Вчера сама отправилась на Качи-Кальон. Как говаривала моя бабушка, «тэрпэць урвався». Кстати, такой подход к путешествию мне понравился. А то зачастую выходит, как в русской поговорке: «Маньки нету – Ванька есть, Ваньки нету – Манька есть». Ходок-одиночка берет ноги в руки и – вперед, ни у кого не спросясь.
Побывать в древнем пещерном городе оказалось просто и по времени, и по деньгам. Предварительно, познакомившись с археологическим памятником в интернете, выписав в бумажку самую важную инфу, я выехала из своего Биюка-Онлара в 7.15, а на месте была около 10-ти. На дорогу я потратила всего 150 р. и минимум нервов.
Уже стоя лицом к лицу с пещерным городищем, что-то в сценарии моего культурного похода пошло не так. Вместо того чтобы повернуть направо и пройти козьей тропой по уже заочно знакомым местам, я направилась в другую сторону – искать скит святой Анастасии узорешительницы. Это было сделать несложно. Во-первых, есть указатель, а во-вторых, дорожка в тот бисерный рай (без шуток) вымощена автопокрышками, что является замечательным инженерным изобретением с одной стороны, а с другой – вынужденной необходимостью. С той крутизны скатиться можно запросто.
Бисерный храм – единственный в мире – расположен в скальном массиве Качи-Кальона на территории мужского скита святой Анастасии, где, к слову сказать, молодых служительниц в платочках и длиннополых одеждах я встретила немало. Скиту насчитывается уже 11 лет, вопреки инфе из инета. Я и не мечтала его найти, а он вот, пожалуйста, весь, как на ладони.
Вопреки моему ожиданию кельи для монахов, которых я не видела, но проживание которых предполагается на территории скита, расположены не в скалах, а в деревянных постройках, изукрашенных бисером и на подпорках. Они напоминают избушки на курьих ножках расширенной планировки. Здесь же стоит терем, две лавки для продажи священной бисерной атрибутики и свеч.
Подбираясь к скиту, я и не думала, что меня примут радушно. Обогнув источник с общественной кружкой при нем, минуя памятное место с молитвой на мраморной табличке, а также каменную скамью, вырубленную в стене, я осторожно выглядывала из-за скального уступа.
Впереди в скалистом проеме пылилась довольно широкая дорога. Два строителя с тачками были заняты работой. Один – немолодой тщедушный монах в выгоревшей рясе, а второй, в подкатанных штанах и голый до пояса – молодой послушник. Как потом выяснилось, этот второй напросился поработать на благо скита бесплатно. Жизнь мирская задавила, вот он и сбежал от нее до поры до времени.
Тот, что в рясе, стоя на белом валуне и глядя на меня сверху вниз улыбнулся и заговорил со мной первый. От него я и узнала, что попала в мужской монастырь. Я ожидала, что меня попрут, а случилось совсем наоборот. Улыбающийся монах, единственный в моем поле зрения, показал мне черную дверь и сказал: «Иди, посмотри на то, чего ты никогда не видела – бисерный храм». Я подумала, что это нечто уникальное, поблагодарила и открыла черную дверь.
Маленький дворик с узким проходом, каких немало встретишь на ЮБК, встретил меня тематическими бисерными росписями. Я не смогла удержаться, чтобы не снять их на мобилу, хотя знала, что скинуть фотки на комп по техническим причинам не смогу. Потом я поспешила облачиться в халат с капюшоном, один из тех, что при входе висят специально для таких нерадивиц, как я – простоволосых, одетых в штаны и кеды.
Храм – миниатюрное помещение выдолбленное в стене – буквально вес по потолку и по стенам облачен в бисер. У меня нет слов для описания увиденного. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Несмотря на свои малые размеры, в храме помещается все необходимое: аналой, подсвечники, лампады, иконостас, образа, паникадило и впридачу ко всему миллион бисерных фонариков на потолке. Но что потрясло – это стулья вдоль стен – напоминающие готические троны средневековых королей, изукрашенные бисером и с заповедями Божьими на спинках. На них можно (и нужно) сидеть!
