Зангезурские зарисовки.
Дзинь- дзинь... Звенели колокола церквей живописного Гориса, крыши которого красными пятнами виднелись сквозь изумрудную зелень фруктовых деревьев.
Дзинь- дзинь... Звон клепала разносился над горами и долинами, над шумливой, быстрой рекой, которая изогнутой змейкой прoбегала по хорошо ей знакомым скалам, дa по гладким валунам, старательно обходя узкие тропы животных и убегая далеко в сторону от людских домов. У каждого была своя дорога.
У реки она пролегала по низким оврагам, которые ранней весной наполнялись талой водой, а ближе к лету заполнялись мутными дождевыми потоками, наносимые с черной плодородной земли высокогорных участков, где дольше обычного не таял снег. Вторя говорливому потоку реки, оживленно пели птицы, наполняя окружающие леса, поля и сады звуками райской музыки.
Устремленные ввысь пики деревьев задевали своими вершинами синеву небес на гористых склонах Гориса. На едва проходимых горных тропах звонко ударяясь копытцами о скалы, длинношерстные козы высекали серебряные искры. По этим же тропам осторожно и неторопливо спускались к реке люди, набирая воду в самодельные обоженные глинянные карасы или бурдюки.
В холодные зимние дни, отрезанный снежными заносами от остального мира, Горис жил своей жизнью, только дым курился над крышами домов, быстро растворяясь в чистом прозрачном воздухе и рассыпаясь на морозе на миллиарды хрустальных осколков.
Дзинь- дзинь... Звенели колокола вековых церквей, разрушая утреннюю хрустальную тишину.
Дзинь- дзинь... -Ах, пусть я буду твоей жертвой, только пусть не будет напрасным этот звон.
Дзинь- дзинь... -Давай, звонарь, бей в колокол, не жалей силы своей, пусть слышен будет его плач, пусть слышен будет его звон!
И над Горисом, который был центром, сердцем и душой Зангезура, земли отважных сынов древнего Сюника, отдаваясь эхом времени продолжал раздаваться отчаянный, терзающий сердце перезвон старых, отлитых в медных рудниках Кафана, тяжелых колоколов.
Грустной была испокон веков история земли армянской...
На берегу шумливой и неспокойной реки Варарак, в самой высокой ее части, возле моста, давным-давно была построена высокая наблюдательная башня с огромным медным колоколом. Днем и ночью сменялись дозорные из горожан, которые напряженно смотрели вдаль- не идет ли опять враг на Армянскую землю, чтобы угнать юных девушек для богатого гарема, а молодых юношей в рабство, чтобы захватить стада тучных коров и баранов с бархатистой шерстью, чтобы забрать нажитое годами имущество людей, чтобы, наконец, сравнять горы, дома и цветущие сады с черной выжженной землей, превратить все вокруг в долину скорби и глубокой вечной печали.
В дозорные выбирали зорких, сильных и верных- от них зависела жизнь горожан. С высокой башни, как на ладони была видна вся долина, с боковых сторон Горис защищали неприступные крутые горы и скалы. Стоило только врагу появиться на горизонте, как раздавался тревожный колокольный звон, от звука которого вскакивали с теплых постелей жители и хватались за оружие.
Но однажды страж спокойствия заснул на рассвете. Обманула его утренняя прохлада гор и звонкое пение птиц, закрылись на мгновение его тяжелые веки, только на одно короткое мгновение.
По теплой, прогретой солнцем земле ползком, стараясь не разбудить даже певчих птиц, обычно тревожных и беспокойных, полз крадучась враг, чтобы в полной неожиданности напасть на сонных жителей.
Когда проснулся страж и поднял свои отяжелевшие веки, он увидел мириады копошашихся черных точек, которые подобно ненасытной саранче- несметным количеством покрыли всю видимую глазом зеленую долину. Схватился дозорный за колокол, моля его разбудить скорее спящих крепким сном жителей Зангезура, но пустым оказался звон клепала, запоздалым. Враг уже врывался в дома, круша и оскверняя, убивая и сжигая все за собой. С горя бросился звонарь с высокого столба в бурную речку, чтобы не видеть пролитой крови своих односельчан, не видеть заплаканных глаз, уведенных в позорный плен своей любимой жены и дочерей, но напрасной оказалась жертва.
Занг изуре- напрасный звон, как и напрасная жертва.
Занг изуре... Ах, каким же напрасным оказался твой звон, старый медный колокол гористого Гориса!
Грустная история земли армянской...
Ступенчатыми терасами в горной котловине, окруженной скалистами грядами, увенчанными утесами- великанами, расположился старый Горис, спускаясь, извиваясь кусочками земли между громадами каменных валунов, которые ночью можно было принять за дэвов из армянских преданий.
Веками каменные исполины оберегали покой своих жителей, помогая спрятаться от врага за непробиваемой толщей природных гор. Верным оказалось предание, что у Создателя не оставалось более свободной земли для армянского народа, который по своей природной скромности стоял в хвосте древних народов на получение надлежащего удела. В объемном мешке оставались только голые, замшелые камни, да громадные валуны. Зачерпнул Создатель своей рукой то, что осталось и бросил все между отрогами Кавказа и Двуглавым Араратом, хорошо зная, что трудолюбивый народ оправдает надежды своего седого творца. Из века в век, из поколения в поколение, трудились люди, освобождая площади под поля и посевы, кровью и потом поливая ту суровую землю, которую надо было не только пахать и засевать, лелеять и любить, как собственного ребенка, но еще и защищать.
