Деревня отнимает у человека досуг, город - созерцание природы. Вот жить бы в деревне как Гораций, тогда можно воскликнуть: "O rus!" без всяких оговорок. А так только - когда видишь что-то поразительное, например, рассвет на лугу. Пепельно-белый туман, стелющийся по замершей равнине редкими клочьями, сгущается между купами деревьев у реки в парное молоко и уплотняется к горизонту в пышные взбитые сливки. Постепенно он окрашивается розовой изморосью, будто Аврора пудрится из своей изящной пудреницы солнца и раздувает пылинки невесомого порошка. А прикосновениями сонных губ оставляет светло-сиреневые мазки на розовато-серебристом холсте облаков, на голубых крыльях бабочки-неба, выходящей из серого кокона дорассветного оцепенения и на размытом мираже дальнего леса. Трава покрыта шариками опалов и турмалинов, настоящими изумрудами и рубинами, а не слабосветными стразами. И в каждом из них можно увидеть восходящий шар дневного светила, который, застыв в зените, заберёт все сокровища в свои тайники, чтобы ночью снова щедро разбросать их.
Река парит и кажется кипящей, но когда входишь в неё обнажённым, то будто попадаешь в объятия зимы, притаившейся где-то на дне и стремительно опрокидывающей тебя своей бодростью и радостью. Вода как чёрное зеркало. Всё живое ещё спит. Лишь изредка плеснёт рыба да мелькнёт голубой стрелой зимородок. Тишина такая, что слышно как звенит ледяная роса под ногами.
В низине, на затопленном участке луга, два аиста. Они как раз на моём пути. Неохота их пугать. Хочется стоять и бесконечно смотреть на них. Просто смотреть как они ловят лягушек. И в этом простом биологическом действе есть какое-то мистическое умиротворение. Недаром у древних была целая наука гадания по птицам.
Солнце уже над пеленой тумана. Будто пульсирующее сердце Вселенной, поднимаемое магической силой из белого океана опавших звёзд. Розовые вибрации заменяются лимонно-золотыми. Но вибрации души остаются такими же вдохновенно-радостными.