Cудьба ч. 1
С У Д Ь Б А Ч.!
Прошедшее нужно знать не потому, что оно прошло, а потому, что уходя, оно не сумело убрать своих последствий.
В.Ключевский
Трилогия
Ч 1 Деревенское отрочество
Ч 2 Юность в фашистском рабстве
Ч 3 Тревожная послевоенная молодость
Ч а с т ь 1
Деревенское отрочество
Генка, как тонкий оленёнок в шапке-ушанке, выскочил из школы, крикнул корешу Тольке «пока», вдохнул морозного воздуха и только тут ощутил, как рвётся в нем наружу радость: «Ну наконец- то, я получил пятерку по немецкому». В этом приподнятом настроении он огляделся вокруг.
Весна стояла в самом разгаре. Природа начала играть яркой цветной акварелью на пробуждающихся от зимней серо-черно- белой окраски лесах, полях, небесах. Солнце, еще недавно прикрытое бельмами облаков, наконец обратило взор на землю, заливая всю округу своими веселыми лучами. Резвящийся ветерок порывами уже приносит запах весны от остатков тающего снега и пробуждающейся земли. И даже дорожная грязь весенней распутицы не портит настроения парню: «Через месяц школе конец. Пойду на механика, потом трактористом». В раздумьях подходя к дому, заметил деда.
----Ну чё, плетень кончим сёдня? --ошарашил тот, разбивая длинную жердь старого забора.
----Есть хочу,-- бросил юноша, проходя в дом. Вопрос деда поубавил клокочущую в нем радость заботой о каком-то плетне. Генка прошел в сенцы, зачерпнул из ушата, умылся, увидел хлопочущую у печки бабушку. Та души не чаяла в своем внуке, связать ли что, купить ли обнову, припасти что-нибудь из вкусненького—в первую очередь для внука. Потрепав его за чернявые волосы, пригласила к столу:
---Седай скорей, небось проголодался. Варево получилось «на-ять». Вкусное. Тебе один черпак, чи два?---засуетилась старушка, ставя чугунок на стол.
Внук с детства привык к заботам, к теплоте слов не матери, а бабушки. Он тоже очень любил её. В семье они были самыми близкими друг другу людьми. Уплетая вкусные щи, мальчишка все-таки не удержался:
---Баба, я по немцу пятёрку получил…
---Ну да!? Какой же ты у меня молодец! И, как же это, расскажи? --вытирая руки о подоткнутый подол, подсела она к Генке, когда тот с упоением начал вспоминать подробности урока.
-- Баб! У немцев род слов совсем не такой как у нас, смешно, зима-- эт он, вода-- эт оно, а масло-- эт она. Попробуй запомни!
Мальчик видел искренний интерес к своим делам только у бабушки, в ее улыбающихся глазах, читал восхищение собой. И это нравилось ему, ведь в школе, где он считался заводилой, учителя как-то не спешили хвалить или порицать учеников в их учебе.
Генка не раз пытался поведать и маме о своих школьных новостях, но видя усталость, равнодушие, односложные ответы на свои вопросы, перестал вовлекать ее в свою жизнь. А отец, тот прямо как-то отрезал---«Сын, тебе пора идти работать. Подрос уже.» Вошёл дед:
-—Ну чё, поел? Пойдем кончать плетень.
Генка с дедом –основные работники по дому, особенно весной, когда появлялись незапланированные ранее работы. Вот и теперь дед решил огородить плетнем семейное хозяйство: дом-пятистенку с чуланом, хлев с сараем и закутком для молодняка, баньку, курень летней кухни, катух с курями.
---Я ноне прошелся по дому. Нижний венец начал помаленьку подгнивать, сруб- то старый уже. Папаня еще при барине ставил. Ворота просели, надоть скобы подправить, крышу дранкой залатать, бочку в баньке подсмолить. Да-а… Папаня для меня, любимого сына, своего наследника все эт строил. Надоть ещё в хлеву заменить наполовину сгнившие доски. А терь наверно весь хлев нахрен не надобен, хорошо, хоть тёлку в тридцатом оставили, да курей Грипа развела. В общем, дел невпроворот. И это всё до посадки картошки. Окромя нас с тобой её некому садить. Жаль, плетень сёдня не закончим,-- --выдал дед задуманный им план.
Подошли к месту работы. Дед уже зАгодя нарезал тонких жердей, и теперь их надо было сплести, что, конечно, делать сподручней вдвоем. Увлекшись работой, Генка вдруг невзначай глянул на руки деда. Эти руки сопровождали его всю жизнь, но только сейчас юноша разглядел эти набухшие рельефные вены под загорело-серой очерствевшей кожей, пропитанной многолетним солнцем, землёй и пылью, эти широкие мозолистые ладони, эти костлявые длинные пальцы прямо как у дьявола на изображениях в старой заброшенной церкви на Енотовом холме. Наверное, за всю дедову жизнь руки его поработали вдосталь. А сам дед, его рОдный дед, такой кряжистый, жилистый, высохший, такой старый, как казалось всегда внуку, виделся теперь молодцеватым мастером—так споро у него всё получалось.
За работой время прошло быстро. Скрипнула калитка— отец с матерью вернулись с работы. «Как здорово, сегодня будем вместе вечером» --мелькнула мысль у Генки. Такое нечасто случалось в семье.
