ТАЕЖНОЕ САФАРИ
рассказ-быль, 1978 год
Поселок был небольшой, десятка полтора домов, два из которых, стоявших на отшибе, занимала геологоразведочная экспедиция, сокращенно ГРЭ, а местные навивали ее просто «база». За домами бочками из-под солярки была размечена вертолетная площадка с бревенчатым настилом, куда и приземлился наш вертолет. Экипаж завернул сюда попутно, поддавшись нашим уговорам, а также под нажимом командира авиаотряда. Его пришлось уговаривать долго, поскольку один борт уже делал сюда рейс позавчера. Последним аргументом послужила бутылка спирта, командир незаметно убрал ее в ящик стола и приказал экипажу забросить нас. Не останавливая винтов, пилоты ждали, пока мы разгрузим вещи, и как только последний наш рюкзак оказался на земле, тут же взмыли в небо.
Кроме базы геологов в поселке имелась метеостанция, почта, магазин и артель старателей. Нa дверях магазина висел огромный амбарный замок, на дверях почты — такой же, но поменьше. Собственно, нас ни почта, ни магазин не интересовали, мы были озадачены лишь тем, как бы договориться насчет вездехода, чтобы не тащиться до Реки пешком.
На стене домика, где размещалась контора базы, красовалась торжественная вывеска:
«Министерство геологии РСФСР Геологоразведочная экспедиция Н-ского геологического управления»
В конторе начальства не оказалось, там был только сторож-эвенк. Он вышел нам навстречу и объяснил, что все партии на маршрутах, а вездехода нет, сам начальник базы уехал в тайгу.
— Давно?
— Да вчера поутру.
— И скоро вернется?
— Однако скоро. Дня через три-четыре, наверное.
— Скоро… — Лёня с досады стукнул кулаком по ладони. Ждать вездеход три дня не имело смысла.
— Начальник-то один уехал? — спросил Витька. Просто так, из вежливости, чтобы не прерывать разговор, поскольку сторожу явно хотелось пообщаться.
— Зачем один? Механик с ним, бухгалтер из управления, еще гости из Ленинграда приехали.
— Инспекция?
— Зачем инспекция? Брат вроде бы... И там еще с ним...
Но тут, решив, что сболтнул лишку, старик перевел разговор на другую тему:
— Сами-то кто будете? Геологи?
— Туристы мы. Отдыхать приехали. В отпуск.
— Туристы? К Реке пойдете, сплавляться будете? Хорошо. Вода этот год большая, лето сырое, однако, было. Зато грибов много... А вот зверя мало стало. Дорогу тянут. Дорогу тянут, город строить будут... Пугают зверя. Уходит зверь, однако. Сюда маралы, да изюбры раньше приходили, теперь за гольцы откочевали. Соболя и не сыщешь, прошлую зиму только двух видал. Промысла не стало... Промысла нет — на работу идти надо, однако. На работу кем возьмут? Только сторожем и возьмут.
— А медведи есть? — спросил Мишка, наш охотник, разочарованный тем, что нзюбрятнну, о которой он мечтал всю дорогу, ему не добыть.
— Есть медведь. К Реке пойдете, там есть медведь. Но мало. Медведя тоже мало, однако. Ружья-то, какие у вас?
— Одно ружье, — ответил Мишка. — Шестнадцатый, калибр, одностволка.
Эвенк махнул рукой
— Шестнадцатый мало, однако. Не ходи на медведя. По уткам стреляй.
— Или по консервным банкам, — пошутил я.
Мишка с эвенком не согласился. Заодно решил похвастаться каков он меткий стрелок.
— Уток чего их бить, не интересно. У меня по уткам пятьдесят процентов попадания.
— Что-что? — не понял старик.
— Ну, из двух выстрелов одна утка.
Эвенк покачал головой и плюнул с досады.
— Ну, ты дурак! Однако по табуну бить надо: один выстрел — пять уток.
Мишка прикусил губу, а я лично радовался тому, что среди наших городских охотников метким стрелком считается такой мазила. Иначе бы не только уток, но и ворону уже занесли бы в Красную книгу.
— Больше в поселке никакого транспорта нет? — спросил я.
