Примечание к фрагменту карты.
Обозначенный цифрой 5 участок дороги за минувшие годы претерпел изменения: ранее он был крутым спуском, выходящим к перекрестку дорог в нескольких десятках метров от «Большого» моста – Авт.
ЧЕТВЕРТЫЙ ПОБЕГ
I.
В конце августа 1942 года в селе Котюжаны, на его правобережной, подконтрольной немецким оккупантам стороне, начались облавы по вылову молодежи, уклоняющейся от отправки «на заработки» в Германию.
Оккупационные власти в разделенном между ними селе, не способны были справиться, с теми, кого хотел угнать на чужбину. Решалось это просто: почувствовав угрозу, молодежь немедленно пересекала «границу», растворяясь среди односельчан противоположной стороны села, где хозяйничали румыны.
«Граница» между оккупантами была обозначена речка Лядова, разделяющая на две неравные части село отсюда в нем свирепствовали две власти: немецкая – с центром в городе Бар (и местная в местечке Мурованные Куриловцы) и румынская – в городе Тирасполь (позже - в Одессе), на месте – местечко Лучинец, что в 3-х км южнее села Котюжаны.
Патрульная охрана «границы» осуществлялась усиленно обеими сторонами силами местной полиции до осени 1942 года, препятствуя бегству узников гетто с подконтрольной немцами стороны на подконтрольную территорию румынам, где оккупационный режим был несколько слабее.
После октября 1942 года охрана «границы» ослабла: на подконтрольной немцами территории исчезли все без исключения гетто, а их узники: одни в упор застрелены, другие живыми зарыты в силосных ямах, в оврагах и других безымянных местах.
Уцелели единицы, но нам еще предстояло выжить…
В ночь с 21 на 22 08. 1942 года, окровавленный, но живой я выполз из силосной ямы. Это было окраиной села Попова, ныне Раздоловка (в 2-х км восточнее Мурованных Куриловец).
Преодолев 12-ти километровый путь и выбившись из сил окончательно ослабший, я, наконец, на рассвете добрался до Реверовой долины, дельта которой упиралась в речку Лядова.
Здесь, в этом райском уголке села жили со своими семьями шесть из восьми братьев Мельников. В многочисленной детворе этих семейств был мой друг безрадостного босоногого детства и ранней юности одноклассник Дмитрий (1924-1942).
В семье Демьяна Онуфриевича (1896-1944) и Пелагеи Кондратьевной (1900-1995) Мельников я получил первую помощь и укрытие от преследования не только со стороны немецко-румынских оккупантов, но и местной (украинской) вспомогательной полиции персонально в лице полицейского-односельчанина Мефодия Фариона, публично грозившегося «выловить меня и расправиться со мной и моими укрывателями на месте».
Семья Демьяна Онуфриевича ютилась в маленькой хате и была обременена жизненными невзгодами и предсмертными страданиями умирающего от коварной болезни младшего сына Дмитрия.
Одновременно над старшим сыном Василием (1922-1979, Германия) нависла угроза – он подлежал угону на чужбину. Не было лишь хлопот с годовалой Лидочкой (1941- живет в селе Котюжаны), но никто из семьи ни одним словом не обмолвился о моем пребывании в их хате.
Правда, зачастую ночевал я в хате одного из братьев (чаще всего у старшего – Владимира) или в хатах по соседству живших родственных Мельникам – Дорошей, одобрительно относившихся к идее оказания мне помощи в выживании.
Но всему существует предел. Я понимал, что моему нелегальному пребыванию на территории, оккупированной войсками нацистской Германии, последует развязка, а желающим укрыть меня ожидает та же расправа – смерть.
Несмотря на то, что намеченный мной путь, в который я намеревался отправиться был мне хорошо знаком, я не знал, в каком именно месте он был более безопасен и возможен для преодоления его, чтобы по мелководному участку речки Лядова можно было перебраться с правобережья на противоположную сторону и продолжив его.
