглядом, и запекшимися губами произнёс:
–Ребята, простите меня! Я к маме пойду. Напишите отцу, что я не был трусом…
Впервые в жизни я видел близко умирающего человека, если не считать недавно убитого боевика. Тот – недочеловек.
–Ы-ы-ы!.. – грудь раненого подалась вперёд, будто он захотел встать… И боец Российской Армии Муратов ушёл от нас.
В комнату вошёл Ахтям, и увидел всех нас, скорбно склонивших головы без головных уборов над только что умершим. Ахтям шумно рухнул на колени:
–Ренат, братишка, как же так?! – он стал трясти за плечи сослуживца. Старший лейтенант положил Ахтяму на плечо руку. Ахтям со слезами на глазах обернулся: – Мы оба – из города Октябрьского, из Башкирии. Он – татарин, я – башкир, но мы – как братья. Весной домой вместе собирались ехать. У него девушка – моя одноклассница. – Ахтям сглотнул и прикрыл другу глаза. – Товарищ старший лейтенант, как же его хоронить-то? Надо – до захода солнца. Но надо – дома… Не знаю…
–Абдуллаев, нам бы самим ещё отсюда живыми выбраться!.. Кто где сейчас находится – непонятно. Уже смеркаться начинает. Нам надо обыскать всех боевиков, собрать все документы у них, оружие, боеприпасы, гранаты, аптечки, рации и всё снести сюда. Абдуллаев, начинайте с Лапиным с первого этажа; я там потом всё заминирую. После этого никому на первый этаж без моей команды – ни шагу!
Аврора добавила:
–Воду надо посмотреть везде и простыни какие-нибудь почище – для бинтов. Я – врач. У меня спрятан новокаин, шприцы… но бинтов почти нету.
Ахтям погладил по голове своего убитого земляка, и встал с колен. Тоцкий повернулся ко мне:
–Андреев, ты возьми на прицел задние подходы к дому, а я пока присмотрю за двором. Думаю, сейчас через двор никто не сунется, но всё же…
–Я на третий этаж пойду, оттуда получше видно, а то кусты кое-где перекрывают подходы. – На эти мои слова старлей удовлетворительно кивнул, а сам встал у окна, заменив Лапина, ушедшего с Ахтямом на первый этаж.
Я взбежал на третий этаж. В комнатах всё было перевёрнуто вверх дном, вещи из шкафов выкинуты на пол и на кровати. Рядом с простреленным телевизором я увидел целого заводного мишку из коричневого плюша. Точно такой же был у меня – достался ещё от отца. И ключик был на месте. Я взял медвежонка в руки… Сразу же нахлынули воспоминания о родном далёком, и таком нереальном сейчас, доме. Но я тут же постарался отогнать мысли в сторону. Пока не до этого! На шее медвежонка на ниточке висела небольшая шоколадная медалька. Желудок моментально напомнил, что я не ел уже с утра. Я вскрыл шоколадку и стал медленно сосать, внимательно смотря в окно. Сухпаёк пока я не распечатывал; сколько мы ещё здесь пробудем – неизвестно… После шоколада захотелось пить, но я решил поберечь оставшийся во фляжке «Нарзан» – подарок от старшего прапорщика Бондаренко На улице постепенно надвигались сумерки. Если бы не тучи, то было бы ещё довольно светло. Около пяти вечера… Скоро стемнеет совсем.
Глава 9
Минут через двадцать мне крикнули, чтобы я спускался, и я вышел в коридор. Мне навстречу из квартиры, расположенной напротив, вышла Аврора, в руках у неё была бутылка шампанского: «Вот, нашла. Всё равно пропадёт… Сегодня – Новый год!» Я с улыбкой согласно кивнул. Аврора, спускавшаяся вслед за мной, вдруг тронула меня за плечо:
–Женя, вы меня здесь не бросайте! Я в госпитале пригожусь!
–Не бросим, Аврора!
–Я нашла пять гранат, вот, в сумке лежат. Ты меня научи, что тут надо дёргать. – Говоря, она достала одну из гранат РГД-5 и стала тянуть колечко.
–Замри! – заорал я. Аврора испуганно застыла. Я протянул руку: – Дай её мне! Та-ак… Хорошо, что до конца не… (Щёлк!..) Япона мать, уже выдернула!..
В протянутую мою ладонь шлёпнулась граната. Я тут же прижал чеку и кинул гранату в выбитое окно подъезда… Раздался мощный взрыв.
С первого этажа донёсся мат:
–Ёжики-иголки! По нам, что ли, из гранатомётов лупят?
–Товарищ старший лейтенант, нашли гранату без чеки, решили избавиться, – крикнул я вниз, подмигнув присевшей от взрыва перепуганной Авроре, и приложил палец к губам, чтобы молчала.
В это время с улицы послышался стон и разговоры. Мы насторожились. Старческий женский голос с сильным кавказским акцентом прокричал:
–Не убивайте нас! Мы здесь живём…
–Это – баба Зуля с третьего этажа. Наверное, с мужем дедой Мишей. Деда Миша – фронтовик.
–Ребятки, помогите нам, – просительным голосом прокричала баба Зуля.
–Иди в свою квартиру, а я посмотрю, что там, – скомандовал я Авроре, и побежал вниз. Из одной из квартир на первом этаже выглянул Тоцкий и рявкнул:
–Не гони! Двери, валяющиеся на лестнице – не трогай, они уже все заминированы… – я резко остановился. – Пойдём вместе посмотрим, что у них там. Если что, придётся их через перила перетаскивать.