В естественных пещерах- кратаках, в которых они ютились веками, прячась от постоянных нашествий турков и персов, жизнь стала невыносимой. В середине девятнадцатого века, из небольших сел и деревень, из Хндзореска, Хота, Шинуайра люди стали спускаться в удобную долину, в живописный Горис в поисках лучшей жизни, волоча за собой на мулах и лошадях скудный, нехитрый скарб, состоящий в основном из посуды, белья да одеял.
Маленькая, непоседливая и шумливая река Варарак разделяла Горис на две части. На ее правобережной стороне природой была слеплена небольшая равнина, удивительная для этих рельефных мест. На этом месте и решено было основать город, который был построен по единому плану. Ранее здесь проводились ежегодные ярмарки, а в 1877 году усилиями местных жителей была проложена шоссейная дорога, которая связала жителей Гориса с центром Нагорного Карабаха- с Шушой. На левобережной стороне расположились старая мельница, маленькая ткацкая фабрика, где ткали ковры и паласы из овечьей, бараньей и верблюжьей шерсти, строилась электростанция.
Началось быстрое строительство каменных домов с красными железными крышами, в основном двухэтажных. На первом этаже обычно располагались магазины, в которых торговали всем, что имелось на продажу, а на втором - спальни, где на взбитых верблюжьих одеялах высились пышные, белоснежные подушки в вышитых накрамаленных наволочках. Вскоре, благодаря заботливым рукам горисинцев, город уже утопал в садах. Особенно красиво было весной, когда сквозь розовые и белые цветы фруктовых деревьев пробивалась первая светлая зелень листвы, а осенью даже самому талантливому художнику не хватило бы никакой палитры красок, чтобы передать все оттенки и цвета багряно- золотистой поры, когда природа медленно и степенно начинала готовиться к череде однотонных зимних дней.
Горис разрастался на глазах- строились школы, магазины, здание больницы, почты, на центральном бульваре, покрытая свежей краской, красовалась золоченными куполами русская церковь. Но этот последний бастион святой веры, построенный по приказу царя Николая, был разрушен большевиками сразу же после провозглашения Армении Советской, а стоящая неподалеку армянская церковь, словно в насмешку над чувствами людей, первых принявших христианство, была превращена в хранилище пшеницы и сухого сена для лошадей. Новая власть старательно и методично искореняла заведенные предками вековые традиции.
Христианство, сформированное в нелегких условиях, когда отовсюду угрожали оружием, позорным пленом, смертью, а главное- полным исчезновением самого народа, было их бедой, но, как это не странно, оказалось и их спасением. И хотя были запрещены воскресные службы в церквях, отменены церковные праздники, каждый житель старательно оберегал веру, спрятав ее в потайные и глубокие лабиринты своей души. Верующие молились по ночам, чтобы даже не услышали соседи. Большевики выковыривали ножами преданность богу, чтобы не повадно было верить в другого идола, кроме низенького, лысеватого, с лисьей улыбкой на лице человечка, прикрывающего свои революционные мысли дешевенькой пролетарской кожанной кепочкой. Век этого земного божество был скоротечен и вскоре его сменил другой, еще менее образованный, который натравливал народы друг против друга. Его голос с заметным кавказким акцентом достигал самых дальних окраин страны, заставляя трепетать от страха ни в чем не повинных людей, единственной ошибкой которых было рождение на этой земле. Армения была вновь отдана на поругание, как это случалось не раз на протяжении долгих веков истории, а ее древний народ был поделен на две части.
В западной все армянское население было насильственно выселено и изгнано в знойные пустыни Мессопотамии на заклание, на тяжкую смерть, ведь пустыня убивала, причиняя больше страданий и мучений, и, главное- не оставляла следов. Это было неоспоримым преимуществом, которое и было предложено великими стратегами- триумвиратом из турецкой верхушки для быстрого уничтожения целого народа.
В Восточной Армении методы ведения войны армянскими большевиками против собственного народа были не менее жестокими.
Веками страдала Армения, но тем не менее всегда оставалась надежной стеной для северных христианских стран, защищая их ценой жизни и крови, ценой преданности своей вере и своему слову.
А люди, перекрестившись, продолжали по утрам выводить скот на поля, обрабатывать землю и поливать ее, сеять и жать, собирать урожай, невзирая на все выпавшие трудности и понимая, что другой жизни у них все равно не будет...
-У детей, у внуков наших может жизнь будет получше, даст Бог, -вздыхали бескровные губы постаревшего от всего пережитого горисинца Петроса Ханзадьяна. В этот погожий весенний день он сидел на самодельно- сколоченной деревянной скамейке возле дома и провожал глазами закат солнца
-Будет жизнь поспокойнее, вот только бы скорее вернулись мои дорогие Артем и Вано. Ах, как глаза мои истосковались по ним, как хочется обнять их. Где они, по каким дорогам шагают их усталые ноги? Почему они вынуждены искать приют в чужих краях, где их никто не ждет? Найдется ли добрая рука, что протянет им кусок хлеба? За что они страдают? Неужели только за то, что мечтали о свободе Зангезура, о счастье для своих детей, о спокойной жизни и о красивом будущем? Триста лет нашему роду, триста лет мы, начиная от Давид- хана ищем для своих детей лучшей доли, но проходит время, а что меняется?
