6
Глава III
В шесть утра я сажусь в первый автобус «Брянск — N-ск», в девять уже дома. Отчим нисколько не удивляется моему столь быстрому возвращению с Севера, да и у меня нет никакого желания ему что-либо объяснять.
Чистое, умытое августовское утро окружает нас, когда я немного погодя с моим соседом Панчиком иду в баню. Покупаем у старушки веники и, не спеша, паримся. В бане жарко, пар приятный, немного отдаёт запахом молодых берёзовых листьев. Я стегаю себя, а мысль работает напряжённо, почти на пределе: «Сейчас Панчик предложит после бани выпить пива, потом вина. Надо сразу отказаться. Ведь я сегодня пойду к ней. Как-то она меня встретит нежданного»?
Проходит час, распаренные, чистые, мы спускаемся вниз по лестнице. Там, на первом этаже, свежее пиво, селёдка. Мне нестерпимо хочется пить, но я знаю, что не буду.
Панчик уверенно подходит к стойке, просит два бокала.
— Я не буду, — говорю ему я, — что-то мне нехорошо, — и моментально выскакиваю на улицу.
«Теперь скорее домой, — подгоняю я себя, — пока Панчик не вышел».
Я быстро шагаю, беспричинно радуясь чему-то предстоящему, встречный вечер обдувает мокрые волосы, мне хорошо. Слава богу, так легко отделался!
Дома я внимательно рассматриваю своё лицо в зеркале. После бани стали ярче видны два красных прыща. Вот гадость, опять эта зараза, — змейки безысходности начинают привычно покусывать мою душу. Ну, да всё равно — будь что будет. Я присыпаю красные места пудрой, размазываю её, чтобы не так было заметно, поливаю за ушами одеколоном и иду. Чем ближе к Лёлиному дому, тем тяжелее делаются шаги. Страх заползает во все уголки тела. Но всё же я иду, превозмогая и пересиливая себя. Чего мне бояться? Хуже того, что есть, и придумать что-либо трудно.
Я бесшумно вхожу в Лёлину комнату, мельком смотрю в висящее на стене зеркало — прыщей вроде не видно; лицо после бани приятное, особенно издали, волосы чистые и блестят. В углу работает телевизор, идет фильм «Судьба человека».
Иришка восседает в кресле растрепанная, спиной ко мне. Она в махровом халате и держит в руке чашку с чаем. На столе стоит ваза с печеньем, возле неё два блюдечка. Солнечный лучик, влетевший в окно, блестит, переливаясь, на их золоченых ободках.
Лёля сидит на стуле в пол-оборота ко мне, поэтому сразу меня замечает.
— Что, уже приехал с Севера? — спрашивает она с оттенком иронии в голосе.
Иришка поворачивает голову, внимательно смотрит на меня, чашка неподвижно застывает в её руке. Я тоже замираю и смотрю ей в глаза.
— Ну-ну, сейчас в обморок упадёте, — произносит Лёля где-то сбоку и выводит нас из состояния транса.
— Идите, поцелуйтесь, — говорит она, — может, легче станет.
Я подхожу к Иришке и тихонько целую её в щеку. Она смотрит на меня удивленно, легкая тень улыбки скользит по её губам.
— Я знала, я чувствовала, что ты вернёшься и никуда не уедешь, — говорит она, — какой ты молодец.
— Я завтра уезжаю, — мрачно произношу я, — билеты были взяты не на то число, вот я и остался ещё на два дня.
Улыбка замирает и медленно тает на Иришкиных губах, она опускает голову и начинает рассматривать пальцы своих рук.
— Пойдём, погуляем, — неуверенно говорю я, — а то время идёт.
— Только ты подожди на улице, пока я соберусь, — отвечает она, — мы недавно встали, и я ещё не умыта и не причёсана.
«Наверное, в туалет хочет и стесняется», — думаю я, а вслух произношу:
— Ладно. Буду ждать у кинотеатра. Тебе полчаса на сборы хватит?
— Угу, — отвечает она и улыбается.
Я шагаю по улице и тоже улыбаюсь. На душе светло, радостный комок застрял в горле. Внутри меня вырос огромный воздушный шар, я стал таким невесомым, что едва касаюсь земли.
Полчаса проходит в томительном ожидании, я стою у кинотеатра и разглядываю рекламный щит. Читаю на нем надписи, но ничего не понимаю. Внешний мир исчез для меня, все мысли о другом. Я поворачиваюсь к нему спиной и смотрю в ту сторону, откуда должна появиться Иришка. Время растянулось до бесконечности, но вот из-за угла улицы показывается она. Иришка в голубом сарафане — легкая, воздушная, неземная. Она подходит ко мне, замедляя шаг, и протягивает руки.
«Какая она красивая, — поражаюсь я, — неужели это моя девушка, моя Иришка?! Ведь такого в моей жизни никогда не было».
— Ну что ты так на меня смотришь? — говорит она, возвращая меня в реальность. — Не нравлюсь тебе?!
Я хочу открыть рот и что-то произнести, но ничего не получается. Иришка берет меня за руку и тащит за собой.