Я перелез через перила, и мы с опаской выглянули из подъезда. На лавочке мирно сидели бабушка с дедушкой. Увидев нас, она сразу же запричитала:
–Мишу моего ранило. Мы домой хотели вернуться. Надоело в подвалах и колодцах хорониться. Если убьют, то пусть хоть дома, а не в колодце!.. Помогите, я не дотащу его.
Ранен деда Миша оказался в правую икру. Он и до этого ходил с палочкой, а тут ещё и рана!.. Отдав винтовку старлею, я в несколько скачков оказался у лавочки, и быстро взвалил дедушку себе на плечи. Маленький, сухонький, он был очень лёгким, в отличие от его полноватой супруги, которая, видя такое обращение с её мужем, заквохтала на своём языке. Через несколько секунд мы были уже в подъезде. Деду Мишу через перила мы переправили без проблем, а вот с бабой Зулей нам пришлось повозиться. Пока мы её толкали-тягали, дед присел на ступеньку, достал папиросу и, прикурив, с сильным акцентом сказал:
–Дэда Мыша на войнэ шнайпером был. Два ордэна «Славы» и ордэн «Красной Звызды», и мэдаль «За отвагу». Много фрицев положил, ядрёна корэн!
Эти слова нас развеселили, и бабушка благополучно перелезла через перила, минуя заминированные двери. Старлей Тоцкий медленно, чтобы его поняли старики, сказал им:
–Уважаемые, здесь, на первом этаже, всё заминировано, чтобы ночью к нам не пожаловали непрошеные гости. До утра на улицу выходить запрещаю. Утром я тут разминирую.
Старики дружно закивали головами. Деда Миша, увидев подскочившую на помощь соседку Аврору, приподнял подбородок:
–Дэда Мыша и сейчас из ружья с двухсот шагов в банку от «Пепси-Колы» попасть может.
–Да не ври ты, вояка! Когда стрелял-то в последний раз? Пять лет назад… Вон, глаза уже слезятся… – баба Зуля стала дёргать его за рукав.
У деды Миши действительно слезились глаза. Я сначала подумал, что это от боли вследствие ранения. Перелезая через перила, я сказал:
–Молодец, деда Миша! Только мы сейчас не с банками воюем, а с бандами!
–Да знаю я… Один мой внук в такую банду ушёл. А трое других – военные. В бандах этих – как фашисты. Они мою дочь убили. Я внука своего сам придушу… Испортился навсэгда, уже много крови на нём. Опозорил наш род.
–Иди, вояка! Придушит он!.. Не слушайте его! – стала оправдываться баба Зуля. Но дедушка что-то резко сказал жене на своём языке, и она тут же замолчала, обиженно поджав губы.
–Деда Миша, пойдём ко мне, я перевяжу вас, – вмешалась Аврора, которая уже успела осмотреть рану у дедушки. – Осколок у вас неглубоко засел, и кость, похоже, не задета. Всё нормально будет!
–Спасибо, дочка! Только мы к нам домой пойдём. Домой хочит дэда Мыша!
–Жень, ты помоги его поднять на третий этаж, – попросил меня Тоцкий. – А то долго так будем… А я внизу закончу… И потом собираемся на втором этаже в штаб-квартире.
–Это – моя квартира, – гордо сказала Аврора. – Я тоже к вам приду ребята, не прогоняйте меня!
–Ладно! – согласился Тоцкий и, осторожно перепрыгивая через валяющиеся заминированные двери, вернулся в ту же квартиру, из которой ранее выходил к старикам.
Только сейчас я смог более детально разглядеть лицо Авроры. Сейчас её лицо, не искажённое гневом мщения или мыслями о случившемся с ней, показалось мне даже привлекательным и даже красивым. Очень выразительные глаза мягко смотрели на стариков. Добрая скромная улыбка совершенно не давала повода даже подумать, что ещё недавно она в ярости мстила своим обидчикам. Этакой перемене в ней я почему-то обрадовался.
Подняв дедушку как барашка на плечи, я быстрым шагом пошёл на третий этаж по крутым деревянным ступеням. Баба Зуля еле поспевала за нами. Из «штаб-квартиры» выглянул Ахтям и поздоровался с дедушкой: «Салам!» Дедушку я уложил возле ванной комнаты, где было самое безопасное место. Баба Зуля пошла в комнату поискать свечки.
–Молодой такой!.. Спасибо тебе, солдатик! – заморгал глазами деда Миша.
–Всё, деда Миша! Я сейчас над твоей ногой буду колдовать!– Аврора присела рядом с дедушкой и сдула упавший на её лицо волос. – Придётся потерпеть!
Я прошёл в комнату и стал смотреть в окно, за которым уже почти совсем стемнело. Ничего подозрительного пока… Кусты мне всё же не понравились. Надо придумать там шумовые ловушки. Пока ещё не поздно… Я побежал вниз и между первым и вторым этажами увидел поднимающегося Тоцкого.
–Товарищ старший лейтенант, надо какие-нибудь банки-склянки нанизать и повесить между кустов позади дома – шумовую сигнализацию сделать.
–Согласен! Хорошая идея! Пошли вместе, я тебя подстрахую! Где-то я тут моток лески видел.
…Закончили развешивать растяжки мы в полной темноте. Возвращались по лестнице с большой осторожностью; благо, Тоцкий знал, где он оставил узкие проходы. В «штаб-квартире» уже все собрались и ждали нас. В коридоре между комнатами горела свечка, поставленная в стеклянную литровую банку. Тоцкий присел на поломанный диван и приступил к инструктажу.