Лишь после бесед с моими покровителями от них был получен совет. Подходящим местом для пересечения «границы» по мелководью в одежде, а лишь сняв обувь и засучив повыше колен штанины, есть безлюдный участок идущей параллельно точению реки дороги от «большого» моста до соседнего села Выше-Ольчедаев. Ориентир: на противоположном берегу реки в окружении леса заброшенный каменный карьер.
Осенью, примерно в середине сентября 1942 года я распрощался с моими дорогими покровителями семейства Демьяна и Прасковьи Мельников. Обошел их близких родственников и всех тех, кто мне оказал помощь в самый опасный период нелегального пребывания в их окружении после бегства с места расстрела – силосных ям на окраине села Попова – узников гетто трех еврейских общин местечек*.
Что же произошло вблизи намечаемого места перехода «границы»?
От хат братьев Мельников (на карте обозначенных цифрой 3.) до «Большого» моста (цифрой 6.) по идущему из Сниткова шоссе (цифрой 1.), а в пределах села это обычная улица, всего примерно 500 метров – довольно людное и опасное для меня место.
Помимо этого не менее опасным, хотя и считался безлюдным участок шоссе от «Большого» моста до мелководья речки Лядова (патрулировался Выше-Ольчедаевской полицией), где на противоположном берегу находился углубленный в лес, заброшенный каменный карьер (цифрой 8.). Учитывая возможные опасности, эти пути были отвернуты.
С детских лет мне были знакомы окружающие село поля и неугодные места, где односельчанам разрешался выпас домашнего скота (коров), а мои однолетки-соученики в школьные каникулы становились пастушками, я частенько составлял им компаньона, увлекаясь детскими играми.
И был избран другой, менее знакомый мне путь.
Безлюдная Реверова долина (цифрой 2.) Отсюда незамеченным можно легко дойти до соседних населенных пунктов, например, к селу Татарыски (ныне Морозовки), бывшему местечку (позже – селу) Сниткову и к самому селу Котюжаны со стороны бывшей помещичьей усадьбы, где возвышается двухэтажный дворец.
Но мне туда не надо и я поворачиваю влево, к заросшему декоративной растительностью оврагу (цифрой 4.). В овраг не опускаюсь, он очень глубок и почти непроходим из-за колючих кустарников, обхожу его краем виднеющейся внизу пропасти.
Наконец, эта бездна позади, а с высоты моего места нахождения как ладони руки открывается широкая панорама обзора окружающей местности. Уставший, падаю на заросшую сорняками землю, а, несколько отдышавшись, поворачиваюсь на живот и, облокотившись, принимаюсь рассматривать впередилежащий участок и проходящую по нему дорогу (цифрой 5.), которую предстоит пересекти.
Безлюдно ни одного живого существа – тихая обстановка успокоительно действует на меня и я рывком отрываюсь от земли ускоренным шагом достигаю дороги, пересекаю ее и таким же ускоренным шагом отдаляюсь от нее, изредка оглядываюсь пока она окончательно не исчезает за горизонтом.
Наконец, достигаю конца возвышенности резко переходящей в крутой склон, внизу которого виднеется ограниченный двухсторонними изгибами участок шоссе, а за ним мирно текущие воды речки Лядовы.
Не раздумывая, словно колобок, я скатываюсь с огромной возвышенности в кювет дороги. Глянул вправо – влево, ничего угрожающего не замечаю, перебегаю дорогу и еще несколько десятков шагов оказываюсь у берега речки.
Сажусь на землю и пытаюсь снять с ног довольно изношенные «спортивные» парусиновые туфли (1), но при нечаянном упавшем взгляде вокруг себя увидел острые осколки гранита, долетевшие сюда от проводимых в каменном карьере взрывов, следовательно, такими осколками усеяно дно реки.
Это смутило меня, и одновременно подсказывало мне, что снимать с ног туфли не следует, и я принялся закатывать повыше колен штанины брюк, в этот момент позади меня раздался винтовочный выстрел.
Мгновенно оглянувшись, я увидел на дороге примерно в полсотни шагов от меня двух шуцманов с велосипедами, один из них в руке держал над головой вертикально возведенную винтовку, другой, размахивал руками, требовал от меня встать на ноги с поднятыми вверх руками.
