2
В ресторане, выпив двести граммов водки, я моментально успокаиваюсь.
«И чего я так расходился? Вот еще пуп Земли нашёлся! Живи, радуйся: руки-ноги есть, чего ещё переживать. Из-за баб? Ну их всех подальше».
Закусив салатом из квашеной капусты, я покидаю ресторан намного увереннее, чем когда входил в него.
«А теперь на танцы, — подбадриваю я себя, — может, поддатую какую сниму».
Танцплощадка находится в центре N-ского парка, посаженного ещё до войны. Сейчас, в середине лета, парк зелен и красив, с одной стороны он окаймлён рекой, с другой загорожен дощатым дубовым забором. Фонари горят не везде, и от этого большинство аллей кажутся совсем тёмными. В них пахнет липовым цветом и сигаретным дымом уединившихся парочек. В отличие от парка, танцплощадка, обнесённая железной оградой, освещается довольно ярко, даже слишком ярко. Иногда подвыпившие парни, раззадорясь, бьют висящие над ней фонари прямо во время танцев, швыряя в них камнями. Им хочется сделать её потемнее, чтобы можно было чувствовать со своими тётками уединённый интим.
Пробравшись на площадку сквозь толпу подростков, желающих, улучив момент, проскочить на неё бесплатно, я замечаю недалеко от входа свою соседку и рядом с ней полненького вида подружку. Подружка курит сигарету открыто, никого не стесняясь.
«Не наша, — уверенно определяю я, приезжая», — и смело шагаю к ним навстречу. Всё-таки великое дело хмель, на время он делает человека храбрым, уверенным в себе, даже счастливым, правда, только на очень короткое время.
Соседка представляет нас.
— Это моя подруга, — говорит она, — мы вместе учимся в Ленинграде. Она — коренная ленинградка.
— Вижу, что не наша, — говорю я, — наши курят пока украдкой в туалете.
Звучит музыка, и я приглашаю полненькую на танец. Она тотчас прилипает ко мне всем своим пышным телом и обвивает шею руками.
— Как вам наши пенаты? — начинаю разговор я.
— Ничего. О’кей, — отвечает она.
— Надолго к нам? — интересуюсь я.
— На недельку.
— И как первые впечатления?
— Ничего, терпеть можно.
— Кто вас сегодня провожает? — перехожу я в наступление. — Может быть, я сойду за провожатого?
— Может, и сойдешь, — отвечает она несколько с вызовом.
— Мы уже на «ты»? — интересуюсь я.
— А что тут долго рассусоливать? — бросает она в ответ.
— Но, если по пути домой нам придется пересечь Верхний Сад, не заблудимся ли мы там? — продолжаю я наступление.
— Что ж, можно и заблудиться. В таком саду не грех.
— Тогда мы не найдём дороги раньше утра, — цинично замечаю я.
— А я никуда не спешу, — равнодушно отвечает она.
Музыка незаметно кончается, мы продвигаемся сквозь толпу ближе к ограде. Тётка берет меня под руку, и со стороны, должно быть, мы уже смотримся, как настоящая пара.
«Да, быстро сегодня пошли дела, — думаю я, — и все двести граммов помогли, а ещё час назад я так переживал из-за нескольких прыщей. У моей тётки они тоже имеются».
Я внимательно оглядываю её круглое лицо, выражение его кажется мне двойственным — наглым и испуганным одновременно.
«Скорее всего, и у нее жизнь не сахар», — философски думаю я.
— … О-о-о, кого я вижу! — вдруг слышу сбоку от себя знакомый голос. — Зазнался, не здоровается даже.
Ну, точно, это вездесущая Лёля, моя бывшая одноклассница, у которой в школе был странный инстинкт всеобщего объединения. Уже окончив школу, новый 1977 год мы по инерции, как и раньше, встречали у неё дома. Я тогда выпил крепко, но вроде никто из бывших не заметил. Настоящее её имя — Лена, но кто-то весёлый из нашего класса дал ей всем понравившееся прозвище Лёля, и оно прилипло к ней навсегда.
— Кто это? — указывает она взглядом на мою упитанную подругу, которая смачно курит новую сигарету.
— Так, знакомая, — неопределённо отвечаю я, пожимая плечами.
— А ну пошли, отойдем немного в сторонку — поговорить надо, — дергает меня за рукав Лёля и тащит за собой. Отойдя несколько шагов, так, чтобы новая знакомая не могла нас слышать, она сразу набрасывается на меня:
— Митя! Как тебе не стыдно знаться с такими! Ты посмотри на её поведение. Вспомни, каким ты был недавно в школе, мог ли тогда позволить себе такое знакомство?
