- Ну, че мы тут кантуемся? – Гиреев ножом открыл банку тушенки, примостил на двух кирпичах над небольшим костерком из стульев, картинных рам и бумаги. На чердаке жутко сквозило из слуховых окон, воняло голубиным дерьмом и кошачьей мочой.
- Ты глянь, обзор какой, - Сиська мотнул головой в сторону площади, хорошо видимую во всех направлениях вместе с прилегающими улицами, - А чего? Жратвы навалом, курево, водяра тоже есть.
- Патронов у тебя сколько? – хмыкнул Руслан, отхлебнув из горлышка водки. Научился слегка глушить ломку димедролом с сивухой. – У меня в волыне пять маслят осталось.
- Полрожка–то есть, - Сиська вынул из автомата магазин, начал выщелкивать зеленые с бронзоватыми жалами пульки на расстеленный пиджак, - Точно, семнадцать штук.
- Худо дело, - уныло помешал тающую на огне тушенку Гиреев, - Срочняк надо за боеприпасами двигать. Давай пожрем, да надо мусорские тачки по городу поискать. Или сразу отдел идти брать, так вернее.
- Ты башкой своей помозгуй, Руся, - закурил Сиська, - нам не патроны щас нужнее, а терпил найти, желательно парочку. В оборот их взять, конями обрядить, по хозяйству. А потом уж и в городе порядок наводить.
Гиреев помолчал.
Нас ведь за малым эти фраера не завалили, в тебя вон с винтореза издалека шмальнули. Пупа – на месте, прямо в сердце. Там кент какой-то с оптикой, точно говорю. И второго-то, узнал ты?
Сиська кивнул, прошелся по чердаку:
- Саня Червонец, сука рваная. Он мне никогда не нравился, падла. Лет пару тому назад за чухонцев вписался в Ярике, всю масть попортил… Значит, думаешь, арсенал взять у мусоров? Может, и верно.
- И сразу этим – ответку кинуть, - Монгол накрошил в банку хлеба, вылавливал кончиком ножа, жевал лениво, - Такое прощать нельзя. Либо они нас найдут, либо – маслятами заправимся и резать фраеров. Далеко со шкурами не ушли.
- А ты четкий пацан, Русик, - понимающе похихикал Сиська, - Дело говоришь. Малолеточку не тронь, не забудь. Мне с ней закончить надо. Чего про чертей этих скажешь? – рукой ткнул в слуховое окошко, выходящее на овраг и устье ручейка. Там, вдалеке, у впадения в большую реку, неторопливо двигались багровые рогатые силуэты.
- Черти настоящие, - пожал плечами Гиреев, - Как закинешься метадоном, не таких еще увидишь. А по делу – не до нас им. Ищут кого-то другого, или каким промыслом заняты. Плевать на них – им свое, а мне мое.
До райотдела полиции добрались без приключений. Монгол отметил, что почти не осталось ни собак, ни кошек. Птицы, правда, привольно носились в летнем небе.
Перелезая турникет в дежурке, Руслан услышал шум в полутемном коридоре, за поворотом серой оштукатуренной стены.
- Опять мусорок целый, - прошипел Сиська, поднимая «Калашников» к плечу, - Руся, давай шмальну короткой, пусть выходит, клешни к верху!
Гиреев помотал головой, показал – Тихо! – крадучись, с пистолетом в руке, полуприсев, двинулся вдоль стены. Как раз у дверей оружейной комнаты, за заграждением, в полумраке, метнулся кто-то в угол, крикнул срывающимся взволнованным голосом:
- Стой! Я стрелять буду!!
- Тихо, ты, свои, - уверенно проговорил Монгол, поднимаясь в рост, - Опусти ствол, мужик. Видишь, человек идет.
- Вы кто? – из темноты выступил высокий молодой человек в джинсах и модной ветровке, аккуратно подстриженный, с чистым, слегка напряженным лицом. В руках держал короткий «Калаш», свистком пламегасителя восьмерки выписывал перед носом Гиреева.
- Я-то? – Монгол чуть напрягся, сдвинулся левее, уходя с линии ствола, - Ты волыну убери, дядя, стрельнешь ненароком.
- Э, фраерок, ты че творишь?! – заорал из-за угла Сиська – убрал ствол, говорят!
Этого было достаточно – мужчина чуть перевел взгляд на темный коридор и Гиреев, нырнув под его правую руку, выкрутил за цевье АКСУ, с выдохом ударил коленом в пах, потом добавил по шее ребром ладони.
