Из воспоминаний моего мужа
Виталия Ивановича
Странная штука человеческая память. Самое яркое впечатление раннего детства голод, жуткий и беспросветный. Когда кто-нибудь говорит, что надо ложиться спать на голодный желудок, так полезнее для здоровья, он не знает что такое голод. Ему никогда не приходилось на жалобную просьбу: «Мам есть хочу» услышать в ответ: «Сейчас как тресну, узнаешь, есть хочу». Ему никогда не приходилось ложиться спать и видеть перед глазами кусок хлеба и думать: «Вот только закрою глаза и будет утро, и мне дадут хлеба». И хотя утром кусок хлеба давали значительно меньше, чем тот, который виделся перед глазами вечером, всё равно радости не было меры. Но, всё по порядку.
Тогда мы жили в городе который назывался Чкалов (ныне Оренбург) на улице Туркестанской. Дом был засыпной, то есть, сколочен из досок, между которыми засыпан шлак. Большинство других домов были саманные. Месили глину с соломой, из этой массы делали большие кирпичи (саман) и выкладывали стены. Саманные дома часто размывало вешними водами и их приходилось строить заново. Нужно отдать должное моему отцу, сумевшему накопить в те смутные времена средства на постройку засыпного дома, который не надо было переделывать почти каждый год. Строил, разумеется, он сам в свободное от работы время.
Население улицы было весьма пёстрым. Трудно было встретить двух соседей одной национальности: русские, татары, башкиры, мордва и прочие народности СССР сошлись на небольшом пространстве. Туркестанская улица находилась на краю города и являлась районом новостроек, то есть людям отводили участки земли, и они строились, как могли.
Война началась, когда мне было уже больше года. Я не помню, как уходил на фронт отец, смутно помню, как уходил Иван (брат моей матери), но помню, как уходила на фронт тётя Нюра младшая сестра моей матери. Мать пекла ржаные пироги с картошкой. Я сидел на коленях у тёти Нюры и ковырял пальцем половинку пирога, вытаскивая из него начинку. Мать возилась у печки и что-то очень эмоционально говорила, у меня осталось ощущение, что она утешала тётю Нюру и давала какие то советы. Отчётливо помню, как тётя Нюра сказала мне: «Ты ешь весь пирог, а не выковыривай картошку». Так проводили на фронт тётю Нюру. Было это по всей вероятности осенью 1941г. потому, что уже в 1942г. ни о каких пирогах не могло быть и речи.
Мать работала на пивзаводе довольно далеко от дома. Возвращалась с работы глубокой ночью, когда я уже спал. Иногда вообще не возвращалась, не отпускали с завода. Старший брат Николай окончил четыре класса начальной школы и пошёл учиться в ремесленное училище. Чем занимались, дедушка с бабушкой не помню. Затем начали приходить похоронки: убили Григория «брат моей матери», погиб Иван. Бабушка по всем ночам молилась Богу и плакала. Матери выдавали определённое количество шинелей и телогреек, снятых с убитых на полях сражений, они все были покрыты густой слипшейся кровью. Она должна была в выходной день выстирать их, высушить и вновь сдать. Так одевали новобранцев.
После ухода большинства мужчин на фронт бандитизм и воровство приняли такие масштабы, что воры совершенно свободно входили в дом днём, раздавали подзатыльники и пинки детям, и громко возмущались, что в доме нет ничего приличного, что можно было бы украсть. Убийства и насилия происходили так часто, что все жили в состояние постоянного ужаса. И всё это совершали мужчины и парни вполне призывного возраста. Остаётся неясным, почему их не брали на фронт?
И вот, однажды, из сельской местности приехали человек шесть мужчин и привезли две фляги с колхозным мёдом для продажи. Они остановились на ночлег в нашем доме. Воры сразу же пронюхали о мёде и ночью устроили осаду. Фляги стояли в сенях сложенных из самана. Они проделали отверстие в стене близь косяка, чтобы вытащить запор. Дедушка проснулся и выскочил в сени, ударив по рукам вора пытавшегося выдернуть засов. Поскольку попытка выкрасть была обнаружена, воры начали штурм. Дедушка отбивался ломом в сенях, а хозяева мёда взяли кто кочергу, кто ухват и встали по углам в доме. Оконные рамы были невелики, к тому же заперты ставнями и воры побоялись лезть в них. Они выбили только одно окно, просунув железный прут в щель ставни, но не сунулись и продолжали ожесточённо штурмовать сени.