За этот месяц механизаторы должны были подготовить немудреную колхозную технику к посевной. Среди них был и отец. Мать и еще несколько женщин числились учетчицами, завхозами, бухгалтерами и снабженцами. Помимо работы в поле родители занимались еще и общественной, откликались на все мероприятия колхоза, ходили на собрания, где поначалу жизнь била ключом. На этой работе они и сблизились. Приходя домой вместе, выполняя рутинные домашние дела Николай и Анна продолжали «жить» колхозной работой, перебрасывались отрывочными фразами, смысла которых никто кроме них не понимал.
Сегодня их небольшая семья-- в сборе! Пожаловала соседка - тётка Наталья с просьбой:
--- Грипа, дай зеленых ниток, помню, были у тебя нитки разных цветов. Мой рубаху так загваздал, что не отстирать и порвал ещё.
Грипой ее называл только дед, деревенские старики и соседка. Остальные звали бабушку уважительно и полюбовно Агрипиной Ферапонтовной. Хозяйка дала нитки, усадила гостью за стол, поставила на стол шмат свиного сала, стала раскладывать по мискам просяную кашу. Дед порезал буханку хлеба по количеству присутствующих.
---- Мать, ты мне много не клади, молодёжь побалуй,--- как всегда зычно обратился он к жене.
----Да ужо знаю, тебе хоть с вЕрхом миску наложи, худоба твоя с тобой останется. «Не в коня корм». И внуки такие, видно кровь твоя. Тока Николай у тебя,---обратилась она к Анне,----богатырь. Правда, Ань?
Принесли головку сахара со щипцами. В глиняном горшке на печи томилась заварка чая. Дед скомандовал Николаю притащить самовар, сел на свой стул, поднес ложку с кашей ко рту, и это служило негласным разрешением последовать за ним, начать трапезу. ----А пошто свою Машеньку не взяла?—поинтересовалась Грипа у Натальи.
-----Ей отец куклу из баклуши вырезал, разрисовал красиво. Вот она на радостях с ней и пошла к подружке.
Неторопливо принимая пищу, мужчины увлеклись разговорами о новой конструкции карбюратора и других технических премудростях. Артемий доложил Николаю о своей учебе на агронома. Дед попытался задать вопрос по политике, но остальные ушли от ответа. Анна бросила взгляд на мужа, вносящего тяжелый самовар, вспомнила, как при знакомстве с ним на танцплощадке, на нее произвели впечатление его мышцы на руках, напряжение которых она чувствовала всякий раз при поддержке в танце. Генка в раннем детстве тоже мечтал о таких мышцах, когда отец возился с ним или сажал себе на плечи «чок-чок».
Время от времени жужжали ходики, резко нарушали тишину выскакивающая из них кукушка, да кошка своими недовольно-требовательными звуками, мол «сами едят, а мне не дают».
День за днем проходил последний месяц Генкиной учебы. Ежедневно после школы дед звал внука подсобить в домашних делах. То пилили дрова для печи или баньки, то разжигали костер и смолили бочку, то монтировали скобы так, как скомандовал дед, «чтоб собаки в подворотню не пролезали». Как-то пилили доски на замену подгнивших, когда Генка заметил:
---Деда, да ведь эти доски- то не подгнили , они подгоревшие, смотри, обугленные. Как это?
Помолчав, дед, как-бы нехотя вспоминая, поведал внуку не приятные ему события.
----Было дело…давно… в конце двадцатых … ты только народился, Артемию ещё и пяти не стукнуло. Из города приехали трое чекистов, всё обобществляться звали. Объегорить сельчан, значит, задумали. Помню, один из них, такой длиннющий в начищенных сапогах и кожухе, все грозился нас как подкулачников сослать, а отца тваво Тольки за то, што тот зерна малость припрятал, чуть не прикончил: «таких, как ты, грит, паскуда антисоветская, стрелять надо. Всажу пулю, с-сука,--никто слова не скажет». Забирал посевное зерно у сельчан грубо с матом. Забрал у нас лошадь, телегу, упряжь и даже хомут. Мать твоя заскулила: «гражданин- начальник, глянь, малята у меня---«кожа да кости», старик нездоровый, хоть тёлку-то оставьте…». Чека глянул на тебя в коробке, какую Артемка по полу возил, и оставил… верно сжалился. Год голодный выдался. Лебеду, вику, крапиву ели, добро, если с конопляным маслом, а то прямо так. Люди злыдни стали, дюже завистливые… Вот кто-то и захотел спалить. Благо Николай вовремя увидел. Анна сбегала за соседями. Кое-как загасили. Впятером и выдюжили. Отец и мать твои--- молодцы, шустро поработали.
Воспоминания деда оставили неприятное чувство в душе парня: «оказывается государство относится к своим людям не так, как говорят в школе, оказывается оно может расправляться с людьми, как хочет. А поют «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».
И в школе, и в деревне заранее начали готовиться к празднику труда «1-ое мая». На сельсовете вывесили флаги, установили громкоговоритель. Уже 30-го апреля, проходя мимо, Генка увидел объявление, что в дни праздника будут показаны для взрослых фильма *) «Подкидыш», а для детей первая звуковая фильма «Путевка в жизнь». Вечером –танцы. «Во здорово. И как это—звуковые»--подумал парень, ведь до сих пор привозили только немые.
1-го мая уже с утра от сельсовета слышалась музыка. С песнями и флагами трезвоня и барабаня по деревне прошла пионерия.