- Что ж ты не стрелял-то, падла? Пасанул, бакланюга? - тщедушный Сиська за волосы выволок рослого мужика, стонущего от боли, к дежурке, бил не спеша ботинками по шмякающему кровью носу, по ребрам.
- Сиська, не замочи там его, - из оружейки крикнул Гиреев, - По ходу в самый раз, чушкан готовый.
- Поучи меня, - отдышался Сиська, закурил. Мужик на полу подвывал тихонечко, закрыв лицо руками. – Ну, опомнился, чертило? Ты ведь не мусор, че здесь ошивался?
- Я прятался там, - простонал окровавленным ртом, выплевывая осколки зубов, молодой человек, - С воскресенья, с ночи, как вышел из клуба – в полицию побежал. А тут – никого, сидел в комнате с автоматами…
- Два дня? – подивился Монгол, вытаскивая на светлое место патронный цинк, парочку коротких «Калашниковых», бронежилеты. – Я гляжу – воняет. Ты, сучонок, там парашу себе устроил?
- Почему вы меня бьете? За что?! – мужик присел, кряхтя, у стены, - Мы же люди, надо вместе держаться…
- Мы-то люди, - Сиська хмыкнул, - А ты бич. Чухан то есть. А звать тебя – Тыква.
- Мое имя – Кирилл, - привставая, проговорил, мужчина, - Кирилл Фадеев. Я работаю …
- Не-е-е, - лениво протянул Сиська, вздохнул и с размаху погрузил в живот человека черный трекинговый ботинок, - Ты - Тыква. Понятно? – заглянул орущему парню в залитые слезами красные глаза.
- Слышь, а почему Тыква? – усмехнулся Гиреев, сортируя по карманам разгрузки автоматные магазины.
- А ты глянь, - взъерошил соломенные, аккуратно подстриженные волосы на трясущейся голове мужика, Сиська, - Желтый, чисто тыковка.
Кириллу было очень больно. Если бы не это несчастное, вмиг уничтожившее всю его привычную жизнь, воскресенье, если бы не одиночество двух прошедших дней, если бы не голод и страх, он бы защищался. Использовал бы свои навыки таэквондо, которым его обучал уже пару лет терпеливый тренер в элитном спортклубе, или презрительной фразой бы разделался с этими человеческими отбросами. Нет, что там – просто не заговорил бы никогда, взглядом одним смел с дороги такие огрызки.
Милостивая судьба никогда не пересекала Кирилла с подобными этим двоим. Учился в Москве, вернулся домой руководить клиентской службой крупного банка, жил в пентхаусе в центре города, ездил на внедорожнике. Одет со вкусом, подстрижен, чист. Собой любовался по утрам в ростовом зеркале ванной комнаты. Любил женщин, и они ему никогда не отказывали.
- Слушай сюда, чушок, - присел перед ним на корточки облезлый, тощенький, но с глазами страшными, бесцветными, избивший его человек, - Я – Геннадий Сергеевич, это Руслан. Ты не бойся, мы ж тебя в кореша берем. Вижу, пацан ты ничего, крепкий. Тут такая канитель идет, знаешь сам. Короче, в обиду не дадим.
- Хватай баул, - шмякнул металлически звякнувший брезентовый тюк у ног Кирилла, проходя мимо, Гиреев, - Тыква, ты оглох, что ли? Хватай и за мной, шевели копытами порезче.
- Давай, братишка, - Сиська помог подняться, взвалил ему на спину тяжеленный груз с оружием и патронами, участливо добавил, - Ты Руслана не серди, он торчок, а ширнуться нечем. Завалит тебя, не ровен час. Ну, давай, потопали, конь ты мой кудлатый…
- А я сказал тебе, капитан, посадишь их на броню, и как стемнеет – вперед, - белобрысый, совершенно с бесцветными бровями и ресницами майор-разведчик из штаба корпуса, примирительно похлопал Дмитрия по плечу, - И отставить разговоры. Пакет у тебя, вскрыть, как дойдешь до первого притока Гнилой Липы.
- Видать, тебе не понятно вовсе, что мне на броне их двадцать верст не провезти, - отчаянно забежал вперед разведчика Дмитрий, - Ну, давай отправлю первый взвод – там две машины и грузовик мне дай, ну, хоть трофейный, или, вон, «Студера» рембатовского перегружу …
- Да ты что, сволочь, такая, - сдвинув брови, зашипел сверху вниз на маленького танкиста майор, - Тебе, может, самого Пал Семеныча приказ привезти?!