Выцветшие голубые глаза Петроса устремились вверх, словно сквозь каменные утесы и верхушки старых вековых деревьев он мог заглянуть в глубину той истории, из которой происходил его древний род, разветвляясь и даря земле Армянской своих преданных и любящих сыновей и дочерей; словно там, в далекой дали он мог найти ответы на свои бесконечные вопросы...
Армения всегда была горячей точкой соприкосновения религий, культур и вероисповеданий. Дерзкие и кровожадные набеги диких и злобных в своей откровенной жестокости многочисленных кочевников, которые привыкли жить за счет награбленного, отравляли жизнь оседлым народам. Стремительно нападая, они брали в плен молодых красавиц и несмышленных детей, увозя их на седлах своих быстрых коней и отрывая навсегда от родных мест.
Сколько прошло завоевателей по этой земле, столько раз, подобно птице Феникс возраждался из пламени народ, терпеливо преодолевая трудности, потери и нескончаемую боль. Oсобенно кровавым и обильным на слезы и вечную муку матерей было позднее средневековье...
Когда в 17 веке персидский шах Аббас Первый вошел в предгорья Кавказа, казалось, для его войска даже не хватит места в долине, что простиралась на восток от седоглавого библейского Арарата. Тысячи воинов по одному приказу отправились в путь, чтобы сравнять с землей цветущие села. Прошелся шах со своим войском по земле и горам древней Армении, оставляя после себя, как черную память, сожженные города и села. На пашнях и полях гнил не собранный урожай, а небо вновь было багрово- черным. Пылали в ярком пламени огня крепкие дома и амбары для просушки зерна, падали, опаленные огнем хлева для домашних животных, а с ними рушилась привычная жизнь людей. Стон уводимых в плен слезным облаком повисал в воздухе. Древний живописный Сюник вновь оказался под железной стопой своего очередного властелина.
Зная приверженность армян Эчмиадзину и Деснице Просветителя, шах Аббас распорядился разобрать Эчмиадзинский храм- главную святыню народа, и заново построить его в Персии, вблизи Исфагана, чтобы духовно связать переселённых армян с их новым местожительством. По его указу были вырваны кладки из углов стен собора, разобраны Святой престол и купель крещения главного алтаря, а также захвачена Десница Святого Григория Просветителя. Казалось, еще немного и армяне лишатся последнего оплота своей надежды и веры. Тогда Католикос Давид IV послал своих людей на северный фасад колокольни Кафедрального собора изваять портрет шаха Абасса, после чего персидские воины уже не осмелились дотронуться до храма.
А пленные, уходя, бросали последний взгляд на разрушенные стены домов, на почерневшие от времени и скорби ажурные каменные хачкары, на куполообразные крыши древних монастырей, на крутой поворот дороги. Понимали, что не удастся им вернуться в родные края, открыть тяжелые, окованные металлическими скобами двери, переступить через низкий порог дома. Кровь и слезы падали на землю. Брели они босые, уставшие по пыльным дорогам, по острым камням и сухим травам, по черной земле и желтому песку, только на ночь получая короткий покой, передышку, да глоток теплой, мутной воды.
Стон разносился эхом в высоких горах, отражаясь и застывая очередным каменным дэвом, которыми так богат оказался этот край. Был похож на шум мощного горного водопада плач уводимых в плен, а их слезы, проливаясь, становились похожими на капли утренней росы, в которой переливался солнечный свет.
Ранним утром плетки из черной бычьей кожи, сплетенные в семижильную косичку свистели над их головами, отрывая кому мочку уха, кому клок волос, оставляя на лицах обезабраженные шрамы. Участь у всех была безрадостной. Молодые, красивые девушки попадали в гарем сластолюбивых восточных правителей, оставляя себе один единственный шанс выжить- ублажая в прохладные вечера своих повелителей.
Из Агулиса, Хознавара, Кафана, Кузнута, Гориса, Шинугайра, Агулишена, Карнидзора, Мегри, Караунжи, Вериншена шли пленные, прося у Господа быстрой смерти. Теперь она единственная была для них желанной и могла избавить от мучений и унижений, которые всем предстояло испытать сполна.
Но кто же им позволит раньше времени покинуть скорбную земную обитель?
-Гей! Гей! - кричали всадники, по головам считая пленников, заглядывая в лица молодых и выбирая среди них себе красивых и здоровых. -Скоро привал! Торопитесь! Еще несколько дней и вы увидите стены Великого города, ваши ноги ступят на святую землю Персии! Великий шах Абасс оказал вам всем величайшее из своих благоволений - вы увидете своими глазами Персию, прекрасную и несравненную.
-Будь проклят тот день и тот час, когда мать родила его, испытывая те же муки, что и мы.- шептали пересохшие от жажды губы пленных женщин, сплевывая на землю густую слюну, перемешанную с пылью. -Почему не разверзлась земля и не поглотила и мать и ребенка, чтобы злобное чудовище, не успев вдохнуть свежего воздуха, провалилось бы в преисподню? Почему не попал он сам в объятья злобного Аримана, чтобы на себе испытать все то, что уготовил для нас?
Малые дети крепко держались за подолы оборванных платьев своих матерей. Они молча переносили тяготы, лишь только полоски от горьких слез на щеках застыли немым укором. Здесь уроки жизни усваивались быстрее, чем те, которые в благостные и добрые времена пытались им дать их родители.
