***

Стрелка старых часов на здании городского универмага перешагнула пять, и вместе с ней шагнул ближе долгий теплый июньский вечер, обещая вскоре избавить от жара, дрожащего на каменных улицах. Я впрыгнула в вагон трамвая, и он тут же тронулся. Горячий колокол юбки послушно опал, я подобрала подол и заняла одиночное сиденье у окна, упершись впритык в чьи-то колени.

Возмущенно рассматривая в упор их владельца, неопрятного мужчину лет пятидесяти, я надеялась, что под моим взглядом он подберется и расположит свои ноги в пространство, допустимое правилами приличия, но он лишь равнодушно покачивался, уставясь в пыльное окно. Иногда он доставал из кармана старых измызганных шерстяных брюк носовой платок тоже уставшего вида, стирал со лба пот, и, выпучив невидящие глаза, возвращал несвежий комок обратно в карман. Его пористый нос, похожий на испорченную клубничину, постоянно ходил вправо и влево, сопровождаемый громким шмыганьем.

Я уже собралась сделать замечание, как сзади по проходу к нам подошел контролер. Мой неприятный попутчик вытащил из другого кармана потрепанное портмоне и небрежно сунул в сторону прохода проездной. Однако, прежде чем захлопнуть, он вдруг бросил длинный привычный взгляд на фотографию во внутреннем кармашке, и все его лицо смягчилось. Это продолжалось не больше секунды, но я успела рассмотреть черно-белый портрет девочки лет пяти с темной короткой челкой. В это же мгновение он неуклюже встал и молча принялся продираться к выходу, а я смотрела на его сгорбленную спину в рубашке с потеками пота, и мне было нестерпимо жаль его, где-то потерявшего много лет назад свою маленькую девочку, а вместе с ней себя.