Бросая в пролом камни, и ширяя металлические прутья, они стремились ранить или запугать деда, угрожая ему ужасной расправой. Но дед защищался с отчаяньем обречённого. Не знаю как долго продолжался штурм, мне показалось, прошла целая вечность. Наконец раздались винтовочные выстрелы, воры вскочили на бричку и уехали. Это проходил по улице патруль милиции. Приезжие мужики кинулись благодарить освободителей и угощать их мёдом. Один милиционер сидел на лавке и пил мёд из котелка, он остался дежурить у нас до утра. Чуть рассвело, сходили за подводой, погрузили фляги и наши гости уехали, а мы остались у разбитого корыта. В те времена на постой пускали бесплатно, но нанесённый ущерб надо было хоть как-то компенсировать.
Битва за мёд не могла пройти для нас бесследно. Так оно и вышло. У нас была коза, которая жила в тех самых сенях, где стоял тот самый мёд. Как-то под утро, воры проделали дыру в стене, открыли сени, подпёрли дверь в избу колом и увели козу. Когда я проснулся, дедушка уже бросался на дверь пытаясь её открыть, наконец, ему удалось расшатать и свалить подпорку. Двери сеней открыты настежь, в стене зияет пролом, козы и воров простыл уже след. Коза была самым существенным, но не единственным актом мести. Стоило матери выстирать и повесить сушить «тряпьё», как кто-то тут же срывал его и утаскивал, либо разбрасывал и втаптывал в грязь. В общем старались сделать всякую пакость. Дело дошло до того, что как-то ночью весной очень сильно визжали коты на чердаке, и невозможно было спать. Дед хотел выйти и разогнать их, но бабушка и мать стали уговаривать его не выходить: «Это, наверное, воры специально визжат, чтобы ты вышел, а они ворвутся и всех нас убьют». Они всячески отговаривали его, но он всё-таки вышел. Это действительно были коты.
Я уже писал, что голод был главным ощущением детства. Так вот, однажды ночью я проснулся с чувством, что дома есть, что-то съестное. Я встал с постели и дошёл ощупью до стола, так как было совершенно темно, и я ничего не видел. Ощупью же нашёл на столе чашку, в которой были солёные зелёные помидоры. Я схватил помидор и вцепился в него зубами. Кисло – солёная жидкость брызнула прямо в левый глаз. Поскольку кислоты и соли в помидорах было очень много, чего нельзя сказать о белках, жирах и углеводах. Глаз ужасно щипало, но я, не обращая на него внимания, продолжал пожирать помидоры, пока проснувшиеся мать (это она принесла с работы и поставила на стол чашку с помидорами) не прогнала меня снова в постель. Однако не каждая находка еды кончалась так удачно как история с помидорами. (Вообще то, после истории с помидорами мой левый глаз всегда видел хуже, так что случай с зелёными помидорами тоже имеет негативные черты).
* * *
Мы играли в доме у Вовки Бабая (мой товарищ). Дом был саманный, крыши не было. Передняя часть дома была закрыта, каким то хламом. Там они жили, а задняя часть стояла совсем без крыши, и труба печи упиралась прямо в небо. И вдруг, на кирпиче возле плиты я увидел потерянный кусочек недоваренной картошки вываленной в грязи. Я схватил его и мгновенно проглотил. Только тут я понял, как сглупил. Ломтик показавшийся мне картошкой был оплавленный кусочек хозяйственного мыла. Меня начало тошнить и выворачивать наизнанку. Хорошо, что желудок у меня был пуст, и я не много потерял.