Всё это поднимало настроение. Наскоро позавтракав, Генка зашёл за Толькой, и вместе отправились за билетами в кино, боясь, вдруг не хватит на всех, ведь в деревне так много дворов да может кто еще из города приедет. Родичи захотели поглядеть фильму «Подкидыш». На обратном пути ребята выполнили наказ зайти в магазин: ведь на праздники обычно привозили пшеничный хлеб, коржики из сдобного теста и кое-какие консервы. Пшеничный хлеб, почему-то называвшийся пеклеванным, и коржики так вкусно пахли, что Генке не терпелось попробовать их. Дома он увидел, что на праздники приехал погостить старший брат Артемий с женой. Та привезла из города игрушки для соседской девочки, разные там «уди-уди», «тёщин язык», опилочные мячики на резинках, птички-свистелки, матрёшки. ---Вот, Агрипина Ферапонтовна, передайте, пожалуйста Натальиной Машеньке, я обещала.
Бабушка взяла, попробовала дудеть, надувать длинный, вываливающийся язык, играть в мячик. Ей это так понравилось, что она, как ребёнок, продолжила забавляться игрушками, постоянно повторяя «вот Машенька рада будет».
В полдень Артемий с Матрёной и Николай посмотрели «Подкидыш». Воротясь домой, каждый из них пребывал в прекрасном настроении.
Анна уже готовила праздничный обед, баба Грипа пришла подсобить. Во-всю стоял запах каких-то вкусностей, что-то шипело, трещали дрова, женщины ловко управлялись со всякими ухватами, сковородками, чугунками, мутовками.
Наконец, накрыли стол. По заведенному обычаю каждый занял своё место, Артемий достал привезенную «белую головку», перелил водку сначала в графин и затем уже по стопкам, мужчинам по целой, женщинам по половине. Обед случился и взаправду праздничный.
---Ну, будем здоровы! С праздником, Бог даст, не последнюю!---провозгласил дед и все в торжественном настроении опрокинули по первой. Пошли оживлённые разговоры. Не уставали хвалить способности хозяек: всем показался по вкусу гусь с жареной картошкой. А квашеная капуста с клюквой вкусно хрустела на зубах. Да и солонина была хороша.
Наконец вспомнили о фильме и её героине—актрисе Раневской. Матрёна изумлялась:
----Меня Артик называет ласкательно Мотей, а в фильме жена зовёт своего мужа-подкаблучника Мулей.
Артемий вторил:
---- Это же не мужчина, а Муля какая-то, размазня.
Начитанная Матрёна предложила:
-----Хотите, я вам скажу несколько юморных фраз Раневской? Ведь помимо того, что она замечательная актриса, эта женщина-- еще и остроумная баба.
Все согласились. Подзадоренная всеобщим вниманием, она начала:
---- Скажите, сколько раз в жизни краснеет мужчина?
Такой вопрос удивил и заинтересовал сидящих за столом, все замолчали, не зная, что ответить.
---- Два! Первый раз,---- продолжала она,---когда не может второй, а второй раз, когда не может первый!---завершила Матрёна, удовлетворённая всеобщим смехом.
----Ну с такой мужицкой бабой может не встать и первый,--- высказал сомнение Артемий,----поэтому своего мужа она в бабу и превратила.
-----Ну а женщина, сколько раз в жизни она краснеет?----продолжала декламировать Матрена,----три раза! Когда первый раз изменяет мужу! Когда в первый раз берёт деньги! Когда в первый раз даёт деньги!---под хохот собравшихся завершила она.
Генка особенно не прислушивался к разговору вхрослых, но краем уха всё-таки реагировал, «а как это краснеют? Лицо, что-ль становится красным? Мне никто никогда не говорил, что я красный. И потом, как это понять? Первый, когда не может второй, а второй, когда не может первый…Задают какую-то арифметику».
----Ну и последняя,--продолжала Матрёна,-- мы с Артиком познали, что такое город, и скажу вам, не стремитесь жить в городе. Там у всех работа сидячая, а поэтому самая ненавистная болезнь ---геморрой: ни себе посмотреть, ни друзьям показать!----подытожила Матрена, вызвав на этот раз только подобострастные улыбки, и приписала это тому, что деревенским, вероятно, неведома эта болезнь.
----Ну чё мужики, пора и по второй пропустить!---взял в руки инициативу хозяин.
Женщинам уже не полагалось следовать за сильным полом, а Генка еще не дорос. Пошли в ход пшеничные блинцы, овсяный кисель и квас. Затянули песни, ну как же без них в русском застолье. И, самые, самые среди песен «Катюша», «И кто его знает».
…только сердце почему-то сладко таяло в груди.
И кто его знает, чего оно тает,
Чего оно тает, и кто его знает.
И песня-то незамысловатая, да и слова-то немудрёные, но эта русская проникновенная заунывная протяжность щемяще отзывалась в душе каждого.
---Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец,---выдал дед прИсказку, выбрав момент тишины. Наказал разлить по последней.
Второго мая посмотрел фильму Генка. «Путевка в жизнь» произвела на него впечатление:
------ И говорят, и двигаются, прям как в жизни,---восхищался Генка,-- и как это мы смотрели раньше немое кино. Теперь наверно будут тока звуковое. И мальчишек сняли таких, как я, только вороватых.
