Я опаздывала на прогон спектакля. Шла по длинному затемненному коридору, слыша сквозь открытые двери звонкие голоса актеров, и энергичные замечания режиссера, с энтузиазмом проводившего генеральную репетицию.
Все было впервые, если не учитывать, что я приехала в этот город спустя годы, казавшиеся мне теперь не просто переменой места и времени, но и внутреннего состояния. Ибо понимание сути приходит не в суете и шуме, но требует размышления, сосредоточенности, тишины.
Жизнь не сгущала уже краски, оставляя пространство для додумывания, и, даже радости.
В этом новом, прогрессивном молодежном театре готовили к постановке пьесу по моим рассказам, и я с нетерпением ожидала премьеру.
Навстречу двигалась согнутая фигура невысокого роста, и, когда мы поравнялись, я с изумлением узнала в этом постаревшем, но все еще симпатичном человеке, моего бывшего знакомого Н.
Он поздоровался каким-то сдавленным, и тихим голосом.
Я же ответила с нескрываемой радостью. Мы не виделись с момента отъезда, прошло уже немало лет.
- Как твои дела?
Его измученное лицо содрогнулось, и, словно током передернуло плечи.
Наконец он собрался с силами, и проговорил, старательно подбирая слова: «Слава Богу, что я могу хоть кому-то рассказать!»
- Что случилось?
Я коснулась его плеча, и провела ладонью по щеке, отчего он уже едва сдерживал слезы.- Ты можешь все мне рассказать. Мы ведь всегда понимали друг друга, были друзьями... Все останется со мной, обещаю... я ведь скоро уеду обратно.
Н. сжал губы, и опустил голову. Я чувствовала, что желание рассказать разрывает его изнутри, но он не может подобрать слова.
- Ну давай, скажи когда это случилось.
- Сегодня, - с трудом произнес он, - сегодня, но только год тому назад.
- А где?
- В моей бывшей квартире. Ты ведь помнишь, что я был женат, и мы жили «на Проспекте»?
Конечно я помнила. Его жена, некогда известная крупная спортсменка, казалось занимала собой всю их небольшую трехкомнатную квартирку, оставляя ему, и маленькой дочке чудом не заставленные мебелью углы. Мне в этом доме с ее появлением места уже не было. Казалось странным, что он, преуспевающий врач, душа любой компании, вдруг так женился. И поэтому, я совсем не удивилась, когда несколько лет назад узнала о его разводе.
- Ты же уехал в Америку? Разве нет?
- Да, уехал, но ребенка мне не отдали, с таким трудом добился разрешение на посещение дочери, и вот...
- Ты встретился с ней?
- Она выросла. Совсем чужая стала. И то, что случилось...
Тут он опять захлебнулся невидимыми слезами, и мне пришлось ждать, пока пройдет этот приступ. Я поглаживала его по руке. - И что же?
Н., смущаясь, завернул внутрь ободранный край манжета рукава джинсовой куртки. Его ухоженные, мягкие руки, избавляющие людей от боли, покрыты были синяками и ссадинами.
- Она расплакалась, дочка. Плакала, и говорила, что у нее из кошелька пропали деньги. Мать вызвала милицию. А я как раз разменял большую сумму, когда приехал...
- Ну да, - механически подхватила я, - никогда не знаешь, сколько нужно разменять. Ведь тут такие цифры немыслимые, со счету собьешься...
- Я купил ей подарок, - продолжал он, и у меня остались чеки, и на обмен, и на сумму подарка...Никто и слушать не хотел. Меня обвинили в краже...
- Ты думаешь это не просто так? Твоя бывшая? Неужели так отомстила тебе?
Он напряженно молчал.
- Ты что же, сидел? - испугалась я собственной догадке.
- Да. Это не важно. Я недавно освободился, и хочу поскорее уехать. Но она написала жалобу, и сегодня опять суд...
- Тебя там били?
- Били. Немного. Но это не важно... Мне нужно сегодня опять присутствовать в суде. Я не знаю, что будет.
- Пойдем …
Покрашенное белой краской небольшое здание суда, словно игрушечный теремок, охранялось с двух сторон постовыми милиционерами. Высокие цементные ступени поднимали посетителей к тяжелой металлической двери с выпуклым глазком для обзора. Я решительно вошла внутрь. Неестественная в эту пору безлюдность общественного помещения казалась странной. На стене у двери расписание приема судьи, рассматривавшего дело Н.
Молоденький, одетый в строгий костюм, и белую рубашку секретарь проводил меня до дверей, и сам вошел следом. Он неслышно расположился у окна, открыл свои бумаги, и приготовился записывать.