— В артели «Урал» есть, до Усть-Kaры подвезти может. А вам, наверное, к Угулькану надо? А к Угулькану «Урал» не пройдет, однако.
Обычно все туристы начинают сплав по Реке от устья ручья Угулькан, он выше по течению, и на этом участке до Усть-Кары шесть очень интересных порогов. От поселка, где мы находились, до Усть-Кары сорок километров, которые можно проехать на «Урале», если договориться со старателями. А оттуда двадцать пять километров вверх по реке придется топать пёхом. Вы скажете, это чепуха? Чепуха, когда идешь с пляжной сумкой, да по асфальту. А ежели через ёрник или по кедровому стланику, да с рюкзаком под шестьдесят килограммов, да еще в горку, то это два дня как минимум.
— Ну что, — сказал Боб, наш руководитель, — постойте тут, а я пойду к старателям насчет «Урала» договариваться?
— Не надо «Урал», — остановил его старик-эвенк. — Пешком надо, однако.
— Пешком? — удивились мы. — Прямо отсюда?
— Карта есть?
Я достал кальку, на которую в клубе туристов как сумел от руки скопировал карту из отчета предшествующей группы.
— Плохая карта, однако, — заметил сторож.
Ребята посмотрели на меня с укоризной. Я развел руками:
— Я художник, а не картограф.
— Не в этом смысле, — пояснил эвенк. — Ручей не так идет, вот как ручей идет.
Он прочертил грязным ногтем новое русло. Я достал ручку и обвел его.
— Так?
— Да. Вот по этой дороге, — он указал рукой на узкую просеку, — в гору идите. Дорога кончится, тропа будет. Тропа кончится — прямо по ручью идите, по тайге не ходите, трудно идти, заплутаете. А этот ручей в Угулькан впадает. Там вода в этот год высокая, однако. Плыть можно.
— Долго ли идти?
— Мешки у вас тяжелые, однако. Если бы налегке, к закату уже бы там были...
К Угулькану мы вышли к середине следующего дня. Вода и впрямь была высокая, можно сплавляться на плоту. Не везде, конечно, кое-где и в проводку придется, но всё лучше, чем топать пешком. Чтобы не выбиваться из графика, мы, не тратя время на перекуры и треп, тут же приступили к сборке нашего плавсредства. Мишка злился, что ему не дают побродить с ружьем по тайге.
— Мяса же хочется! — ныл наш охотник.
— Вот мясо, — успокоил его Лёня, открывая банку тушенки, он был дежурный.
— Разве это мясо! — вздохнул Мишка, нехотя строгая, жердь для рамы.
Откуда-то издалека донесся шум мотора.
— Моторка? — удивился Лёня. — Как она прошла сюда через пороги?
— Какие тут моторки, ты чего? — Боб оторвался от баллона, который он надувал ртом. Воздух с шипением вырвался из штуцера, Боб заткнул его пальцем. — Вертолет.
Из-за сопки действительно вылетел вертолет, сделал два круга и улетел.
— Ищут кого-то, — предположил Витька.
— Не нас ли?
— А чего нас искать? Мы же не дикари, оформленная группа.
— Вот сейчас сядет, документы будут проверять. Володь, маршрутная книжка далеко?
— Иди ты к черту.
Мне было не до вертолета и не до маршрутных документов. Я сверлил в раме дырки Лёниным коловоротом. Коловорот был плохой, сверло не зажималось в патроне. Я чертыхался и жалел, что не взял свою ручную дрель.
На следующий день плот был готов. Когда мы укладывали на него вещи, над нами снова пролетел вертолет. Пролетел совсем низко, едва не задевая колесом верхушки деревьев. Сесть ему было негде, берега высокие, густо покрытые тайгой. По берегам ручья — ни косы, ни отмели.
— Определенно кого-то ищут, — сказал Витька.
— Браконьеров, — предположил Лёня. — Или шпиона. А может где лес горит.
— Да не горит ничего, дымом совсем не пахнет.
— Шпиона тоже вряд ли. Военный вертолет был бы, зеленый, а этот оранжевый.
— Ладно, — прервал Боб дискуссию. — Хорош клопа давить, отчаливать пора.