— То было в школе, — раздражённо отвечаю я, — тогда я не пил, не курил, учился лучше вас всех. Но сейчас всё не так. Жизнь у меня теперь совсем другая. Что было в школе, я забыл, как пошлый розовый сон… Посмотри лучше, какой у нее пышный зад, — неожиданно после паузы прибавляю я.
— Что-о-о?! — вспыхивает Лёля. — Подожди минутку, я сейчас всё устрою.
Она быстро удаляется, подходит к ленинградской тётке, такой толстой и приятной, и сходу ядовито выпаливает:
— Знаете что? Дмитрий сегодня с вами никуда не пойдёт и больше танцевать не будет. Можете считать себя свободной.
Не меняя позы, тётка презрительно улыбается и пускает в ответ из накрашенных губ тонкую струйку дыма Лёле в лицо.
— Что ты наделала? — обижаюсь я, когда она, нервная и раскрасневшаяся, возвращается обратно. — Такую женщину спугнула. Почему ты лезешь всегда не в свои дела? — Я чувствую, как обида начинает перерастать в злость.
— Пойдем, чудак-человек, познакомлю тебя с нормальной девушкой, — примирительно говорит Лёля, мягко улыбаясь, и тащит меня через всю площадку к противоположной стороне ограды.
— Знакомьтесь, это Дмитрий, бывший лидер нашего класса, в прошлом — лучший ученик школы, — Лёля подводит меня и представляет двум молоденьким девушкам, скромно стоящим у самой ограды.
— Да, — противно кривляясь, усмехаюсь я, — лин-н-дер. Очень приятно с вами познакомиться, — я нагло смеряю взглядом их обеих по очереди, определяя, которая симпатичней.
— Которая из них моя? — наклоняясь к Лёлиному уху, негромко спрашиваю я.
— Ну ты и бесстыдник, — смеётся она, видя, что девушки услышали мой вопрос, — я не думала, что один год свободы может сделать с человеком такие перемены… Вон та справа, черненькая, — после небольшой заминки шепчет мне в ответ Лёля, указывая глазами на миловидную девчушку, неприкрыто и с удивлением меня рассматривающую. — Ириной звать, смотри не забудь, а то с тебя станет.
— Можно мне вас пригласить? — нарочито кривляясь, обращаюсь я к ней.
— Но ведь ещё нет музыки, — смущается она.
— Так будет, — упорствую я, проявляя свои хамские провинциальные замашки. — Я просто делаю это заранее, чтобы вас никто не перехватил.
— Хорошо, — говорит она и, опустив глаза, краснеет. Я смотрю на нее в упор и думаю, что, вероятнее всего, сегодняшний вечер можно считать потерянным.
«Черт с ним», — успокаиваю я себя.
Звучит музыка, и мы начинаем медленный танец.
«А она на Женьку здорово похожа, — мелькает вдруг неожиданная мысль и обжигает, всколыхнув что-то тревожное внутри, — Правда, не такая красивая, как Женька, но зато один взгляд чего стоит. Смотрит прямо в глаза, и смотрит так, что вот-вот мурашки побегут по спине...»
И, боясь вдруг смутиться от этого взгляда и нахлынувших чувств, я выпаливаю первое попавшееся на язык:
— Можно, я вас провожу сегодня?
— Можно, — спокойно отвечает она, ничуть не удивившись, будто ждала именно этого вопроса. — Только мне в одиннадцать надо быть дома.
— Тогда пойдём прямо сейчас, — предлагаю я.
— Пойдём, — соглашается она, — признаться, мне ваши танцы не очень нравятся. По-моему, эти музыканты и играть толком не умеют.
Я соглашаюсь, тем более, что произнесённое — сущая правда. Она суёт свою ладошку мне в руку, и мы направляемся к выходу, но не успеваем сделать и нескольких шагов, как перед нами будто из-под земли вырастает Лёля.
— Смотри, — заговорщицки шепчет она, — Иринка только девять классов закончила, чтобы ничего такого не было, — и, повернувшись, быстро исчезает в толпе танцующих.
— Так ты что, ещё в школе учишься? — делаю я большие глаза, непроизвольно переходя на «ты», и скорчиваю на лице кислую мину. — В какой, интересно знать?
— Я не здешняя, — отвечает она, — я приехала из Кишинёва. Лена — моя двоюродная сестра. В школе я действительно учусь, сейчас у нас каникулы, и я приехала к ней в гости.
«Везет мне сегодня на иногородних», — весело думаю я и беру Иринку под руку.