Я понял и исполнил их приказ, понял и то, что в этот раз из многих удачных случаев мне не ускользнуть, и никто и не что не помешает им расправиться со мной на месте.
Без страха я смотрел за каждым их приближающимся шагом, а тем временем в голове промелькнула мысль об отведенном мне земном существовании всего девятнадцать лет, но тут же мысль оборвалась, ведь они уже были рядом.
Оба молоды, хорошо упитанные, вооруженные немецкими винтовками в шуцмановской униформе незнакомые мне лица. Подойдя ближе, один из них нацелил на меня, державшую в руках винтовку молчаливо кивнув головой, а второй, подойдя ко мне вплотную, быстрыми движениями рук стал ощупать с головы до ног мое костлявое тело. Не найдя ничего подозрительного, он сильны ударом руки в переносицу сбил меня с ног, а затем принялся усердно пинать ногами, приговаривая:
– Куда зібрався тікати, до румунів? – И еще что-то …
Кувыркаясь я всячески пытался увернуться от болезненных ударов его шуцмановского сапога, что почти мне не удавалось, но один из таких ударов пришелся по моей спине, а смягчил его все еще не вызывавший у моих мучителей к себе интереса небольшой, развалившейся от удара, сидор. Все содержимое сидора рассыпалось вокруг меня.
Половинка буханки подового ржаного хлеба, несколько круто отваренных куриных яиц, небольшой кусочек свиного сала, головка чеснока, луковица и еще что-то – все крестьянское безвозмездно подаренное мне перед уходом в неизвестную дорогу котюжанскими праведниками и моими покровителями.
При виде всего этого истязавшие меня шуцманы оторопели и прекратили избивание. Они велели мне умыться, собрать и увязать в сидоре все съестное, после чего, отобрав у меня сидор, пообещав при этом, что разбираться со мной будут другие в Мурованных Куриловцах.
Затем еще велели мне раскатать штанины, после чего мы направились к дороге, где на обочине лежали их велосипеды.
Впереди шел мой истязатель, ведя в руках руль велосипеда, на багажнике которого был закреплен мой сидор, за ним следовал я, еле передвигая ноги и преодолевая мучительную боль во всем теле. К тому отягчавшие мое движение успевшая распухнуть переносица и связанные сыромятной бечевкой руки. Замыкал это шествие второй шуцман, также с велосипедом и со свисавшей на груди немецкой винтовкой. Шли мы к перекрестку дорог у въезда на разрушенный отступавшими советскими войсками в июле 1941 года «Большой» мост.
На перекрестке оказалась какая-то, видимо наспех сооруженная будка, возле которой шныряли шуцманы, входя и выходя из этого сооружения, оттуда до моего слуха донесся глухой телефонный звонок.
На земле, рядом с будкой сидели со связанными руками шестеро: две женщины и четверо мужчин, очевидно «нарушители границы», пытавшихся бежать «до румын». Меня седьмым приобщили к этой группе, усадив рядом с ней.
Достаточно было беглого взгляда по их общему состоянию и лицам, чтобы определить, кто эти люди, да они и сами не скрывали свою национальную принадлежность, обмениваясь словами на родном языке идиш! Ведь все они были евреями, ясно воспринимавшие обреченность – трагическую гибель своего народа.
И поплелась от будки у «Большой» моста группа «нарушителей границы», подымаясь по крутому спуску вверх, несколько часов тому назад пересеченной мной дороги, ведущей в Мурованные Куриловцы.
Предстояло преодолеть всего двенадцать километров по бывшему стратегического назначения шоссе, покрытого чередовавшимися участками гранитно-булыжного песочно-щебневого настила.
Первоначально двигались в таком порядке: впереди шел, видимо, возглавлявший конвой, за ним на небольшом расстоянии два шуцмана, затем мы, а вслед нам три шуцмана. Замыкала это шествие пароконная повозка, с неизвестным мне тщательно укрытым грузом.