–В комнатах свет не зажигать, и всем стараться находиться в зоне слышимости друг друга. И ещё: ночью – никаких званий вслух не произносить; меня можете называть просто Сергеем либо Тоцким. Если всё же ночью противник окажется на первом этаже, то перекликиваться можно, и даже нужно, но или по именам, или по фамилиям. Пусть думают, что нас здесь больше, чем на самом деле. Юра… Лапин, ты знаешь, как сержанта Андреева зовут?
–Женей Вы его называли, товарищ… Сергей… – мы рассмеялись. Уж как-то по-революционному получилось, как в кино про подпольщиков.
–Аврора, Вы будете боец… Как у Вас фамилия?
–Юнашева… Можно ещё Маликян – это моя девичья фамилия…
–Все запомнили? Если, не дай Бог, кто-то будет ранен, так и зовите её… Сейчас предлагаю перекусить и по одному поспать. Ночь у нас предстоит длинная и, скорее всего, беспокойная… Запомните эту ночь на всю жизнь, ребята! На всякий случай, всех поздравляю с наступающим Новым годом – 1995 от Рождества Христова! Желаю всем только хорошего, здоровья и… любви! Андреев, тебе с какого этажа лучше работать – со второго или третьего?
–Наверное, со второго, товарищ… Тоцкий! – все опять засмеялись. – Я уже прикинул огневые точки…
–Ладно, оставайтесь с Абдуллаевым здесь, а мы с Лапиным – наверх… Аврора, Вы сами решайте, где будете.
–Сергей, я сейчас ещё к старикам схожу, посмотрю деду Мишу. А потом – в свою… «штаб-квартиру»…
К этому времени Лапин принёс из ванной комнаты разогретые на сухом спирте банки с кашами из сухпайков. Галеты мы разложили на старую, но чистую газету, которую вытащила из шкафа Аврора… Предпразничный ужин закончился слишком быстро, но в наших животах стало повеселей. Мы все заметили, что нам даже в туалет не хочется. Тоцкий объяснил, что это из-за стрессовой ситуации так реагируют наши организмы, и что это – нормально.
Глава 10
…Я остался в «штаб-квартире», а Ахтям перешёл в квартиру напротив. От сквозняков из-за частично выбитых стёкол комната уже проветрилась… По всему городу не прекращалась перестрелка и выстрелы миномётов. Несмотря на эти звуки войны, я, присев на кресло у окна в комнате, где была обнаружена Аврора, почти сразу же закемарил… Ужин дал о себе знать. Перед глазами поплыли картинки из событий сегодняшнего такого необычного дня. От последнего видения я открыл глаза. Как наяву возникла распятая на кровати Аврора… во всех подробностях. Распятая Аврора вдруг подмигнула мне и губами послала мне воздушный поцелуй. Удивительно, но от такой неожиданной картинки я возбудился, чего абсолютно не было тогда, когда я её близко видел наяву… Раздались шаги и в комнату тёмной тенью вошла Аврора – я узнал её по силуэту с развевающимися волосами. От её неожиданного появления и моих мыслей мне стало неловко… Испугавшись, что она вдруг сможет понять моё состояние, я закинул ногу на ногу. В отблесках дальних пожаров, миномётных выстрелов и часто взлетающих ракетниц, проникающих в комнату, глаза у Авроры блестели.
–А я так и думала, что ты будешь в этой комнате, товарищ Женя, – произнесла она с улыбкой. – Из этого окна хорошо видны подходы к дому… Они обычно через окна по палкам залазают… Через двор – опасно, и свои могут подстрелить… Сиди, сиди! – остановила она меня жестом, когда я попытался встать с кресла. – Я на кровать присяду, – и она осторожно, стараясь не скрипеть, присела на краешек сетчатой кровати. – Жень, а ты откуда родом?
–Из Москвы почти что… В Звенигороде живу.
–Красивое название! В детстве я что-то читала про этот город… Его так назвали, кажется, из-за Звени-горы… В Москве я три раза бывала, а в Подмосковье – только в Загорске. Сейчас этот город как-то по-другому назвали.
–Сергиев Посад… Красивый там монастырь. У нас тоже красивые монастыри есть. Мне нравится наш город!
–Мне тоже Грозный нравился. Этот город тоже был красивым… Когда теперь всё разрушенное отремонтируют?!.. Страшно!.. Я хочу, очень хочу отсюда уехать навсегда… Не могу здесь больше!.. Не знаю даже, что сейчас с моими детьми, как они там устроились, что у них с учёбой?.. Слышала, что в России сейчас много беженцев… и многие из них живут как попало… Сердце болит за детей больше, чем за себя.
Заскрипела сетка кровати. Это Аврора осторожно прилегла на голую сетку, головой ко мне.
–Я на врача в Краснодаре училась. Тоже хороший город!.. Там и на русском языке научилась хорошо говорить… Ужас, на этой кровати я почти трое суток пролежала!.. Сначала сильно замерзала, но потом как-то отключилась и не стала замечать холода… Была – как растение какое-то… Думала, что сойду с ума… Лишь когда вы пришли, опять холод почувствовала… Спасибо тебе, Женя! И всем вам спасибо!.. Жень, я посплю немножко… Вообще почти не спала, смерти ждала…
–Поспи, Аврора! Я покараулю, и тоже потом на чуток вздремну. Сегодня много чего было!.. Меня, наверное, в нашей части уже погибшим считают… или без вести пропавшим… Я ведь из другой части, не откуда старлей Тоцкий с ребятами… Случайно здесь оказался… И в мыслях представить не мог, что со мной может такое произойти, как сегодня… Уже – полвосьмого.
