Глава 1. Деревянный ампир 1

 
    Этих троих на взгорке, случись кому-нибудь объявиться в округе, заметили бы за пару вёрст: все трое были в одинаковых ярко-оранжевых куртках, в те годы исключительно импортных, очень дефицитных, наверняка добытых по знакомству и с переплатой. Все трое по меркам времени смотрелись щёголями. Впрочем, наблюдать за ними было некому: в ближайшей окрестности ни души, лишь вдали разбросанные группой виднелись какие-то строения, то ли бараки, то ли просто сараи (из-за расстояния не разобрать), скорее всего заброшенные. Правда, неподалеку на том же пригорке высилось трёхэтажное деревянное сооружение с жалкой претензией на монументальность, всем своим видом свидетельствующее о некоем важном общественном предназначении, но покинутое, с заколоченными крест-накрест окнами, где человеческим духом уже давно не пахло. Лишь доносившиеся издали паровозные свистки напоминали, что где-то за горизонтом проявляется человеческая жизнь. Трое на взгорке стояли лицом к полуденному солнцу,
краем зацепившемуся за внушительную тучу, волочившую за собой непроницаемый шлейф проливного дождя. Взлохмаченный её низ местами почти касался поверхности тундры, придавая унылой равнине вид тоскливой безысходности. Другая часть равнины, ещё не прикрытая тучей, под лучами уже склонявшегося к осени солнца играла всеми цветами радуги, меняла от каждого набежавшего облачка рисунок, радуя глаз и вселяя надежды.
   — Пронесёт или всё-таки зацепит? — произнёс с некоторой тревогой высокий белокурый здоровяк с загорелым лицом, ни дать ни взять рекламный красавчик-швед с обложки глянцевого журнала, обращаясь к коротышке-соседу, пухлому молодому человеку с чёрной бородкой. — Вы-то, Ньютон, что по этому поводу думаете?
     Прозвучавшее обращение было, конечно, только прозвищем, причём уважительным. Коротышка поднял брови, оставив вопрос без ответа. Зато отозвался третий мужчина, суховатый, если не сказать больше, тощий, с узким лицом, которое иной физиономист назвал бы несколько лошадиным: такое частенько бывает у людей насмешливых, склонных к месту и без места побаловаться острым словцом. Из-за худобы он, не очень высокий мужчина, казался длинным. Коснувшись надвинутой на лоб широкополой с лихо заломленными полями шляпы, показав частокол разнокалиберных зубов, через один закованных в стальную броню коронок, он усмехнулся и заметил:
   — У плохого исхода по известной теории, как я слышал, всегда преимущество перед хорошим по крайней мере на одно очко. Думаю, это облачко нас зацепит и хорошенько наподдаст, но укрыться, похоже, негде, разве что взломав двери этого величественного дворца в стиле ампир.
     При этом он кивнул в сторону деревянного сооружения с колоннами и толкнул локтём коротышку.
   —Я, сеньор, правильно рассуждаю?
     Тот в ответ пожал плечами.
   — Я так не думаю.
     Туча тем временем смещалась к северу, освобождая и расширяя чистое, пронизанное солнечными лучами пространство, и стало очевидным, что на этот раз стоящим на взгорке мокнуть не придётся. Высокий блондин помахивал рукой, как бы пытаясь поторопить облако поскорее убраться с небосвода, едва не приговаривая «кыш-кыш», бормотал: «Честное слово, пронесёт, не заденет». Он собирался добавить к сказанному что-то ещё убедительное, но был перебит на полуслове. Сухощавый в шляпе с ухмылкой смерил его снисходительным взглядом.
   — Позволю сделать по случаю небольшой комментарий. Прежде касательно собственной персоны. Я подвергся вашей массированной агитации, поддался уговорам, прервал отпуск, чтобы принять участие в этой сомнительной вылазке, рискуя угодить под дождь и промочить ноги, но до сих пор не могу взять в толк, зачем вы так старались, какую пользу собираетесь извлечь из вашего покорного слуги? Конечно, в этой тундре, как говаривали мои коллеги по нарам, я почти местный, но право я её, эту самую родимую сторонку, не узнаю. Тундра осталась, а пенаты-то исчезли. Были и как сквозь землю провалились. Так называемый храм культуры и просвещения уцелел — вот он перед нами: похоже, местные черти и лешие его оберегают. И это всё. У меня на языке висит недоумённый вопрос: зачем мы сюда всё-таки явились? Что мы здесь забыли? Как-то не всё из вашего первого, не буду скрывать, не очень последовательного рассказа, сударь мой, улеглось в моей голове. Не худо бы ещё раз послушать разъяснения.