Ездовой, очевидно местный крестьянин, возможно даже взаимно неопознанный мной и ним, односельчанин.
Вскоре, справа стали видны здания больницы, а затем и крестьянские хаты села Татарыски (ныне Морозовки), а затем по шоссе, под хмурыми и молчаливыми взглядами сельчан прошли селом, приближаясь к известному в округе лесному массиву с загадочным названием – Кизя.
Шоссе не углублялось в массив, а лишь отрезало узкую, примерно, километровой длины полоску деревьев от огромного почти непрозрачного массива. Густота лесонасаждения была настолько плотная, что в ней мгновенно можно было исчезнуть.
Идеальное место для побега. Как мне казалось я бы смог осуществить рывок молниеносного броска и растаять в непрозрачности леса, но после избиения я был слишком слаб.
Лесной массив оборвался. Пройдя еще небольшое расстояние, мы подошли резкому повороту шоссе вправо, от которого влево ответвлялась грунтовая дорога до выше упомянутого села Перекоренцы(2).
Шоссе после поворота выпрямилось и потянулось до близлежащего села Попова (ныне Раздоловка). Село прошли по змееобразной улице под мрачными взглядами сельчан, выйдя к бетонному чудовищу – ДОТу, расположенному в пределах села в непосредственной близости от бывших силосных ям, переполненных тлеющими телами бывших узников Мурованно-Куриловецкого и Снитковского гетто. Той самой силосной ямы, из которой 21-го августа 1942 года я вылез живым…
Не смею смолчать: у нас всех семерых, промелькнуло подозрение, от чего заколотилось сердце и потемнело в глазах: неужели к этим ямам вторично гонят нас?
Но пронесло. Нас продолжали гнать и те оставшиеся два километра до самих Мурованных Куриловец, и прекратили, когда уже стемнело. Мы оказались в каком-то барачного вида помещении, где стояли швейные машины, на головке которых, красовалась надпись: SINGER. Рядом, на голом земляном полу, укрывшись каким-то тряпьем, лежали мужчины.
Уставшие и голодные мы свалились рядом.
На рассвете обстановка прояснилась: обитатели помещения при тусклом свете, исходящих из примитивных окон, безмолвно принялись за шитье. Как выяснилось, это была небольшая группа бывших ремесленников и кустарей из местных евреев, при селекции оставленных на базарной площади Мурованных Куриловец, а затем загнанных в это помещение.
Никто из них не знал, что ждет их. Подозревали, что они карателям нужны, а раз так, то их оставят в живых и уцелеют их многодетные семейства. Не все из них верили рассказам очевидцев об учиненном 21 августа 1942 года массовом убийстве 2314 узников трех гетто.
Наше кратковременное пребывание в «цехе ремонта и обновления солдатской одежды и обуви для нужд германской армии», – так примерно звучало в переводе с языка идиш, оборвалось.
Нас переместили в незнакомое мне место, где под охраной местной полиции уже содержалось какое-то количество евреев-беглецов, выловленных их силами после массовых расстрелов. Там, даже изредка чем-то кормили, обнадеживая оставить в живых, но длилось это недолго.
Далее, абсолютное незнакомство с местом нахождения и кратковременного пребывания на нем, давность минувших лет, во избежание ошибок, неточностей и т. д., ограничусь сказанным.
Примерно в середине сентября 1942 года я вторично под полицейским конвоем должен был покинуть Мурованные Куриловцы, отправляясь на верную гибель, с возникавшим у меня, еще пока живого, вопросом: где это произойдет?
Иногда, такая фантазия навещала меня. Из случайно услышанного между двумя шуцманами разговора, к которому следовало прислушаться и сделать надлежащий вывод, прозвучало слово «Летичев».
Еще примерно с середины 1942 года при частых посещениях Снитковского гетто я слышал это слово. В рассказах узников гетто об их жизни утверждалось, что они пережили несколько случаев насильственного угона юных и молодых мужчин на земляные роботы под Летичев, но никто из них не возвратился, о чем я уже ранее упоминал в очерках(3). Следовательно, нас намереваются отправить туда же(4).
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.