Вечером молодежь деревни собралась в том же кинозале—большой комнате, где освободили центр, сдвинув стулья. Гармонист, дядя Степа, пробежался по клавиатуре гармони, широко растянул её меха, как бы открывая протяжным звуком танцевальное представление для молодежи, широким кольцом сгрудившейся вокруг.
Первой пошла деревенская любимица-- Лариса. Она, как пава, широко раскинув руки и чуть откинувшись назад, поплыла по кругу со своей завораживающей белозубой улыбкой. Обогнув круг, она, отбивая чечётку, остановилась перед Василием, смуглым черноволосым красавцем, о котором, как казалось, мечтала вся женская половина деревни. Ее глаза настаивали : «Ну давай, выходи, покажи себя, я хочу». Парень в хромовых сапогах «в гармошку» с горделивой осанкой стоял, вперившись в нее глазами. Для каждого из них существовал только один человек… и вот он, самый желанный, перед тобой. Казалось, их взгляды слились воедино, и представляют собой незримую для всех силу взаимного проникновения. Наконец, парень подбоченясь, такой же чечеткой, вышел за ней в центр круга и затем вприсядку пошел вокруг нее, продолжающей двигаться мелкими шажками. Каждый любовался и завидовал этой паре. Никто не решался нарушить красоту их танца. Но вдруг погас свет, что нередко случалось. Зажгли висящие на стенах четыре керосиновые лампы с отражателями. Гармонист сменил мелодию на падеграсс, и новый танец увлек всех.
Возвращались домой за полночь. Старики уже спали. Всем нашлось место в их большом доме. Мать с отцом улеглись в комнате, совмещенной с кухней, молодые пошли в Генкину. Парнишка вынужден был забраться на теплую ещё печь к деду. С возрастом он спал здесь редко, и был рад по случаю вспомнить детство. Дед, раскинувшись на спине, чуть посапывал. Рядом с ним лежал старый шерстяной тулуп, тот самый, что запомнился Генке с детских лет. Даже запах ничуть не изменился. Глаза уже смежились, но он ещё слышал, как шебаршат и попискивают мыши, как заливается в своем стрекоте сверчок. Мальчишка еще не знал, что этот тулуп и эта домашняя «музыка» так глубоко западут в душу. С какой душераздирающей ностальгией он будет вспоминать об этих символах детства в своём страшном будущем, которое сулила ему судьба.
После праздников учебы в школе практически уже не было и Генка полностью переключился на посадку картошки. Дед, как своему продолжателю, кропотливо объяснял и показывал ему все этапы работы: -----Эт Геш, как садить картошку тоже знать надо, головой кумекать.
Перво-наперво внук, не забывая про глазкИ, разрезал крупные клубни, затем вывалял их в золе, выдержал несколько дней и только потом под присмотром деда стал мотыжить землю для их посадки рядами. Затем в сухие дни оба они надоедливо долго пилили и кололи дрова на зиму для печей и баньки, аккуратно складывая их в штабели под навесом.
Генка загодя приносил дрова бабушке на кухню, и всегда заставал ее за работой: то за вязкой шерстяных варежек или носков для всей семьи, то за штопкой или глажением белья, то за вышиванием болгарским крестом или гладью, то за стиркой. Не прерывая своей работы, она любила общаться с внуком; говорили и о школьном кружке, и об истории Древнего Рима, и о том, как живут люди в большом городе. А, когда он, возвратясь из школы возбужденным, рассказывал о якобы несправедливых упреках учительницы по поводу сорванного им урока --- «а, что я виноват разве, что ребята прям гуртом пошли за мной?»,--- бабушка мягко встревала в разговор, вставляла какую-нибудь притчу и спрашивала, «а, как бы ты поступил в этом случае?» Через несколько дней, попав опять в подобную ситуацию, мальчик вспоминал «а ведь здорово получилось! Всё, как баба говорила».
* * *
В прошлом году поднатужились и справили три свинки. Одного кабанчика дед оставил при доме:
---Остатки домашних харчей пользовать надоть.
А потом как-то наказал внуку:
---На откорм поставим его. Кастрировать пойдем к дядьке Семёну, будешь опыту набираться.
Мужики со знанием дела взялись за работу, а парень, с жалостью глядя на кабана, переживал «во визжит то, небось на дворе у Толяна слыхать».
Двух других свиней дед пометил и выпустил на все лето на ближайший остров. Мол «пусть малость на воле побегают».
Генка любил свою дворовую живность. Как-то пришел в курятник с мальчишеским любопытством глянуть «а как это куры яйца несут?». Присел и стал ждать. Вот курица чуть приподнялась, появилось яйцо и медленно стало выходить. Он понял, что оно в плёнке, только тогда, когда пленка юркнула обратно, а яйцо вывалилось в гнездо.
Парень долго и с интересом разглядывал курицу разрезанную как раз по каналу созревающих яиц. Вот совсем маленькое, а дальше все крупнее, и , наконец совсем большое. Прежде он даже не догадывался об этом.