— Подождите, — отдёргивает она руку, до которой я дотрагиваюсь, — я вас сама возьму, парень не должен держаться за руку девушки.
«Вот новость, — думаю я удивленно, — а я и не знал», — но вслух ничего не произношу.
Мы медленно идем по аллее от танцплощадки к выходу и молчим, еще одной парочкой в парке становится больше.
«О чём с ней заговорить?» — задумываюсь я, и припоминаются вдруг и лезут в голову события последних месяцев.
Давно не бродил я вечерами с такой девушкой, правда, если не врать, то ни разу в жизни. Последнее время, кроме употребления дешёвого вина и какого-то неудержимого веселья-дебоша с пьяными лицами женского пола, ничего не припоминается. Хотя совсем недавно, не более полугода назад, когда я впервые напился вдрызг и утром чуть не умер от блевоты и выворачивания желудка, я думал, что больше такого никогда не повторится. Ан глядь, выпивки незаметно превратились в образ жизни, в наркотическую душевную потребность. И самое страшное — мне начинает нравиться такая бесшабашная жизнь. Чувствуешь себя свободным, никому ничем не обязан; напившись вина, уже больше не тошнит, наоборот, в голове устанавливается приятная, мягкая, словно из пуха сделанная лёгкость. Раньше я был не в меру стеснительным, часто смущался непонятно отчего, теперь и это прошло. В кругу новой, недавно образовавшейся компании чувствую себя своим; спокойно, без зазрения совести произношу циничные пошлости — и ничего, не смущаюсь, и девицы в ответ только ржут. А ведь когда-то я мечтал о большой любви, жаждал ради любимой совершить геройский поступок, на Марс слетать, уйти в параллельные миры, жизни не пожалел бы для неё, да что жизни — всего себя готов был отдать, душу вывернуть наизнанку. Как недавно это было, и как давно ушло, будто перелез через высокую каменную ограду, а всё лучшее — самое чистое, нежное — оставил там, за забором, в моём несчастном прошлом.
Стал я как-то даже грубо смелее. Если раньше, останови кто меня в темном переулке и спроси как следует, пожёстче, безразлично о чём — и сердце моментально падало вниз, и там, у самых пяток, начинало судорожно сокращаться, гоня по жилам боязливую кровь. Было почему-то очень страшно за свою непутёвую жизнь, всё время казалось, что по темным переулкам ходят одни только хулиганы и обязательно с ножиками.
Если б без ножиков, то я, пожалуй, сразился бы с ними, а так у них в карманах финяги, и вот стой перед незнакомцем или незнакомцами и трясись, как банный лист. Безотчетный страх порой бывал настолько силён, что парализовывал любые мысли и действия.
Теперь же, бывая часто выпивши, я хожу по тёмным переулкам, ничего не боясь, и если вижу по курсу в темноте две-три фигуры, то никогда не сворачиваю, напротив, будучи не один, а с девицей, сам иногда пристаю. Могу поделиться по секрету, что полученные на тренировках боксёрские навыки тут совершенно не при чём.
Недавно шёл вечером с Татьяной, она издевалась надо мной, не хотела целоваться; я злился, злился от бессилия и, конечно, от выпитого, которое ударило в голову и ещё кой-куда. Я чувствовал себя униженным и не знал, к чему придраться. Увидев впереди трех молодых парней, мирно беседующих между собой, я решил, что момент настал. Парни стояли посреди тротуара и курили.
— Смотри, я сейчас их напугаю, — сказал я Татьяне уверенным тоном.
— Прошу тебя, не лезь, — Татьяна, испугавшись, схватила меня за рукав, — они нас побьют.
— Ни в жисть, — грубо ответил я, высвобождая руку. — А что, чуваки, не поделитесь ли куревом со мной и моей тёткой? — завернул я неожиданно к ним с проезжей части, по которой мы шли, и одновременно засунул руку поглубже в карман. — Видали, у подруги уши опухли без курева? — заржал я неприятным надтреснутым голосом и на глазах стал превращаться в совсем пьяного, каким не был на самом деле.
Парни сразу сникли, стали вытаскивать из карманов сигареты и наперебой предлагать их мне.
— Они у вас говно, — куражился я, — моя старуха такие не курит, ей с фильтром подавай.
Парни еще больше смутились, а я пошевелил рукой в кармане и противно хрюкнул.
— Ладно, — пьяно ухмыляясь, сказал я снисходительным тоном, — уважу вас. На сегодня сойдут и эти. — Я нагло забрал у одного из них почти полную пачку «Примы», и мы не спеша, двинулись прочь. — Можете теперь гулять свободно, — напоследок напутствовал я их и еще рыгнул им вдогонку, как настоящая свинья, завершив этим свое победное хамство.