Среди детей, которых оторвали от родных мест, был маленький Давид. Крепенький, ладный, с прямым взглядом в умных глазах, он обещал быть достойным сыном своей родины, если бы не позорное пленение, в котором он потерял брата, красавицу мать и отца.
Солнце стояло в зените, когда глазам пленников предстало сказочное видение- мощные стены укрепленного цитаделью города, на которой через каждые сто метров высились наблюдательные башенки. В толпе пленников кто вздохнул устало, а кто и расплакался, вспоминая стены родного дома и привычные круглые купола церквей.
На площади, неподалеку от дворца шаха, их оставили под лучами солнца, выделив для каждого по куску хлеба и кружке воды.
Мулла, одетый в длинный цветастый халат, который путался у него под ногами, с чалмой на голове, украшенной блестящими камнями, нараспев зачитывал последнее распоряжение Великого шаха Абасса, милостивого и всемогущего. Красиво переплетались слова, смешиваясь для непонимающих язык в один тягучий монотонный звук. Слушали пленники, не понимая языка, прислушивались к доносившимся словам, пытаясь определить по интонации и по выражению лица читавшего - что же их ждет.
Вдруг в толпе раздался стон. Все головы пленных повернулись, но только одно слово вылетело из уст армянина, который знал персидский язык- все мужчины должны были перенести святой для мусульман обряд. Кто не соглашался -сразу же, на месте лишался своей головы - таким был указ шаха. Вскоре рядом с муллой словно из- под земли появился палач с острой секирой в руках. Визири и бородатые звездочеты в богатых халатах, казначеи и летописцы с бумагами в руках, дервиши и странствующие путники в старых ветхих одеждах, сквозь которые можно было увидеть немытые смуглые тела, усаживались поудобнее, чтобы насладиться предстоящим зрелищем.
Под скрежет зубов, под доносившиеся стиснутые стоны и невыносимую боль, обреченно проходили пытку мужчины, юноши и даже маленькие дети. Немногие из них, кто противился, тут же, на месте лишался головы. Как круглые мячи падали головы с закатанными глазами к ногам любопытных зрителей, которые смеясь и радуясь, пинали их, разбрызгивая алую кровь на тесанные камни дворцовой площади.
Когда один из шахских слуг дотронулся до Давида, мальчик словно взбесился- он стал отчаянно кричать и кусать протянутые к нему руки. Его крик напоминал вой одичалого волка, отчего смиренные гепарды, охранявшие царский трон стали нервно и тревожно ходить из угла в угол, удерживаемые только толстыми железными цепями.
По приказу муллы, завизжавшего от злости, слуги встали в круг, чтобы схватить мальчишку и казнить в назидание остальным, но он выхватил у одного из них острое копье и закружился в бешенном танце по кругу, не позволяя никому приблизиться.
Никто не увидел, как в это время из женской половины дворца выбежала тщательно укрытая шелковыми накидками служанка прекрасной и луноподобной младшей и любимой жены шаха.
Она легко проскочила сквозь строй вооруженной свиты, подбежала к грозному повелителю и упала ему в ноги, чтобы молвить несколько слов.
В криках и плаче многочисленных пленных, приведенных на площадь, не было слышно стонов, доносящихся из царских покоев, как и не было слышно писка крохотного младенца, который вошел в новый мир, своим рождением в эту минуту продлив династию великого шаха.
Воцарилась тишина. Замерли слуги, прекратил свое заунывное пение и мулла, роскошная парчовая чалма которого сбилась набок от чрезмерного усердия. Шах- Абасс, которому только что подарили добрую весть о рождении долгожданного наследника, ушел во дворец.
А вскоре уже глашатаи на все четыре стороны затрубили благостную весть: - У великого и непобедимого шаха Абасса несравненная радость- родился наследник! Празднуйте, люди! Веселитесь! Всем сегодня будут розданы угощения! Весь мир радуется! Шах своим царским указом повелевает прекратить все работы! Веселитесь, люди!
Проходили годы... Много воды утекло с тех пор, много раз зима сменяла лето, каждую весну прилетали аисты, чтобы поправить старые гнезда на деревьях и научить летать новых птенцов.
Вырос и бегал по ступенькам дворца царский сын, чье рождение оказалось памятным для Давида, который стал ему большим другом и наставником. Красивые губы шаха трогала улыбка, когда он видел, как Давид помогает его любимцу правильно поставить ногу в стремена или удержать тяжелый лук в детских руках.
Но едва только над верхней губой бывшего пленника появился пушок, как шах отправил его на границу страны с тем, чтобы изучил военное дело в постоянных стычках с чужими народами и племенами. Стране всегда требовались смелые и отважные воины, т.к. только новые походы могли пополнить царскую казну драгоценным металлом, а поля и пашни -руками новых невольников.
Таяли снега весной на вершинах гор, осенью улетали птицы, чтобы вновь возвратиться весной и высиживать птенцов, колосились густой пшеницей поля в теплых долинах среди гор, сменяли зеленые наряды плодовые деревья в садах на золотистые, тучились и умножались стада баранов на пастбищах, подрастали в семьях дети. Жизнь продолжалась.
Когда в очередной раз Давид вернулся и преклонил колени перед шахом, владыка Персии не узнал его - так возмужал и раздался в плечах, окреп, превратившись в сильного воина ребенок, захваченный в далеких горах Армении.