Редко кто из сельчан за околицей деревни встречал свою корову, возвращающуюся с выпаса. Животные сами находили свой хлев. Но Генка любил заранее выйти в поле. Слабеющий к ночи ветерок чуть развевал волосы, принося запах подсушенных дневным солнцем полевых трав. На горизонте маячила черная полоска леса, над ним огромный диск заходящего солнца оранжево-красного цвета и темные пятна приближающихся коров. Бурёнка ещё издали узнавала своего хозяина. Они быстро стали друзьями. Вот она стоит перед ним, видно ждёт хлеба. Мальчик посмотрел ей в глаза, подумал, и почему это говорят, "смотрит как корова", мол глупая какая. А мне нравятся эти глаза, какие они большие, навыкате, и ресницы белые. Он любил, когда корова благодарно мягкими губами принимала хлеб с подставленной ладони. Бабушка по приводе отводила ее на дойку в хлев. Молоко было жирным, но с каждым разом его становилось все меньше и меньше.
---Болеет корова, нужно забивать, и яловка совсем никудышная--- со знанием дела окончательно
решил дед.
«Как же я предам друга, она ведь все понимает», переживал мальчик, через несколько дней ведя животное на бойню. После первого неудачного удара обухом топора по темени корова вырвалась и убежала в поле. Парнишку обуяла жалость. Ласково и протяжно взывая « Ю-улька, Ю-улька», подошел он к своей бурёнке взял за рог, поглаживая другой рукой по темени, и снова повёл на бойню. Корова, казалось, поверила своему другу, ведь она только хорошее получала от него. Однако, запах крови на бойне возвратил в реальность, она чуть дернулась. Второй удар забойщика сразил животное, рухнувшее на передние ноги. Вот ножом из горла слили кровь, вот подвесили за четыре ноги. Юноша прикрыл глаза и представил всю силу удара топора по своему лбу, хруст черепа, затем резкий пронзивший горло и глотку, упёршийся в шейные позвонки нож. Охвативший его ужас, заставил тотчас прийти в себя. Он открыл глаза и увидел, что осталось от его Юльки. Туша без шкуры-яловки и, швейная иголка вдоль тела, загнанная кем-то под кожу. « Вот, оказывается, в чем причина болезни нашей скотинки».
Приближалась пора сенокоса. Все сильнее ныли комарики в сумерках и мошкара с жужжащими слепнями днем. Дед на деревне слыл лучшим правщиком лезвий кос. Оборудовал себе рабочее место на пне под раскидистым дубом. Несколько дней слышался звон ударов от его работы.
Генка залюбовался работой косарей, лихо и, казалось легко размахивающими косами, вспомнил, когда-то заученное стихотворение: "Раззудись плечо! Размахнись рука! Ты пахни в лицо ветер с пОлудня!" Попробовал косить сам, но с непривычки устали плечи и руки. Скошенная трава быстро подсыхала на знойном, полуденном солнце и, ему доверили колхозные грабли на конной тяге. Высоко восседая на металлическом сидении, парень с удовольствием вдыхал жаркий, сухой воздух, пахнущий сеном, и улыбался в надежде на скорую самостоятельность и уважение в семье. Лошадь, измученная жарой и облаком мошкИ, постоянно обмахивала себя хвостом, и ни шатко, ни валко, ковыляла, однако, не сворачивая с прямой линии. Мальчик отпустил вожжи, и при движении по скошенной траве ему оставалось только рычагом поднимать закругленные вилы, формируя полосы сена в валках. Затем взрослые будут копнить и стоговать, а Гешка с Толькой, забираясь наверх, утаптывать сено в стогу. В конце какой-нибудь мужик-спец «доведёт стог», расчёсывая и уплотняя его по бокам.
Будучи на покосе, Гешка вместе с косарями подавлял голод скудными запасами пищи, приносимыми из дому. Здесь все было общим. При косьбе мужики предпочитали прохладный квас из прикопанного в землю бидона, но на обед чай должен быть непременно. «Чай не пьёшь—откуда силы берёшь»--- считали они.
В полуденную жару на обед располагались обычно в тени густого раскидистого дуба. В заботы парня входило «организовать стол»: расстелить клеёнку, развести костер для чая и для "сугреву" каких-нибудь тефтелей из рыбы, того, что заранее дома приготовили жены . После обеда всегда хотелось чуть прикорнуть. На этот раз парню не спалось. Он ложился то на бок, то на живот. В итоге лёг на спину, вдруг вспомнил о планетах и звездах. Учительница недавно так интересно и увлечённо рассказывала об этом. Сквозь ветки и листья просвечивало небо. «А почему оно голубого цвета?—Эх жаль, что не спросил. Все ветки серые, а эта прямо над головой черная, и какая-то волнистая. Да и шевелится.» Сразу догадался--змея. -----Дядя Федь, смотри
змеюка! Косарь лежа, оперся на локоть:
-----Да, и не одна, там видишь, самец черный, самка светлее и потолще. Щас они как раз спариваются. Тащи палку подлиннее, сбивать будем.
Пришлось потрудиться, чтобы сбить. Но и на земле пара не пожелала расстаться. Наблюдали за лениво шевелившимися гадюками. К Гешке пришли мысли «наверно и у змей есть какое-то чувство, а может быть у них такая любовь». Так и забили их вместе.
В округе полно было змей, но страха перед ними у мальчика не было. Изредка он видел на скошенном поле разрубленные косарями их половинки, или, как змея меняет свою кожу, цепляясь за ветку кустарника, надрывая ее у головы и медленно выползая. Видел на кустах и сами высохшие змеиные шкуры. Как-то набдюдал, наверно только что появившихся, черненьких маленьких копошащихся змеенышей. Спаривание он видел впервые и, на него особенно произвело впечатление, что каждая из змей не пыталась уползти, спасаясь от смерти. Обе они стоически встретили смерть вместе.