Вытянутую в виде пенала комнату разделял во всю ширину огромный дубовый стол, отделявший меня от худощавого, непонятного возраста, с бесцветными глазами и блеклыми тонкими волосами, какого-то безликого человека в сером пиджаке.
Я подошла к столу, и без вступления обратилась к нему:
- Как вы оценили доказательства? Там ведь были вещественные доказательства: квитанции?
Он молчал.
- Я адвокат, - продолжала я, канадский адвокат, живу в Канаде, и хочу поговорить с вами как профессионал. У вас ведь сейчас часы приема?
Молчание становилось пугающим, наполняло комнату душным напряжением. Я недоумевала: почему?!
- Доказательства, - опять вернулась я к теме разговора, они сохранены? Вы дали оценку этим доказательствам?
Его упорное молчание внезапно разразилось, как выстрелом, с треском упавшей на стол подставки — тяжелого стакана для карандашей и ручек.
На меня нацелились длинные стержни остро отточенных, по всему видно не тронутых работой карандашей.
- Я адвокат, опять повторила я. Хочу поговорить с вами о деле...Почему вы не отвечаете? У меня есть диктофон, я сейчас его включу, и запишу ваше молчание, а потом напишу жалобу.
Карандашница двинулась с места, и медленно, со скрежетом, разрывающем гулкую тишину, поползла мне в лицо. Копья заточенных до состояния иглы карандашей торчали в растопырку, образуя неровное скопление, надвигающееся в полной, становившейся опасной тишине.
Почему он молчит? Что-то не так, - мелькнуло в сознании, - и в это самое время карандашница остановилась, почти достигнув моей груди. Судья медленно оторвался от стула, приподнялся, и, перегнувшись через стол, со злостью ухватил боковую складку моей блузки. Тут же возник аккуратненький секретарь, и точно так же вцепился в край блузки с другой стороны.
Они стали тянуть тонкую шелковую ткань с такой силой, что я услышала треск нитей моей новенькой, купленной специально для премьеры, очень дорогой блузки.
Я оглянулась. Кроме них и меня в комнате никого больше не было.
Воображение без труда нарисовало, как ужасно буду я выглядеть в рваной одежде. Стало жалко блузку. Какая глупость! Но это всего лишь в самый первый момент. Горький опыт прожитых в этой стране лет, и закрытый мир таких судебных комнат наконец вернули меня к действительности. Я ведь здесь совсем одна. Самое лучшее, что меня ожидает, если просто выйду отсюда, хоть и в рваной одежде. Но ведь могут обвинить в нападении на судью. И тогда … Я никому ничего не докажу. Так же как и Н.
- Отпустите меня! - взмолилась я дрогнувшим голосом, в этот самый момент более всего желая вырваться отсюда, освободиться от надвигающегося... Я немедленно отсюда уйду, и забудем об этом. Отпустите...
Судья, наученный распознавать страх, одним взглядом дал понять секретарю что делать. Они оба разом отпустили ткань, и я почувствовала высвобождение, поняла, что могу, наконец, уйти, убежать, скорее, пока ничего другое не произошло мне в спину. И, прошмыгнув мимо двух постовых, с радостью заметила, что тяжелая металлическая дверь не закрыта плотно, небольшая щель оказалась желанным пространством свободы. Я выбежала на крыльцо, невольно обхватив руками голову.
Прохожие смотрели с недоумением: Что случилось?
Я молчала. Вдруг поняла, что им, очевидно, странно видеть мой испуг, как крепко сжимаю я свою голову. С чего бы это? Ведь все так тихо. Светлый день. Центр города. Столица европейского (почти) государства.
И сквозь охвативший меня ужас, где-то глубоко внутри уже пробивался росток назначенного: я знаю, зачем все это, в чем суть полученного опыта, моих переживаний, этого ощущения страха.
Как хорошо, что я могу рассказать!
От этого, разрывающего ощущения освобождения, и отторжения чего-то гнетущего, я внезапно проснулась.
В приоткрытое окно врывались крики чаек, оберегающих таким образом своих не умеющих пока летать птенцов, кружа над ними, отпугивая всех гортанным гоготом.
Летнее утро осветило комнату первыми лучами солнца.
На часах почти четыре. Спать уже не хотелось.
Я встала, заварила себе крепкий кофе, закуталась в мягкий халат, и села к компьютеру, открыв настежь балконную дверь.
Птицы предусмотрительно утихли.
Впрочем, возможно они уже перестали существовать в моем сознании...