И вот снова осень. Мне восемь лет. Я опять в школе, в первом классе. Теперь у меня другая учительница, Фаина Васильевна, она учила и моего брата. Фаина Васильевна вместе со своим мужем была на фронте во время войны, она красивая и добрая, мы ее обожаем.
Я отличница, первая ученица в классе,- Галькины уроки не прошли даром. Еще бы: «Букварь», «Арифметику» и «Родную речь» знаю наизусть. На уроках мне скучно и я украдкой, из-под парты, читаю книги. Фаина Васильевна об этом знает, но делает вид, что не замечает, ей хватает забот с моими тридцатью шестью одноклассниками.
В классе с нами учатся дети, которым уже по десять и даже по двенадцать лет. Это те, кому в свое время помешала учиться война. Их называют переростками. Среди них Акимов Валентин. Он ходит в длинной шинели и военной фуражке, и всем нам кажется очень взрослым. В него влюблены все девочки нашего класса, в том числе и я...
Зима. В школе холодно, хотя по утрам сторож, Иван Степанович, протапливает печи и они отчаянно дымят. На уроках сидим, не снимая пальто. Мальчики без шапок, девочкам велят снимать платки. Мерзнут уши и руки. К концу уроков в классе становится теплее, но запах... Как «в общем вагоне поезда дальнего следования!», - так говорит наш завуч, математик и учитель от Бога, Федор Абрамович, заглядывая к нам иногда после уроков.
На переменках бегаем и скачем в коридоре, чтоб согреться. Пыль столбом, по коридору не пройти: собьем с ног и не заметим. Старшеклассники с красными повязками дежурных на рукавах пытаются нас растолкать и прижать к стенам, но справиться с таким муравейником невозможно.
В школе все «удобства» на улице, в конце двора. Бежать туда далеко
и долго, и страшно неохота, особенно зимой, поэтому терпим до последнего, или же, собираясь стайками, все же забегаем в холодный, промерзший туалет. За стенкой курят мальчишки, а Федор Абрамович и наш физрук время от времени совершают на них облавы, выволакивают застигнутых врасплох из туалета за шиворот и здесь же проводится ревизия содержимого карманов.
В классе у меня две подружки: Надя Базилевич и Ира Цыбенко. Обе они из так называемых обеспеченных семей, хотя и их родители еле сводят концы с концами. Но у них, у обеих, есть в доме отцы. У Нади он завуч в зоотехникуме, у Иры - преподаватель там же.
В школу мы ходим порознь, а из школы, после уроков, - вместе, втроем, - по мостовой, вкруговую. Мы не идем, мы плетемся, часто останавливаемся и говорим, говорим… Хотя, если честно, говорю я, девочки слушают.
Откуда что берется! На ходу сочиняю истории о (своих!) путешествиях...
Здесь и длинные поезда, и белые пароходы, и леса-джунгли, и непроходимые болота. Смешиваются в одной каше «Робинзон Крузо» и "Дети капитана Гранта", «Зверобой» и «Следопыт»… Увлекаюсь так, что уже сама почти верю в то, что это действительно происходило со мной…
Подробно, с удовольствием, описываю свои наряды, - белые длинные платья, шляпы с лентами, зонтики, перчатки, вуали! - Это уже из кино и из бабушкиных рассказов. Фотографии бабы Лызи, что живет в нашем дворе, - тоже
активно участвуют в моих фантазиях…
Девочки еще не читали этих книг и слушают, открыв рты и затаив дыхание, веря и не веря мне. А меня несет все дальше и выше!
И вскоре кто-то из них, поделившись впечатлениями о моих рассказах со старшими, определяет, что я просто напридумывала все, начитавшись книг.
Подружки дуются на меня, обзывают лгуньей, домой ходят вдвоем, меня с собой не зовут, на переменках шепчутся и отворачиваются. Я страдаю... Но совсем не долго, так как вскоре, после уроков, Ира подходит ко мне:
- Светка, пойдем с нами, ври дальше. Интересно, все-таки !
Кстати, о чтении.