Настало время сбора даров леса. Летом, да и ранней осенью старики собирали ягоды, грибы, лечебные травы, орехи. Бабушка нередко приносила полное лукошко ягод, варила варенье. Особенно малиновое, его очень любили в семье, хотя и с мелкими ягодами, выросшими на солнцепёке. Кустарник крупной малины рос обычно глубже в лесу, но далеко в дебри бабушка заходить боялась, говорила, что слышала не раз какие-то звуки, всякие там уханье и улюлюканье. Верила в лесных духов. Дед, тот слыл по деревне спецом в лечебных травах, знал когда собирать, как сушить и сколько хранить.
---Эта тока на два года, а эту и пять годков хранить можно, мотря какая трава где растет. Леченье травой зависит откель ее принесёшь, быват трава растет или в тени, или на сонце,---давал назидания дед жене и внуку.
Существенной заначкой на зиму в тот небогатый предвоенный период служили овощи с огородов. Основными в русской деревне, конечно являлись картошка и капуста. В квашении капусты мастерицей считалась баба Грипа. С любовью и желанием доставить радость в семье бабушка квасила капусту разными способами с различными добавками. И каждое, ею приготовленное блюдо, будь то квашеная капуста, маринованные огурцы, щи, борщи, жареные или тушеные продукты --- всё имело неповторимый возбуждающий аппетит запах.
* * *
Так в постоянном крестьянском труде проплывало лето. Отец и мать все лето пропадали на колхозной страде: то пахоты, то посева, то культивации, то жатвы. Отец отличался особым умением скирдовать солому для хранения необмолоченного хлеба под открытым небом.
Пришла поздняя осень, время года, когда крестьянам приходится менять работу. Отец в мехмастерской помимо ремонта сельхоз орудий занимался изготовлением алюминиевых ложек, вилок, мисок, кружек. Мать осенью и зимой делала валенки. Генка еще в прошлом году как-то зашел к ней в валяльную, увидел на столах полотнища шерсти, погрузил пятерню в мягкую шерсть « о-о, как тепло и приятно». И тут услышал:
----Сынок, вот безмен, развесь мне всю эту шерсть на несколько заготовок.
----Мам, и как эт ты из такой нежнятины делаешь такие жесткие валенки?
-----Это сразу, сынок, не сделаешь. Сначала делаю форму,-- она вытянула будущий носок валенка,---потом мочу, катаю, валяю, где надо вытягиваю, где надо добавляю, заглаживаю, потом опять мочу, отжимаю, валяю. И главное надыть, всё делать с любовью. Вот получились домашние чуни, а если валенки, то работа дальше… вставляю эти деревянные болванки с клином и побиваю снова.
«Не-е, эт работа не для меня, голова-то зачем»--уверил себя парень.
В конце октября Гешка поступил учиться на механизатора. Всевозможные зачеты нужно было сдавать в райцентре в трёх километрах от деревни. А поздняя осень своим бездорожьем внушала беспокойство в работе почты, подвозе продуктов в магазин и теперь новоиспеченному ученику в походах в райцентр.
Отец ремонтировал технику. Теперь у сына с отцом были общие интересы, полученную теорию сын отрабатывал на практике в колхозной мастерской вместе с Николаем.
Основным развлечением в осенне-зимнее время служила банька, в Генкиной семье—это была банька по- черному.
Семьёй порешили хорошую баню протопить для себя и соседей перед Новым Годом. Генка наносил воды в большую старую кадку.
Дед будто предчувствуя что-то, начал подробно посвящать внука в мастерство розжига:
--- Заранее убери золу. Дрова осиновые, сухие, береза не пойдёт. Поленья клади плотно, одного размера, чтобы вместе прогорели. На, топор! Липовых лучин притащи, да еще две лампы. Проверь, скока там керосина. Вот терь разжигать будем. Дверь приоткрой…
Топили долго. Чтобы прогорели крупные головешки, подбрасывали еще мелкие. Густой едкий дым стелился по потолку и выходил наружу. Ходили нагнувшись. На полу разостлали солому.
-----Когда дым выйдет, зайдёшь, зальёшь в чан воду,---наставлял дед,--- да смотри, чтоб не осталось синих огней, убедись, развороши. Шоб жар тока от красных углей был. Тока тогда продух закроешь и дверь тоже. Усёк? Ты всё это на ус наматывай, тут быстро сварганить по конец рук нельзя, надо степенно, со знанием дела. Потом сам делать будешь, подсказок не от кого ждать будет, гляди пока.
Дед взял заранее заготовленное, пахнущее летом, лыко и стал надирать мочало, затем развёл щёлок в ушате.
--- Я пойду, баня часа полтора-два дозревать будет.
Баба Гриппа криком пригласила
соседей: ----Наталья! Баня готова! Сначала мужики, потом бабы! Тащите веники и шайки!
С шумом пришли соседские отец и сын, разделись, открыли дверь и, размахивая под потолком мокрым веником выгнали остатки угара. В холодном предбаннике скинули с себя одежду и Гешка с отцом. С возгласами и гиканьем заскочили они в жаркую парную. Отец сунул раскалённый булыжник в кадку. Клубы пара шибанули в потолок, расползлись по нему белым туманом. Парнишка сразу почувствовал привычный с детства искони деревенский запах пропаренного листа и дымной баньки.
