В семь утра в нашу палату бесцеремонно, без всякого приглашения, с шумом врывается Надежда Викторовна, медсестра. Сорокалетняя, крикливая женщина подходит к каждой кроватке. Она может сдернуть одеяло, может схватить за плечо заспавшегося ребёнка, а если это не помогает, то просто-напросто начнёт трясти кровать. И тут у тебя два варианта: либо ты, наконец, проснёшься, либо ты упадёшь на холодный кафельный пол и всё равно проснёшься. Но, хочется сразу сказать, на моих глазах всё всегда ограничивалось первым вариантом…
Не успел ты ещё толком разлепить глаза, понять, что вокруг происходит, как она тут же суёт тебе градусник подмышку. Всё! Можно опять лечь. Пока она со всеми разберётся в нашей палате, пока она сходит в палату к девочкам, пройдёт минут десять, а, может, чуть больше. Вдруг её задержит врач или вторая медсестра. Всякое же бывает: надо за что-нибудь отчитаться, где-нибудь поставить свою подпись. Много, слишком много дел у взрослых, не понять их подчас детскому уму.
За эти десять минут, что она ходила по другим детям, я успел снова заснуть, крепко и глубоко. Даже казалось, что не было ещё никакой Надежды Викторовны с градусниками, что это всё мне приснилось. Но нет…
- Давай сюда градусник, - трясёт она меня за плечо.
- Какой градусник? – с полным непониманием происходящего вокруг, спрашиваю я.
- Обычный! Для измерения температуры!
- Нет у меня никакого градусника!
И, правда, подмышкой градусника нет. Надежда Викторовна спешит. Ей хочется поскорее сделать запись в свой журнал.
- Ищи давай! Через минуту приду!
Приходится вставать с кровати и аккуратно перетряхивать одеяло и подушку. Не дай Бог этот проклятый градусник неожиданно вылетит из кровати и грохнется на пол. Разобьётся…. Нет, спешка в поисках не нужна.
Да, и поиски эти продлились недолго. Стоило отвернуть одеяло, как он тут же нашёлся, у стеночки лежал.
- Тридцать шесть и восемь! – кричу я ей.
- Хорошо! Иди умываться!
Другие дети, которым уже измерили температуру, всё ещё копаются: застилают кровати, одеваются. А я всегда люблю всё делать первым. Тем более нам повезло, в отличие от девочек: кран, раковина, зеркало находятся в нашей палате, не нужно идти по коридору двадцать метров до туалета, выстаивать там в очереди, чтобы умыться, почистить зубы. Здесь даже удобней, чем дома! Проснулся, два шага сделал, привёл себя в порядок и снова лёг в кроватку!
Так как я первый, то мог позволить себе семиминутное умывание и причёсывание. Ребята, которые стоят за мной беззвучно злятся, но ничего сделать не могут. Во-первых, я почти старше всех в палате. А, во-вторых, я чересчур наглый и самоуверенный мальчик, ухом бы не повёл, если бы мне кто-нибудь стал высказывать своё недовольство.
- Следующий – кричит заведующий! – говорю я, перекрывая воду в кране.
- Ну, наконец-то! – бросает мне вслед шестилетний Максим.
Я не спеша застилаю постель, не спеша одеваюсь. Выхожу в коридор. Скоро завтрак. Как ни странно, в это утро я здесь не первый. Если не брать в расчёт людей в белых халатах, то уже на креслицах, которые я очень люблю, расселись девочки: Саша, Света, Настя, Лена. Странно… обычно они выходят из своей палаты самыми последними: надо же привести себя в порядок! Если для меня, да, и для моих соседей по палате семь минут на умывание это роскошь, то для наших девочек это норма жизни!
В принципе, с девчонками я в основном и общаюсь: с малышами мне неинтересно, мои ровесники, Дима и Серёжа, ребята нелюдимые и молчаливые, на контакт толком не идут. А девчонки это другое дело! Саше, Насте и Лене тринадцать лет. Свете – двенадцать. Мне недавно исполнилось четырнадцать. Конечно, девчонки держат себя высокомерно, иногда обижаются ни с того, ни с сего, но, в принципе, с ними можно весело проводить время!
- Доброе утро! Чего это вы так рано на моё креслице сели?
- Привет! Захотели и сели! – бросила в ответ Настя. Она в их компании считается негласным лидером. И если ей вдруг захочется обидеться на меня или ещё на кого-нибудь из мелких, то её «подружки» поступят точно так же. Видимо, ей сегодня плохо спалось. С самого утра она никогда на меня не кидалась….