Ребята быстро удалились, а я угостил перепуганную Татьяну отобранными сигаретами. После того, как у неё прошел первый шоковый симптом, и она выкурила одну «примину», я заметил, что произошедшее ей здорово понравилось…
Такая вот жизнь получилась у меня к концу первого года обучения и житья в общежитии, но всё же не полностью ещё выветрилось из души то чистое, дорогое и лелеемое, что зародилось в ней раньше. В глубине, внутри себя, я продолжал беречь его; наступит время, и я всё отдам той самой единственной и любимой, нежной и любящей, которая назначена мне судьбой, но что-то время это никак не наступает.
И вот сейчас я бреду по молчаливому вечернему городку с милой, очаровательной девушкой, точно такой, о которой мечтал когда-то, — в белой рубашке и чёрной юбочке.
— Ты знаешь, как в нашем институте трудно учиться, — неожиданно начинаю я разговор, — времени свободного совсем нет, все занятия да занятии; лекции, лабы, семинары — отдохнуть некогда, в кино вырваться времени не хватает.
Ложь произносится неслыханная, я съёживаюсь в преддверии ответа, но Иринка ничего не понимает.
— Расскажите о себе, о своей учебе в институте, — обращается она ко мне, доверчиво заглядывая в глаза.
— Хорошо, — отвечаю я, — только давай будем на «ты».
— Ладно, — соглашается она.
Дальше мы некоторое время идём молча, я набираю в лёгкие побольше воздуха, чтобы произнести какую-нибудь необычную тираду и поразить её, долго думаю, соображаю и вдруг выдаю свою коронку:
— Ты знаешь, как устроена Солнечная система?
— Нет.
— А названия планет знаешь?
— Знаю. Марс, Венера, Сатурн.
— И всё?.. — якобы удивляюсь я.
— Всё, больше не помню.
— А что такое звёзды, тоже знаешь?
— Звёзды — это те же планеты, — отвечает Иринка, — но они от нас очень далеко.
— Невелики познания, — надменно вздыхаю я, — звёзды — не планеты, это солнца, такие же, как наше, и ты правильно заметила, они очень далеко от нас. Если Солнце уменьшить до размеров апельсина, то ближайшая звезда Проксима Центавра в этом масштабе будет находиться от нас на расстоянии двух тысяч километров. Представляешь, как пуста Вселенная!
Наше Солнце в разряде звёзд совсем рядовое — жёлтый карлик. Жёлтый — потому что температура не его поверхности около шести тысяч градусов, а слово «карлик» само говорит о его величине. Только красные звёзды холоднее Солнца, белые — горячее, а самые горячие и красивые — голубые.
Звёзды образуют скопления, называемые галактиками. Галактика, в которую входит Солнечная система и мы вместе с тобой, называется Млечный Путь. Это наша Галактика, поэтому пишется она с большой буквы. Галактика наша спиралевидная, плоская и почти круглая. Если посмотреть вертикально вверх над головой, мы увидим один из рукавов спирали Млечного Пути. Когда зайдём в темноту, я покажу тебе — красивейшее и, если немного задуматься, грандиозное зрелище. В детстве я часто смотрел на звёзды, меня завораживал их таинственный, величавый вид. Чудилось что-то там, в глубине Космоса, моё, родное, я чувствовал свою неразрывную связь с ним, жаждал улететь поскорее куда-нибудь и не любил Землю. А мысли! Какие мысли рождались у меня, глядевшего в бездну чёрного неба? Я ещё никому о них не рассказывал, боялся, что другие не поймут и попросту посмеются. У моих сверстников не бывает таких устремлений, и глупо было бы раскрывать перед ними душу. Пусть уж лучше никто не знает.
Хочешь, я покажу тебе Большую и Малую Медведицу, научу, как находить Полярную звезду, покажу ярчайшую звезду неба Сириус?..
На время я замолкаю, переводя дыхание, и подбираю нужные слова.
— Вокруг каждой звезды, — продолжаю я, — по аналогии с Солнечной системой, есть свои планеты. Там, по всей видимости, тоже существует жизнь. И, может быть, вечерней порой бродят под их небом двое разумных существ и мечтают, глядя на наше Солнце — маленькую желтую звездочку. Только у них, наверное, по две головы и по четыре руки.
— Как это? — недоумевающее смотрит на меня Иринка.