---Ложись на живот, расслабься,-- начал отец, массируя сына. Вытянул, поломал ему руки, ноги, повертел стопы, потом заботливо, нежно погладил веником. «Как маленького», подумал Генка. Но тут вдруг услышал: ----А терь на снег!
---Па-ап не хочется.
----Говорю, валяй на снег, и шоб не филонить.
Парень вышел на снег, покрутил руками, попрыгал, потоптался. Сосед, лихо покряхтывая, обтирался снегом. Вернулся вместе с подошедшим дедом. Тот зашёл, полежал на нижней ступеньке, присел, похлестал себя веником. Мужики вышли одеваться, а Генка впервые увидел немощность деда, на фоне недавнего ухарства мужиков, вспомнил его слова «последний раз косточки попарю».
Затем зашли женщины с криками, возгласами, визгом. Спустя время какая-то бабонька , наверно Наталья, протяжно заголосила на высоких тонах:
В по-онедельник баньку истопила,
А во вто-орник мыться я ходила.
В среду я избё-онку прибирала,
А четверг бельё-о перестирала.
В пя-атницу я стол приготовляла,
Ду-ухов шалых прогоняла.
А в субботу я мово Емелю вспоминала.
Ой приди ко мне мой друг Емеля,
Штоб прошла с тобою вместе вся неделя.
Возвратившись в дом, семья весь вечер чаевничала---благо завтра выходной.
Ложась в постель, Генка надеялся повторить приёмы ремонта поломок тракторного двигателя. Но вот опять послышалось как будто откуда-то издали приглушенное, но четкое, неспешное постукивание. Баба Грипа говорила: «домовой напоминает, мол не забывайте и мне оставлять что-нибудь на пропитание». Заслышав ее слова, в семье улыбались, твёрдо усвоив, что «религия и всё, что с ней связано, есть опиум для народа». Однако постукивание не реже раза в неделю возвращало к действительности, и никто не понимал, кто и где стучит. И мысли о домовом, и баня, и чаепитие—всё это гипнотически клонило Генку ко сну.
Парню нравились моменты засыпания, когда веки смыкаются сами собой, и их уже никак не раскрыть, когда тело обволакивает тянущая вниз сила, когда мысли пропадают, когда ещё слышишь привычные звуки сверчка, мышей и вот сейчас постукивания. И ты уже в невозвратном состоянии сна.
Утром Генка проснулся рано, взглянул в заиндевевшее оконце---только светает, да и погода-- не вЁдро. В избе холодно, вспомнил: «вчера не топили». Вставать не хотелось. Он свернулся калачиком, закрыл глаза … «Людка Кирюшина… красивая стала…теперь на ферме у матери… такая тихая. А ведь в школе была—«палец в рот не клади», любого «за можай загонит». Ха! Толян на неё уже «глаз положил», а она от него нос воротит: «Ты, говорит, еще маленький». Ей, видите ли, красивого Ваську подавай». А уж как она жаждала обратить его внимание на себя, как обихаживала его в мехмастерской, а Васька в тот момент "с головой утонул" в ремонте системы охлаждения двигателя Как все непросто в жизни… одни люди… любят, другие не любят. Пришла на ум любимая поговорка Толяна, «любовь зла, полюбишь и козла». А можбыть, я тоже полюблю… А как это? А, что такое любовь….».
Послышался грохот брошенных на пол дров и слова отца:
-----Аня, буди сына, ему завтра в районе зачет получать… Вошла мать:
-----Ну как, сынок, учёба-то, когда экзамены?
-----Нормально, я уже практику проходил. Удостоверение—через месяц. А
как дед?
-----Занемог, что-то, говорит сердце очень болит, терпежу нет. Завтра в районную больницу повезем, вот вместе и поедете. Вставай, повтори теорию, отец проверит.
Утром в понедельник на разбитой колхозной колымаге Генка должен был отправить деда в больницу. Тот вышел как-то скрючившись на один бок, придерживая сердце ладонью как держат птицу, которая вот- вот выпорхнет из клетки. В сморщенных глазах старика читалась неимоверная боль. Долго возница и Николай грузили его в телегу на толстый матрац. Сверху Анна прикрыла отца одеялом, поцеловала, напутствовала добрыми словами, заверив старика, что завтра приедет, привезет все, что надо, и поговорит с врачом.
Ехали медленно, боясь причинить неудобства больному. Всю дорогу дед молчал, а внук говорил. Пытался успокоить деда, мол сделают укол, сразу пройдет боль, возьмут анализы и потом будут лечить. В больнице на носилках старика отнесли на койку в коридоре, якобы только до завтрашней выписки какого-то выздоровевшего. При прощании внук обнял деда. Тот приподнялся на локте, улыбнулся, кивнул, мол все будет хорошо, и помахал уходящему внуку. Несмотря на показной оптимизм деда, Генка понял по его глазам, что это их расставание навсегда. Сдавая зачет, он никак не мог сосредоточиться, в голову лезли всякие дурные мысли, опасался, что не сдаст. Однако, узнав причину такого его состояния, преподаватели учли ситуацию.