Мимо нас по коридору пробежала Наталья Игоревна. Бежала в одиночную палату. Там живёт Шамиль со своей двенадцатилетней сестрой. Шамилю было уже три года, но ни ходить, ни говорить, ни что-либо делать самостоятельно он не мог. В больнице он живёт уже два года. Врачи не делали никаких предположений. Случались дни, когда он узнавал свою сестру, нянечек, медсестёр, врачей. В такие дни он улыбался, старался делать упражнения, даже ложечку мог самостоятельно держать, но…. Но такие дни случались крайне редко: два или три раза в месяц, а потом…. Родители к нему ни разу за два года не приехали. Если бы не их дальние и добрые родственники и не сестра, то Шамиль уже давным-давно оказался в детском доме.
Его сестре было двенадцать лет, но девчонки с ней не общались. Надо сказать, что она и сама не шла на сближение. Целый день, с семи утра до девяти вечера, а то и до более позднего времени (брат не всегда рано засыпал) она сидела с Шамилем. Совершенно здоровая, она попала в больницу, когда ей было десять лет. Школу она бросила после четвёртого класса. Так решили родители. Учителя в больницу приходили редко, да, и всего на два часа. Никто её образованием толком не занимался. Да, и сама она уже не хотела возвращаться за школьную парту. Отвыкла от ручек, карандашей, тетрадок, книжек…
В один из первых своих дней в этой больнице, мне невольно удалось подслушать её разговор с Натальей Игоревной.
- Зачем ты брата бьёшь?
- А почему он меня не слушается?
- Он ведь не понимает. Он ведь не виноват…
- А что я могу с ним сделать? Я устала от него! Он мне надоел!
- Он ведь твой брат…
- И что?
Медсестра сделала паузу, понимая, что девочка закипела. Решила сменить тему.
- О чём ты мечтаешь?
- Не знаю. Ни о чём.
- Так ведь не бывает. Все чего-то хотят.
- А я ничего не хочу! Меня в четырнадцать лет замуж выдадут – пусть муж и думает…
На этом их разговор и кончился…
Мимо меня и девочек прошли Лиза и её бабушка. Они тоже, как и Шамиль с сестрой, жили в отдельной палате. Лизе было всего восемь. С ней тоже никто не общался. Дети её боялись, у неё случались припадки. Маленькое тельце девочки билось в конвульсиях, маленькие её ножки и ручки выворачивала неведомая, дикая и страшная сила, таившаяся в ней. Её припадки длились всегда долго: пятнадцать, двадцать, двадцать пять минут. Обильная рвота означала, что припадок, наконец, закончился. Бабушка, врачи, дети, ставшие случайными свидетелями припадка, всегда ждали рвоты. После неё девочка была очень слаба, самостоятельно идти она уже не могла. Обычно бабушка всё время возила Лизу по нашему отделению на коляске. И ещё девочке давали таблетки. Слишком много таблеток…
Пришло время завтрака. Ребятишки из моей палаты выстроились вдоль стеночки, терпеливо ожидая, когда Наталья Игоревна поведёт нас всех в столовую.
- Ладно, позже поговорим, - бросил я девчонкам. Я уже доподлинно знал, что часа через два или три от их обиды не останется и следа.
- Дети, пора завтракать! Все вышли? – окликнула нас Надежда Викторовна.
- Все! – хором ответили ребята.
- А где тётя Наташа? – пропищал Максим.
- Она у Шамиля. Скоро придёт.
- Ну, вот…
Надежду Викторовну, в отличии от Натальи Игоревны, дети не любили…
Она нас построила по парам, и мы, понурив головы, двинулись в столовую. Надо сказать, что еда была практически единственной радостью в этом невесёлом заведении с облупившимися темно-зелёными стенами. Наверное, это понимал и медицинский персонал. И именно поэтому родителям было разрешено приносить своим детям всякого рода «вкусняшки». Конечно, в разумных пределах. Нельзя было за раз, без уважительной причины, дать ребёнку слишком много еды. Нельзя было приносить скоропортящуюся еду. Холодильников не было, все наши посылки из дома хранились в обыкновенных шкафчиках. Но и к шкафчикам этим не всегда было можно попасть. Комнатка, где они стояли, отпиралась только во время обеда и ужина. В остальное время о шоколадках, конфетках, леденцах, а иногда и чипсах можно было только мечтать.
Но мы не терялись. Собираясь на ужин, мы всегда одевали толстовки, и не потому, что нам было холодно. В рукава, да, куда угодно, можно было запихнуть сладости. Наталья Игоревна всегда делала вид, будто она не замечает, как мы прячем запрещенную в палатах еду. Самое главное было пройти пост дежурной медсестры на входе в наше отделение. Медсестра не жалела никого. И если вдруг что-нибудь выпадет у тебя из-под толстовки или по твоему взгляду она поймёт, что ты что-то запрещённое в палату проносишь, то всё, дня на три придётся о шкафчике и о вкусностях забыть. Обыскивать тебя она будет постоянно…. Жизнь учила нас не бояться, вести себя естественно даже в самых стрессовых ситуациях, мы поняли, что лучше взять не так много, но всё донести до своей тумбочки (благо в них никто и никогда не заглядывал). Опыт – сын ошибок трудных…
После завтрака и после обеда нас всегда вели на прогулку. Казалось бы, именно прогулка, а не еда должна быть самым счастливым событием для детей, но…. За высоким забором была площадка, метров тридцать в длину и метров двадцать в ширину. Была длинная лавочка, над ней был козырёк. Кроме того, было ещё четыре тополя. Больше не было ничего. И вот в такое место приводили двадцать детей. Бегать, прыгать, скакать нельзя. Дети просто садились на лавочку и целый час дышали, не совсем уж и свежим воздухом, ибо прямо за забором любили курить врачи, много и долго…
На третий день пребывания в больнице мне дали старый и потрёпанный мячик. Полусдутый.