     Высокий, смахивающий на шведа, продолжая наблюдать за тучей, которая, подчиняясь воздушным течениям, всё больше и больше смещалась к тундровому горизонту и уже не казалась такой зловещей, кивнул.
   — Будет, Гурьян Петрович, будет непременно сделано. Время позволяет, до ночи ещё далеко — спешить некуда. Не помешала бы карта, но она, как мне показалось из-за ненадобности, осталась дома. Поэтому, чтобы всё встало на своё место, попробую, как говорится, ухватить быка за рога. Готов повторить, почтеннейший Гурьян Петрович, мы здесь неспроста, не без цели, она у нас есть — помочь решить одну, осмелюсь утверждать, историческую загадку. Интуиция подсказывает, что общество, скажу даже больше — возможно, часть человечества, в этом нуждается. Я говорю помочь, потому что задача не простая, её Богу очень сложная, а ответ на множество вопросов, если говорить образно, лежит под слоями всякого рода наносов. Наносов хватает. Нам троим, скорее всего, их не разгрести, наших усилий может просто не хватить. Но кто-то должен начать, ведь речь идёт о загадочном историческом феномене. Если кто-то попросит меня сформулировать эту задачу коротко, в двух словах, я сдаюсь, поднимаю руки вверх: при всём желании мне это не удастся. Поэтому, с вашего позволения, я дам пояснения в том порядке, как складывались мои представления по мере получения материалов, которых, откровенно говоря, пока кот наплакал.
     Начну с того, что двадцать лет назад ныне почти забытый геолог Шебаршин работал в центральной части нашей тундры, а она, как известно, весьма обширная. Сразу оговорюсь, нет смысла знакомиться с его производственными отчётами и докладными записками: в решении нашей задачи они не помогут. В них, конечно, есть немало любопытных геологических выводов и соображений, но то, что нас интересует, в них отсутствует, как его личное, не относящееся непосредственно к выполненному техническому заданию. Оно сохранилось случайно в шкафу приятеля Шебаршина. Представьте себе, что это всего-навсего толстая тетрадка с изображением пушкинского сюжета о Вещем Олеге на обложке, плотно исписанная не очень разборчивым почерком. Обтрёпанная обложка, следы раздавленных насекомых и пятна от грязных пальцев на страницах. Всё свидетельствует, что тетрадь заполняли отнюдь не за письменным столом. Рисунки на страницах отсутствуют. Только текст. В мои руки она, как бывает многое в нашей жизни, попала случайно. Чтобы Вам, Гурий Петрович, ухватить нить моих рассуждений, мне сейчас всё-таки не помешала бы карта. Она пояснила бы многое из того, что сейчас услышите. Представьте, что я держу её в руках. Что бы мы увидели на ней? А прежде всего хитросплетение голубых жилок и чёрных линий, обрисовывающих гидрографическую сеть и рельеф нашей тундры. Будь она у меня в руках, у её нижнего края Вы различили бы зелёные пятна, понятно — это уже кусочки лесотундры. Но лес, как вы догадываетесь, южнее, до него топать да топать. На нашей же карте, помимо тех зелёных объектов, что мы увидели бы у её нижнего края, нет больше ни одного. И если бы Вы хорошенько всмотрелись и оценили рельеф, то убедились: в её пределах есть одно примечательное место — огромная низина, сплошная топь, километров сто с хорошим гаком поперёк, торфяники, кочка на кочке, каждая что твоя надолба. Оленеводы при сезонных кочевьях стороной это место обходят, передвигаясь по увалам, геологи нос туда не совали. Оно было ни к чему, разве что кочки считать. Они понимали это место так: древняя озёрная котловина, заполненная глиной со времён последнего оледенения. И не ошибались. Современных озёр в котловине, если судить по карте, немерено, а водотоки, заметьте, — высокий блондин прервался и сделал на лице значительную мину, — отсутствуют, за исключением одной речушки с мудрёным местным, почти непереводимым названием. Она раньше никого не интересовала, кому приятно бродить попусту по болоту, но Шебаршин был дотошным геологом — у него руки чесались на неё взглянуть. И он это сделал на свой страх и риск, выполнив маршрут сверх того, что полагалось по техническому заданию. Река и в самом деле оказалась небольшой — скорее не река, а полноводный ручей, который в ином месте, разбежавшись, можно было и перепрыгнуть. Но не глубиной и шириной своего русла удивил Шебаршина этот водоток — долина столь небольшой реки оказалась для неё несопоставимо широка и глубока и больше того — в долине рос лес, не какое-нибудь криволесье, свойственное лесотундре, а могучий строевой, лесины, норовящие царапнуть вершинами проплывающие облака. Приличный лесной массив, чудом сохранившийся от былых более тёплых времён. Но и это не всё. Часть текста запомнилась мне почти дословно, и я процитирую её по памяти. Позволите?