Вскоре наш плот закачался на волнах первой шиверы. По высокой воде плот летел быстро, не цепляя подводных камней, но в первом же более-менее приличном пороге передняя гребь уперлась в камень и сломалась подгребица. Мы кое-как зачалились и встали на ремонт. Прошли мы в этот день километров десять с небольшим. Зато на другой день мы прошли пять самых интересных порогов. День стоял солнечный, мы остановились пораньше, рассчитывая завтра к середине дня доплыть до Усть-Кары, где предполагалось пополнить запасы сахара и круп.
Мишка получил, наконец, долгожданное право пойти на охоту. Довольный и счастливый, он надел накомарник, щедро пропитанный диметилфталатом, набил карманы патронами и исчез в тайге. Вскоре оттуда донеслась канонада выстрелов.
— Не иначе крупняка завалил! — иронически усмехнулся Лёня.
Мы поставили палатку, оборудовали кострище, наготовили дров, и, когда в канах уже кипела вода, вернулся Мишка, гордо неся в вытянутой руке за крылья двух рябчиков.
— Ребята, — объявил он. — Это же полноценная дичь!
Рябчиков мы ощипали и бросили в суп, который готовили из пакетиков. На второе была гречневая каша с тушенкой. Солнце скрылось за сопкой на противоположном берегу. Наступали сумерки. В предвкушении ужина каждый из нас был чем-то занят. Я пришивал пуговицу, Мишка чистил ружье, Боб допекал лепешку, Витька с Лёником пилили бревно. Из леса донесся треск веток. Кто-то напролом пробирался из тайги к берегу.
— Медведь! — прошептал Мишка, роясь в карманах в поисках патрона, заряженного пулей.
Ребята перестали пилить, Боб, снимая с углей сковородку, обжегся и матюгнулся.
— Тише ты! — зашипел на него Мишка, заряжая ружье.
Из лесу вышел человек, сутулый, грязный, небритый, со спутанными волосами, в новой, еще не полинявшей, но разорванной в некоторых местах и грязной штормовке. Джинсы тоже порваны на коленке, обувь такая грязная, что с трудом можно было узнать в ней фирменные кроссовки «Адидас». По заросшим щетиной щекам размазаны комары и засохшая кровь.
Мы стояли, застыв каждый в своей позе, как в детской игре «морская фигура, замри». Человек на минуту остановился, в нерешительности оглядывая нас, потом засмеялся и бросился к нам. По грязным щекам его текли слезы, он хохотал как сумасшедший, тряс нам руки, обнимал за плечи и громким шепотом приговаривал:
— Ребята... Ребята...
Несколько минут мы молча ждали, пока он придет в себя. Кто он такой? Сбежавший зэк? Преступник, скрывающийся от закона? Нарушитель границы? Не похоже. Он не прятался, подошел к нам открыто. Скорее всего, это либо турист, отставший от группы, либо заблудившийся геолог. Хотя кто его знает...
Наконец, он немного взял себя в руки.
— Не гоните меня, ребята... — прошептал он.
— Да никто тебя не гонит, — ответил Боб. — Садись. Есть хочешь?
Незнакомец закивал. Пока Боб наливал в миску суп, наш гость схватил со сковородки горячую лепешку, предназначенную нам на пятерых, и принялся быстро есть.
— На, жиденького похлебай, от сухомятки желудок заболит, — сказал Боб, протягивая ему миску и ложку. — Давно не ел?
— Шесть дней, — ответил мужик, обжигаясь, захлебывая суп.
Мы молча изучали его. На вид не больше тридцати, судя по всему, горожанин. Когда он поставил миску на землю, мы тоже присели у костра, подбросили дров.
— Курить есть? — спросил он, облизывая ложку.
Среди нас курящим был только Боб. Он достал из штормовки пачку «Астры» и протянул ему.
— Без еды по тайге бродить еще терпимо, без курева — тоска, — заявил незнакомец, затягиваясь густым дымом. — Хотя я об этом почти и не думал.
— А о чем думал? О бабах?
— Каких бабах! К людям бы выйти.
— Ягоды хоть ел? — спросил я.