— Где тут у вас ваши Валы? — спрашивает она. — Лена рассказывала, что их насыпали еще при Петре Первом, чтобы от шведов защищаться. Пойдем туда?
— Пойдем, — соглашаюсь я.
Иришка берет меня под руку, совсем немножко прижимается к моему боку, и мы идем вместе, вместе — я и она, она и я. Почему у меня нет крыльев?
— Тебе нравится певица Алла Пугачева? — спрашивает она, заглядывая сбоку мне в лицо.
«Хорошо, прыщи на другой щеке», — проносится в голове.
— Очень нравится, — отвечаю, — особенно песня «Снова птицы в стаи собираются».
— А мне не эта, мне другая нравится. Я не знаю, как она называется, ну, где человек у автомата. Мне эта нравится! — и она с задорными искорками в глазах радостно смотрит на меня.
— Вот наша речка Судость, — говорю я, — она маленькая, но чистая, и рыбы в ней полно.
По деревянному мостику мы переходим на другой берег. На другом берегу начинается огромный заливной луг, он тянется до самого горизонта. Трава на нем по пояс, в ней вовсю трещат кузнечики, небо совершенно голубое — ни облачка, солнце в самом зените.
Мы медленно бредем по узкой тропинке вдоль реки. Иришка впереди, я — сзади. Я смотрю на ее волосы, шею, плечи, чувство нежности охватывает меня. Нет воздуха, чтобы дышать.
Я говорю без умолку: и про Петра, и про шведов, и про свою учебу в институте одновременно. Но вот и Петровские Валы. Это насыпи метров 15 — 20 высотой, давно поросшие травой и совсем непохожие сейчас на деяния человеческих рук.
Иришка первая поднимается по тропинке наверх. Подъем очень крутой, икры и щиколотки её ног мелькают перед самым моим носом. Там, где икры переходят в щиколотки, отчетливо видны тёмные волоски.
«Ага, значит пылкая», — думаю я. Поднять взгляд выше и посмотреть, какие у неё ноги под сарафаном, не хватает духу.
И вот мы на вершине. На вершине хорошо, как на всякой вершине. Вокруг Валов луга до самого горизонта, только с той стороны, откуда мы пришли, — небольшая холмистая возвышенность. На ней наш городок виден, как на ладони, с его действующей церквушкой и недействующим Воскресенским собором. Мы будто парим над всем этим, хотя высота не такая уж большая.
Потом мы спускаемся внутрь валов. Здесь трава ещё выше, почти в рост человека. Иришка останавливается на небольшом пригорке, срывает ромашку и садится на траву.
— Давай, я погадаю тебе, — говорит она, — иди, садись рядом.
Я сажусь, обнимаю её за плечи, смотрю в глаза и напряженно молчу. Молчит и Иришка, сорванная ромашка дрожит в её руке.
— Иришка, я люблю тебя, — медленно и внятно произношу я и повторяю: — Я люблю тебя.
В ответ она молчит и странно испуганно смотрит на меня. Я наклоняюсь и целую её в губы. Она запрокидывает голову и страстно отвечает на мой поцелуй. Я слышу, как вздрагивает её грудь, и как что-то становится у меня твёрдым. Мысли мои при этом туманятся, путаются и уносятся куда-то в небытие. Время растягивается до бесконечности, поцелуй длится нескончаемо долго. Я чувствую, как её слюна набирается мне в рот, я глотаю её, и мне совсем не противно, наоборот, приятно, будто что-то девичье, чистое входит в меня.
Потом мы бегаем друг за другом, падаем в траву, лежим на спине и смотрим в небо. Еще никогда не было такого синего бездонного неба.
Иришка гадает на ромашках, и у неё почему-то всегда выходит, что я её не люблю. А я люблю, люблю так, как не любил до меня ни один человек на свете, и никогда не будет любить после. Я это знаю, уверен в этом, глупо даже сомневаться.
Я поднимаю её на руки и несу к реке, трава щекочет её шею и голые руки. Она смотрит на меня снизу вверх и улыбается.
«Моя Иришка, — думаю я, — моя нежность, любовь моя, как хорошо, что ты есть...»
Слёзы готовы навернуться на глаза, и, чтобы этого не произошло, вслух я произношу:
— Хочешь, я на руках донесу тебя до реки?
— Неси, — смеётся она, — неси-неси, всю жизнь теперь будешь меня носить.
— Буду, — говорю я, — хоть две жизни.
И вот мы снова у реки, я совсем не устал, хотя пронёс на руках Иришку метров сто, — своя ноша не тянет.
— Давай, я сейчас в одежде прыгну в воду, — неожиданно говорю я.
— Давай, — соглашается Иришка, — прыгай, а я посмотрю.
Я храбро подхожу к краю обрыва, делаю взмах руками и тут вспоминаю, что я не в плавках, а в трусах. Придётся ведь при ней раздеваться и выкручивать одежду. Ни за что! Чтобы она увидела меня в трусах?! Нет.
И я застываю с поднятыми руками в неподвижной позе.
— Ну что, слабо? — смеётся Иришка. — Может, тебя подтолкнуть?