- Не надо, - примирительно похлопал по комбезу в поисках махры, капитан Дмитрий Мухин, - при чем тут Пал Семеныч?
Генерала Рыбалко любили танкисты Третьей гвардейской танковой армии, за что, правда, непонятно. Вот и в этот раз протащил почти четыреста машин в коридорчик пятикилометровой ширины, севернее Тернополя, замкнул кольцо, и вот уже он – Буг. Почти отсюда, вроде, три года назад война началась. Ох, долго ждали. Понимал майор по-человечески этого маленького, обгорелого половиной лица, танкиста. Не живут на войне танкисты по три года, везучий, малыш…
- На, закуривай, - разведчик снял фуражку, отошел под березки, присел на бидон с водой. – Ты пойми, дело твое, может, всего наступления важнее. За этих ребят не беспокойся – не слетят с брони. Там самое малое – капитаны, с самолетов прыгали, горели, тонули, не сосчитать.
- Ясно, товарищ майор, - Мухин закурил ленд-лизовскую сигаретку из протянутого портсигара, - У меня в пакете маршрут. Намекни по задаче хоть? Мы ж не просто извозчиками сработать должны, так?
- Спросишь ближе к месту старшего группы, - майор неохотно покачал головой, - Фугасных загружай пополам как минимум. По нашим данным, танковых соединений там вообще нет. Твоя задача по делу – доставить группу к месту и обеспечить огневую поддержку.
- А зачем всю роту-то? Ведь десять машин, в наступлении пригодятся, - горячась, сплюнул Мухин.
- А потому, что я не уверен насчет того леса вообще ни в чем, - майор встал, давая понять, что разговор закончен, - Удачи, капитан.
В двенадцатом часу вечера десять «тридцатьчетверок», выдохнув синим дымом, малым ходом укатили в направлении на Львов, оставляя Буг в стороне вместе с завтрашним геройским наступлением.
Сорок десантников накрепко прикипели к броне, так, что Мухин, форсируя ручейки, всякий раз искал в темноте их силуэты, и не видел даже на своей машине. Как только на востоке заалела первая кровавая струйка близкой зари, со стороны Бродов послышались раскаты залпов. В небе завиднелись полосы, через мгновения долетел тянущий вой «Катюш».
- За тем пригорком сориентируемся, - ткнул в спину командир разведгруппы, немолодой лысый капитан. Мухин кивнул, угрюмо оглядел силуэты молчаливых пехотинцев в камуфляжных комбезах.
Июльская заря обещала солнечный теплый день. Украина цвела разнотравьем, пороховой гарью и человеческой кровью.
- Ну, прочел? – кивнул на вскрытый пакет в руках танкиста, командир десанта. Разведчики сгрузились, приводили себя в боевую готовность, позвякивали оружием, подтягивая ремешки.
- Там лагерь, что ли? – хмуро осведомился Мухин, - Мне приказано поддержать твоих при отходе.
- Там – вывезенное из Бродов гетто. Человек пятьсот евреев, поляков и цыган. Среди них – члены подпольной ячейки, сохранившие совсекретные данные и тайник не выдавшие, поскольку легендированы по-родственному: сами местные евреи. Всех уничтожат в ближайшие часы, фронт-то наш двинулся в наступление.
- Ясно, - Мухин поморщился, - Тогда давай я ворвусь с фанфарами, фрицы разбегутся, коли танков нет. Зачем тебе своих класть?
- Во-первых, в суматохе пленных подавишь, - покачал головой разведчик,
- А во-вторых – фрицы не разбегутся. По нашим данным тут дислоцирован охранный батальон четырнадцатой гренадерской дивизии СС «Галиция», а кроме того – спецгруппа «Беерсдорф».
- Что за группа – танковая? – беспокойно заерзал Мухин, - Какие машины?
- Не знаю, - развел руками разведчик, - Название – по имени командира. Нам пора, капитан. По сигналу выдвинешься на пару километров в направлении Перемышля по этой грунтовке. Слушай радио, дублирующий – две красных.
К восьми утра неподалеку грянул бой. Начался исподволь, разросся пулеметными очередями, хлопками гранат, и, наконец, ударило орудие. Следом раскатисто взревели двигатели и покатилось, лязгая траками, железное, треща кустарником и заборами. Сигнала по рации и ракет все не было…
- Товарищ капитан, танки там, - бросая бычок из люка, заметил мехвод Чередниченко, - давят, поди, разведку…
- Заткнись, ты, Микола, - раздраженно буркнул Мухин, юркнул в люк, в шлемофон крикнул: - Рота, к бою!
