Эта история начинается с того, что одним солнечным июньским днём на свет появилась девочка, глаза которой по цвету напоминали ясное небо. Сказать, что они голубые, значит соврать. Почему это так важно? До того, как ребёнок научился говорить, только эти глаза очаровывали окружающих, тая в себе что-то неоспоримо невинное и светлое, вызывая доверие и прожигая своей чистотой тьму в любой душе. Несмотря на смущение, которое вызывал детский взгляд, люди не могли отступить, уже коснувшись его глубины. И видели, что для них ещё не всё потеряно. А потом девочка научилась говорить – и всё стало ещё хуже, потому что этот голос трогал сердца также умело, как менестрель трогает струны арфы, желая сыграть самую лучшую мелодию. Лето сменялось летом, июнь проходил за июнем, шли годы… И человек рос.
Девочка сидела на берегу и смотрела на отражение облаков в воде. Они плыли так красиво, как белые барашки, и она чувствовала в этом странную прелесть, которую непременно нужно… что? Ей хотелось засмеяться, и своим смехом создать подобие этой прелести, излить её в звуках, во всей тонкости, красоте и первозданности. Однако было в этом и что-то страшное. Казалось, что только одна неправильная нотка в голосе может нарушить столь хрупкое равновесие между тем, что есть, и тем, чего она хочет достигнуть.
- Анкария! – услышала она мягкий голос позади себя и от неожиданности вздрогнула. Сестра, как обычно, подошла незаметно и присела рядом, тоже посмотрев на воду. – Ты снова здесь, моя малышка. А на лугу уже расцвели первые незабудки. Они как небо за этими облаками и как твои глаза.
- А колокольчики, колокольчики тоже расцвели? – девочка с надеждой посмотрела на сестру.
- Да, моя малышка, пошли же!
- Они так красиво звенят…
- А незабудки прекрасно улыбаются. И они так похожи на твои глаза.
- Я знаю, что у Анкарии слабое здоровье, но нам нужны ещё руки. У нас больше нет детей, а вивы драгона собирают всё большие налоги. У них война, а мы должны работать. И если она не будет нам помогать, к зиме мы останемся ни с чем.
Мать старалась говорить как можно тише, но Анкария всё равно всё слышала, сидя в кладовой за дверью. Они с отцом давно ругаются, но позволяют ей делать то, что хочется. Только тело слабое, но его ведь можно сделать сильным. Грязь с грядок забивается под ногти, земля шуршит, когда её трогаешь. А дождь невыносим, потому что каждая его капля – миллионы капель! – создают свой звук. Не выгоняйте под дождь, и я всё сделаю, думала девушка. Только не дождь. Но осенью дожди постоянно. Нужно прогонять паразитов, чтобы они не поели последний урожай, пока мать шьёт, а отец ходит в город и обратно с товарами. Сестры нет. Сестры больше нет. И тишины, с которой она приходила, тоже. Теперь есть только шум, расстроенный голос матери, капающая крыша в соседней комнате. Анкария слышит всё и ни от чего не может избавиться. Жук точит бревно, копошатся мыши, ползёт сороконожка, шуршит одежда о дерево и обувь о землю. Но голоса и дождь ужаснее всего. Ты слышишь злость, отчаяние, обиду, жалость, всё, что чувствуют люди. И стук каждой капли о траву, землю, крыши, тела.
- Но она…
- Я пойду, - девушка вышла из кладовой, перевязывая светлые локоны тонким обрывком ткани. Она не может больше их слушать. Дверь неприятно скрипнула, теперь вода капала сильнее. В сенях Анкария задержалась, вдыхая прохладный осенний воздух и привыкая к шуму. В бочку. На забор. На крышу. В бочку. На землю. Вдох – и она вышла на улицу, стараясь не думать о звуках.
2013 г.