- А насос есть?
- Есть.
- А можно мячик накачать? А то ведь таким и играть нормально нельзя.
- Нет. Накачать нельзя. Вдруг мяч кому-нибудь в голову попадёт…
Я спорить не стал, так как успел уяснить, что лучше довольствоваться малым. Если и дальше спорить с врачом из-за насоса, то он просто-напросто отнимет мяч. И опять мне придётся бесцельно, целый час шагать вокруг тополей, вдоль забора….
Наверное, я смог выбить этот мячик лишь потому, что положили меня сюда всего на две недели. По сути, всего на восемь дней. Пятницу, субботу и воскресенье я проводил дома. Я был случайным, мимолётным пациентом. Мне нужно было сделать две или три процедуры. Меня не нужно было пичкать таблетками три раза в день, как многих других детей. За мной не нужно было скрытно присматривать, как за Настей. Вскрывать вены, как она, я не собирался. Я был самым обыкновенным мальчиком. И ещё я не попадался, поэтому был на хорошем счету.
Как же всё-таки меняется отношение к вещам! Как же заботливо и трепетно я сжимал в руках этот почти бесформенный и страшный мяч! Ещё недавно я бы прошёл мимо него. А вот теперь это самая главная моя отдушина и богатство!
Девятнадцать человек привычно сидели на лавочке и наблюдали за тем, как какой-то четырнадцатилетний верзила лупит мячом по забору. Сетка-рабица была новой, натянута она была хорошо, поэтому мяч от неё неплохо отлетал. Будь он накаченным, мне бы даже не пришлось сходить со своего места, просто бы бил и бил. И так целый час! Однообразно? Скучно? Вы просто не были в моей шкуре, ни дня не прожили в этой больнице! Это было намного лучше сладостей из дома!
После прогулки был обед. Потом тихий час. Потом снова прогулка. Я снова мочил мячом по забору. Теперь ребята начали перешёптываться, а двое даже рискнули подойти и по одному разу ударить.
Потом опять ужин. Полдник. Свободное время. Рустаму из дома принесли кассету. Смотрим фильм. Но не успеваем досмотреть. Девять часов вечера. Отбой. Заставляют пить таблетки. Но сегодня всё намного строже. Обычно мне удавалось подержать таблетки под языком, а потом уже в палате благополучно выплюнуть. Сказать по правде, я не сразу понял, что нам дают снотворное. Первые два дня я безропотно пил таблетки. И удивлялся, каким образом мне удаётся засыпать на середине разговора и в половине десятого вечера. На третий день попробовал не глотать таблетки. Заснул в двенадцать. По своей воле. Тогда и решил, что могу прожить и без таблеток.
Но вот сегодня не получилось. Врач даёт таблетки и стаканчик с водой. По очереди. Ещё вчера таблеточки и стаканчики лежали на столе. Подходи, пей и глотай. Или не глотай, как в моём случае. А сегодня очередь. И после того, как получил свою дозу нельзя отпроситься в туалет, чтобы там благополучно всю эту муть выплюнуть и спустить в унитаз.
- Бери таблетки и воду!
Беру.
- Глотай!
Ага, сейчас…
- Открой рот! Подними язык!
Тут мой обман и вскрылся…
- Немедленно глотай таблетки!
Пришлось проглотить.
- Открой рот!
-Да, нет уже там ничего! Проглотил!
- Открой рот!
Открыл. Врач убедился в том, что я действительно всё проглотил.
- Иди в палату!
- Спокойной ночи!
За неделю уже успел отвыкнуть (хотя особо и не привыкал) от таблеток. И если в первые два дня требовалось полчаса, чтобы усыпить мой организм, то теперь таблетки стали действовать сразу. Мысли путаются в голове. Почему-то меня так увлекла трещинка в стене. И почему-то мне так холодно. Никогда это одеяло меня не согревало. Да, и кровать какая-та жёсткая. Только подушка, только подушка мягкая. И свежая. Даже у меня дома такой нет. А какая она белая! И как магнит, всё притягивает и притягивает мою голову. Кажется, что если я и дальше буду сопротивляться, то моя шея переломится напополам. Так отяжелела моя голова…
Пора спать. Пора спать. А завтра снова всё повторится…