Читали у нас в семье все, читали много, запоем, по-очереди передавая книгу из рук в руки, как драгоценную эстафету. Вечером, кто как мог, устраивались вокруг стола, поближе к керосиновой лампе с надетым на стекло чистым тетрадным листком, - так свет отражался и стол освещался ярче. Любили стоять коленями на стульях, упершись локтями в чисто протертую клеенку, которой был накрыт стол.
В темных углах комнаты застывала тишина. Слышно было, как потрескивает за стеклом лампы пламя, выбрасывая пучки крошечных звездочек – искр. На потолке и по стенам расплывались тени от наших голов: лохматая и ушастая – Левкина; круглая, с торчащими космами, словно протуберанцы на солнце, - моя; маленькая, с аккуратной коронкой - косичкой, - мамина, и, похожая на птичью, в строгом платочке с узелком под подбородком, - бабушкина.
Книги нам приносила из школьной библиотеки тетя Нила, работавшая в школе секретарем, все новинки, все, что тогда издавалось и поступало в библиотеки города. Очень много было интересных книг о войне, о партизанах и разведчиках. Мы одними из первых в городе читали «Молодую гвардию» Фадеева, «Повесть о настоящем человеке» Полевого, новые издания Льва Толстого, Пушкина, Конан Дойля, Дюма и Ф. Купера, Дж. Лондона и, тайком от взрослых, - Золя и Мопасана.
В пятом классе я, таясь от мамы и бабушки, уже читала роман А. Толстого «Петр Первый», а еще раньше, в четвертом, "Анну Каренину" Льва Толстого. Книги эти считались очень "взрослыми " и мне их читать не разрешали.
И сейчас хорошая книга для меня – радость. День идет своим чередом: работа, дети, магазины, кухня, а праздник рядом, будто светится что-то у виска, стоит вспомнить о том, что меня ждет к н и г а!...
Все три мы очень разные.
Надя - невысокая, плотненькая, как гриб-боровичок, с добрыми светлыми глазами в пушистых ресницах, аккуратным носиком и большими полными губами на круглом, усеянном крупными веснушками лице. Очень серьезная и старательная, переживает по поводу каждой неудачной оценки на уроках. Она совершенно не конфликтный человек, ее любят одноклассники и учителя, и у нее нет завистников.
Ира – рослая, с крепкими, длинными ногами, задиристая и смелая, не дает в обиду себя и нас. В классе ее побаиваются и уважают, особенно мальчишки, и особенно ее старый, увесистый портфель, который часто гуляет по их спинам.
Она кареглазая и темноволосая, с задорным курносым носиком. Красивую головку гордо держит на высокой нежной шее, всем своим видом как бы предупреждая:- попробуй, тронь! К отметкам совершенно равнодушна, - лишь бы не двойка!
У меня румянец во всю щеку, непослушные, как тонкие пружинки, волосы - (бабушка говорит: цвета спелого каштана) – заплетены в две короткие толстые косички. На фотографии нашего первого класса вижу тонконогую, худенькую девочку с темными задумчивыми глазами на светлом, слегка удлиненном, лице. Волосы растрепаны, косички полураспущены, на ногах стоптанные туфли с комьями грязи - (весна, чернозем!), в руках букетик из роз.
Мальчишки меня не трогают. Когда прохожу мимо, они замолкают или начинают громко хохотать, толкать друг дружку, бороться. Кое-кто пытается что-то выкрикнуть мне в след или дернуть за косу, но Ирин портфель всегда рядом, начеку, а ее тонкая рука обвивает мою шею.
Лидер в нашей тройке пока я, но в старших классах это место будет занимать Ира, как самая рассудительная и самая красивая.
Надя и Ира ходят в школу с портфелями. У Нади он аккуратный, новенький, с бережно уложенными учебниками, тетрадками, карандашами, счетными палочками, резинкой, промокашками, запасной ручкой и обязательным бутербродом, завернутым
в чистую бумагу. К ручке портфеля всегда пристегнут мешочек с чернильницей.
У Иры портфель огромный, старый, разбухший, - отцовский, - с кое-как набросанными в него книгами, тетрадями и еще всякой всячиной, в том числе и куском завернутого как попало хлеба или пирога.