Раздалось равномерное сопение Авроры. Она практически сразу уснула, пока я шёпотом говорил. Ей обязательно надо поспать, этой настрадавшейся хорошей женщине! И опять на ум пришла картинка с её распятием, но сейчас Аврора уже улыбалась мне своей доброй улыбкой и попросила поцеловать её в грудь. Улыбнувшись, я отрицательно покачал головой, и… очнулся. Видение исчезло. А жаль!..
Осторожно встав с кресла, я сделал несколько взмахов руками – и немножко согрелся. Жаль, что сон прошёл. Осмотрел внимательно улицу… У нас – всё тихо; никаких подозрительных шевелений. Это успокаивало. Нам сейчас очень нужна передышка. В голову пришла мысль, что именно на стыке Нового года боевики в дом не полезут, но вот под утро их надо будет ждать в гости. Вспомнился родной дом. Мои старики, скорее всего, в ближайшие часы будут садиться к столу, чтобы проводить старый год, потом слушать выступление Президента Ельцина, а потом встречать Новый год. Обязательно вспомнят меня и выпьют за моё здоровье! Они, мои милые старики, совершенно не могут себе и представить, где сейчас их внук и что он делает. И хорошо, что – не могут! Им вредно беспокоиться лишний раз. Я их очень даже люблю!
Аврора неожиданно во сне протяжно застонала и что-то произнесла не на русском языке; скорее всего, – на своём родном армянском. Мне эта ситуация напомнила эпизод из фильма «Семнадцать мгновений весны», когда радистка Кэт в бессознательном состоянии во время родов звала мать на родном языке. Наверху я услышал осторожные шаги. Наверное, Тоцкий там ходит… или Лапин… Деда Миша с бабой Зулей находятся в своей средней квартире. Стрельба в городе не затихала, издалека доносились звуки перестрелки и разрывов мин и гранат. А в нашем дворе с двух сторон дома всё было спокойно, как в Багдаде.
…Сопение лежащей на спине Авроры через полчаса перешло в лёгкий храп. Похоже, что её вырубило капитально. Под равномерный храп и мне захотелось вздремнуть. Сев в кресло, я приставил винтовку к подоконнику таким образом, чтобы случайно не спихнуть её ногой, поднял воротник бушлата. И тут же уснул… Проснулся я неожиданно… от тишины. Аврора сопела уже лёжа на боку. Глянув на фосфоресцирующий циферблат часов, отметил про себя: ровно одиннадцать. Ничего себе! Проспал три с половиной часа. Зато я почувствовал себя здорово выспавшимся. На улице было относительно тихо. Вдали продолжали гореть нефтяные скважины. Зарево багрово отражалось на низко висящих над городом тучах; небо над Грозным в эту новогоднюю ночь было грозовым. Осторожно привстав с кресла, я стал делать взмахи и резкие повороты телом, чтобы согреться и размять мышцы. После нескольких взмахов я услышал шёпот:
–Жень, Новый год ещё не наступил? – глаза Авроры с интересом наблюдали за мной.
–Нет ещё! Ровно через час наступит. Мои старики, наверное, уже провожают старый год: салат оливье едят, концерты смотрят… По всей стране сейчас веселятся… Даже не верится!
–Так и у нас же есть шампанское. Надо будет Тоцкого с ребятами позвать ближе к полуночи, да и деду Мишу с бабой Зулей.
–Если всё спокойно будет, то позовём обязательно. Я выспался. А ты?
–Я тоже хорошо выспалась… Мне приснилась Божья Матерь. Она сказала, что мне надо терпеть и жить дальше полноценной жизнью… Сказала, что будет трудно перешагнуть через себя, но я – выдержу. Она это знает. Жень, я ей верю! Правильный сон.
–А мне ничего не снилось… Вообще ничего… Неправильный сон.
–Значит, твой мозг просто отдыхал. Это – хорошо! Полезно для организма.
Ой-ой-ой!.. Я почувствовал, что срочно захотел в туалет по-маленькому.
–Аврора, ты лежи здесь, а я в соседнюю квартиру наведаюсь… Посмотрю, что там видно из окна…
–Я тоже в туалет хочу! Ты меня посторожишь? – она встала с кровати.
Ни фига себе! Я покраснел до кончиков волос, и что-то буркнул. Женщина тронула меня за руку:
–Не стесняйся! Прошу, меня – не стесняйся! Я тебе как старшая сестра теперь. Жень, ты в соседней комнате постоишь, а мне спокойнее будет. Одной – жутко!..
Ничего не ответив, я кивнул лишь головой. Взяв винтовку, я направился к выходу из квартиры, а Аврора двинулась следом. На лестничной площадке мы увидели силуэт Башкира, выходящего из квартиры напротив.
–Ахтям, это – мы. В соседнюю квартиру сходим…
–Да я тоже туда захотел… Слушай, Женьк, я выспался, как сурок.
–И мы вздремнули. Давай, женщину пропустим вперёд.
–Да, да, конечно! Проходите, Аврора!.. Фонарик, вот, возьмите: «жучок» – надо на клавишу нажимать, и он будет жужжать и гореть.