Я с опаской отхожу от края обрыва — хватит еще ума, так и толкнёт.
— Кто-то у нас получается смелый трус, — хохочет она, — ну ладно, я тебя прощаю, а то ещё утонешь.
«Когда-нибудь я расскажу тебе, почему не прыгнул, — думаю я, — велика смелость в одежде в воду прыгнуть. Для тебя бы я прыгнул и с камнем на шее».
Проходит время, мы возвращаемся назад по той же тропинке. Все вокруг так же прекрасно, как и два часа назад, но что-то уже не то. Что-то свершилось в мире за это время, отчего он стал совсем другим. Те же кузнечики вокруг, то же солнце, небо, то же радостное ощущение утреннего счастья, но уже и не то. Что-то случилось такое, чего уже никогда не повторится; будет, может быть, похожее, но не то. Часть жизни закончила своё существование, и ничего тут не поделаешь….
Домой нам идти не хочется, и мы отправляемся в парк. Долго блуждаем по нему без цели, загадочно молчим, скрывая зародившуюся в нас тайну, подолгу смотрим глаза в глаза.
Потом сидим на знакомой скамейке и опять целуемся без конца. К вечеру расстаёмся совершенно спокойно, договорившись о завтрашней встрече. Ночью я крепко сплю, а вечером, перед тем как уснуть, думаю о звёздах.
Проснувшись утром, я тщательно изучаю в зеркале своё лицо, не вылезло ли за ночь на нём какой-нибудь новой гадости, но всё оказывается в порядке. Я умываюсь, чищу зубы любимой пастой «Пепсодент» и через некоторое время прибываю в назначенное место. Иришка уже ждёт, взгляд у нее хмурый, под глазами черные круги.
— Не уезжай, — просит она умоляющим голосом, — не бросай меня здесь одну. Я не хочу.
— Не могу, Иришка, — тихо отвечаю я, — я дал слово.
— Зачем мне твое дурацкое слово? — она готова вот-вот расплакаться, — я хочу, чтобы ты был со мной и никуда не...
— Что же делать?.. — перебиваю я ее и запинаюсь на полуслове. — Мне самому так плохо...
Взгляд ее потухает, лицо сереет. Иришка просящее смотрит на меня, надеясь, что, может быть, я что-то придумаю и всё же останусь. Но я — балбес, идиот, я еще ничего не понимаю в жизни.
— Пойдём, — глубоко вздохнув, говорю я, — прогуляемся по Верхнему Саду. Решения своего я всё равно не отменю, побудем хотя бы вместе оставшиеся часы. Время бежит, ему наплевать на наши трудности.
Войдя в сад и немного углубившись в его малопосещаемую часть, я нахожу укромное место. Оно находится на излёте оврага, где между аллеями старых лип, у подножия крутого косогора вскинулась вверх молодая поросль. Я снимаю пиджак, стелю его на траву, затем мягким движением привлекаю к себе Иришку и ложусь на спину. Она тихо плачет, и крупные градинки слез капают мне на лицо. Я смотрю в её глаза и вижу в них всю глубину и бездонность неба, я чувствую бесконечную красоту мира и любовь, которая, наконец, вошла в мою жизнь.
— Все слезы мои теперь только по тебя и для тебя, — шепчет она, — милый мой, знаешь, сегодня ночью первый раз в жизни у меня была мокрая подушка. Это ты виноват. Посмотри, на кого я стала похожа.
Я смотрю на неё и вижу самое прекрасное, самое дорогое на свете лицо, всё мокрое от слёз.
— Я люблю тебя и буду любить тебя любой, — говорю я, — теперь ты для меня самая красивая.
— Почему теперь? — спрашивает Иришка, и злая усмешка появляется на её губах. — Все её никак забыть не можешь? Я у Лёли узнала, ты думаешь, я не помню, как ты в первый вечер произнёс, что я на неё похожа, на эту твою Женьку противную. Я видела её на фотографии. Пусть она красивая, но ты не смей сравнивать её со мной.
Слезы высыхают на глазах Иришки, и здоровый румянец появляется на щеках.
— И на часы кто смотрел, — продолжает она, — когда целовал в первый раз, а?! Ты думаешь, я не слышала их противного тиканья у своего уха? — Она с вызовом смотрит на меня и неприятно щурит глаза, точь-в-точь, как когда-то это делала Женька.
«Всё же есть что-то злое в женском начале», — думаю я с досадой.
— Не надо ставить мне в вину того, чего не было на самом деле, — вслух произношу я. — Я расскажу когда-нибудь о своей жизни, и ты перестанешь на меня кричать после этого. Женька теперь в далеком, навсегда ушедшем прошлом, я даже за руку её не держал никогда.
— Зато я целовалась с другими мальчишками, — произносит с вызовом Иришка. — Как тебе это нравится?
— Мне все равно, — отвечаю я, — я не ревнивый.
Прощаясь возле Лёлиного дома, я вдруг неожиданно даю клятву обязательно к ней приехать после Севера в Кишинёв. В ответ Иришка дарит мне свою паспортную фотографию размером 5х4.
http://www.proza.ru/2016/06/15/457