-Насилу я привел их всех в нашу страну, больших затрат, трудов и уловок мне это стоило, но не ради их пользы, а ради нашей, ради благоденствия страны моей и роста населения. Хотя, что он, ребенок мог помнить о своем прошлом? Вся его жизнь прошла здесь, у меня на глазах. - подумал шах, но вслух сказал другое.
-Встань с колен Дауд и расскажи скорее, чему ты выучился? На пользу ли тебе пошла воинская наука? Расскажи, какие мысли бродят в умах людей? Что еще можно сделать, чтобы наша страна стала более могущественной, как укрепить ее, чтобы не дать потухнуть огню в очагах?
Давид, в окружении таких же молодых юношей, как он сам стал рассказывать о том, что видели его глаза, что слышали его уши, чего касались его руки.
Вскоре шах –Абасс сделал его своим телохранителем. Не один раз рвалась стальная кольчуга на могучей груди бывшего пленника, который не задумываясь подставлял свое молодое тело, принимая на себя любой удар, предназначенный его властелину- будь то нечаянно пущенная стрела, могучие рога оленя, острый камень, который срывался с горных круч или острые когти диких животных. Из гулар-агаси, начальника над войсковыми частями, составленными из гулов- рабов, бывших пленных христиан, Давид быстро дорос до тысячника шахской армии и личного телохранителя шаха.
Вот только вездесущие визири не раз докладывали шаху о странном увлечении его телохранителя.
-Скажи-ка мне, Дауд - спросил его однажды уже постаревший шах, чьи, прежде пышные, волнистые черные волосы уже не обходились без хны, -что это ты каждое утро в то время, когда все благоверные исправно молятся, чертишь на песке? Что за загадочные знаки рисуешь? Может тайну какую прячешь от меня? - шах- Абасс пытливо смотрел в глаза юноше. Редко кто выдерживал тяжелый взгляд шаха. Каждый опускал глаза в землю, боясь увидеть малейший признак недовольства на царском челе.
Ответ Давида сильно удивил шаха.
-Простите меня, мой падишах! - склонился в низком поклоне воин. -Моя мать перед смертью завещала мне каждое утро писать на песке армянские буквы, составлять слова, чтобы не забыть- кто я есть и откуда пришел. Только смерть может помешать слову, данному моей бедной матери, но я –воин и смерти не боюсь.
-Какие же слова ты пишешь? - поинтересовался шах- Аббас. - Что ты так старательно выводишь на земле?
-Армения, Давид, Рипсимэ... - так звали мою мать, мой падишах.
-А из какого ты рода- племени? -спросил шах.
-Этого я не знаю, мой падишах. - Давид опустил голову. -Время стерло все из моей памяти, столько воды утекло с тех пор. Родителей моих нет, кто же мне подскажет?
Удивился шах прозорливости мудрой женщины, но еще больше был удивлен настойчивости ребенка. Перед кем ему отчитываться, кроме как перед самим собой?
Шах- Абасс в раздумьях вернулся к себе во дворец, куда следом черной змеей приползло известие о том, что на страну вновь напали османцы, чья империя, объединившись с племенами таких же жестоких кочевых сельджуков, за короткий промежуток времени стала грозной и сильной, наводя ужас на своих соседей. Хитрые и выносливые, привыкшие к длинным походам и лишениям, они занимались только набегами и войнами, стремительно передвигаясь по предгорьям и степям.
Тысячник Давид все дни проводил на коне в тренировках, обучая своих воинов, с которыми он делил кусок хлеба и глоток воды, спал на голой земле, положив под голову камень вместо мягкой подушки, укрываясь от ночной прохлады войлоком.
День сражений обещал стать большим испытанием для всех.
Шах- Абасс с высокого пригорка наблюдал за битвой. Зеленая, густая роща, в которой был натянут белый шахский шатер, была у него под ногами. Ему хорошо были видны сплоченные ряды лучников, конница и пеших воинов, а также шахская конница, которая, затаившись в густом лесу, не вступала в бой, ожидая особого приказа. Конницей командовал Давид. Возле шаха Абасса находился и его повзрослевший старший сын, молодой юноша, у которого уже начала пробиваться на подбородке редкая борода. Он, как и отец, с беспокойством осматривал долину. Шах- Абасс сидел на коне, его ровная спина свидетельствовала о привычных ему войнах и походах, в которых он не отлеживался, как многие восточные вельможи, любящие роскошь и покой. Вот и в этот раз, шах пытливо смотрел в низину, где бились не на жизнь, а на смерть два мусульманских народа, стремясь оторвать друг у друга землю, людей, скот и нажитые богатства.
Религия не объединяла их, как это было записано в Коране: - «Сражайтесь, объединяясь, на пути аллаха с теми, кто сражается с вами, убивайте их, где встретите, изгоняйте их. Сражайтесь, пока вся религия не станет принадлежать аллаху! Не брейте голов своих, пока жертва ваша не дойдет до своего места. Аллах выведет вас из мрака к свету.»
На деле же все происходило иначе. Вспыхнувшая ненависть между суннитами и шиитами отметала прочь общие законы шариата. Фанатизм застилал глаза детям аллаха, а жизнь и вера вносили новые порядки в канонизированные Магометом суры, бросая своих сынов друг против друга.