     Мужчина в шляпе усмехнулся.
   — Если очень хочется, валяйте.
   — Шебаршин писал: «Я шёл по высокой террасе, не заливаемой полыми водами, время от времени спускаясь непосредственно к реке. Она лениво струилась в песчаных берегах, лишь в редких случаях достигая по глубине чуть выше колена. Русло её было выложено удивительно ровной по размеру, не более детской ладошки, плоской галькой, уложенной подобно черепице. В кристально чистой воде, как в садке, нисколько не пугаясь моего присутствия, повиливая хвостовыми плавниками, плавали крупные рыбы. Долина реки по форме напоминала большое корыто с крутыми склонами и плоским дном. Огромные ели — для обхвата ствола мне, высокому человеку, не хватало рук — были как бы преднамеренно высажены в некоем шахматном порядке на расстоянии пятнадцати—двадцати шагов друг от друга. Они высились, как колонны в таинственном храме, хранили многозначительное молчание. Низкое солнце, проникая между стволами, высвечивало на земле длинные жёлтые полосы, создавая ощущение полосатого ковра. Стояла такая тишина, что я мог слышать шуршание воздуха в собственных лёгких. Предчувствие встречи с чем-то необычным, поселившееся с момента появления в долине, не покидало меня, усиливаясь с каждым шагом. И вот пространство, до поры хорошо просматривающееся между стволами, неожиданно заполнилось густым ивняковым подлеском — мне пришлось раздвигать его руками и протискиваться между ветками боком, пока я едва ли не упёрся лбом в бревенчатую стену. Отгороженное от реки зарослями ивняка сооружение стояло на небольшой полянке, и язык мой не решился бы назвать его избой. Это был выстроенный по всем правилам домостроительного искусства маленький домик с небольшими окнами, крылечком, с двускатной, высоко поднятой крышей. Казалось, что из жестяной трубы вот-вот повалит дым. Должен сразу уточнить: домик был сооружён не из брёвен, а из тщательно подогнанных еловых брусьев, на которых, что меня крайне удивило, просматривалась нумерация. В то же время какой-либо порубки вокруг я не заметил. Солидная дверь из досок, скреплённых жестяными полосами, была заперта снаружи на щеколду».
     Рассказчик прервался, перевёл дух и пальцами деликатно коснулся плеча собеседника в шляпе.
   — А дальше, Гурьян Петрович, я цитировать не намерен: боюсь потерять достоверность, остальное будет пересказ.
     Высокий бросил беглый взгляд на уходящую за горизонт тучу, облегчённо вздохнул и продолжил.
   — В общем, слушайте. Удивлённый Шебаршин, прежде чем отодвинуть щеколду, машинально едва не постучал в дверь. Перешагнув же порог, он очутился в крохотных сенях, где с трудом можно развернуться, и лишь потом из сеней шагнул в комнату, где пол и грубо сколоченный из досок стол были буквально припорошены еловой пыльцой, похоже, проникшей в помещение через печную трубу и свидетельствующей, что последние жильцы покинули домик давно, возможно, даже несколько лет назад. В комнате имелась добротно сложенная кирпичная печь, у противоположной стены сооружены двухярусные нары, а к третьей была прикреплена внушительная полка. Но какой-либо посуды, как и традиционный для таёжных и тундровых избушек немудрёный запас соли и круп (НЗ для попавших в беду) на полке он не обнаружил. Это нарушало установившийся с незапамятных времён полярный кодекс поведения: посетив временный приют, по возможности поделись со следующим пришельцем чем можешь из съестного. И вообще Шебаршин не заметил в помещении каких-либо предметов, свидетельствующих о пребывании людей. Он, понятно, был озадачен своим неожиданным открытием. И, согласитесь, было чему удивляться. В конструкции постройки чувствовалась умелая рука пришлого мастера: хотя бы эта крутосклонная высокая крыша, как будто перекочевавшая из какого-то далёкого швейцарского кантона. Кто он был, этот мастер? Но это только первый вопрос. Был и второй. Откуда взялся строительный материал, если вокруг стоит нетронутый топором лес? И опять же печь из обожжённого кирпича. Не с неба же кирпич свалился, не изготовили же его на месте в столь малом количестве? Шебаршин задумался. Он, естественно, стал