— Не-а! Я не знаю какие ягоды съедобные.
— Да ты что! — удивился Леня. — Тут брусники полно, жимолости. У ручьев рыжики растут, их сырыми есть можно.
— Грибы я вообще не трогал. Боялся отравиться.
— Правильно,— сказал Боб. — А насчет ягод — зря. Я тут у реки даже смородину видел. Сам-то откуда?
— Из Ленинграда. Где мы сейчас хоть находимся, не скажете?
— Скажем. В Восточной Сибири, — решил пошутить Мишка.
Но ленинградец был не в том состоянии, чтобы воспринимать шутки
— Я в этом не сомневаюсь. А точнее? Жилье поблизости какое есть?
— Километров десять ниже по реке — Усть-Кара, — ответил я.
— А что это?
— Поселок небольшой. Почта, магазин...
— Почта — это хорошо. Дам хоть телеграмму родным, чтоб денег выслали. Я ведь без копейки. И документов нет. Как выбраться отсюда не представляю.
— Чепуха, — успокоил его Боб. — Ты сибиряков не знаешь. Если человек в беде, обязательно помогут: и накормят, и напоят, и довезут куда надо. И денег не возьмут. Как же ты из Ленинграда в тайгу-то попал?
— Брат у меня здесь работает. Начальником ГРЭ. Еще с весны звал: приезжай, мол, на недельку, отдохнешь, сафари устроим...
— Сафари? — Боб расхохотался.
— Да, сафари. Охоту, стало быть. Я вообще-то не охотник. И не турист. В лес всего два раза на шашлыки ездил. Работа, знаете ли, все некогда. А один мой приятель, когда я ему про это рассказал, тот ухватился. Узнай, говорит, у брата, может он двоих нас примет. Я говорю, мол, с ума сошел, не ближний свет ехать. Одна дорога, если на самолете, туда и обратно почти две сотни. А если в поезде — замучаешься трястись. А он говорит, чепуха, зато сафари!
Дали брату телеграмму, чтоб встречал. А перед самым отъездом вдруг выясняется, что приятель мой не один собирается ехать, а еще даму сердца с собой прихватил. Полетели мы, короче, втроем. С самолета мы пересели на вертолет, который вез в поселок, на базу геологов, продукты, топливо и всякое барахло. Брат мой все рассчитал заранее, чтобы мы на этот вертолет попали. С нами летела еще бухгалтерша из управления, дородная дама лет тридцати пяти, которая сопровождала груз. Собственно это она встретила нас в аэропорту, посадила в вертолет и всю дорогу наваливалась на меня полновесным бюстом.
Прилетели мы на базу, отметили приезд, как полагается, выпили, разговорились. Я все не знал, куда мне деваться от бюста бухгалтерши, а она видимо решила мной заняться всерьез.
— А ты чего? — подковырнул Лёня. — Упустил свой шанс?
— Да не люблю я теток с огромными сиськами…
— И сбежал от них в тайгу?
— Да погоди ты, — остановил Леню Боб. — Рассказывай, парень, не обращай внимания. Как звать-то тебя? А то мы так и не познакомились.
— Александром... Сашкой.
— Ну и отлично.
Мы по очереди представились нашему гостю, и он продолжал свой рассказ.
— Короче, стали они строить планы, какое замечательное сафари у нас получится. Даме сердца приятеля брат посулил медвежью шкуру, а уж шашлыков из марала, говорит, вдоволь наедитесь, да еще домой солонины увезете. А тебе, говорит, мне, то есть, пантокринчику сделаем, и подмигнул мне, кивнув в сторону бухгалтерши.
— Пошутил брат, — заметил Боб. — Панты только весной бывают, а теперь уж июль кончается.
— Наутро, — продолжал Александр, — брат выдал нам всем снаряжение: штормовки, ружья, патроны. Себе он взял карабин. В два больших рюкзака положили спальные мешки, палатку... Даже две палатки. «Вдруг кто захочет уединиться» — брат кивнул в сторону теток. Побросали мы вещи в вездеход, сели и поехали. Я, брат, механик, мой приятель, его дама сердца и бухгалтерша.
