На это Мэртон просто кивнул и с чувством выполненного долга уставился на меня немигающим взглядом своих белесых навыкате глаз.
Сейчас слишком позднее время для судьбоносных решений, -сказал я, - и боюсь, что при нынешних условиях моего существования я не готов оказать вам гостеприимство, предоставив ночлег, но если вы вернётесь сюда при свете дня, я вам сообщу, что надумал.
- При свете утра, - поправил меня Мэртон. - Потому что если вы согласитесь, мы отправимся в Эдинбург уже сегодня в восьмом часу пополуночи.
- Ого, как скоро!
- Мистер Холмс дал мне понять, что чем скорее, тем лучше.
- Ну, хорошо. В таком случае, мы можем встретиться в шесть часов здесь, у меня. Приходите с вещами - отсюда до вокзала рукой подать, а что касается билетов, даже не сомневаюсь, что гений мистера Холмса найдёт способ обеспечить нам беспрепятственную поездку. Засим не смею вас больше задерживать - и я поклонился на грани между «преувеличенно вежливо» и «шутовски».
Говоря по правде, мне хотелось избавиться от Мэртона лишь для того, чтобы выгадать время для бегства - управлять собой мистеру Холмсу через посредство мистера Мэртона я позволять не собирался. Были ли то остатки предосудительной гордости или банальное упрямство, но ощутить себя марионеткой в чужих руках я был бы согласен лишь в одном случае: будь это руки моего старого друга Холмса. И никогда ещё тоска по нему не была так сильна в моей душе, как в этот вечер, полный странных происшествий и встреч. Я представил себе, как я мог бы сейчас, сидя в нашей квартире на Бейкер-стрит перед камином, рассказывать ему о происшествии на кладбище. Он бы слушал меня, расслабленно полулёжа в любимом кресле, прикрыв глаза и лишь изредка поднимая веки и вперяя в моё лицо острый пронзительный взгляд, стоило мне допустить какую-нибудь неточность или неправильность. Я словно услышал его глуховатый высокий голос с непередаваемой - и ироничной и, вместе с тем, тёплой, дружеской интонацией произносящий: «Мой дорогой Уотсон…». Горло перехватило от этих воспоминаний. И никогда ещё я не жаждал виски или джина сильнее, чем в ту минуту. Но Вобла всё ещё занозой торчал напротив меня, и следовало поскорее выставить его вон.
- Мэртон, вы слышали, что я сказал? Гостеприимство давно уже не входит в список моих благодетелей. И верните мою бутылку - вы себе другую купите, а у меня больше денег нет.
Расчёт оправдался - последнее замечание его подстегнуло.
- Да не нужна мне ваша бутылка! - он демонстративно поставил виски на стол и поднялся. - Значит, в шесть я буду здесь. Надеюсь, у вас хватит ума принять правильное решение. И я сейчас не только о поездке говорю.
«Господи, да проваливай же ты!» - мысленно взмолился я. Полученная от человека из фургона записка жгла мне карман - я хотел поскорее взглянуть на неё при свете лампы и по понятным причинам не собирался делать этого при Мэртоне.
Но как ни велико было моё любопытство, когда он, наконец, убрался, я всё же сперва отхлебнул из бутылки ещё немного, прежде чем достать и поднести к свету скомканный манжет. Каракули, выведенные кровью на ткани, с трудом можно было разобрать, но едва мне удалось, я почувствовал, как целый выводок мурашек хлынул из-под моего воротника по спине. «Передайте сыщику Холмсу, - было выведено на манжете невообразимо корявым неверным почерком, - что я ещё жив. А. О. Крамоль».
Несколько мгновений я молчал, слушая только грохот крови в ушах. «Передайте сыщику Холмсу». Едва ли мне удастся это сделать, не прибегая к помощи какого-нибудь шарлатана-медиума, но если бы способ существовал, в какое возбуждение привело бы это известие Холмса! Я вспомнил тот наш вечер, когда оказалось, что последний вероятный свидетель исчезновения Крамоля - его ассистент и секретарь - не может ровно ничего показать по делу, и это оборвало последнюю нить. Отчёт о показаниях секретаря был опубликован в «Таймс» в виде расшифровки стенографической записи допроса.