Мчались, раздирая гусеницами жирное летнее разнотравье, пригорочками в сторону тракта на Перемышль. Схитрил капитан – прошел вдоль дороги пять верст, свернул в сторону боя и ворвался с опушки Паридубского леса в местечко Горшковичи с другой стороны, что заходила разведка.
Пылища на сельских улицах – столбом. Ни черта не видно простым глазом, не то, что в мутный триплекс. Как обычно – командир в люк, мотает Мухина, как куклу, а «тридцатьчетверка» с грохотом несется, исходя дизельным чадом, в сторону стрелкового боя. На площади у фонарного столба и немецкой черно-красной афишки – низкий заборчик. Из тына – заостренные колья, а на них промежностями трупы сидят, высохшие некоторые, а какие – еще сине-желтые, не старые.
- Суки, - в люк ухнул, пыль скрипит во рту, - Потапов, фугасный. Слева, двести метров…
- Есть, командир, - краснорожий Спиридон Потапов с лязгом захлопывает казенник.
- Коля, остановка!!
Чередниченко – рычаги на себя, правый фрикцион чуть вперед, подразвернул машину, - Выстрел!
Дымный всплеск за плетнями домов на околице, откуда стучит «Эм-Гэ» и где перебегают серо-зеленые фрицы. И в это же миг – впереди, прямо перед гусеницей, попадание. Что-то со злым визгом срикошетило о броню прямо рядом с люком мехвода, улетело прочь.
- Вперёд! – это механику, в рацию: - Танки, справа триста!!! Мухин в люк, придерживая и прикрываясь крышкой, обернулся по сторонам и назад. Отстала рота, только слева полем несётся первый комвзвода, еврей Ганич, да упрямо за кормой командира по улице осторожно катит машина челябинца Перова.
Слева – полыхает за заборами схватка. Немцы, видя сзади танковый русский клин, рассекающий через центр местечка их позицию, начали отходить по флангам назад, туда, где урчали за пригорком и домами их танки.
- Одиннадцать, ответь! – Мухин по рации крикнул Ганича, - Продолжай движение прямо, уничтожить линию обороны пехоты врага! Прикрой разведку нашу, Лёва!!
- Ясно, командир, - долетело из эфирных хрипов.
Мухин остановил свою машину, осторожно приподнял люк, выглянул. Пыль оседала вокруг, поднятая так, что закрывала солнце. Танки первого взвода свернули к лесу – утюжили околицу. Перов шёл с отставанием от Ганича, давил беспощадно хаты, откуда могли лететь гранаты и зажигалки. Кому охота помирать летом сорок четвёртого, когда через тридцать километров – госграница Союза, а там и Берлин рядом?
С опушки Паридубиц выскакивали остальные два взвода – все целы, ещё шесть танков. Мухин повеселел:
- Спиря, бронебойный, - пихнул коленом Потапова, не спускаясь из люка,
- Поехали танки ихние искать. Чередниченко, малый ход. А ты спишь там, что ли, Юшков? – радисту, - Чего пулемёт молчит?
- Не сплю, - отозвался тот, - Потапов мне укупоркой нос разбил, гад такой. Заржали, выдыхая на короткое время облегченно.
На прямой центральной улице села – растут буки и дубы. Старое, видать, местечко, раз аллея успела вырасти. На каждом дереве, мимо которого проходил, раскачиваясь и лязгая траками, танк, Мухин, зубы стиснувши, видел прибитых гвоздями детишек, больших и поменьше. Ближе к центру аллеи – висят бабы с распоротыми животами, кишки размотаны под деревьями.
Командир разведки остановил их у старой школы. За ним виднелась шевелящаяся черным, сидящая на корточках толпа, уходящая в стороны, на огороды, оберегаемая с боков редкими уцелевшими бойцами группы.
- Четырнадцать ребят у меня осталось, - покачал головой, закуривая, лысый капитан, - Насмерть бились, СС, да ещё и местные ссученные. Видел, что натворили?!
- Неужто местные? – глаза выпучил Мухин, - Да за такое же нет прощенья и детям ихним...
- Местные или нет, не знаю, а 14 гренадерская - Украинская дивизия, - разведчик помотал головой, - Если бы ты не нажал, туго пришлось бы. Ты капитан, не серчай – «Беерсдорф», вроде, танковая группа. Во всяком разе, за пригорок задним ходом «Пантера» откатилась, я сам видел.