–У нас был такой… Сволочи забрали…
–Тогда это – Ваш, наверное! Я забрал у убитого…
–Спасибо, Ахтям! – взяв из рук Ахтяма протянутый фонарик, Аврора вошла в квартиру. Мы остались стоять на лестничной площадке. Секунд через пять из двери показалась голова Авроры:
–Женя, ты меня посторожи. Мне страшно там одной.
Ахтям еле слышно хмыкнул. Толкнув его локтём, я вошёл в квартиру. Здесь расположение комнат было иным, не как в крайних квартирах. Аврора зашла в одну из дверей, за которой сразу же зажужжал «жучок» и между полом и дверью появилась тусклая полоска света. Стыдно! Стыдно вот так стоять за дверью! Пойду, погляжу, что там во дворе… За окном у нас всё было спокойно. Минут через пять я услышал скрип открывшейся двери туалета. В руках Аврора держала что-то большое и светлое.
–Отойди! Это – тазик… нашла там… Сейчас в окно вылью. Жень, ты и Ахтяму скажи, чтобы потом также сделал… В туалете на полу лежат целлофановые пакетики… Ну, если вдруг по-большому захочется… Их потом – тоже в окно… А то ведь задохнёмся здесь. Утром надо и трупы убрать на улицу, в квартирах они скоро начнут разлагаться… Некоторые уже третьи сутки тут лежат…
…Когда и я опорожнил тазик, мы вышли на лестничную площадку. Ахтям приложил палец к губам: «Тцц! Там, наверху – шум какой-то непонятный».
–Ахтям, в туалете – тазик… Ты потом вылей из тазика в окно. Для покакать есть на полу мешочки… Мешочек – тоже в окно выбрасывай, а то задохнёмся тут потом. А мы пока пойдём потихоньку наверх… Приходи потом туда.
–Может, я сначала – с вами?
–Иди в туалет. Уверен, что там – только наши.
Ахтям взял у меня фонарик и скрылся в квартире, а мы с Авророй осторожно стали подниматься на третий этаж. Шум раздавался из квартиры деды Миши. Тоцкий был уже рядом. Оказалось, что деда Миша захотел отметить Новый год, а баба Зуля стала отбирать у него бутылку дагестанского коньяка. Наш человек! Деда Миша горячился:
–Зуля, я… эта… на войне в зэмлянках Новые годы встречал. Отстань, женщина! Нэ позор дэду Мышу пэред солдатами! – Увидев нас, деда Миша вытянул в сторону Авроры руки:
–Дочка, скажи вот ей, что мине нужно выпить… как лэкарство.
–Баба Зуля, немного дедушке Мише полезно будет. Скоро Новый год! Товарищ Тоцкий, у меня есть бутылка шампанского. Мы можем к вам сюда прийти. Надо Юру позвать!
–Юра уже позавчера хорошо отметил наступающий Новый год!.. Досрочно провинился… – усмехнулся Тоцкий. – А шампанское вы уж у себя выпейте… Только, Андреев, смотри, чтобы не развезло вас!.. А я тут с дедой Мишей и бабой Зулей… Постов покидать не будем. Вам поспать-то хоть удалось?
–Да, товарищ Сергей! – бодро ответил я, обрадовавшись, что мы будем в «штаб-квартире» без офицера отмечать.
–Предполагаю, что ровно в полночь стрельба в городе начнётся… салютовать будут. Но нам лучше сидеть потише, чтобы нас не засекли.
–С наступающим, товарищ Тоцкий!.. Мы тогда пойдём к себе… Ахтям переживает, что здесь за шум.
–С праздником вас всех! Будьте все счастливы! Нам всем надо жить!
Выйдя на лестницу, мы в темноте разглядели поднимающегося Ахтяма, который не включал фонарик. Он вернул Авроре фонарик. Вкратце объяснив ему причину шума, я добавил:
–Ахтям, у нас есть бутылка шампанского! К двенадцати подходи в «штаб-квартиру».
–У меня часы сломались, Женька.
– Я позову тебя. Отпразднуем по-человечьи. Тоцкий будет наверху с дедой Мишей, а Лапину – нельзя… – Ахтям хмыкнул; видимо, он знал причину запрета.
Мы разошлись по квартирам. Аврора зажгла в ванной свечу и открыла настежь дверь, чтобы свет немного попадал в коридор. Я заметил, что её немного качало…
–Аврор, если хочешь, то приляг, поспи ещё. У нас 35 минут есть ещё…
–Я сюда из другой комнаты матрац принесу и одеяла. Ещё у меня была банка сгущёнки… там же, где канистра стояла. В больнице давали как гуманитарную помощь.
–О-о! С галетами пойдёт – деликатес будет… Мы и тушёнку разогреем.
Я помог Авроре перенести из другой комнаты матрац; она же перенесла два одеяла и подушку. В одном одеяле была прожжена дырка размером с апельсин: наверное, этим одеялом тушили огонь. Аврора вышла и через некоторое время вернулась с тремя фужерами, чудом уцелевшими в серванте в той комнате, где умер Ренат. Обмыв фужеры водой из канистры, Аврора спросила:
–Жень, как думаешь, не лучше будет нам окно завесить одеялом? Тогда можно будет свечу зажечь.
–Завесить можно… только плохо наблюдать будет.
–Так мы только – до встречи Нового года… А там – снимем.
–А давай! Только надо тёмное одеяло или покрывало найти.
–Есть у меня такое. Сейчас принесу.
Она на цыпочках убежала в другую комнату, откуда через некоторое время донеслись какие-то непонятные звуки. Осторожно подойдя к комнате, я заглянул и увидел, что она волочёт тело убитого боевика к окну.