Есть и приятные воспоминания. Однажды, прибежала к нам соседка и сказала, что в магазине, куда мы были прикреплены, дают хлеб на завтра. Хлеб давали по карточкам: 400 грамм работникам и по 200 грамм иждивенцам. Нам полагалось 800 грамм в сутки: 400 грамм матери и по 200 грамм мне и Лизе. Николаю давали 400 грамм хлеба на заводе, где он работал. Наличие карточек не гарантировало получение хлеба. Его, как правило, было меньше чем число карточек. Надо было суметь захватить, если не сумел, то завтра по просроченной карточке уже не дадут. Так вот, в тот день хлеба в магазин, привезли, почему то больше, чем следовало и давали на завтрашние карточки. Мы побежали и купили хлеба на завтра и радостные съели по куску. Удивительно, но мы совершенно не думали, что теперь завтра хлеба не будет. Просто была сиюминутная радость, и мы радовались.
Начиная с весны 1942г. огород мы не засевали, не было семян. Двор возле нашего дома зарос травой с круглыми листочками. Я не знаю, как называется эта трава, мы называли её калачики за сходство семян по внешнему виду с калачами. Летом к нам приходили соседи, ели листы этой травы с солью и хвалили: «Ой, какие у вас хорошие калачики». Трава имела пресный вкус наподобие липовых почек. И вот как-то весной, группа пленных немцев ходила по огородам (с конвоем, разумеется) и выкапывала оставшийся с прошлого года картофель. Пришли они и на наш огород и начали его интенсивно перекапывать, пытаясь найти мёрзлые прошлогодние остатки картофеля. Дед и я стояли возле окна и смеялись над ними, так как мы то знали, что они ничего не найдут. Если бы там можно было что-то найти, то мы сами давно бы нашли. Наконец, кто-то с улицы крикнул им, что на этом участке картошку не сажали, и они ушли. К нам огород относился благосклонно, осенью мы откопали на нём несколько шампиньонов.
Было много других радостей и горестей во время войны, которые более или менее запомнились. Рассказывать обо всём, наверное, не стоит, но кое-что всё-таки следует отметить, чтобы не создавалось впечатление, что мы жили в каком то вертепе разбойников и воров.
Напротив нас жили братья Мансур и Халин они со мной не водились, но и не обижали меня. Рядом жили русские, сына у них звали Вовка, с ним мы в основном враждовали и он, будучи старше меня на два года и сильнее, всегда меня обижал и бил довольно часто и больно. Зато его мать меня любила и всегда делала мне, что нибудь приятное, то погладит по головке, а то даже даст одну штучку урюка. Помню, она собрала всех ребятишек окрест под предлогом дня рождения сыну (моему обидчику) и накормила их. После еды налила каждому по стакану компота настоящего с урюком и грушами. Я выпил компот, съел содержимое стакана, и мне так хотелось забрать оставшиеся косточки с собой, но я стеснялся. Она сама предложила всем детям взять косточки с собой. Мне она ласково сложила косточки в ладони и помогла сложить их в карман. Об этой женщине у меня остались очень тёплые воспоминания, и как неприятно было мне услышать от моего отца много лет спустя, что именно её муж украл у нас козу во время войны.
Через дом жил мой лучший друг Вовка по прозвищу Бабай, он защищал меня от Вовки – соседа и вдвоём мы иногда тузили его. Жил Вовка Бабай очень бедно, у них дом был развален и без крыши, зато играть у них, лазить по развалинам было одно удовольствие. Напротив Вовки Бабая жила Наиля, вредная девчонка. Её брат Наиль был разумным и великодушным, но значительно старше нас и нам не товарищ. В самом конце улицы, возле пустыря жили Шавкат и Амина. Они каждый год делали новый дом. Перезимуют, а весной он развалится от воды и всё лето они снова его делают. Соломы у них не было, а глину размывали вешние воды. Шавкат пас коз на пустыре, я и Амина часто сопровождали его. Он строил для меня самолётики из подручного материала, а Амина плела венки из одуванчиков и надевала мне на голову. Мне было очень приятно, и я сидел очарованный и смущённый. Амина смотрела на меня и прямо сияла от радости.
С другой стороны, через несколько дворов жила вреднющая и драчливая девчонка по имени Лёлька, года на 4 – 5 старше меня. Она часто обижала меня. Как-то вреднющая Лёлька с другими девчонками насильно увели меня на пустырь, куда то далеко. Мне было года 3 – 4, трава вокруг тропинки была выше моего роста. На пути попался мостик через овраг. Лёлька начала угрожать мне, что сейчас сбросит меня с моста. Я начинаю хныкать. Она с подружкой (остальные девочки давно отстали, наверное, не хотели участвовать в экзекуции) повалила меня, сняла с меня штаны, поиздевалась над моими промежностями и потащила меня к краю моста. Я плакал и кричал от боли и страха, но она скинула меня с моста, удерживая за ноги.
