Феоктиста
Добротный выбеленный дом, стоял вторым после моста на нашем переулке. Из дома, мимо сарая, сколоченного из посеревшего горбыля, иногда проходила худая, высокая старуха в цветном фартуке поверх синего платья, ложилась животом на пологий берег Арыка, опускала правую руку в воду и долго копошилась, нащупывая потайную заглушку у трубы, чтобы пустить колхозную воду в свой частный огород.
Имя у этой бабушки было довольно странное для современного звучания – Феоктиста. Но её так никто не называл, а звали просто «бабушка старенькая», потому что у неё была дочь, у которой было имя «бабушка молодая».
Эта старушка больше всего походила на призрак, чем на живого человека. Со стороны нашего, ребячьего возраста, ей было столько лет, что таких цифр мы ещё не изучали в школе. Когда смотрели фильм «Александр Невский», мой друг Юрка Свиридов, показал на одну из женщин в экране и сказал: «Смотрите – это же наша «бабушка старенькая», только молодая!». Все засмеялись шутке. Мы знали, что никак не может наша соседка быть в кино. Ведь во времена Александра Невского фильмов ещё не снимали.
Еле заметная хромота у Феоктисты смазывалась старческим шарканьем. Мало кто знал, что хромала бабушка из-за пулевого ранения в ногу, которое получила от полицаев, во время расклеивания прокламаций, ещё до революции. Довольно красивая собой, с чёрной тугой косой, дочь потомственного казака она своим властным характером, ввела в трепет даже полицая, который её допрашивал. Не показывая боли, она спокойно переносила допрос. Жандарм, который хотел прибить её косы гвоздём к столу, не успел увернуться и получил оглушительный удар в ухо. За это молодую казачку сослали в дальние казахстанские степи, в глинобитный и убогий кишлак Талды-курган. Потом Феоктисту мотала судьба по Средней Азии, пока она не осела в нашем селе, которое принимало всех: бывших каторжан, революционеров, бродяг, бывших басмачей, репрессированных, а после войны и отвоевавших штрафников. Народ здесь жил добрый и порядочный, приветливый и бескорыстный.
Её хладнокровие и невозмутимость не смог даже унять первый муж. Он был жестоким человеком, и только личной смертью избавил её от своего тяжёлого характера. Обмыв тело и возложив недавнего супруга во гроб, она пританцовывая шла во главе похоронной процессии, не снимая удовольствия со своего красивого лица. Когда закончились речи, сопровождающие погребальный ритуал, и были вбиты гвозди в сухие доски елового гроба, села на крышку домовины и с несвойственной ей злобой изрекла: «Чтобы ты никогда не поднялся из гроба!».
Все были нейтрализованы выходкой вдовы, но зная характер Феоктисты, сглотнули молча её сатанинский поступок. Была бы она предана анафеме, но в Бога не веровала – революционный дух не позволял ей осенять себя крестом. Если бы её высокий красивый отец узнал о её богоотступничестве – не избежать бы её горячей порки гибкой нагайкой по революционному заду.
Она, статная, красивая, гордая и надменная, не желала оставаться вдовствующей холостячкой. Свободный мужчина нашёлся быстро. Пришёл к её дому и пал к сапожкам казачки, будто к туфелькам царствующей особы. Выбора у Феоктисты не было. Её дочь от первого мужа – тихая, скромная девица, будто бы не ею рождённая, была принята новым избранником, как родная.
Вторая дочь родилась быстро. Росла ещё быстрее. Это была уже точная копия своенравной мамы. Для отца, падчерица была ближе, чем родная дочь. В тринадцать лет она вдруг исчезла. Мать не слишком горевала, вспоминая свою бесшабашную юность. Знала – дочь ушла искать приключения на часть своего тела, по которому «зря не ходили казацкая нагайка». И совсем не была удивлена, что непутёвая её кровиночка объявилась в составе гремевшего на весь Советский союз Самаркандского музыкально-драматического театра. И танцевала с самой «богиней танца» - Тамарой Ханум. Надышавшись свободой, танцами и славой, побывав в жёнах областного прокурора, вернулась «блудная дочь» под крыло мамы. Прошлую свою жизнь, которая осталась за зашторенными занавесами театров и зорким взглядом служителя Фемида, она выплёскивала в постоянных разгулах и загулах, шокируя скромных жителей села выходками, от которых даже Феоктиста теряла дар речи, не находя слов возразить дочери. Та, обнажив красивое тело, могла прогуляться по людной улице, вызывая шок. Спокойно уйти в сад и лечь совершенно голой на изящное азиатское покрывало под фруктовым деревом, вкушая ароматные плоды персиков. Никаких чувств и почтения к матери и отцу, она не питала.
Жизнь для Феоктисты была всегда испытанием. Она не была фанатично любящей женой и мамой. Чувствовала, что судьба ей готовила совсем другое, неземное испытание, потому что Бог, наверное, знал - земные трудности его раба перенесёт улыбаясь. Забрал, он вскоре у антихриста-казачки второго мужа и обеих дочерей, оставив внуков. Она же, ходившая в обнимку со смертью, часто звала её. Но видимо жизнь издевалась над ней, не хотела даже приближать гибельного конца. Перевалили годины Феоктисты за вековую отметину.