Матушка, пожилая сухонькая женщина в темных одеждах усадила меня рядом с собой, немного рассказала о мирской суете, о духовных потребностях людей, о бисерном храме святой Анастасии – единственном в мире. Я сказала, что знаю еще об одном уникальном храме в Чехии, сделанном из человеческих костей. Но из бисера, однозначно, краше. Услышанным матушка подивилась, перекрестилась и спросила, чем я занимаюсь. Я сказала, что пою. Она попросила спеть. Я встала, повернулась лицом к иконостасу и, глядя на огоньки свечей, запела свою авторскую «Молитву».
Побереги меня, Господи,
Дай мне с три короба дел,
Дай не наесться мне досыта,
Дай превозмочь свой удел…
Когда закончила, то увидела у входа людей, слушающих «Молитву». Тогда я подумала, что не напрасно ее написала.
Направляясь от храма в обратную сторону, я снова встретила монаха. При близком взгляде было видно какое доброе у него лицо, как светятся его глаза и как искренне он верит в Бога. Поговорили о храме, заповедях, служении. И тут я, словно черт меня дернул за язык, стала его спрашивать о том, о чем я спрашиваю при случае у всех церковников, встречающихся на моем жизненном пути. Начинаю передавать содержание рассказа «Божий дар». Когда-то Леонид Панасенко, которого я втайне считаю своим наставником, его забраковал, сказав:
– Неплохой рассказик, но аморальный. Главный герой убивает двух людей, а его за это никуда не сажают.
– Леонид Николаевич, но ведь главному герою всего 16 лет, – горячо защищала я свое творение, – он несовершеннолетний. Это раз. Двоих подросток убивает одною пулей, одной! и притом в состоянии аффекта. Это два. А самое главное, что он покаялся, просился в тюрьму, от горячки чуть не умер. Монахи его случайно спасли, когда он под стенами скита лежал без сознания. Вылечили мальца только молитвами да святой водой. Потом парень в скиту жил до сорока лет, постриг принял и получил от Бога величайший дар – молиться за других. А когда Владыка узнал о даре монаха, то посчитал, что ему надлежит молиться за многих людей и дал ему приход.
– И все-таки, он убил. Ему полагается наказание соответственно уголовного кодекса. А то так у нас будут думать, что убийство можно каким-то образом оправдать.
Монах слушал внимательно, пристально вглядываясь в мое лицо. Потом сказал то, что было мне как бальзам на душу.
– Ведь и Моисей убил человека.
– Но он убил из ревности по Богу, а герой рассказа – из ревности тоже, но…
– Да это так. Но кто может человека судить, кроме Бога.
Я чуть не подпрыгнула от радости, что есть человек, мыслящий со мной в одном направлении.
–Я тебе скажу, как отец дочери. Касаемо того, что герой рассказа получил приход, то это случай неординарный, тем не менее не единичный. На практике встречаются батюшки, отсидевшие в тюрьме. В конечном счете, все решает Владыка. Он может твоего монаха сдать, а может приход дать. Сколько лет герою?
– Сорок.
– Еще накинь. Пусть он подольше поживет в скиту, обретет прочное основание и глубокие познания.
– Пятьдесят?
– Годится.
Этот человек в пропыленной поношенной рясе был мне братом по духу. Мне хотелось его по-родственному обнять и расцеловать.
Тут он улыбнулся искренне и широко:
– Да ты можешь побеседовать с настоятелем нашего монастыря.
– Неудобно, да и не одета я сегодня.
– Ничего, заходи, не бойся, увидишь, какой у нас настоятель. Вот его келья, – сказал монах, увлек меня по ступенькам на второй этаж деревянного строения и дернул за веревочку над дверью.
Я совсем растерялась, но отступать было поздно.
– Как его зовут?
– Отец Дорофей, – ответил мой собеседник и быстро сбежал вниз.
Я увидела со стороны свой мясистый экстерьер в желтой прозрачной рубашонке, стрейчевых обтягивающих джинсах и разлохмаченных походами кедах. Неожиданную прелесть к моему внешнему виду добавлял школьный ранец, доставшийся мне по наследству от сына, с торчащим в бок веником из растений, которые я успела надергать по дороге в скит.