–Ты, чё, Аврор?
–Смердит уже… Завтра будет сюда не войти. Надо его в окно выбросить… И вообще, здесь ему – не место.
Схватив за окостеневшие руки труп, я приподнял его и вытолкнул в окно. Тело гулко стукнулось внизу. Всё-таки хорошо, что на улице темно! Было неприятно заниматься таким делом, и вообще жутко притрагиваться к мертвецу. Почему-то казалось, что он сейчас обязательно схватит тебя за руки или откроет глаза… Не схватил… Аврора из-под кровати вытащила какую-то коробку, откуда достала бобину скотча. Мы вернулись в «нашу» комнату, где я прицепил одеяло на прищепки гардины, а края мы прихватили скотчем к обоям. Аврора зажгла свечу… По моим часам до Нового года осталось минут десять. И вдруг стрельба почти повсеместно в городе прекратилась. Наступила необычная тишина… Я разжёг таблетку сухого горючего, прилагающуюся к сухому пайку. Из пайка были извлечены галеты и банка тушёнки, которую я поставил разогревать на железную тарелку с горючим. После этого я крикнул Ахтяму, чтобы он заходил к нам. Он пришёл со своим вещевым мешком и выложил на импровизированный праздничный стол-табурет три сушки и шесть конфет. Ого! У нас будет царский ужин! Вообще-то, до армии я конфеты почти не ел, но тут им обрадовался… Батончики кофейные «Рот Фронт»… Вскрыв бутылку, я разлил шампанское по фужерам.
Глава 11
…Не уверен, что мои часы были точны, но мы втроём дзинкнули фужерами и тихо прокричали «Ура!». Минут через пять-семь на улице со всех сторон раздались автоматные и одиночные выстрелы, в небо полетели осветительные ракеты. Город встречал Новый год. Что принесёт 1995 год – никто из находящихся в это время в Грозном не знал; не знали этого ни жители города, ни федеральные войска, ни войска оппозиционных сил с наёмниками. Мы же себе пожелали всего самого наилучшего, и чтобы всё самое плохое осталось в прошлом году… Я разлил остатки шампанского. Ахтям взял свой фужер и часть закуски, и пошёл в «свою» квартиру, сказав, что будет там потихоньку цедить шампанское и караулить у окна, потому что на душе у него неспокойно. Сразу же после его слов в городе возобновилась стрельба из миномётов. Я уже знал, что это «работают» боевики. Ещё раз пожелав Ахтяму вовремя уволиться с военной службы и вернуться домой живым и здоровым, мы с Авророй опять дзинкнулись. Пригубив вина, она отставила фужер:
–Женя, я у тебя вот что хочу спросить: ты впервые видел женщину… без одежды? – Аврора с интересом смотрела на моё смущение, потом тронула меня за руку: – Ты меня не стесняйся!
–Да я не стесняюсь… А зачем тебе это знать?
–Мне это нужно… для меня… А зачем – и сама не знаю. Чувствую, что нужно знать.
–Ну, женщин-то обнажённых я видел (один раз, ещё в той далёкой и нереальной жизни, за кулисами заводского клуба я действительно случайно увидел переодевающихся танцовщиц, за что чуть не поплатился полетевшим в меня сапожком).
–Понятно! – почему-то улыбнулась Аврора. – Врать ты ещё не научился. Завидую тебе!.. У тебя есть девушка в Москве?
–В Москве – нет. В Моздоке есть, – я улыбнулся, вспомнив Аннушку, которую не видел с прошлого года, а точнее уже целый месяц. – Она, наверное, встречает Новый год в компании подруг… Наверняка, ещё кто-то приглашён… Поди, танцуют там. – Представив себе, что в эту минуту её кто-то обнимает, я непроизвольно сжал скулы… Его бы сейчас сюда!..
–Жень, предлагаю – за тебя и твою девушку выпить! Чтобы у вас всё получилось!.. Тебе долго ещё служить?
–Осенью домой, Аврор. Долго ещё – как медному котелку звенеть!.. Спасибо за тост! А я хочу за тебя выпить! Чтобы всё у тебя замечательно в дальнейшем сложилось!..
Мы пригубили, подумав каждый о своём… Молчание нарушила Аврора:
–Когда ты меня начал развязывать, думала – отомщу этим… и покончу с собой… Жить совершенно не хотелось. А потом поняла, что могу ещё пригодиться как врач. Жаль, что Ренату не удалось помочь! Но зато для деды Миши пригодилась. Всё равно надо жить! Детей хочу увидеть. Чтобы страшного с тобой не случилось, надо это пережить и жить дальше не только для себя, но и для других. Знаешь, в жизни чего только с людьми не бывает. Может быть, когда-нибудь нам с тобой удастся увидеться. Мы с тобой – крещённые войной… Да, это – самая настоящая война!
Я согласно кивнул головой: «Увидимся, конечно!».
–А ты чем до армии занимался?
–Я?.. Да так, ничем… Грузчиком работал на заводе шампанских вин. И музыкой занимался: в ансамбле на гитаре играл… Пел маленько.
–Музыка – это хорошо! У меня старший сын стал учиться на гитаре играть. А младший на борьбу ходил… У них – год разница: 15 и 14 лет… Как там у них сейчас со школой? Полтора месяца назад уехали, а вестей до сих пор нет… Но я надеюсь только на хорошее… Оба хотят врачами стать: старший Илья – стоматологом, а Александр – иммунологом. Отец их так назвал… У меня ещё дочка была младшая – умерла от лейкемии в два года… Не смогли спасти… Вот ребята и решили врачами стать.