У меня же никогда портфеля не было. В первом классе я ходила со старой, доставшейся от Левки, сумкой через плечо, ее еще называли – планшет. Сумка была из брезента и имела два отделения, куда я укладывала тетради, дневник, ручку и непременно книжку, конечно, художественную. Иногда, если не забывала, брала в школу чернильницу - невыливайку. Чернильница была в мешочке с туго затянутым шнурком и я торжественно несла ее впереди, в вытянутой руке, держа за этот шнурок. И, почему-то, «невыливайка» у меня всегда превращалась в «выливайку»! На моей одежде появлялись все новые и новые чернильные пятна, руки и щеки постоянно были в чернильных полосах. Когда, идя со школы, я "выруливала" с мостовой к дому и проходила мимо нашего окна, дома шутили:
- Сперва появляется рука с чернильницей, потом нос в чернилах, живот с сумкой,- и лишь потом Светка!
Что касается карандашей, резинок, линеек, промокашек, - то их на уроках мне предоставляли подружки или сосед по парте.
Сидела я всегда на последней парте, - «камчатке». Надя,- как самая примерная из нас, - все школьные годы провела за первой партой. Ире было безразлично, где сидеть, лишь бы подальше от учительского стола. Я же не любила первые парты, и вообще, терпеть не могла, чтобы кто-то был за моей спиной.
Соседями по парте чаще всего были мальчишки, они сами решали, кто будет сидеть со мной, конечно, с моего согласия. Обычно это были самые отстающие ребята, хулиганы и лентяи, но, как правило, пользующиеся вниманием девочек. А я, уже будучи в старших классах председателем совета пионерской дружины, (а это почти генерал в пионерии!), ратуя на собраниях за успеваемость, к соседу относилась очень лояльно: хочешь понять - помогу, хочешь списать – списывай, дело хозяйское!
Во втором классе мама купила мне деревянный ранец-сундучок, оклеенный дерматином, и я носила его за плечами, на спине. Это было очень удобно, если учесть, что в школу зимой я ездила на коньках. Но об этом - отдельный рассказ.
Уже с четвертого класса я по-мальчишьи, как Левка, ходила на занятия, неся за пазухой, под пальто, дневник с вложенными в него тетрадками и ручкой. Руки были свободными и я широко размахивала ими, когда большими шагами полубежала утром в школу, едва поспевая за Левкой, который и велел делать шаги еще больше:
- Ну, что ты дроботишь, шагай, как я, так быстрее и легче! – нетерпеливо подгонял он меня, торопясь к своим дружкам в школу, так как бросить меня не мог: мама строго-настрого запретила оставлять меня утром, когда еще темно, одну на улице.
Потом бабушка долго отучала меня от такой размашистой походки:
- Что ты ходишь, как боцман! Ты же девочка: голову держи высоко, подбородок кверху, шаги делай маленькие, легкие. И руками не маши, как ветряк! (имелась в виду ветряная мельница). - Учись у Гальки, вот кто артистка! – выговаривала она мне.
И только в девятом классе мама подарила мне маленький чемоданчик - балетку, очень модный тогда. С ним я потом ходила и в институт...
Так вот, о коньках. Где-то в девять-десять лет коньки стали моей страстью, - кроме книг и рисования, - и, разумеется, зимой.
В холодные зимы снег выпадал уже в конце ноября и лежал до марта. Мостовая была плотно утрамбована и укатана автомашинами и санями. Поверхность ее была гладкой и скользкой и вполне сходила за каток. Длинными зимними вечерами вся детвора нашего «угла», а точнее, почти половины Златополя, носилась на коньках перед нашим домом. Здесь были военкомат и почта, и мостовая в этом месте освещалась тремя фонарями на столбах. И еще, - здесь по вечерам почти не было машин.
Катались, в основном, мальчики, на коньках-снегурках, девочек было мало и они большей частью стояли по обочинам шоссе, наблюдая и обсуждая всех и вся. Здесь же вертелись и шныряли под ногами катающихся, и мы, малышня,
примечая, кто с кем «дружит».