Я робела, представляя себе седовласого, умудренного испытаниями старца с писанием в руках, чья иссушенная в постах и молитвах плоть была чужда всему мирскому и наполнена величайшим духом кротости и терпения.
Закрыв за собой дверь, я попала в сумрачный предбанник, отделяющий меня от настоятеля перегородкой с узким проходом сбоку, и произнесла искательно: «Здравствуйте, отец Дорофей».
В ответ я услышала негромкую речь, но не поняла, что это значит. Повторив безрезультатно приветствие, я решилась заглянуть за перегородку и увидела настоятеля, производящего святые бисерные предметы, предназначенные для продажи в обеих церковных лавках. Он нанизывал на тонкую проволоку крупные разноцветные бисерные шарики, потом перекручивал ее, загибал плоскогубцами петлю, и получался крест. На кровати вполне вписавшейся в закуток размером два на два метра в большом количестве лежал исходный материал и готовые изделия. Попутно духовное лицо беседовало по айфону, прицепив микрофон к уху.
Из примет монашества на Отце Дорофее была только растительность. Темного цвета и избыточной длины волосы и борода плохо маскировали молодой возраст. Как выяснилось из разговора, настоятель имел 37 лет от роду. Увидев его «монашеское облачение», я перестала комплексовать. На фоне майки и шорт, которые отчаянно пытались сохранить последние монастырские приличия хотя бы черным своим цветом, я выглядела вполне пристойно. Обозрев довольно плотные телеса с круглым животиком, покатые плечи и женственные руки я пришла к мнению, что духовное лицо не измождает себя постом и физическим трудом.
Я не стала дожидаться, когда он договорит и предложит мне сесть, и умостилась напротив него на единственном стуле для посетителей.
– Вот ведь, сколько забот, только успевай поворачиваться, – сказал настоятель без здрасьте и пожалуйста.
Мне не пришлось отвечать, так как над дверью раздался небесной красоты звонок, и в келью боком втиснулась служительница. В течение трех минут я терпеливо ждала когда закончатся наставления относительно какого-то утюга. За время моей «аудиенции» со священником, в келье происходила активная движуха. Служители монастыря то и дело энергично заходили с какими-то вопросами, поэтому я чувствовала себя помехой святому делу благоустроительства монастыря.
Когда дама ушла я, чтобы не тратить попусту время, постаралась озвучить цель своего вторжения. Отец Дорофей спросил:
– А вы кем являетесь?
На несколько секунд я зависла, потом ответила:
– Певица, поэтесса, бард, прозаик, в общем, все в кучу.
– Обратите внимание, как вы себя позиционируете. Миряне думают не о духовном, а о душевном. Заботятся о суетном, лелеют гордыню, не стремятся к прекрасному, не берегут природу.
– Согласна. Вместо того чтобы улучшать жизнь на Земле, люди пытаются на полном серьезе освоить Марс.
– Это всего лишь попытка властей отвлечь человека от проблем. Забивают головы лженаучными историями.
– Но исследования НАСА существуют и уже давно обнародованы.
– Ну, хорошо. Так в чем же заключается Ваша проблема?
– Видите ли, литераторы считают мой рассказ аморальным.
– А что же Вы такого аморального написали. Может, употребили слово б***ь? Обыкновенное старославянское слово, между прочим, знаете?
Очередная посетительница, оказавшаяся в эту минуту в келье, мило улыбнулась. У меня же чуть глаза не лопнули, и сама я чуть не раскололась, как древнегреческая амфора от непосредственности духовного лица, употребляющего глаголы недуховного содержания.
– Как же… знаю… читала русские народные сказки в собрании Афанасьева…
Я уже пожалела, что пришла. Но потом подумала, что писателю полезны приключения, неожиданные встречи и подобные диалоги.
Отец Дорофей оказался весьма словоохотливым и в своих речах, как мне показалось, был слегка агрессивным. Наверное, если бы у меня не находилось слов для возражений, то и разговор покатил в другую сторону. А может быть, наоборот, застопорился. Зачем говорить, когда тебе не возражают? Хотя есть такой род людей, которым нужен собеседник непременно глухонемой.
