Мой дом. Часть 6. А жизнь, товарищи, была...

Мария Купчинова
    Предыдущую часть см. http://www.proza.ru/2016/05/02/1383               

                Машка была не только «Сорви – головой», но и «соври – головой». Быть может, так и нравилась ей «Динка» Осеевой, что у самой тоже всегда был в запасе вагон подходящих историй для мамы с папой: «чтоб они не расстраивались…»
                Ну, не виновата Машка, что слова слетали у нее с языка раньше, чем она даже собиралась соврать. Она еще только начинала придумывать, а язык уже рассказывал маме, почему в дневнике появилась запись: «Сидела на уроке под партой». Детективная история включала в себя похищение тетради, очевидно, инопланетянами, безрезультатный поиск в портфеле, под своей партой, под соседней, потом Витька наступил ей на форменный фартук (вот, мам, посмотри, даже след остался!) и она никак не могла в таком виде вылезти из-под парты при всем классе…               
               
                Надо сказать, что жилось Машке весело. И хулиганкой она была, в общем-то счастливой. Плакала только когда читала книжки. Почему-то в библиотеке ей все время именно такие книжки попадались: жалостливые. А так, вообще-то, жизнь у нее была, как в «Голубой чашке» Гайдара: «… совсем хорошая».

                Только много-много позже Машка поняла, сколько в этом было заслуги родителей. Как оберегали они ее от всех бед и тягот, которые и их дом не обходили стороной.

                Сколько бы ни старались родители что-то скрыть от детей, у тех всегда были «ушки на макушке»: они слышали то, что не понимали, не могли осознать, но зарубки в памяти оставались.

                Машка тогда еще маленькой была. Ерзает на стуле в парикмахерской, смотрит в окно, ожидая пока подстригут брата. А по радио вместо музыки что-то совсем непонятное передают. Какой-то съезд, какая-то речь, выступление… Фамилию Хрущев – она знала. И говорит этот Хрущев…
Тихо-тихо в парикмахерской. Лишь женщина, которая стригла брата, бросила ножницы, заголосила: «Что натворили ироды…». Подошел другой мастер: «Не плачь, Любаша, ничего не воротишь. Посиди, я закончу», - достриг брата.
                Вышли из парикмахерской, Машка ждала, что брат расскажет что-нибудь, а он молчит, думает: маленькая. Спрашивать не стала, но зарубка осталась. И, подрастая, все ждала, когда же об этом расскажут. Чем старше становилась, тем больше понимала, что никто не намерен говорить и объяснять. Приходилось делать выводы самой.
                В 62-ом она себя уже почти взрослой считала, но и тогда дома о событиях в Новочеркасске при Машке не говорили.  А вот застряло в ней откуда-то знание о кошке на заборе с хлесткой надписью: «При Ленине – жила, при Сталине – сохла, при Хрущеве – сдохла», о детском ботиночке, найденном в луже крови. Все это делало жизнь непонятной, она старалась отодвигать зарубки в дальний угол памяти, но иногда они там царапались, словно черствый кукурузный хлеб, появившийся в магазинах в эти же годы.

                Все скрашивали книжки. Самые любимые Машка перечитывала много раз, воображая себя рядом с героями. Они же были и учителями, и энциклопедиями.
                Конечно, во всем следовать героям книг было трудно. В трилогии А. Бруштейн «Дорога уходит в даль» разноцветный от пятен йода «хирургический» папин палец грозит Сашеньке: «Помни: не врать! Никогда не врать!». На Машку это действует даже сильнее, чем мамины выговоры и папино помахивание ремешком по этому поводу.
                Но ведь потом идет поправка, что нельзя врать ради выгоды. А какая у Машки выгода от вранья? Ей просто так веселее.
                Ради выгоды она не врет. Отвез брат ее на другой конец города к учительнице музыки перед экзаменом, а на обратную дорогу дать три копейки на трамвай забыл. Машка не стала ничего придумывать или сочинять, погрустила и пошла домой пешком по трамвайным рельсам. 
                Улица под уклон идет. Справа – парк, слева – кладбище. Оно за оградой, но все равно страшновато. И не хочешь, а ноги сами бегут все быстрее, быстрее. Две косицы подпрыгивают, бьют по худенькой спине, картонная папка для нот стучит по коленкам, а Машка изо всех сил сжимает матерчатые ручки: если что – папкой и отбиваться придется. Храбрится: «Как даст она папкой привидению по голове, пожалуй, оно и исчезнет. А если нет?»
                За кладбищем трамвайные пути раздваиваются. Стоит Машка, ждет свой трамвай: надо же знать, в какую сторону идти. Два часа путешествовала, пока знакомую улицу не увидела. Обрадовалась, гордая собой. Вот только мама отругала: почему у учительницы не попросила три копейки. Ну, не пришел ей этот вариант в голову. Она вообще просить не любила.
               
                Читает Машка книгу, перечитывает. Знает, что Юлька вылечится, но все равно переживает за нее, замирает, когда безрукий художник пишет картину и шепчет вслед за ним: «Упал – встань, расшибся - не хнычь». 
                Все друзья Сашеньки становятся и Машкиными друзьями, словно умница Маня Фойгель, уверенная в себе, статная Лида Карцева, добрая Варя Забелина сидят за партами в том же классе, в котором сидит она с лучшей подругой Ленкой.
                Доктор Рогов, в котором доброты больше, чем в Государственном банке денег, с его зверинцем и неизбывной нотой ля бемоль в сердце; замечательный солдат Шарафутдинов («Ой-ой, дерьмам делам – Казань горит… Барышням, Шашинькам, Катинькам, Шарафутдин лес ходи, вам ежикам лови, не нада плакай»); старая няня Юзефа (не обидел бы кто ее шурпочку у кляссе: «Смотри, будут бить – не давайся!»); чудесная Поль, научившая Сашеньку искать хороших людей, чьи души в ответ на прикосновение звенят как ручеек – все они, казалось, собирались вокруг Машки и с нетерпением ждали, когда  же она опять откроет страницы, на которых они живут, смеются и плачут.

                Не из учебников истории, из любимой книги узнает Машка о деле мултанских вотяков и о том, как защищали их лучшие люди России – Короленко, А.Ф. Кони. Вместе с Сашенькой, ее родителями и друзьями выслушает очевидцев слушаний по делу Дрейфуса, прочитает письмо Золя. Мир становился больше, сложнее, и память об этом остается в ней навсегда.
                А еще Сашенька Янковская читает «Серебряные коньки». И у Машки это тоже любимая книжка. Вот как много у них общего. Хотя непонятно: как может быть так много общего, если Сашенька жила когда-то давно, еще при царе, а она, Машка, вот сейчас. Разве время не делает людей другими?
Или дело не во времени…
                Почему люди вообще понимают или не понимают друг друга? Быть может, дело еще и в том, что когда-то они читали одни и те же книги? Во всяком случае, выросшая Машка в это верит.

Продолжение см. http://www.proza.ru/2016/06/24/1861