Ехали часа четыре. То по просеке, то через болото, ручьи какие-то, речушки вброд переезжали. Остановились, наконец, перекусили, немного выпили. «Все, — сказал брат. — Дальше пешком пойдем». Часа два шли пешком. Рюкзаки мужики несли по очереди, мне пока не давали. Надо мной подтрунивали — у меня то кроссовка в корнях дерева застрянет, то ветка по лицу хлестнет. Бухгалтерша хихикала: «Да, Саша, из тебя таежник как из палки ружье».
Шли мы через тайгу узенькой тропкой гуськом, друг за другом. Вдруг брат остановился и говорит: «Что-то сухо в горле стало. Размочить надо». Достали спирт, закуску. Другого питья и не было. И бабы спирт пили. Посидели, собрались, вроде, идти дальше, а у меня, как назло, живот прихватило. Стал я за кустики отходить, а брат кричит: «Далеко не ходи, заблудишься! Делай тут, здесь все свои!». А бабы: «хи-хи, ха-ха!».
Мне обидно стало. За кого они меня тут держат? Почему это я должен заблудиться? Я отошел туда, где не было слышно их голосов, присел в кустах. Потом побежал догонять. Бегу молча, чтобы бабы не подумали, что я боюсь заблудиться. Вот сейчас, думаю, как ни в чем не бывало, как старый таежник выйду к ним, возьму у брата тяжелый рюкзак и понесу. Бегу я бегу, а их все нет. Бегу-то я зигзагом, между деревьев, да меж кустов петляю, через поваленные стволы перепрыгиваю. А тропинки, по которой мы шли, все нет и нет. И людей нет. Тут я закричал — никто не отзывается. Все же я решил, что они где-то рядом, а не отзываются потому, что хотят подшутить надо мной. Вот сейчас зайду вон за те елки, а они — вот они, стоят и смеются. Но и за теми елками их не оказалось. Стал вспоминать, в какую сторону я ушел с тропинки. Вроде солнце тогда справа было. Пошел так, чтобы солнце светило слева. Иду-иду — ни людей, ни тропинки.
Вдруг вдалеке раздались выстрелы. Я закричал что было силы и побежал на этот звук. Через некоторое время слышу, опять стреляют, но уже, кажется, в другой стороне. Короче метался-метался я туда-сюда и понял, что заблудился. Выстрелов я больше не слышал. В кармане штормовки лежало несколько патронов. Я решил развести костер и бросать туда патроны, может быть, услышат. Пока развел этот несчастный костер, извел полкоробка спичек. Бросил в огонь один патрон, отошел подальше. Патрон взорвался, но звук оказался не такой уж громкий, из ружья громче. Я бросил в костер все патроны, их было штук пять, раздалось четыре хлопка, значит два патрона, все-таки, взорвались одновременно. Но и после этой канонады я не услышал никакого ответа. Под костром стал загораться мох, струйки огня уже начали разбегаться в разные стороны. Я испугался, что может возникнуть лесной пожар, и затоптал костер.
— Молодец, — похвалил его Боб.
— А потом сел я на поваленное дерево, закурил и стал думать, что же делать дальше. Итак, у меня имелось: полкоробка спичек, три сигареты, перочинный нож и две шоколадные конфеты «Гулливер» из азрофлотовского пайка, которые я хотел вечером отдать девчонкам. Времени было семь вечера, еще часа два, и совсем стемнеет. Но, поскольку я уже углубился в тайгу в неизвестном направлении, то я решил, что выход у меня только один — идти и разыскать тропу. Вспомнив еще раз положение солнца, когда я пошел в кусты, я вычислил, что должен идти на север. Когда-то в школе нас учили, что дерево обрастает мхом с северной стороны. Наши учителя никогда не были в тайге, иначе они обратили бы внимание, что в глухом лесу дерево обрастает мхом со всех сторон. Я решил просто идти, придерживаясь направления интуитивно. Еще я вспомнил, что тропинка, по которой мы шли, поднималась в гору, значит для того, чтобы пересечь ее, я не должен ни подниматься, ни опускаться.