Настоятель говорил беспрерывно обо всем и ни о чем, очень кстати вкрапляя имена, термины, научные факты, социологические теории. Речь его была на удивление слаженной, изобилующей фразеологическими оборотами, без единой закавыки. Его не смущали ни звонки по телефону, ни занятие с бисером, ни беспрерывные набеги служителей по хозяйственной части. Казалось, человек рожден, для того, чтобы говорить.
Он постоянно прерывался, а когда возобновлял беседу, то уже на новую тему. Таким образом, была потревожена проблема психического состояния народов в общем и человеческих индивидуумов в частности. Отец Дорофей пробовал мне доказать, что больным нужно обращаться к психологам. Возможно, он лишь пытался прощупать степень моего невежества. По своей наивности я возражала:
– Разве в писании не говорится, что психическое заболевание, то есть бесноватость лечится постом и молитвой?
– Но ведь психологи - врачи, а людям следует обращаться к врачам.
– Да какие же они врачи? Ведь они и сами психи. Наблюдается такая тенденция. Если врач ЛОР, то обязательно глухой, ортопед колченогий, а психиатр – псих. А психолог вообще недоучка и мошенник.
Ясная, как лучик девушка, что заскочила по делу и застряла посреди нашего разговора, засмеялась, точно ребенок. После того как она убежала, настоятель перескочил на тему духовности.
– Вот Вы спрашиваете, может ли убийца стать приходским священником. Я отвечаю – нет, не может. Хотя по нынешним временам и отсидевших зэков берут.
– Но ведь Всевышнему важны души, прошедшие испытания, очищенные огнем, покаявшиеся, боящиеся разгневать Отца, а не условности этого мира. Для чего тогда нужны церкви, монастыри?
– Все это так. Но по неписаному закону священником может стать только девственник. О преступнике и речи нет. А где их взять, девственников-то? Вот и берут кого попало.
– Но в моем рассказе Владыка дает назначение раскаявшемуся черному монаху не потому, что некого поставить, а потому что такого человека нельзя не поставить. А что касательно девственности, так по этому параметру он подходит на все сто.
Очередной телефонный звонок прервал беседу. Я заметила, что на этот раз настоятель не прервал нити разговора.
– Писатели, это те, кто может своим творчеством привести людей к Богу. Не напрямую, окольными путями, намеками заставляют задуматься о горнем. Младенцам нельзя в лоб, им требуется духовное молоко. Иногда, чтобы увлечь, нужно разделить их интересы.
– Так что же Вы советуете, идти у них на поводу? Почему я не могу сказать подруге прямо, что Бог есть, когда Он мне много раз показал свое могущество, несколько раз спасал. Вы предлагаете играть на ее низменных чувствах – льстить, угодничать, чтобы не быть ею отвергнутой и иметь возможность хотя бы разок ввернуть ей малозначащее слово о Боге. Вы лучше меня знаете, что все люди для Господа – это сосуды для разного назначения. Есть цветочные вазы, а есть ночные горшки. И тут ничего не поделать, никакие уловки не помогут. Как ни скачи перед этим горшком, он им так и останется. А рассказ мой не определяется фабулой. В нем множество нюансов, художественных красок, которые раскрывают характер главного героя, его страдания, самоистязание. Давайте, я Вам вышлю…
– Ой, нет! Увольте. У меня не так много времени, чтобы читать все подряд. Мне хотя бы удавалось прослушивать аудиолекции профессора Осипова, – отрезал «старец», ловко наворачивая кресты.
Он еще некоторое время вращал литературную тему вокруг полюбившегося им шедевра «Мастер и Маргарита» и неполюбившегося Достоевского, показывая мне на их примере, как они доставляют младенцам духовное молоко. Я ему, в свою очередь, завернула свой постулат, который измыслила давно, но никому не прорекала, поскольку некому было.