На следующий день Анна приехала в больницу. Врач, прервав обход, сообщил дочери о смерти отца. Слова ввели её в ступор, она даже не плакала, уткнувшись широко раскрытыми глазами в точку. Где-то рядом, ничего не знача для неё, произносились какие-то слова врача, убеждавшего, что «болезнь отца—эндокардит сердца—неизлечима, что это сепсис крови. Представляешь? Заражение крови всего организма. Старику ночью мы сделали обезболивающий укол морфия, и он спокойно, ни на что не жалуясь, отошел в мир иной».
Та же колымага вернула деревне теперь уже не человека, а покойника. На похороны, как завелось по русской традиции, пришло много народу, деда знали все. Уезжая на кладбище, Генке наказали успеть натопить печь, мол скоро вернёмся, поминать будем. Допоздна вспоминали деда, его хорошие дела, его справедливую натуру, крутой характер. Наверное, будь дед сейчас в избе, он бы очень возрадовался. Однако одни вспоминали со слезами на глазах другие, казалось неискренне славословили под рюмку водки. Эти мысли донимали внука, и он решил: «пойду на могилу, наедине попрощаюсь с дедом, ведь по словам бабушки, он будет девять дней с нами».
Назавтра, придя к свежезасыпанной могиле, парень присел на скамеечку. «Как тихо. И не холодно». С улыбкой вспомнил случаи, как, будучи ребёнком, общался с дедом в лесу (положил ему в корзину плохой гриб), на рыбалке (тараньку упустил), как, будучи карапузом, спросил: «Деда, а ты очень старенький? Ты скоро умрёшь?» Вспомнил какое-то горестное покряхтывание деда «э-хе-хе», по тону и интонации которого напрашивался вывод «как не удалась жизнь, насколько она была трудна и несчастлива». Вспомнил, что раньше у него с дедом были только деловые отношения, теперь остались лишь чувства. «Деда, прости меня, ведь за всю жизнь я не сказал тебе ни одного теплого слова, даже спасибо. Раньше ты был со мной всегда—теперь уже никогда». Он закрыл глаза, ощутил какое-то особое состояние бессловесного общения с дедом, при котором стало так хорошо, так легко, что слезы выступили на глазах. Он даже явственно услышал вздох; взглянул на небо потом на маленький холмик : «Спи деда, родимый… Я буду помнить о тебе».
* * *
Через месяц Геннадий получил удостоверение на право работать на тракторе, участвовал в посевной. Парень гордился, что стал помощником тракториста, что «без мала в 14 лет стал копейку зарабатывать». Председатель аттестационной комиссии как-то посмеялся «что у Тольки знаний по теории трактора «с гулькин нос».
Начались трудовые будни. Поначалу Гешку донимал шум трактора и длинный рабочий день. Под вечер усталость сражала наповал. Приходил домой—перекус и в постель. И, тем более сегодня, в очередной выходной не хотелось чуть свет подниматься с постели. Дремота не отпускала, проплывали мысли, что сделано, что надо сделать. В тишине парень вспомнил, «что-то стука давно не было… но, кто может стучать…что он хочет выказать своим стуком». И, о чудо! Постукивание возобновилось снова, но было какое-то не методичное, а разовое, через неравные интервалы времени, как будто домовой издевательски сообщал: «теперь, надеюсь, ты убедился в моём существовании, но сегодня стучать мне лень».
. * * *
В деревне было как всегда все спокойно. Наступили летние дни. Слухи о предвоенном напряжении в стране множились, хотя в газетах стали появляться опровержения ТАСС, мол предположения о якобы концентрации немецких войск на границе не соответствуют действительности. Якобы у нас заключен договор с Германией о ненападении, а провокаторов, говорящих о войне, нужно жестоко наказывать. Несмотря на это сельчане начали рыть окопы и щели.
Николай организовал Артемия и Генку на рытьё щелей и на огороде, и в лесу. Однако в лесу, где грунтовые воды залегали выше, поиск сухого на всю глубину участка оказался сложнее.
В субботу 22 июня вся завершившая учёбу молодёжь договорилась собраться у школы и оттуда со съестными пожитками направиться на весь день на реку, развести костер, покупаться, позагорать, поиграть в волейбол. В полдвенадцатого Людка предложила дольше не ждать: ----Опоздавшие придут к реке, покричат, а то после полудня будет очень жарко, сгорим на солнце. Не забудьте авоськи.
Уже на окраине деревни, ребята услышали надрывный женский крик: «Марья! Война!»
Не говоря ни слова с необычно серьёзными, сосредоточенными лицами ребята повернули назад к репродуктору сельсовета. Туда поодиночке уже стекались люди с разных концов деревни и, остановясь перед ним, выжидающе уставились глазами в его раструб.
И вот грянула страшная весть: «Заявление Советского правительства! Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня 22 июня в 4 часа утра германские войска напали на нашу страну … ».
В дальнейшие режущие ухо, жесткие, ужасные слова сообщения Геннадий уже не вслушивался. « Была мирная жизнь, станет неизвестно какой военной. Отец уйдет на фронт. Меня не возьмут. Тогда --в партизаны. Но с кем, куда. Надо в райцентр». Мысли метались, как сухие листья перед бурей. «А мама? Ведь придут фашисты. На восток? Эвакуация? Нет. Ведь бабушка». Ему стало страшно, когда представил своих женщин при фашистах. Он сразу осознал свою ответственность за них. Сразу почувствовал себя взрослым.
--------------
* в начале ХХ века слово "фильм" было женского рода
* * *