Ночью ребята из разведроты взяли языка. Фриц возвращался из офицерской столовой в подпитии и, конечно, не заметил, как к нему подкрались наши бойцы в масхалатах. А потом рядовой Степанов так треснул его прикладом карабина по башке, что пришлось немца тащить как мешок сами знаете с чем. Степанов ведь сибиряк, сущий медведь, говорят, он на спор монету пальцами гнет. Хорошо еще хоть не пришиб насмерть офицеришку.
И вот утром «язык» предстал передо мной. Пока еще наш майор-особист приедет. Дороги плохие, простреливаются. А «языка» нужно пока свежий потрошить. Ну я и решил сам, значит.
Немец как немец. Рыжий, длинный. С виду так просто на человека похож. Китель офицерский, понятно, помят и даже кое где в пятах крови. На башке шишка огромадная и еще под глазом «фонарь». Ребята его потом еще сгоряча приложили. Было за что. Немного пометелили, не велел я сильно бить. Нужен он еще. Молодцы, вроде разум не вышибли. Сидит, рыжей своей башкой вертит, ухмыляется даже. Героя, значит, изображает. Зыркает на меня и на очкарика-Витю Семенова – переводчика нашего, которого я спозоранку растолкал, чтоб допрос помог провести. Я по-немецки кроме «Хенде хох!» ни бельмеса не знаю. Откуда мне - простой рабочий парень, три класса образования! А Витька-то –совсем другое дело! Витька, ого! Шпарит на их немецком что немчура. Оно и понятно, мать – учителка немецкого.
«Wie heissen Sie? Wo befinden sich deutsche Truppen? Sagen Sie die Nummer Ihres Regiments! Schprechen Sie nur die Wahrheit!» - рявкает Витек.
«Не нужно – вдруг отвечает немец на почти чистом русском языке. Акцент, конечно был, но чуть-чуть. Я хорошо говорю по-русски». Мы с Витьком даже сначала переглянулись: «власовец? Из «бывших?» Но фриц оказался природным немчурой. «Меня зовут Курт Фогель. Комиссар второго ранга. Охранное отделение. Дивизия имени Карла Либкнехта».
«Ни хрена себе» - присвистнул я про себя. «Не пехота, даже не танкист. Комиссар шутцабтайлунг. Дивизия Либкнехта. Эсабовец. Это вам не хрен собачий! Во повезло так повезло!» Но виду не подал.
«Это ж откуда вы так русский знаете?» - говорю. Он смеется: «В 20-е работал в Москве. В секции Коминтерна. Хорошие были времена!» И вдруг засмеялся и запел:
«Verlasst die Maschinen! heraus, ihr Proleten!
Marschieren, marschieren! Zum Sturm angetreten!
Die Fahnen entrollt! Die Gewehre gef;llt!
Zum Sturmschritt! Marsch, marsch! Wir erobern die Welt!»
«Это «Гимн Коминтерна, товарищ сержант!» - поясняет Витек. «Бросайте, машины, пролетарии! Марш на битву!». А сам тоже засмеялся так, очки поправляет и вдруг запел под ту же мелодию фальшивым своим фальцетиком:
«In Russland, da siegten die Arbeiterwaffen!
Sie haben's geschafft — und wir werden es schaffen!
Herbei, ihr Soldaten der Revolution!
Zum Sturm! Die Parole hei;t: Sowjetunion!»
Zum Sturm! Die Parole: Welt-Sowjetunion!»
И вдруг песню оборвал, посмурнел, и глухо так спрашивает немца: «Что ж вы … товарищ комиссар второго ранга … пароль поменяли? Сначала Советский Союз – пароль революции, в России – победа рабочего оружия, а теперь значит, вы винтовочки против нас обернули?». И сплюнул Витек под ноги. Неумело так. Не курит, интеллигентик, плеваться даже не умеет. Ниточка слюны на губе висит, а сам смотрит на фрица – ненавистью жжет его. «Эх вы, родина Маркса и Энгельса, передовой немецкий пролетариат, мы так вам верили…».
Фриц взвился: «Да что вы понимаете! Это вы.. вы предали.. Сталин Ваш параноик! И Маркса предали, и Энгельса! Где Маркс и Энгельс писали про построение социализма в аграрной России? Где? Да вы хоть Энгельса-то читали, что он пишет о революции в России? Татарише зоциализмус! Средневековая Московия и царь Иосиф Грозный! При чем здесь Маркс? При чем Энгельс?
Вы и Ленина предали! Труп его выпотрошили, мумией сделали, положили посреди свой столицы, ходите, поклоняетесь, варвары восточные! А дело его предали! Вы уж тысячу лет костям поклоняетесь, как их вы называете? Мощи? Вот и Ленина мощами сделали! Ленина! Настоящего европейца! Да если хотите знать, Ленин был больше немцем, чем русским, и немецкая кровь в нем текла, и на немецком как на родном говорил, и нашу прекрасную Германию он любил, восторгался ею. Вам в пример ставил. А Россию вашу ненавидел, Азией называл! Где, в какой работе, на какой странице Ленин пишет, что возможно построить социализм в одной только России? Только после победы революции в Германии! После победы немецкого пролетариата! В результате помощи братской немецкой компартии! А вам напомнить, чем тогда по Ленину Россия станет? Отсталой социалистической страной. Это не я - Ленин так сказал!»