Мне очень хотелось научиться кататься, но в доме была только одна пара коньков, у Левки, и ко всему, я очень боялась, так как братец уже пытался ставить меня на коньки и всякий раз урок заканчивался шишками на лбу или разбитым носом, и, конечно, моими слезами. Поэтому, учуяв его тренерский азарт, я старалась спрятаться подальше или затеряться в толпе.
И все же кататься я научилась,- за один вечер и против своей воли. На этот раз Левка действовал не один, а с другом, Ленькой. Они сидели за столом за уроками, казалось, совершенно не замечая меня, не обращая внимания на то, как я стараюсь тихо одеться и улизнуть на улицу, где уже ждали подружки.
Но лишь только была застегнута последняя пуговица пальто, как я в один миг оказалась на кушетке, крепко прижатая к ней цепкими руками Леньки. В это время Левка, сидя на моих ногах, торопливо закручивал палками веревки коньков на моих валенках. Все трое мы, молча, громко сопели и пыхтели в неравной схватке. Сопротивление было бесполезным и я сдалась, но все же отчаянно упиралась и, как клещ, цеплялась руками за все, что попадалось на пути, когда мальчишки, подхватив меня под руки, потащили на улицу.
Крепко держа меня с двух сторон, они побежали по мостовой, а я, как мешок на полозьях, на деревянных от страха ногах катилась между ними. Разбежавшись, ребята отпустили меня и дальше я уже неслась одна, растопырив в стороны руки и вытаращив от ужаса глаза, - и орала во все горло, пока не влетела головой в канаву, в сугроб.
Ребята выгребли меня оттуда, снова поставили на ноги и с еще большим азартом повторили упражнение. И так до тех пор, пока я не перестала орать и поехала сама...
И уже через пару дней, по примеру многих мальчишек, я катила на занятия в школу по мостовой собственным ходом, - на коньках: за плечами деревянный ранец, в руках палка с рогом-сучком, - я видела, как мальчики такими палками цеплялись за кузов грузовика, когда он сбавлял скорость на повороте, - и мне тоже хотелось попробовать, покрасоваться перед подружками! На мне развевается короткое серое пальтишко со старой, маминой, рыжей лисой, - на голове плюшевый капор с большим плоским бантом и пуговицей в центре его, а на животе болтается на тесемке, переброшенной через шею, рыжая меховая муфта...
Палку вскоре отобрали, пригрозив отнять и коньки... Широко размахивая руками, я каждый день в таком виде неслась в школу по укатанной мостовой мимо редакции, где тогда работала мама, - и всякий раз она выходила на
крыльцо и, нахмурив брови, грозила мне пальцем. Ее начальник, весельчак и острый на язык Иван Иванович Черноиван, длинный и худой, часто стоял рядом с ней, с серьезным и торжественным видом приставив раскрытую ладонь к виску.
Жаль, в школу на коньках войти было нельзя, а снять их с валенок я не могла, - они были прикручены намертво, на всю зиму, - и я ехала дальше, через школьный двор, к дому дяди Васи. Это был учительский дом и дядя Вася, как директор школы, занимал одну его половину: большую кухню с настоящей русской печью и две комнаты, одна из которых, та, что попросторнее, служила им гостиной и спальней для родителей и маленького Шурика, а в другой расположились остальные их дети, четыре дочери – десятиклассница Галя, тринадцатилетняя Тамара, моя одноклассница Лида и пятилетняя Оля. Бабушкина кровать, на которой она спала, перебравшись на зиму к дяде Васе, стояла в кухне, напротив печи.
Стуча коньками, я взбиралась на каменное крыльцо, ковыляла на кухню, где уже ждала меня бабушка, и, не раздеваясь и не снимая со спины ранца, опускалась на пол и стягивала с ног валенки вместе с коньками. Бабушка совала мне в руку кусок хлеба, посыпанный сахаром, и помогала переобуться в другие валенки, уже без коньков, - семейство у дяди Васи было большим и свободные валенки всегда имелись в резерве. После уроков, - а учились мы во вторую смену и домой возвращались, когда уже было темно, - я снова переобувалась у бабушки на кухне в свои валенки и по пустынной мостовой, освещенной редкими фонарями, уже в свое удовольствие, не торопясь, раскатываясь от канавы к канаве, ехала домой...