Я шел, утопая во мху, перелезая через поваленные стволы, продираясь сквозь заросли, проваливаясь в какие-то болотца и, наконец, когда совсем стемнело, окончательно выбился из сил и решил устраиваться на ночлег.
Ужасно хотелось пить. Я пожевал хвои, но это не помогло. Я вспомнил про болотца. Побродил по округе и, когда под ногой зачавкало, решил: будь что будет, вытоптал ямку и нацедил пригоршни две болотной воды. Потом я выбрал такое поваленное дерево, чтобы рядом росло другое толстое, получилось как кресло. Я сел в него. Сильно донимали комары. Пока я шел, я еще мог от них отмахиваться, а когда сел, они облепили меня как… ну как комары.
Мы засмеялись. Ленинградец попросил еще сигарету и продолжал:
— Я не выдержал, наломал хворосту и снова развел костер, потратив на него последний клочок газеты и десяток спичек. Кстати, коробок от долгого ношения в кармане развалился, и у меня были отдельно спички россыпью и отдельно чиркалка. Я заготовил большую кучу хвороста и постоянно подбрасывал в огонь. Начинавший гореть вокруг костра мох я затаптывал. Это было хоть какое-то занятие, которое отвлекало меня от страшных мыслей. Чтобы отгонять комаров, я подбрасывал в костер сырую хвою. Она дымила, потом начинала с треском гореть, и искры летели в черное ночное небо. Я поэтично говорю?
Под утро я уснул. Проснулся от сырости. Шел дождь, на меня сверху капало. Я сидел на бревне, привалившись к дереву, а с дерева вода капала мне за шиворот. Костер мой давно погас, я полез в карман за спичками и... О, ужас! Карман мой промок, и спички в нем промокли тоже. И две последние сигареты промокли в другом кармане. Я пришел в отчаяние. Первая мысль была о самоубийстве, только я не знал, как привести в исполнение свой приговор. Разбить голову о дерево? Влезть не дерево и броситься вниз? Наесться каких-нибудь ягод или грибов и отравиться? Трезво размыслив, я решил, что все эти способы не дадут желаемого результата, а могут лишь привести к инвалидности, что лишит меня возможности бороться за жизнь, если я вдруг раздумаю умирать. Единственный правильный способ — это лечь на землю и ждать прихода диких зверей, чтобы они разорвали меня, но лежать под дождем на мокрой траве с горьким запахом — удовольствие не очень приятное.
Итак, несмотря ни на что, я решил попытаться выжить, следовательно, мне надо было принять план действий. Прежде всего, необходимо было двигаться, сидеть на одном месте тоскливо и холодно. Здесь я впервые на практике ощутил значение диалектического закона: жизнь есть движение. Я понял: выживу, если буду двигаться. Я с горя съел полконфеты «Гулливер» и принял такое решение. Раз я не могу выйти на тропинку и найти своих спутников, надо найти хотя бы людей вообще. Найти воду — какой-нибудь ручей. Не потому, что мучила жажда, нет — шел дождь, и пить не хотелось совсем, просто ручей впадает в реку, а по берегам рек селятся люди. Надо идти, все равно куда, лишь бы идти. Ручей должен протекать в овраге или ложбине, короче в каком-нибудь пониженном месте. Надо искать такое место.
Я шел весь день. Часы остановились, стекло запотело, сколько времени я не знал. Сначала было очень холодно, я дрожал, но от ходьбы стал согреваться. Я спускался в ложбину, но, дойдя до нижней точки, ручья там не нашел. Там было болотце, а местность вокруг снова повышалась. Я бродил и бродил, поднимаясь и снова спускаясь. Дождь кончился. Штормовка моя высохла, зато рубашка промокла от пота. Во рту пересохло, теперь я чуть не терял сознание от жажды и лишь к вечеру набрел на ручей. Я вдоволь напился и решил отсюда никуда не уходить. Может брат уже ищет меня и найдет как раз здесь.
Утром появилось солнце. Я разложил сушить на камушке спички и последнюю сигарету (другая размокла совсем и развалилась). Раскрыл при помощи ножа корпус часов и тоже положил сушиться. Пролетел вертолет. Я снял штормовку и стал ею махать, но с воздуха заметить человека в лесу невозможно. Прикинув по солнцу, что уже полдень, я собрал часы, завел их и поставил на двенадцать ноль-ноль. Кстати, сколько сейчас времени?