«После ужина вместе с профессором я почувствовал сильную дурноту и головокружение, - пояснил по делу секретарь. - Я спросил позволения профессора оставить его и прилечь, после чего отправился в свою комнату. Ни о чём дурном в тот миг я не подумал - думал, что отравился или простыл - у меня не слишком крепкое здоровье. Когда я лёг, я, видимо, очень крепко заснул, потому что ровно ничего не видел и не слышал до тех пор, пока меня не разбудили соседи профессора, которых позвала отлучавшаяся служанка, когда, вернувшись, нашла дверь запертой изнутри, и на все её крики и стук никто не вышел. Я ничего не слышал , ничего не знаю».
Далее следовала запись допроса той самой служанки. Она, действительно, отпросилась на вечер, потому что это было оговорено в её контракте - свободные вечера и выходной день раз в неделю. Была в мьюзик-холле с приятелем. Вернулась около десяти и не смогла войти в дом, потому что дверь была заперта изнутри. Когда созванные соседи взломали дверь, квартира была пуста, профессор исчез вместе со своими трудами и записями, а в спальне обнаружился секретарь - раздетый, в постели, в состоянии комы средней тяжести. Приведённый в сознание с помощью полицейского врача, ничего пояснить по делу не мог, в контакт вступал формально и соображал плохо. Кожные покровы полицейский врач описывает, как бледные, зрачки суженные, имела место гиперсаливация, а в невымытой чайной чашке найдены следы концентрированного сильнодействующего наркотика - парню ещё повезло, что он не умер от такой дозы.
Получалось, что кто-то, удалив секретаря, добром или волей увёл профессора с собой или же он ушёл сам, однако, все вещи, кроме бывших на нём, оставались на местах и, кроме учёных трудов, ничего не пропало. Оставалось загадкой: каким образом входная дверь оказалась при этом запертой изнутри. Заподозрить секретаря было сложно - он чуть не умер, и заключение было сделано одним из лучших специалистов-токсикологов.
И вот теперь, когда этот самый секретарь появляется в окружении мадам Шероле под именем граф Сатарина, Майкрофт Холмс настаивает на моём отъезде из Лондона. Притом он упоминает о «Потерянном полке». А мой знакомый по полку обнаруживается на кладбище, как жертва несчастного случая, лишённый зрения, и почти тотчас и там же я получаю странную записку от странного человека, охраняемого двумя типами. И эти типы упоминают этого самого сослуживца, причём голос одного из них кажется мне знакомым. А я получаю странную записку, и меня преследует один из стражей - явно не для того, чтобы угостить стаканчиком виски. Ну и дела! Особенно, если вспомнить обстоятельства моего последнего ранения в Афганистане. Нет, тут, пожалуй, стаканчиком виски не обойтись. Ах, Холмс-Холмс, как же много вы пропускаете, умерев так невовремя, и как же сильно мне не хватает вас!
Я сидел, поматывая головой и пил из горлышка, пока комната не начала качаться и приплясывать у меня перед глазами.
А может быть, стоит послушаться в кои-то веки мистера Холмса-старшего и, действительно, убраться от греха подальше? С другой стороны, а что я потеряю, если меня и в самом деле, чем чёрт ни шутит, убьют? Да я последние годы сам себя убиваю с упорством, достойным лучшего применения, причём без всякой практической пользы. А так хоть потешусь напоследок. Но Мэртона втягивать в это нельзя. Нужно сейчас, не дожидаясь его, сложить вещички и перебраться куда-нибудь подальше от всевидящего ока мистера Майкрофта Холмса. Проблема в том, что путешествовать совершенно без денег даже в пределах города сложновато. Например, завтра я захочу опохмелиться - и что мне делать без гроша в кармане?
Я обшарил все места, где гипотетически могли оставаться когда-то давно позабытые купюры, но тщетно. Время между тем шло, количество виски в бутылке уменьшалось, и чем дальше заходили эти два процесса, тем менее отчётливы и оформлены делались мои планы. Например, я понятия не имел, куда поехать. Я даже начал собирать вещи, но остановился перед совершенно диким соображением: оказалось, я не знаю, насколько тепло или холодно будет там, куда я собираюсь. Я засмеялся от этой мысли и снова вывалил всё на пол.
У меня не было родственников, кроме родственников жены, с которыми я предпочёл не поддерживать отношений после её смерти, у меня не было друзей, кроме, пожалуй, Мэртона, и я не горел желанием ими обзаводиться. В прежние времена я мог бы напроситься в гости к кому-то из однополчан, но, учитывая причину, толкавшую меня в бега, это было сейчас не лучшей идеей.