В то раннее утро войско неприятеля с устрашающими криками и воплями, подбадривая себя, двинулось вперед по зеленой траве. В лучах солнца поблескивали их кривые ятаганы. Тысячи стрел, посланные лучниками шаха закрыли солнечный свет, смертельным дождем упав на головы османцев, но их количество казалось и не уменьшилось. Они продолжали свой стремительный бег. Казалось, нет в мире силы, способной остановить их. Напряженное ожидание вскоре сменилось криками и стонами раненных, а поле битвы было залито кровью. Трудно было понять, на чьей стороне перевес- чаша победы склонялась то в одну сторону, то в другую. В один из таких моментов не выдержал шах- Абасс. Увидев нерешительность своих воинов, он, оставив позади нерасторопных визирей и длиннобородых, задумчивых и вечно качающих седыми головами звездочетов и прорицателей, которые, кстати, обещали ему- властелину мира- победу в этом бою, бросился с горы в самую гущу сражения, желая переломить ход событий. Следом мчался его старший сын.
Сокрушая всех, кто попадался ему на пути, шах не сразу заметил, как оказался в окружении, сопровождаемый только сыном да горсткой своих телохранителей.
Шах не видел, как зашевелился правый склон горы, где стояла конница и быстродвижущая лавина сорвалась с места, но как не торопилась персидская конница, она не успевала на подмогу, а окружение шаха таяло с каждой минутой. Уже в налитых кровью глазах воинов великого Османа можно было прочитать торжество победы, каждый из них больше всего хотел бы завоевать великую славу убийцы шаха.
Проходили длинные минуты, когда крики и стон раненных с обеих сторон слились воединое с призывами тысячников и сотников, каждый из которых на свой лад, подбадривал воинов. Сквозь строй османцев яростно пробивался на вороном коне один из воинов. Всадник был весь в крови, его лица не было видно.
Круг уже сжался настолько, что у шахского коня не было достаточно места, чтобы разворачиваться. Все труднее было седоку отражать удары. Одна из вражеских стрел, прорвав кольчугу из тонких металлических пластинок, попала в грудь. Шах- Абасс пошатнулся, но удержался в седле, увидев боковым зрением, как над его головой поднялась рука с кривой саблей, чтобы нанести ему может быть последний, смертельный удар, но в ту же секунду, срезанная, она упала под ноги скакуну, а нападавшие османцы были смяты подоспевшим воином, который пришпоривая пятками коня, с диким криком отбрасывал от шаха врагов.
Это был Давид. Увидел, что шах- Абасс остался без охраны, он бросился ему на выручку. В считанные минуты, преодолевая припятствия, он оказался рядом с шахом, следом мчались остальные, оттесняя и отбрасывая врага. Заслоняя ослабевшего шаха, который терял сознание от потери крови, Давид подставлял свою грудь под летящие стрелы. Потом свет в глазах его померк.
Сражение закончилось только к вечеру. Турки были разгромлены и отброшены далеко за пределы империи, чтобы еще долго не появляться на этой земле, где каменные руины Персеполя, соженные в пылающем огне, видели воинов Александра Великого, где слагал свои бесценные стихи и рубаи несравненный Омар Хайям, где из года в год цвели пышным цветом розы Шираза...
Когда шах- Абасс открыл глаза и увидел лица своих придворных лекарей, которые радостно взирали не него, поздравляя с победой и выздоровлением, он первым делом спросил о своем сыне, близких, а затем о Дауде.
-Слава аллаху, -Затарахтели, склонив головы в низком поклоне придворные, -Ты победил- великой повелитель! Мудрые звездочеты правильно прочитали по звездам в небе твою судьбу, раскрывая перед тобой книгу жизни и судьбы. Проклятые османцы больше не сунутся на земли великого и несравненного шаха- Абасса, могучего и трижды благословенного! Ты выиграл это тяжелое сражение! Ты- великий и....
-Хватит! - прервал их льстивые речи слабый еще шах- Абасс. -Где Дауд? А если здоров, то почему он не здесь?
Закивали длинными головами, похожими на переспелые дыни, придворные, лопоча благословения и здравницы шаху. Одного из них послали за Давидом, который не замедлил явиться, перевязанный и немного бледный от потери крови, но с улыбкой на лице, которая скользила по его губам. Он поклонился шаху, который лежал на парчовых подушках и, прикладывая руку ко лбу и сердцу, молча замер, ожидая приказа.
-Враг хотел растоптать нашу страну, разорить наши сады и дома, посеять смерть на священной земле. -сказал ему шах- Абасс.- Ты помог выиграть этот тяжелый и трудный бой. Не многие народы могут похвастаться тем, что им удалось отразить нападение османцев. Мы тоже потеряли немало воинов, которые отважно защищали свою страну. Ты выиграл этот бой и спас своего повелителя.
-Это вы, мой повелитель выиграли сражение. -возразил ему Давид.
-Кто позволил тебе перебивать падишаха?- грозно молвил шах.