— Очень просто, они — монстры. Хотя я точно не знаю, может, и нет у них столько голов и рук, — ретируюсь я, — может, они совсем такие же, как мы, но только обязательно умные и красивые. В нашей Галактике, — продолжаю я, скорее всего, неинтересный для Иринки разговор, — сто миллиардов звезд, так что разумная жизнь в ней должна быть обязательно. Мне кажется иногда, мы скоро с ними встретимся.
— С кем «с ними»? — спрашивает Иринка, удивленно глядя мне в лицо.
— С теми, кто нас создал, а сейчас наблюдает за нами, как за подопытными кроликами… Ну… Вообще-то, — запинаюсь я, — пока не буду об этом, а то ещё неправильно поймёшь… Помимо Млечного Пути, — продолжаю я увереннее, — существуют в нашей Вселенной еще миллионы других галактик — неведомых, таинственных, загадочных. Они находятся от нас на непредставимо громадных расстояниях — миллионов и даже миллиардов световых лет. Ближайшие к нам галактики — Магеллановы Облака: большое и Малое. Это небольшие спутники Млечного Пути, размером всего, в несколько сотен миллионов звездных систем, а ближайшая большая галактика — Туманность Андромеды. Красивое название, правда?! Она еще больше, чем наша...
Звезды светятся оттого, что в их недрах идут термоядерные реакции, и они будут светить еще многие миллиарды лет. Планет же в Солнечной системе девять. Я назову их тебе в порядке удаления от Солнца: Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун и Плутон. На Марсе не исключено существование жизни, но только в простейших формах; если раньше и была в высших, то к настоящему времени вымерла. Сейчас там слишком холодно, много холоднее, чем на Земле, и кислорода почти не осталось. Я думаю, не исключена вероятность, что они прилетели на звездолетах на Землю, когда стало невозможно жить на их планете, и теперь они — это мы, — то есть их потомки… А знаешь, сколько раз американцы летали на Луну? — перескакиваю я на другую мысль. — И сколько раз на неё высаживались?
— Один, — отвечает Иринка не совсем уверенно.
— А десять раз не хочешь? — я с победным видом взираю на неё. Глаза у меня блестят, состояние возбуждённое, нечего думать, что Иринка считает меня сейчас за сумасшедшего, но мне всё равно, я уже не могу остановиться. — У них программа была, рассчитанная на десять полётов. Запланировали семь высадок, но сделали только шесть. «Апполон-13» при подлёте к Луне потерпел катастрофу — загорелись баки с жидким кислородом, но астронавты проявили настоящее мужество и героизм. Они пересели в Лунную кабину, корабль их почти тотчас взорвался, но экипаж сумел приводниться на Землю, хотя Лунная кабина для такой посадки не предназначена. Этого никто из моих знакомых не знает, я полагаю, и ты не знала, пока я не рассказал, и наверняка не знаешь, кто из людей первым ступил на Луну!
— Не знаю, — тихо отвечает Иринка.
— Нейл Армстронг.
Я, наконец, замолкаю и перевожу дыхание.
— Какой ты умный, Митя, и как интересно рассказываешь, — Иринка смотрит на меня с восхищением. — Я никогда раньше от мальчиков такого не слышала. Этому вас в институте учат?
— Во-первых, я не мальчик, — обижаюсь я, — во-вторых, в нашем институте ничему не учат. Институт наш — чепуха, дрянь, поступил я в него по ошибке и весь год дурака валял… И вообще, я курю и пью водку. Как тебе это нравится? — заканчиваю я.
— Нравится, всё равно я вижу, ты не такой, каким хочешь себя выставить, ты — другой. У тебя глаза умные и добрые.
Я чувствую, как краска приливает к моему лицу; хорошо — темно, и Иринке ничего не видно.
«Конечно, — проносится в голове, — глаза умные и добрые, это я сам знаю. Вот только морда мерзкая...»
— Не люблю комплиментов, — вслух отвечаю я, — я подонок, низкий человек, кстати, и одеколон уже пил два раза.
— Это ничего, — Иринка берёт мою руку и пожимает её, как бы желая успокоить. — Это пройдёт. Ты пересилишь временные неудачи, вероятно, у тебя нет близко знакомой девушки, которая смогла бы помочь. Хочешь, я ею стану?.. Тем более, что я уже сама курю, — произносит она неожиданно, - мы вдвоем бросим. Будем дружить и бросим. Хорошо?
Это наивное «дружить», так просто произнесенное и никогда мною раньше от девушки не слышанное, мгновенно обескураживает. Сжимается сердце от предчувствия чего-то большого и светлого.
http://www.proza.ru/2016/06/12/915