Подружка Лёлькина убежала, и она одна держала меня за ноги. Мост был бетонированный, как мне показалось огромной высоты, внизу по камням текла грязная вода. Меня охватила жуть и тоска. Такой ужас я наверное не испытывал больше никогда. Я кричал благим матом, а Лёлька приговаривала: «Всё, сейчас отпускаю…, отпускаю…». Но она не отпустила. Вытащила меня из пропасти чуть выше пояса, оставила на краю моста и бросилась бежать. Я отполз от края моста, натянул кое как штаны и огляделся. Кругом незнакомая местность и трава выше меня ростом. Рыдая и шатаясь, побрёл я по тропинке в ту сторону, куда убежала моя мучительница. Как я добрался до дома, не помню. Так впервые я познакомился с женским коварством.
Я не помню, как вернулся отец с фронта, но помню, он привёз мне старую гармонь и разносил повестки в армию призывникам. Вернулся он уже после окончания войны с Японией. По поводу войны с Японией любопытен рассказ моей матери: «Иду я с работы, навстречу бежит баба и орёт благим матом. Я спрашиваю, что случилось? А она спрашивает: «Твой мужик вернулся с фронта?». Я говорю: «Нет». Она говорит: «И не вернётся, снова война» и побежала дальше причитая: «Ой…, ой…». Так началась война с Японией».
Ещё помню случай, зимой 1946г. с отцом произошёл неприятный случай. Он шёл домой вечером с работы, получив получку 400 рублей. На него напали разбойники, повалив отца на четвереньки, искололи спину ножами и вынули деньги. Отец пришёл домой окровавленный и без денег. Искололи его для устрашения. На следующий день он пошёл к вору в законе, жившему на нашей улице и попросил помощи, иначе мы все умрём с голоду. Одного из нападавших бандитов он запомнил. Вор в законе помог, указал, где найти грабителей. Отец ходил по адресам и каждый вернул свою долю, нехватало только 20 рублей которые они пропили.
Уже после войны в 1946г. летом пошли мы на бахчу. Мы это я, Вовка Бабай и Вовка сосед (который меня обижал). У Вовки соседа отец работал сторожем на бахчах и обещал дать нам арбузы. Мы пришли на поле, набрали и пошли домой. У меня было три арбуза, и я с трудом тащил их в мешке через плечо. Один арбуз висел спереди, два сзади. Нас догнала подвода, и мужик разрешил нам положить мешки на подводу. Я положил свой мешок ближе к заднему колесу и шёл, рядом поддерживая его. Было очень хорошо вот так шагать рядом с подводой, но дьявол никогда не дремлет, через некоторое время колесо наехало мне на левую пятку, срезав кожу вместе с мясом.
Боль была так сильна, что я орал как недорезанный поросёнок и вертелся как юла прыгая на одной ноге. Но Бог тоже не дремлет, и на моё счастье мимо проезжал мотоциклист. Он посадил меня спереди и повёз домой. Прокатиться на мотоцикле в те времена всё равно, что сейчас прокатиться на космическом корабле. Боль притупилась, в груди какое то радостное ощущение лёгкости и восторга. Я показывал мотоциклисту, куда надо ехать, а сам думал о том, как мне будут теперь завидовать мальчишки, но при этом не забывал время от времени всхлипывать, боясь, как бы мотоциклист не заметил мою радость и не ссадил меня. Даже дома боль вернулась не сразу, превалировало чувство восторга. Господь и дальше не оставил меня. Когда подвода подъехала, Вовка сосед и Вовка Бабай хотели разделить мои арбузы, но Лиза уже ждала их и отняла мой мешок. Когда мы ели арбузы, про пятку я совсем забыл, хотя она болела потом ещё очень долго.
Все ребята, о которых написано в этой главе, были старше меня. О более молодых или даже ровесниках я просто не помню. Все описанные события происходили летом, зимой я сидел дома и ничего не видел.
Далее - Караваева роща
http://www.proza.ru/2016/06/16/389