От страха у придворных, окружавших Нодир- шаха, белоснежные чалмы, украшенные драгоценными камнями, провалились на глаза. Но падишах рассмеялся, видя их дрожь и продолжил: - Ты заслужил право, мой дорогой Дауд, говорить со мной на равных, не боясь моего гнева. Ты спас меня вчера, ты подарил мне жизнь, подставив свою грудь. Ты принес победу моему народу, избавив его от позорного пленения и ограбления страны. Сегодня будет большой праздник! Но это не все, я хочу показать всем, как я ценю добро, оказанное мне, чтобы и впредь все понимали, что значит оказывать услугу своему шаху. Я исполню любое твое желание, Дауд! Только сначала хочу сказать, что я, шах- Абасс, своей высочайшей милостью, даю тебе титул Хана. Ты заслужил эту награду! - он махнул пухлой белой рукой своим писарям, которые на корточках сидели на нижних степеньках дворца с дощечками на коленях, раболепно прислушиваясь к речи шаха, стараясь все записать и не пропустить ни одного слова.
-Пишите приказ шаха- Абасса! А теперь говори- что ты хочешь- пол-царства и самую красивую женщину? Может хочешь взять в жены мою старшую дочь?! Денег, драгоценные камни? Скажи и ты получишь из царской казны сколько душа твоя пожелает! Лучших породистых скакунов из моих конюшен? Говори и ты увидишь, что падишах пустые слова на ветер не бросает!
Все, кто находился в главной зале дворца пораскрывали свои уши, оттянув с них чалму, чтобы получше услышать- что же попросит тысячник, который никогда не тащил на себе награбленного, не тянул алчную руку за золотыми монетами, не закручивал на своей руке длинные шелковые волосы очередной красавицы- невольницы, которых мог иметь сколько душе угодно?
Все слушали, затаив дыхание. Что мог попросить Дауд-хан у великого шаха- Абасса? Почему он молчит? Неужели же он отказывается от щедрых шахских даров? Как можно отказываться от того, что само в руки идет?
-Мой ответ будет очень прост, мой падишах, я прошу у вас только одного... -Давид выдержал маленькую паузу, чтобы перевести дыхание и продолжил:
-Отпустите меня. Разрешите мне уехать к себе на родину. Я надеюсь, там остались мои родственники. Хочу их увидеть, поговорить на языке моей матери, посмотреть на родные места, дотронуться до высоких гор, где я родился, да попить воду из родника. Вот все, что я прошу, мой падишах. Ничего другого мне не надо.
Закачали головами удивленные визири. Странной была для них просьба Дауда. Удивился и шах. Не ожидал он такого ответа и явно огорчился. Не хотелось ему отпускать такого храброго воина, но слово не птица- вылетит не поймаешь, а шахское слово- закон.
Шах- Абасс не поскупился. Своему телохранителю он пожаловал поистине царские подарки- золота и серебра, тканей и ковров, серебряных поясов и кинжалов с драгоценными камнями, сосудов с благовониями и специями, оружия, нескольких коней с дорогой сбруей и богатыми седлами. Двое воинов должны были проводить его до родных мест и вернуться обратно. На дорогах во все времена было неспокойно. Уже на следующий день Давид крепко пожал шахскому сыну на прощанье руку, поклонился в ноги шаху и отвернулся, чтобы не выдать своих чувств. Мужчине на Востоке не пристало плакать.
В последний раз бросил Давид свой взгляд на пышные сады, на ухоженные цветники и дома, на высокие стены роскошного шахского дворца. Здесь, в Персии, была прожита большая часть его жизни. Что ждет его там? Какой предстоит ему увидеть свою родину? Недобрые вести приходили с востока, с долины, которая располагалась за отрогами седоглавого Арарата, между двумя высокогорными и синими, как небо озерами братьями -Ваном и Севаном.
Невеселые мысли одолевали Давида в его долгой дороге домой. Провожатые довезли его до крутых обрывов, до скал, которые высились на пути, пугая своими отвесами и гулкими ущельями, до неприступных гор, на которые поднимались только дикие звери, развернулись и радостно поклонившись за щедрое вознаграждение, быстро поскакали обратно.
Давид повернулся к Персии спиной, к своей родной Армении лицом, пытаясь объять увиденное, понять и прочувствовать, что же это такое- Родина, которая все эти годы манила и звала его.
Казалось, еще только вчера его гнали в толпе пленных в Персию, только вчера просвистела над головой тугая нагайка, только вчера мать протянула к нему свои тонкие белые руки, повторяя, как заклятье: - Не забудь, сынок, душа моя, мой Давид, что ты сын армянского народа, не забудь имя свое, не забудь страну свою. Человек должен родиться и умереть у себя на родине. Это и есть счастье. Никогда не забывай о том- кого ты, мой дорогой Давид...
Голос матери звучал так явственно, что кажется и не было двадцати лет разлуки с ней и с родиной, что язык его не скован, не прилипли к нему сладкие, как мед и красивые, как весенняя роза слова, напетые сладкоголосым соловьем Персии Омаром Хайамом.
Давид отдохнул на пригорке, дал лошадям пощипать сочной травы, на которой сверкали бриллиантовыми брызгами капли росы, попил и сам из родника хрустальной воды, полежал на прогретой солнцем земле, послушал тихие звуки оринга- армянской пастушеской свирели, вдыхал в себя нежные ароматы трав,
горных цветов, чувствовал, как в каждую клеточку его тела входил дух родной земли.
Сколько раз он мечтал о той минуте, когда коснется своей рукой черной, влажной, с каменными вкраплениями земли, сколько раз мысленно переносился в свое туманное детство, чтобы не оборвалась нить воспоминаний, но реальность оказалась красивее сновидений и мечтаний. Его глаза с жадностью смотрели вокруг, пытаясь вобрать в себя полыхающееся разноцветье родной земли, где вперемежку с густой изумрудной травой неслышно качали головами синие, как небо, колокольчики, колыхались от горного ветерка веселые ромашки. Сколько нежного очарования было в этой красоте!