«Ложь!» - Витек аж взвился, вскочил, кулаки сжал. «Не говорил такого товарищ Ленин! Не мог говорить! Товарищ Сталин, верный ленинец, доказал, что социализм можно построить в отдельной взятой стране! И мы построили! Назло врагам социализма таким как иудушка Троцкий!»
«Троцкого не трожьте!» - тут уж немец кипятится. «Это Троцкий был настоящим марксистом-ленинцем! Я видел его выступление в Берлине после победы нашей великой пролетарской революции. В 1933-ем. О как он говорил! И ни буквой не покривил против марксизма! Товарища Троцкого злодейски убили агенты Сталина!»
«А вы замучили Адольфа Гитлера в Бухенвальде! Пусть он был мелкобуржуазный реакционный социалист.. Но травить его газом! Это вы варвары!»
«Как это говорит русский народ?» «Чья бы корова мычала, а ваша замолкала» - немец явно разволновался и стал путать слова – «Это вы полстраны сгубили, чтоб построить сотню заводов по американским проектам под руководством американских инженеров! Которым платили золотом, полученным за кровь крестьян! У американской буржуазии помощи попросили! Помощь победившего немецкого пролетариата вас, видите ли не устраивала! Мы, мол, социал-империалисты, хотим вас подчинить себе и превратить в полуколонию! Пусть так! Вы и есть варвары, которых нужно превратить в колонию и научить вас азам цивилизации! Оттого, что вы носите европейские костюмы, а не шелковые халаты как китайцы, вы европейцами не стали. У вас нет и не было настоящего европейского просвещения! Ваши цари заставляли вас учиться под угрозой запрета женитьбы, а вы не хотели! У вас нет уважения к человеческой личности, ее достоинству, вы по 5-6 человек живете в одной комнатке, где никакой приватной жизни – и вам нравится! У вас в деревнях нет ватерклозетов, ваши крестьяне даже не знают, что это такое! Вы как животные испражняетесь на землю, в кустах! Вы и есть почти животные, унтерменш! И вы хотите быть светочем и маяком для великой социалистической Германии! Как это говорит русский народ? Яйки петуха не учат! Великий немецкий пролетариат сомнет вас и заставит служить делу прогресса и социализма! Служить тем, на что вы только и годитесь – тяжелым физическим сельскохозяйственным трудом! А тех, кто не согласится служить, мы примерно накажем! И это будет нашей высшей немецкой пролетарской справедливостью. Так будет! Heil Telman!»
Витек рвался ему ответить, но я остановил. Ясно, что фриц уперся. Он на коне сейчас, гад, поэтому колоться не будет. Надо его в цугундер, на холодочек в одном исподнем. И еще пару раз прикладом шибануть. Тогда другое дело. Скажу ребятам, что мол, разрешаю пометелить фрица. Но недолго.
«Ладно – говорю. «Я университетов не кончал. Три класса образования, а потом коридоры. О чем вы тут спорите не по моему уму. Вот товарищ майор из СМЕРШа приедет, с ним и дискутируйте. Но поскольку вы, геноссе комиссарен – тут я сплюнул – за пролетариат, я скажу вам свое веское пролетарское слово. Варвары мы иль цивилизация, того не знаю. Слова-то я слышал, но до конца не понимаю. Но глаза у меня слава Богу есть и они видят яснехонько. Но вот намедни мы деревеньку освободили. Там кажись ваши покуражились? Эсабовцы? Дивизия Либкнехта? Так вот я скажу вам – нелюди вы. Хуже скотины, мать вашу. Может, вы Маркса, Ленина читаете и говорить мудрено умете, но все равно нелюди. Пошто мужиков в амбаре сожгли? Ну косились они на вас, ну партизан подкармливали, но вы ведь их живьем.. А над бабами почто насилие учинили? Да ладно бы просто насилие, солдаты ведь, дело понятное, греховное.. Почто потом груди-то им поотрезали? Звезды почто на спине выжигали?» Тут я подошел к немцу, китель его рванул – сам от себя не ожидал такой прыти. Немец трясется весь, спесь с него слетела, а я спокойно так сквозь зубы говорю: «а почто младенчиков, ангелочков безвинных, штыками кололи? Они ведь зла не знали, сиську мамкину сосали пока, а вы их – штыками. Ты может тоже там был?» Тут я не выдержал и двинул его в харю его рыжую. Он с испуга русский позабыл, только лопочет: «найн, найн, камрад комиссар!», а по глазенкам его вижу – был, гнида, потому и перетрухался. Швырнул я его пинком к двери. «Радуйся, гад, что не дал я тебя ребятам до смерти забить. И сегодня не дам. Так, пометелят маленько. И если товарищу майору вечером все расскажешь, то и потом бить не будем. Судить тебя будем. Ревтрибуналом. Чтоб ты за младенчиков да и за слова свои поганые про дорогого товарища Сталина … Тут что-то поднялось у меня в горле, но я снова сдержался – чтоб ты за все ответил, гад. Согласно нашей русской пролетарской справедливости».