Я присел в кресло, жестом показав, чтобы Аврора тоже присела на кровать. Она прилегла и подперла рукой голову:
–Жень, а твою девушку как зовут?
–Аннушка… Анна.
–Любишь, похоже! – она улыбнулась доброй улыбкой. – Меня муж тоже любил, ни разу голос не повысил. А я, дура, ругала его иногда, что мне помочь в чём-нибудь не может! Сто раз уже покаялась… Мне кажется, что вы будете хорошей парой. Детей тебе родит… Об этом ещё не разговаривали? – глаза её смеялись в свете пляшущего пламени свечи.
–Пока нет… – опять она заставила меня смутиться. Но мне приятен был разговор. – Вернусь с войнушки – обязательно поговорим.
–Ты ей, Жень, про меня только не рассказывай; ни к чему ей это знать. А после армии чем думаешь заняться?
–В армии служить. Мои документы уже направили в военное училище. Летом поеду поступать.
–Говорят, сейчас у военных задерживают с зарплатами… Да где её сейчас не задерживают?! Ведь должно же всё опять стать нормальным!.. Не может такой бедлам долго продолжаться в нашей стране.
–Должно нормализоваться! А ты, Аврора, раньше в Армении жила?
–Нет, я здесь, в Грозном, родилась. А до школы жила в Ставрополе. У меня отец был армянин, а мама – украинка.
–То-то я смотрю, что ты не очень похожа на армянку… Горбинка небольшая только на носу, но она тебе очень идёт! Красивая ты!
Аврора рассмеялась:
–Девчонкой я стеснялась этой горбинки, но мне говорили, что всё нормально. Знаешь, мне приятно, что я тебе понравилась! – она вновь рассмеялась тихим смехом. – Женщина остаётся женщиной… Каждой женщине хочется нравиться мужчинам. Вон, даже баба Зуля красит глаза.
–Моя бабушка тоже красит, – теперь уже я рассмеялся. – А дед у меня тоже фронтовик, а бабушка – труженик тыла… Она любит принарядиться, особенно к праздникам.
И тут я неожиданно отрыгнул – мне шампанское ударило в нос… Мы еле сдерживали свой смех, прикрывая рты.
–Вот, правду говорю!
Меня почему-то беспокоила тишина на улице. Тревожное чувство ожидания чего-то непонятного постоянно заставляло меня поглядывать в щель между одеялом и стеной. Я вновь оглядел улицу:
–В Багдаде всё спокойно!
Неожиданно у меня свело кисть левой руки – заломило так, что я чуть не вскрикнул от неожиданной боли. Шёпотом я сказал об этом Авроре. Она успокоила:
–Ты помассируй её и всё пройдёт. Это у тебя реакция на стресс и холод. Так у многих бывает. – Она привстала с кровати: – Хочешь, я помассирую?
–Да ладно! Чего там! – я активно начал мять кисть, особенно между большим и указательным пальцем, где боль была самая сильная. Ребро ладони тоже свело, но эта боль была гораздо слабее. – Хорошо, что не правую руку! Она у меня – рабочая, – я попытался пошутить, и боль стала отступать.
–У меня один раз прямо на операции сразу обе руки свело, представляешь?! Лежит больной разрезанный, я скальпель держу, а рук не чувствую… Но быстро отошло. Я закрыла глаза и мысленно погнала кровь к ладоням. Самовнушение – сильная штука!
–Да, я знаю! В армии начал заниматься аутотренингом. Случайно в «учебке» увидел один старый журнал со статьёй – заинтересовался. Могу теперь даже температуру тела у себя повысить или насморк вызвать… Правда, потом этот насморк вылечить самовнушением не получается.
Мы засмеялись.
–Смешной ты, Женя! И хороший! Добрый. У тебя, как – проходит рука?
–Да, ломота почти прошла… Теперь спать захотелось, – я зевнул.
–А ты ложись на кровать, а я в кресле посижу. Належалась уже…
–Ой, да ладно! Посижу тут. Не развалюсь на запчасти. Спасибо, Аврора!
Аврора дунула на свечку и в комнате стало темно. Я чуть отодвинул полог одеяла и ещё раз осмотрел улицу. У нас – ничего нового. Час ночи. На секундочку прикрыв глаза, я провалился в сон.
Глава 12
…Проснулся я в полпятого утра. Тишина на улице и в доме. В темноте я разглядел спящую на правом боку Аврору. Выглянув на улицу, я не увидел никаких изменений. Но что-то меня беспокоило. Стараясь не шуметь, я встал с кресла и пошёл посмотреть Ахтяма… Тот, укрывшись двумя одеялами, дрых на кровати. Окно у него тоже было занавешено, а на полу, в гранёном стакане догорала свеча.
–С Новым годом, Ахтям!
–Ой!.. Да, да!.. Ведь я же не сплю!.. С Новым годом! – вскочив после моих слов, стал лепетать заспанным голосом боец. – Всё тихо?
–Тихо, – усмехнулся я. – Только ты храпишь, как трактор. Одеяло аж колыхалось на окне… Ахтям, я думаю, что к нам скоро гости придут.
–Сколько времени?
–Полпятого…
–На их месте я бы уже пошёл…
Досказать ему помешал звон банок и громкий взрыв за окном. С улицы послышались испуганные вскрики.
– Ахтям, я – к себе! Туши свечку и открывай одеяло!..