Когда стукнуло 102 года, она начала задумываться всерьёз о Боге. Нет, не потому что в ней проснулась вера к нему. Она желала поверить во всевышнего, но не могла. Живя без веры 80 лет – она не могла в одночасье преклонить колени и целовать крест. С трудом начала вспоминать молитвы, выученные в детстве. Шептала по ночам слова божьи в пустой, обезличенный тёмный угол выбеленной хаты и просила чуждого ей господа, прибрать её, вероотступницу к себе – по другой край жизни.
Съездила она однажды в церковь, которая находилась за полста километров. Прихожане приняли её как свою. Ведь куда бабкам ещё ходить, как не в храм, размусоливать распятия и просить всевышнего о прощении и скорого избавления от тягот земных. Но Феоктиста прошлась лишь к лавке, купила свечек. И пожелала уточнить правила ухода в «мир иной»:
- Мне бы узнать, как хоронить и, что для этого нужно, как бы в обитель небесную попасть?
Монашка, укутанная в чёрное и чистое платье, с личиком, будто смазанным горелым воском, спросила её:
- Тебе сестра для кого? Кем был покойничек? Грешил ли? И по делам его земным – венчик выбирать надо, и разрешительную молитву, чтобы священник правильную дал о прощении всех согрешений.
Не сказала, конечно, Феоктиста, что для себя спрашивала. Ответила только, будто исповедь сочиняя:
- Грешил он. Сильно грешил. Но в конец, прощение попросить у Бога хотел. Какой мне взять?
- Вот сестра, - монашка протянула листок, - здесь и молитва, и венчик. По линеечке отрежешь ножничками. Молитву в руку вложишь, а венчик на лоб. Это, как бы пропуск в небо.
Купила Феоктиста листочек. Отдала копейки. Завернула аккуратно в белый платок. Спрятала в сумку хозяйственную. Привезла домой и положила на самое дно сундука, под казачью одежду.
Не смотря на греховную жизнь и не почитание Бога, берегла она в сундуке своём старом, этот венчик из атласной бумаги, будто пропуск в Рай. Хотелось ей перед Богом оправдаться и по возможности получить не очень страшную участь после своей кончины, чем то отличимую от земной. Вынимала она по ночам святую бумагу, неумело крестилась и сбивчиво шептала молитвы, когда-то выученные в детстве. Внукам своим – детям старшей дочери она ничего не говорила о своём желании, но правнукам открылась и просила похоронить её обязательно в том самом венчике и в казачьей одежде, которая хранилась с того далёкого времени, когда она была черноволоса и молода.
Умерла Феоктиста летом. Августовские ночи были тихи и покойны, как сама усопшая. Лежала она будто кусок серого дерева, одетой в казачье одеяние, пахнущее нафталином. Бешмет и кафтан были на ней великоваты, но лёгкие и тонкие ладошки правнучки Лиды, подтолкнули лишнюю ткань под худую спину. И вытянулось тело Феоктисты, приобретя былую стать. Острое лицо выражало смирение и покаяние. Внуки готовились достойно проводить патриарха рода. Правнуки крутились вокруг, без особого понимания о предстоящем пути своей «старой бабушки».
Народу много шествовало за гробом, обитым красным ситцем. На могилу поставили железную тумбу со звездой. Никто не крестился, да и не умели.
Про венчик и разрешительную молитву, скрученную в трубочку, вспомнили только к вечеру, когда начали прибирать поминальный стол.
Внучка сильно расстроилась, когда ей дети рассказали о желании прабабушки о венчике. Открыли сундук. Под ворохом всевозможных довольно дорогих старых вещей, венчик лежал завёрнутый в белую бязь на самом дне. Исправить нельзя было ничего. Закрыли ларь, и ушли из дома. Никто в эту ночь не остался ночевать в пустом и печальном доме.
Утром раздался крик внучки Феоктисты – Лены:
- Воры! Воры лазили к бабушке!
Окно было распахнуто. На подоконнике пыльный след. Не совсем чёткий, но человеческий. Сундук стоял открытым. Дорогие вещи были не тронуты. Белый бязевый платочек валялся на полу. Венчик исчез.
В милицию заявлять не стали – ведь пропала то всего глянцевая бумажка, называемая «венчиком», да несколько предложений молитвы, набранных старославянской вязью на листочке. Долго не ходили в тот дом.
На девятый день, когда пришли к могиле - увидели, что звезда над железной тумбой отломана. А, на, не улежавшейся могиле, такие же размытые следы, похожие на те, что были на подоконнике.
***
- «Попала ли Феоктиста в Рай?» – это событие ставилось под сомнение. С таким характером, её могли не пустить и в Ад. Где её душа мечется, не ведомо никому. Родственники до сих пор с трепетом ожидают её возвращения. И каждый неведомый след, оставленный даже на пыльной крышке платяного шкафа воспринимают как послание с того света от своей необузданной родственницы.
Александр Крячун.
Смоленск 2016.