Табун необъезженных молодых лошадей спокойно щипал траву среди негустого березового леса. В августе погода стояла теплая, и лошадей не донимали пауты. Я на своем низкорослом, какой-то монгольской породы коньке, по кличке Игренька, подъехал к черемуховому кусту, усыпанному черными ягодами. Сорвав несколько штук, я кинул ягоды в рот и, обсосав мякоть, выплюнул косточки. Ягоды были спелые, приятные на вкус и совсем не вязали. "Надо будет девкам сказать, пусть придут оберут", - сказал я своему Игреньке, который услышав мой голос, запрял ушами. Полакомившись ягодами черемухи, я направил табун в сторону стана. Табун, пощипывая траву, потихоньку продвигаясь, к закату солнца пришел к стану.
На стане был домик для пастухов и колоды с водой для коров и моего табуна. Лошади пили воду аккуратно, не спеша и, напившись, шли в загон, где был навес, под которым были кормушки, в которых лежал соль-лизунец. Я загородил жердями проход в загон, чтобы лошади ночью не ушли, и подъехал к домику. Расседлав своего Игреньку, я спутал путом его передние ноги и отпустил пастись. У домика на скамейке меня поджидал мой напарник и старший, дядя Яша. Дядя Яша сам редко садился в седло, он только следил за тем, чтобы в кормушках была соль и засыпал в них овёс. Он был фронтовиком и казался мне стариком. У дяди Яши была большая семья: трое пацанов и девчонка, он часто наведывался домой.
"Иванко, надо бы Серую объездить, пора уже под седло ее определять", - сказал мне дядя Яша. Серая - это красивая молодая кобылица, от какого жеребца племя я не знал. У нас все лошади были небольшими, выносливыми, а Серая была прогонистой как оглобля, с длинными точеными ногами. В табуне она была самой красивой - серая в яблоках. Объездить - это значит свободная жизнь в табуне закончится, и будет она обычной рабочей лошадью. Но Серой повезло больше чем остальным за ее быстрые ноги и изящность. Она попала в конюшню правления колхоза и ее запрягали в кошеву зимой и в легкий ходок летом - она возила председателя колхоза. Но это все в будущем, а завтра мы будем ее готовить под седло.
Дядя Яша был опытным конюхом и знал, что делать. Так просто на кобылицу одеть седло не удастся, ее нужно к этому подготовить, приучить. Конюх взял длинный, приготовленный заранее шест и веревочный аркан. Тут же лежал мешок с песком и длинный кожаный ремень. Мы пошли к загону, лошади хоть и были еще дикими, но нас они знали и не волновались. Дядя Яша ловко накинул петлю аркана на шею Серой, которая почувствовав веревку, рванулась в сторону. Аркан натянулся, но конюх крепко держал веревку в руках. Серая взвилась на дыбы, но петля аркана туго впилась в шею и не давала убежать. Загон был большим, весь табун сбился в угол, только Серая пыталась освободиться: хрипя бегала по кругу, но все тщетно, конюх знал свое дело и не давал слабины. У Серой от пота стала мокрой шея, затем круп и, наконец, на боках появилась пена, она хлопьями падала на землю. Наконец она устала и подпустила конюха к себе. Он осторожно подошел и, ласково приговаривая, похлопал ее по мокрой шее, одел недоуздок и провел рукой по спине. "Давай мешок, положим его на спину и привяжем ремнем", - сказал мне дядя Яша. Я осторожно положил на спину мешок, спина пошла мелкой дрожью, но конюх крепко держал морду лошади за храп и недоуздок. Я быстро перекинул ремень и затянул. "Готово, дядя Яша", - сказал я и отскочил в сторону. Конюх отпустил морду лошади и взял веревку аркана, который был привязан за недоуздок, в руки и крикнул: "Пошлааа!..“ Серая, почувствовав свободу, рванула рысью по кругу. "Гонииии!" - кричал мне дядя Яша и я стал хлопать длинным кнутом, который был у всех пастухов. У Серой опять с боков повалила пена, и наконец она выдохлась и смирилась с мешком на спине и с недоуздком на морде. Дядя Яша привязал Серую к столбу и сказал: "Всё, пусть остынет, завтра оденем седло“.
Мы были не одни на стане, тут же были пастухи коров, которые смотрели это представление и давали советы. Но дядя Яша знал свое дело и не очень-то обращал на них внимания. Рано утром, когда приехали доярки из села на дойку коров, конюх взял седло и пошел седлать Серую, которая была привязана у кормушки. Дядя Яша взял пучок травы и провел им по спине кобылицы, затем он быстро заседлал ее и, одев узду, вывел на поводу к колоде с водой. Серая вела себя спокойно и жадно припала к воде. Она долго цедила чистую воду, временами отрывая мягкие губы от воды, тогда капли со звоном падали обратно в воду. Наконец она утолила жажду.
"Давай садись в седло. Если понесет, не держи ее, сам крепче держись и охаживай ее кнутом по бокам, пусть почувствует хозяина", - сказал дядя Яша и ухмыльнулся. Я хорошо держался в седле как всякий сельский мальчишка и не боялся. Пока я залазил в седло, конюх крепко держал лошадь за храп, как только я взял повод в руки - он отпустил Серую. Кобылица, почувствовав свободу, рванула так, что я чуть не вылетел из седла, но каким-то чудом удержался и натянул поводья. Серая неслось галопом по дороге. Я старался только направлять ее и хлестал плетью по бокам, как учил конюх. Вскоре Серая опять стала вся в мыле, и я повернул ее обратно на стан. К домику я подъехал уже шагом. "Ну вот, до осени будешь на ней пасти табун, а потом мы ее запряжем в сани", - сказал старый конюх и удовлетворенно крякнув, закурил свернутую цигарку самосада, а может махорки.
Мы подружились с Серой. Я всегда старался угостить ее корочкой хлеба с солью. Мне завидовали все пастухи, у них не было такой красивой кобылицы, как моя Серая.