С третьего этажа раздались одиночные выстрелы – наши среагировали!.. Бегом я вернулся в «штаб-квартиру». Аврора стояла, вжавшись в угол у окна и держа в руках стеклянную баночку с зажжённой свечкой.
–Иди в ванную или в кладовку, тут осколки могут достать, – шепнул я ей приказным тоном и грозно сверкнул глазами.
Дождавшись, когда она перешла в ванную, я сорвал с окна одеяло. От всполохов зарниц и пожаров небо было рубинового цвета, как в каком-то фантастическом триллере. Я разглядел тени людей. Сколько их? Человек 15-20, не меньше… Много! Я прицелился в движущуюся в сторону дома тёмную массу и нажал на спусковой крючок. Судя по взволнованным вскрикам наступавших, выстрел оказался точным. По окнам нашего дома началась беспорядочная автоматная стрельба, зазвенели уцелевшие стёкла… Это могло означать, что враг всё же не понял, откуда был выстрел. Я разобрал ответные выстрелы, раздававшиеся со стороны «Ахтямовой» квартиры, а также с третьего этажа. В стане врага началась паника. Наступление приостановилось.
Через минуту вновь сработала наша звуковая ловушка. Повторный мой выстрел тоже был точен. Я удачно вовремя спрятался, так как раздался сильный взрыв, за которым последовали стоны, крики на кавказском и матерки на русском языках. Одна из растяжек Тоцкого сработала! Это – хорошо! Это – замечательно! Теперь надо срочно поменять позицию. На ощупь я добежал до средней квартиры, дверь которой уже открывал Ахтям. Он тоже решил поменять свою позицию.
–Блин, Женька! Они почти напротив меня были. Троих я точно укокошил. – Он поднял свой автомат, показывая, что стрелял из него.
–Ахтямчик, ты – в левую комнату, а я – на кухню. Потом возвращаемся на свои места, и не строчи так, а то патронов не хватит.
–Понял, Женька! Вот гады! Много же их тама!..
–Не ссы в трусы! Для этого сапоги есть!
–Ага! И шапка! – Он так широко улыбнулся, что я хорошо разглядел его зубы и позолоченную коронку справа. Раз шутит, значит, всё нормально!
Из этого окна гораздо лучше видно сгустившихся метрах в пятнадцати от нашего дома силуэты нападавших. Я сделал два выстрела с промежутком секунд в 5-7. Обязан был попасть, особенно первым выстрелом. Переждав ответную очередь, пришедшуюся на моё окно, я не стал торопиться. Там теперь наверняка подумали, что я буду менять позицию… А вот и Ахтям заработал… И Лапин… Крики в стане противника усилились. Ещё много, очень много голосов. Господи, сколько же их там?! Я вновь выстрелил в ближайшие к дому тени и успел заметить, что несколько человек добежали таки до дома и притаились вдоль стены. Внизу громыхнула граната – это «эфка» (Ф-1), что означало: наши сбросили. Душа радовалась предсмертным крикам врагов, яростно жаждущих нашей смертушки.
Опаньки!.. Кажется, кто-то всё же проник на первый этаж… Наверное, не везде Тоцкий поставил ловушки… Да нет! Новый взрыв и новый вскрик… Аж пол задрожал у меня под ногами. Интересно, сколько их в дом успело проникнуть? Надо срочно мчаться на лестницу – перехватить страждущих подняться повыше… Ага! Ахтям уже выбежал с автоматом и притаился на площадке. Я побежал в «свою» квартиру, услышав, как наверху громко молится баба Зуля… Аврора испуганно высунулась из ванной, держа свечу в руке.
–Туши! – заорал я. Свеча тут же потухла. Добежав до окна, я разглядел в кустах 5-6 человек. Наведя ствол, я вдруг увидел отделившуюся одну тень, метнувшуюся к дому… Не добежал. Мой выстрел слился с автоматной очередью сверху. Из кустов по нашим окнам открыли шквальный огонь. Пули стали врезаться в стену и висящий ковёр, из которого вылетали куски ткани. Уходим!.. Надолго меня хватит носиться так по этажу?.. На площадке я чуть не сбил Ахтяма, сидевшего прямо на полу и вытянувшего ноги. Он держал на прицеле лестничные пролёты и входную подъездную дверь. Я забежал в «его» квартиру… Действительно, отсюда видно улицу как на ладони. Два моих выстрела последовали один за другим.
…Сразу же после второго выстрела я краем глаза заметил яркую вспышку, отделившуюся от копошащихся в кустах теней. Гранатомёт. Чувство самосохранения бросило меня на пол вдоль батареи под окном. В комнате раздался мощный взрыв… И меня не стало… Страшный удар в челюсть… Мне обожгло левую щёку и во рту я почувствовал вкус крови. Я сплюнул… Что-то стукнулось об пол… Зуб, что ли? Почему-то я был спокоен. Взвесь дыма и оседающей штукатурки заполнила лёгкие, нос и запорошила глаза. Я опёрся на руки, чтобы приподняться и покинуть эту неудачную для меня комнату, но тут же рухнул, ударившись прямо лицом об пол. На улице прогремел взрыв. В короткой вспышке пламени я увидел напротив себя… окровавленную кисть руки. Пальцы сложились в фигу: «Вот тебе!» Мизинец стал разгибаться… И наступила темнота. Мне стало ясно, чья это рука. Ага, раз мне что-то ясно, то сознание я пока ещё не потерял!.. Я громко заорал:
–Ахтям, зови Аврору! Меня ранило.