Разве пусть даже сладкая и тягучая, как мед музыка лучших персидских ашугов могла сравниться с шепетом простых цветов на родной земле? Сколько раз он мечтал коснуться своей рукой черной, влажной земли с каменными вкраплениями, сколько раз мысленно переносился в свое туманное детство, чтобы не оборвалась нить воспоминаний, но реальность оказалась красивее сновидений и мечтаний.
На склоне горы мирно паслись стада, колосилась золотистая пшеница, доносился равномерный скрип жерновов. Казалась, на этой земле испокон веков царило спокойствие. Погоняя своих коней, Давид двинулся дальше и совсем скоро его нога ступила на землю древнего Сюника, впереди бежала людская молва, перебегая с листика на листик, с ветки на ветку, перелетая на крыльях свободных в полете птиц, переносимая золотистыми лучами теплого весеннего солнца.
-Приехал Давид! Вы слышали добрую весть, сельчане? Сын вернулся наконец, чтобы отворить запертые и наглухо заколоченные двери своего дома. Вернулся после долгого пленения.
-Радость какая! Давид наш вернулся! С титулом хана! Ого-го-го! Теперь у нас есть свой Хан!
-Счастье дому твоему, Давид- хан! Счастливой оказалась твоя мать, что родила тебя в муках, хоть и не увидела сына своего взрослым мужчиной.
-Вернулся сын в отчий дом! Поднимет пошатнувшиеся стены, починит прогнившую от дождей крышу, возродит жизнь.
-Еще один армянский очаг жарко запылает, даст тепло и уют своим хозяевам.
Не знал Давид, что его приезд совпал с праздником Преображения- Вардавар. Словно зачарованный смотрел он с крутого обрыва, как веселится народ, как поют и танцуют с букетами в руках молодые девушки, а парни со смехом обливают друг друга водой. В тот день и узнал он, что давным давно один армянский храбрец по имени Вартан спас красавиц, которых похищал злодей, а в благодарность и в память, каждый год девушки водили в этот день хоровод, плели венки и веселились.
Уже на следующий день с утра взялся Давид за работу- крышу починил, поднял стены, а вскоре и свадьбу сыграл. Через положенное время, молодая жена родила сына.
-Эй, люди, вы слыхали! - от горы к горе эхом уходила новая радость, раскалывая громады крепких камней, что веками стояли, упираясь в сухую землю. - У нашего Хана сын родился!
-Сын родился у хана? -удивлялись горожане и крестьяне. -Значит, к счастью был его приезд на родную землю, бог милостив к тем, кто помнит и любит свой край. Давид получил от господа по мере добра своего. Так от его сына- первенца и пошел род Ханзадьянов- сильных и смелых воинов, тружеников и пахарей, каменотесов и лекарей, врачевателей и учителей - Мовсесы и Арташесы, Тиграны и Артемы, Ваганы и Саркисы, Петросы и Алексаны, Николаи и Газары, Ованесы и Аршаки, да всех и не перечислишь. Переходила из поколения в поколение звучная фамилия, знали они, что корень у них у всех один- Давид безымянный...
-Э-эх, Давид, знал бы ты, что будет с твоими потомками...- прошептал Петрос, не желая, чтобы кто- то из домашних услышал его жалобу. Солнце уже скрылось за горизонтом и с гор потянуло вечерней прохладой. -Для чего рожден человек? Все его счастье -то и заключается в короткой памяти, да еще в надежде. Вот этим мы и живем.
Он поднялся с места, опираясь на палку, зашел во двор и плотно затворил за собой калитку. Пора было ложиться спать. Никто не знал, что готовил всем завтрашний день...
Весна в Горисе всегда переменчивая- день солнце светит, день дождь идет сплошной стеной. Когда на вершине Ластин Хута гремел гром, то огненная молния освещала маленькие села вокруг и красные крыши домов, но стоило только ветру разогнать тяжелые черные тучи, как солнце тут же снова выглядывало, улыбаясь и радуясь своему внезапному освобождению. Вздыхала напоенная земля, теплыми испарениями клубясь в воздухе, по цветкам и листкам разбегались золотистые лучи, переливаясь красками радуги в капельках росы.
Курился, поднимаясь от домов дым, наполненный запахом людского тепла, нехитрого обеда, приправленного зеленью, чистого свежего белья, и уносился далеко ввысь. Утро каждого дня начиналось с крика петухов, с нежного блеяния овец, уводимых со дворов на пастбища, с хлопанья дверей. В каждом доме, за сложенными на века стенами из камня, начинался привычный распорядок дел- успеть бы хозяйке все переделать за светлый короткий день.
Только один единственный дом в Горисе отличался от остальных. Здесь не кудахтали куры, не мычали коровы с отяжелевшим выменем, здесь тишина караулила углы, да постовые с винтовками, закутавшись в теплые одежды (ночи -то еще холодные!) караулили стены единственной тюрьмы города, выстроенной из жженого коричневого кирпича. А вокруг, словно желая все уравновесить на несуществующих весах природы, продолжалась обычная шумная жизнь.
Продолжeниe cлeдyeт