строить разные предположения о строителях и возможных обитателях обнаруженного жилища, в его сознании крепло подозрение, что этот домик, построенный практически в недоступной глуши, имел какое-то не совсем обычное назначение, оставшееся не замеченным местными властями. Изумление же достигло своего предела, когда он, присмотревшись к одной из стен, разглядел на ней довольно отчётливо просматривающиеся знаки, выцарапанные каким-то острым предметом. Приблизившись, он убедился, что это формулы. Комбинации математических символов чередовались со строками какой-то непонятной записи. Не будучи искушённым в математике и уж совсем беспомощным в разного рода расшифровках текстов, написанных иначе чем на обычной кириллице, Шебаршин осознал, что случай сделал его причастным к какой-то загадочной истории. А дело ведь происходило не менее двадцати лет назад, когда осторожные люди, а Шебаршин был именно таким, старались строго следовать сложившимся нормам общественного поведения, придерживаясь правила: меньше знаешь — дольше живёшь. Но встать и уйти, сделав вид, что ничего не заметил, Шебаршин не мог: он, как свидетельствуют его знакомые, по природе всё-таки был исследователем. И поэтому, вынув из полевой сумки тетрадь, принялся тщательно срисовывать нацарапанные на стенах знаки. Зарисовал все до последнего символы, стараясь соблюдать их порядок и структуру. В тёмном углу, куда свет от затянутых паутиной оконцев почти не проникал, он обнаружил чёткий рисунок человека в профиль размером с чайное блюдце, заключённый в двойную рамку, от которой поднимались вверх извилистые линии, как некий знак движения дыма или воздуха. Шебаршин задался было вопросом, зачем и почему этот выцарапанный на дереве рисунок был заключён в двойные рамки и какое назначение имела эта символическая струйка, как вдруг у него возникло ощущение, что тот, чей профиль нацарапан на бревне, превращённом в гладкий брус, неслышно проник из сеней, стоит у него за спиной с курительной трубкой в зубах, наблюдая за ним. Шебаршин чувствовал этот внимательный взгляд почти физически и не смел оглянуться. Это была игра воображения, но когда он нашёл силы повернуть голову, то был готов поклясться, что явственно ощутил слабый запах табачного дыма. Ответ на поставленный вопрос не нашёлся, зато рука, как несколько позже заключил не лишённый суеверия Шебаршин, сама по себе отказалась срисовывать профиль.      
     Вернувшись из тундры, опять же из присущей ему осторожности (что поделать — время было такое), Шебаршин не стал знакомить со своей находкой даже близких, ограничившись тем, чему обязывал его профессиональный долг: кратким описанием в техническом отчёте долины реки, растущего там леса и присутствием в лесу жилого объекта, дипломатично названного им охотничьей избушкой. Видимо, по всё той же причине он не стал держать тетрадь с записями со стены «охотничьей избушки» в своей квартире, а передал своему старому товарищу, попросив засунуть куда-нибудь подальше от глаз и на время о ней забыть. Что тот и сделал. Годом позже во время очередной экспедиции в горно-таёжный район Шебаршин при загадочных обстоятельствах пропал без вести. С тех пор в реках утекло много воды, понемногу менялись времена, тетрадь продолжала, как и было оговорено, пылиться в каком-то шкафу, подальше от глаз, пока не оказалась в моих руках.
    Спросите, как она попала ко мне? Повторяю, случайно. Товарищ пропавшего без вести Шебаршина, мой сосед по квартире, задумал провести сортировку своего архива как раз в тот день, когда Ваш покорный слуга, Гурий Петрович, посетил его по какому-то пустяковому делу. Сосед ворча откладывал подлежащие уничтожению бумаги на стоящий у стола табурет, объявив мне, что эта макулатура стала его обременять, и он готов без сожаления отправить её в мусорный ящик. Упавшая с табурета на пол помятая, с замызганной обложкой тетрадь привлекла моё внимание. Я поднял и машинально раскрыл её. Формулы на страницах тетради меня сразу заинтриговали. Сосед же пояснил: «Осталась от Шебаршина. Какая-то ничего не стоящая заумь. Если заинтересовала, можете взять».