— Двадцать один ноль восемь.
— Ну вот, я ошибся всего на час сорок. Потом я снова решил идти. Я пошел вниз по ручью. Ручеек маленький, его можно было перешагнуть. Он прыгал с камня на камень, зажатый высокими берегами, и я тоже прыгал с камня на камень. Когда он исчезал в зарослях каких-то веток, я карабкался на берег и тоже продирался сквозь заросли. Когда я устал и присел отдохнуть, то очень быстро уснул. Проснулся от холода ночью. Попробовал снова разжечь костер. На некоторых спичках серы не осталось совсем, а те, на которых осталась, шипели и разгорались плохо. Костер я, в конце концов, разжег, но теперь у меня оставалось всего две спички.
Когда рассвело, я снова двинулся в путь. Долина ручья расширялась. Я прыгал с камня на камень, а иногда шел прямо по воде. Часам к одиннадцати я нашел тропу. Тропа уходила влево от ручья, вверх. Раз есть тропа, то по ней ходят люди, решил я.
— Неверно, — Боб отхлебнул горячий чай из большой кружки. — Здесь в основном звериные тропы.
— Я об этом не знал.
— Держи, — Витя протянул нашему гостю кружку чая, положив туда пять кусков сахара.
— Спасибо. Я пошел по тропинке. Прелесть какая! — он отхлебнул из кружки. — Я все еще надеялся отыскать ту тропу, на которой потерялся. И вот я нашел ее! Тропа уводила меня в гору, а через два часа ходу она потерялась. Я прошел еще немного в том же направлении, но тропа так и не появилась. Да, это была совеем не та тропа, которую я искал.
Снова пролетел вертолет, теперь я был уверен, что ищут меня. Я их видел, а они меня — нет. Эх, если бы я остался у ручья, там, где долина его расширилась, а лес отступил! Вот там бы они точно меня заметили, а я, дурак, снова углубился в тайгу!
Если вертолет сделает еще один круг, надо подать ему знак. Я срочно стал собирать хворост для костра. Первая спичка зашипела, подымила и погасла. Вторая загорелась. От нее занялись тоненькие хворостинки, я стал подкладывать сверку веточки потолще. Язычок пламени лизнул их и спрятался вниз. Потом поднялся сизый дымок, и пламя... погасло. Сколько я ни дул, вернуть костер к жизни мне не удалось. Я пришел в отчаяние. Я уткнулся лицом в мох и зарыдал. Над деревьями снова пролетел вертолет...
Вы не представляете, в каком состоянии я находился. Я пролежал так до вечера. Я не спал и не бодрствовал. Мне казалось, что надо мной стоят люди и рассуждают, жив я или умер. Потом мне чудилось, что снова прилетел вертолет, завис надо мной и с него сбрасывают веревочную лестницу. Еще мне казалось, что стоит мне поднять голову, и я увижу поселок и базу, что я уже добрел до туда. Я читал в книгах, как путники зимой замерзали, не дойдя десяти шагов до дому. Кто-то засвистел над ухом. Я испугался, поднял голову и увидел маленького полосатого зверька на поваленном дереве...
— Бурундук, — сказал я. — Их тут много.
— Возможно. «Хорошо тебе, — думал я.— Здесь твой дом, ты знаешь, что можно есть». Был уже вечер. Я с горя съел последнюю конфету и решил идти куда-нибудь всю ночь. Это было ошибкой, днем я еще мог бы вернуться к ручью, но бездействовать было свыше моих сил. Всю ночь я кружил по лесу, падал, вставал, опять падал, под утро уснул.
Удивительно, как все-таки организм мобилизуется в таких условиях. Я не чувствовал холод, я забыл про комаров, мне уже не хотелось и есть, хотелось только пить. Но от голода я, все-таки, ослаб и передвигался уже довольно медленно. Темнело в глазах, я чуть не терял сознание. А, может, и сон мой был не сон, а обморок?