- Много их? – пропуская мимо ушей про немецкие танки, а про себя вздохнув, спросил Мухин, кивая на освобождённых людей, - Все еврейской нации?
- Человек триста, не только евреи. Поляки, румыны, цыгане, и наши есть. В основном бабы и дети. Слушай, я сейчас их построю и поведу бегом обратно, к Бродам. Как смогу быстро поведу. Только слабые, видишь! Фрицы перегруппируются и догонят меня. В чистом поле танками передавят. Ты дай мне времени, капитан, часика хоть четыре?!
- Не мешкай тогда, - вздохнул Мухин, - Уходи, спасай людей.
Они проходили мимо «тридцатьчетверки», благоговейно касаясь лобового листа брони со свежей вмятиной рикошета, шепча что-то, вытирая слезы на измученных лицах, чудом только не принявшие лютую смерть люди. Избитые, голодные, женщины, дети и старики.
Шестнадцать машин отдельной панцергруппы «Беерсдорф», в зелено-желтый горох окрашенных, подожгли танкисты капитана Мухина к обеду восемнадцатого июля тысяча девятьсот сорок четвертого года. Чадили, покинутые экипажами, «Пантеры», длинными хоботами вонзившись в землю, обгорала свастика на «Штурмгешутцах».
Особо рьяных гренадеров четырнадцатой дивизии СС «Галиция», оврагом подползавших к позиции уцелевших гвардейцев, передавил отчаянный Ганич, прокатившийся вихрем на танке с заклиненным орудием прямо по наступающим цепям немцев. И сам сгорел там же, получив снаряд в боеукладку, так что слетела с погона, завертевшись, башня.
- Эх, Лева, дружище, голова бедовая, - прохрипел Мухин, вытирая бегущие из ушей струйки крови. Ничего давно не слышал – контузило в начале боя, прилетел фугас, поломанной куклой навсегда затих весельчак Юшков, и сам вот оглох, - Ну, Спиря, снаряд!
- Нету, командир, - Потапов степенно протер, защелкнул замок орудия, - Кончились…
- Тогда, заводи, Чередниченко, - не услышал, понял по губам, Мухин, - Поехали помирать, братцы!
Приоткрыл люк, в последний раз глянул на яркое, перевалившее далеко за полдень, солнце, на сгоревшие свои танки, на цветущую, обильно политую кровью, украинскую землю. Удовлетворенно подумал – успел разведчик увести несчастных далеко, уж часов шесть минуло.
Аккуратно, неглубокой балочкой, подвел мехвод «тридцатьчетверку» к тому месту, откуда лязгали гусеницами немецкие панцеры. Выбрал момент, набирая ход, выскочил и на полном газу бросил танк в лоб ближайшей, не успевшей орудие довернуть «Пантере», машина вспыхнула оранжевым ярким шаром, дымным сизым пламенем сгорела дотла…
Митя проснулся, стуча зубами то ли от холода, то ли от сна, который реальнее яви, а белый день уже светит в окошки подсобки. Маша, терпеливая, прихрамывая, собрала на газетке завтракать, то, что вчера он раздобыл в магазине неподалеку, ждала его молча.
- Страшно было во сне? – спросила участливо. Совсем измучался защитник. Таскал ее по улицам, прятал в подвалах, размещал в подсобке этой, за едой и водой бегал. Но виду не подает, от усталости валится, дрожит худеньким телом, а видно – крепкий духом, не ломается.
- Война мне снилась, - надел очки, глаза печальные сделались комичными за толстенными стеклами, - О, завтрак готов! Сейчас подкрепимся, и будем двигать дальше. А чего тут сидеть? Сегодня уже вторник. До мамы, видать, не доберусь никак пока.
- С мамой все в порядке, - обнадеживающе кивнула Маша, - Куда ж пойдем, Митя?
- Пойдем к магазину, в сторону центра. Там еды полно, должно быть. Во всяком случае, воды точно вдоволь, - Митя посмотрел на ее ногу, - Болела ночью?
- Нет, - соврала Фомина, - Уже почти зажила, наверное. Я тут подмотала, не протекает.
Она украдкой вздохнула.
…Что ему в ней? Зачем тащит на себе взрослую чужую тетку, которой жить не надо? А может, влюбился по-мальчишечьи? Или, вместо матери, наверное, погибшей в ту ночь, принял к сердцу? Бывают же пацаны, вырастают из ниоткуда, хрупкие вроде, но твердые очень, настоящие. Из них, таких вот, и получаются последние герои…