     Я, конечно, не отказался. И после ознакомления у меня возникла куча вопросов: и, конечно, прежде всего имя автора, почему и зачем этот человек исцарапал деревянные стены дома в тундровой глуши сложными формулами? Какие причины его на это подвигли? Я ведь, как и пропавший без вести Шебаршин, тоже не математик, к шифрозаписям никакого отношения не имею, но от природы любопытен, кое-кто даже считает меня любознательным, но это мы оставим на совести утверждающих. Любопытство или любознательность — это как вам удобнее, даже корову излечит от меланхолии, и уж если проявиться, то из своих когтей не выпустит. Этот домик с формулами на стенах и загадочной тайнописью не выходил у меня из головы, стал сниться во сне. Представьте себе, что ты идёшь по коридору и путь тебе преграждает занавес. Неважно какого цвета, но с интригующей надписью «не открывай, пока не догадаешься», и ты от природы не какой-то бесчувственный чурбан, а индивидуум, однажды в детстве поверивший шутнику, что под его постелью прячется крокодил. Что ты и есть тот самый мальчишка, который, обливаясь потом от страха и сомнений, не веря в услышанное до конца, и тем не менее, желая поверить, готов заглянуть под кровать. Ясно, что перед этим занавесом ты непременно остановишься, и в твоей голове возникнет куча захватывающих предположений. Кто-то скажет, что так бывает не со всяким, и будет прав. Примером тому пропавший без вести Шебаршин, передавший тетрадь с таинственными письменами своему приятелю, который ничтоже сумняшеся был готов выбросить её. Я, полагаю, к их числу не отношусь. Положить тетрадь под сукно я не мог и, подумав, понёс её к Марату Павловичу.
     Сказав эти слова, рассказчик положил руку на плечо коротышке.
   — Вот он, перед вами. К кому же ещё в нашем городе я мог обратиться, как не к Ньютону? Ему и передаю слово.
     Коротышка подвигал бровями и сделал на лице кислую гримасу.
   — Математика в тетради, должен сказать, сложная, кое-что опущено, думаю, ради экономии времени и в расчёте на способности читателя домысливать. В целом, это ни больше ни меньше какая-то волновая теория для вязкоупругой среды, как мне представляется, не имеющая аналогов в современной литературе. Есть основание полагать, что автор с помощью уравнений имеет намерение обосновать ряд геологических явлений, до сих не получивших сколько-нибудь убедительного объяснения. Ну, это о формулах, если говорить коротко. А вот текст мне оказался не по зубам. Пришлось обратиться к коллегам. Есть в городе по части дешифрирования большой мастер, светлая голова, случись ему жить за бугром, доллар бы за иное слово имел. Но слишком много старик накопил грехов и дальше станции, — коротышка назвал её и усмехнулся, — дальше этой станции для него семафор закрыт. А ведь дока в своём деле большой, высшей пробы спец, но и ему пришлось крепко почесать в затылке. Возможно, он бы помог, если бы текст был полный, а то ведь в тетради только фрагменты — выстроить содержание, как он выразился, в логическую цепь трудно: мозги скрипят. Впрочем, кое-что выудить из текста ему удалось. В нём есть упоминание об авторе. Это какой-то мифический то ли по званию, то ли по общественному статусу капитан, который может всё, даже ни много ни мало отпустить с орбиты на волю Луну. Но этот спец дал понять, что вроде бы, по его мнению, по части расшифровки не всё потеряно. Есть в записи ссылка — указатель, что существует папка с полным набором бумаг этого самого капитана. Указывается и место, где они вроде бы хранятся. Только, мол, этот адресок зашифрован двойным кодом. А такая задача только для корифеев. А они на десять миллионов один. И это факт. Попробуй, найди. И ведь нашёлся. Случаются и в наше время чудеса. Живёт у нас в пригороде лохматый мужик, хиромантом слывёт. По слухам с большим прошлым, таким, что, как при царе-батюшке говорили, на миру лучше не показываться. Внешность замаскировал, в разговоре заокал, зашепелявил, по документам почти блаженным заделался. Но корифей на это и корифей, чтобы время от времени возникать. Это у них, как приступ болезни, от которой не излечишься. Вот во время такого, с позволения сказать, приступа он и раскрыл этот двойной замок. Адрес получился такой: секретный архив Приреченского исправительно-трудового лагеря. А располагалось это «гуманитарное» заведение двадцать лет тому назад на том самом месте, где мы сейчас стоим.