– А известно ли Вам, что писатели, как и все прочие, подвержены влиянию и божественному и сатанинскому? Вседержитель и дьявол, каждый по своему усмотрению, используют людей творческих и мыслящих в качестве инструментов для овладения душами. Вы как человек образованный знаете, что только искусство, совершающее созидательную работу в человеческой душе, называется искусством. Только оно от Бога и только оно имеет право на существование. Все, что разрушает – от сатаны. Небольшая оппозиция для развития общества необходима. Но в последнее время явный перевес на стороне дьявола, отчего у людей наблюдается полный параллакс сознания.
– Вам зачем так необходимо книжки писать? Хотите славы?
– Те, кто не достиг и сорока лет, не могут понять, что кроме славы могут быть у писателя иные побуждения говорить о том, что наболело. Когда есть о чем сказать, нужно говорить, может быть, кому-то это понадобится… Кроме того, отец Дорофей, Вы упустили из виду, что большинство писателей пишут свои романы ради денег, только и всего.
При этих словах настоятель оторвался от бисероплетения и воткнул свои черные глаза в меня снизу вверху. Я уже давно встала и порывалась уйти при каждом новом звонке или новом посетителе. Но так как уйти, не попрощавшись, было нельзя, то приходилось дожидаться паузы. Когда же она наступала, отец Дорофей начинал новую тему и прервать его было еще большим хамством, чем уйти по-английски.
– Писатели пишут, не задумываясь о последствиях написанного. Вот Вы хотите из убийцы сделать священника. Это может вызвать много толков и даже повредить тому, кто стал на путь к Богу. Я вижу, что Вы несведущи относительно традиций, правил и догм в православном духовенстве. Их нарушать нельзя. Вы можете обойти острые углы и сделать из преступника не приходского священника, а кого-нибудь попроще, например, церковного сторожа. Это разрешается. Пусть сторож обладает Божьим даром молиться за других. Якобы, он встретил героиню во дворе и спросил о ее беде, ну и прочее… А главное, если рассказ попадет в руки Владыке, то не будет с его стороны никакого возражения. А то может и до суда дойти.
– Поэтому я здесь.
Я провела в келье достаточно много времени. Невольно, помимо психологии и литературы, отцом Дорофеем были затронуты темы философии, политики, способностей человеческого ума, православия. По последней я позволила себе высказаться откровенно.
– Я преклоняюсь перед православными верующими, которые безоговорочно доверяют Богу. Им и в голову не приходит копаться в писании. Для них достаточно соблюдать ритуалы и осенять себя крестом. Они не догадываются, что заповеди существует для того, чтобы их нарушать. Никто не объяснил им, что через грехопадение, следовательно, покаяние происходит духовный рост. Если бы не было закона, не было бы и греха. Вот для чего нужен людям закон, чтобы у них был шанс каяться, очищаться и возрастать.
– Вы подвержены семи грехам. Вам известны семь грехов?
– Нет. Мне известны десять заповедей.
– А какую церковь посещали Вы?
– Много лет я была прихожанкой протестантской церкви. И мы очень плотно изучали Слово по главам, по стихам, по строчкам. Я твердо знаю, что не к психологам надо обращаться, а к Богу. Я знаю, что для Всевышнего нет ничего невозможного. Я знаю, что дьявол так же реален, как и Господь. Я знаю, какие стихи из писания надо читать, чтобы защитить себя от сатаны.
Отец Дорофей почему-то опустил глаза и, замерев, сказал:
– Магия…
– Священная магия.
– Магия священной не бывает… Я Вас понимаю, когда сосуд переполнен, то…
Он не договорил. На этом наш разговор закончился. Для проформы я извинилась перед «старцем» за отнятое время, сказала, что теперь буду с друзьями посещать храм святой Анастасии узорешительницы всегда. Мои мутные словесания были, в первую очередь, необходимы мне, чтобы хоть как-то замыть ощущение собственной глупости. Нет большей глупости на свете, чем спорить о политике и религии.
– Как Вас зовут? – спросил напоследок священник.
Я ответила и направилась к двери, выбираясь со своим ранцем из узкого проема, как корова из зарослей. «Наверное, он теперь будет молиться о заблудшей душе рабы Галины», – подумала я и от души расхохоталась. Видевший это мой брат во Христе, трудящийся монах, очевидно, не подумал ничего плохого, так как помахал мне на прощанье рукой, улыбаясь своим честным лицом.