Весь день я брел в поисках ручья, и я нашел его. Пройдя немного вниз по ручью, я обнаружил ту самую тропинку, по которой давеча ушел от него. Теперь я решил: от воды ни на шаг! Я шел вниз по течению. Шел медленно, часто отдыхая. Не помню, как кончился день, как наступило утро, а утром я увидел медведя. Он пил воду из ручья. Зрение отказывало мне, я сначала подумал, что это человек, хотел даже окликнуть, позвать его. Потом я решил, что это лошадь. А когда эта лошадь пошла вдоль берега, виляя задницей, я понял, что это медведь. Он выбрался на берег и ушел в тайгу. Я стоял часа два как вкопанный, боясь пройти мимо того места. Наконец, я решил проползти, но по противоположному берегу. На следующий день ручей стал настолько мощный, что превратился в речку. Вы ее, наверно, видели, она впадает, видимо, здесь где-то рядом.
— Шуменец, левый приток, метров пятьсот выше, — уточнил я — Мы проплывали мимо.
— Идти вдоль ручья я уже не мог, камни мокрые, скользкие, я спотыкался и падал в воду, а в такой речке запросто и утонуть можно. Идти по берегу тоже плохо — заросли непроходимые. Все же я углубился в лес, но шум воды старался не упускать из поля зрения, то есть слуха. И тут я услышал выстрелы. Я решил, что это галлюцинация, но выстрелы повторились. Первая мысль возникла, что это наши — брат и вся компания, что я сделал круг и вернулся к тому месту, откуда ушел. Я закричал, но никто не отозвался.
— Да, я слышал крик, — сказал Мишка, — но решил, что это кричат из лагеря, зовут меня на ужин.
— Я пошел в направлении, откуда слышал выстрелы. Вскоре я стал различать запах дыма и голоса. Даже не верилось, что я скоро снова увижу людей, кто бы они ни были, это лучше чем одиночество. Я всё надеялся, что это мой брат и наша компания, поэтому немного растерялся, когда увидел вас. Но все равно, какое это счастье — встретить живых людей.
Мы помолчали, переваривая в мыслях рассказ этого человека. Каждый из нас, бывалый таежник, и то не мог себе представить, как оно без малого неделю скитаться по лесу без пищи, без огня, без снаряжения. А тут — простой горожанин… Саша поднялся:
— Ну, я пойду, не буду вам мешать. К утру дойду до поселка, как ого, Усть-Кара?
— Ты что, очумел?! — воскликнул Боб. — Сейчас ляжешь спать, а завтра на плоту мы тебя довезем.
— А можно?
— Чего ж нельзя-то!
Я отдал ленинградцу свой спальник. Сам накрылся упаковочным мешком и штормовкой. Ноги засунул в рюкзак. Палатка у нас была четырехместная, нам и впятером в ней было не очень комфортно, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Ленинградец всю ночь ворочался и что-то бормотал. Лёня под утро не выдержал, вылез наружу, раздул потухший костер и покемарил возле него.
После завтрака мы свернули лагерь и начали грузить плот. Ленинградец помогал нам подтаскивать вещи на берег.
— Брось, — сказал ему Боб. — Посиди, сил набирайся.
— Я не слишком вам в тягость?
— Кончай! — ответил Боб. — Не парься.
Итак, на плоту у нас появился пассажир. Я отдал ему свой спасжилет, а сам обвязал вокруг тела полиуретановый «спальный» коврик, так, на всякий случай. Участок реки, вроде бы, не сложный, переворот маловероятен.
Через два с небольшим часа показался поселок. Мы зачалились у крайних домов, где дорога спускалась к реке. На дороге стоял вездеход, около него несколько человек. Заметив нас, они подошли ближе. Саша выскочил на берег и бросился к ним, растопырив руки и крича:
— Колька! Брат!
От группы отделилась одна фигура — угрюмый здоровенный мужик, он двинулся навстречу. Саша замедлил ход, опуская руки.
— Колька... Брат... — уже не так решительно произнес он.
Мужик подошел к нему, гневно сверкая глазами, замахнулся кулаком, но, бросив на нас сердитый взгляд, бить не стал, только плюнул в грязь и сказал с досадой:
— Ты нам все сафари испортил!..