Стоял жаркий июльский день. В редкой подпаленной солнцем траве звонко стрекотали кузнечики. На электрических проводах расселись ласточки и лениво напевали свою любимую песню: «Я в Питере была, я за Питером была, но не видела такого дурака, как воробеееей». Баба Надя, мать отчима, частенько говорила Славке, что именно такие слова напевают ласточки.
Славка хорошо поработал на сене у соседа, Толика Свиридова, и шёл по пыльной грунтовке, насвистывая какую-то незатейливую мелодию. В нагрудном кармане рубашки лежала хрустящая пятилатовая бумажка.
В сенях пахнуло затхлостью, и глаза не сразу привыкли к полумраку, но прохлада деревянного дома после уличной духоты была приятна. Славка зачерпнул железной кружкой воды из ведра, стоящего у двери и жадно напился. На его лбу и шее блестели капли пота. Он провёл ладонью по лицу, оставив на нём грязные полосы.
– Тань, ты дома? Полей мне на руки!
– Слава, я не могу. Иди сюда!
Славка тяжело вздохнул и прошёл в комнату. Сестра сидела на своей кровати, поджав колени. Правая стопа девочки была обмотана грязной тряпкой, из которой торчала трава.
– Это что? – удивился Славка.
– Я на гвоздь наступила. Там около сарая в траве доска лежала, а я не заметила её.
– Сама завязывала?
– Нет, мама.
– Давай, посмотрим, что там у тебя. Мама мыла ножку?
– Нет. Она сказала, что эта травка всё залечит. Не надо смотреть, там кровь, я боюсь. И больно будет.
– Танюш, я очень аккуратно. Дай, пожалуйста, ногу.
Таня протянула брату ножку и закрыла маленькими ладошками глаза. Славка размотал окровавленную повязку, на кровать и на пол посыпались пожухлые листья тысячелистника. На грязной ступне была маленькая чёрная дырочка с засохшей вокруг неё кровью.
– Так, Танюша, давай-ка, мы с тобой сходим к Михалычу. Рану надо промыть и нормально забинтовать, а то ещё начнётся заражение крови.
– Заражение крови? Это страшно?
– Страшнее, чем полечиться сейчас.
Славка отнёс девочку к дому фельдшера, но того не оказалось на месте. Тогда он решил дойти до тёти Люды – у неё была аптечка со всем необходимым.
– Тёть Люд, а Игорь когда вернётся?
Они пили чай с баранками. Таня сидела на стуле и весело размахивала перебинтованной чистым бинтом ногой.
– Сегодня должен быть. Вечерним автобусом приедет. Что, соскучился?
– Ну да, не хватает его.
– Приходите с Таней вечером на ужин. Вот и наговоритесь.
– Спасибо, придём. Забирайся, Танюшка, ко мне на шею. Мама, наверное, уже ждёт нас.
Таня была рада возможности покататься на старшем брате. Она закрывала ему руками глаза, щекотала подбородок и задорно хохотала. Славке было легко и радостно от её смеха. По дороге он решил зайти в магазин и купить сестре мороженое. Сегодня можно – она столько натерпелась и держалась молодцом, ни одной слезиночки не проронила…
– Мам, как ты могла? Ногу не помыла, грязной тряпкой обмотала. А если в рану какая-нибудь зараза попала? Почему нельзя было к соседям сбегать за зелёнкой или перекисью?
– Ой, Славка, больно ты умный у меня. Мне за всю жизнь ни разу никто раны не промывал, ты вырос, я что, возилась с твоими ссадинами? Что с Таней будет? Тысячелистник всё вытянет. Нас мама всегда так лечила.
– Мама, так нельзя. Таня – маленькая девочка. Ты за ней вообще не смотришь. Посмотри, в чём она ходит, что у неё с волосами. Ты бы хотя бы бантики ей завязала, что ли.
– Знаешь, что, сынок, своих деток заведёшь и будешь их растить, как считаешь нужным. Молод ты ещё мне указывать. Я из-за вас ночей не спала, говно за вами мыла, а ты мне будешь рассказывать, какая я плохая мать? Одёжки тебе Танины не нравятся? Иди и заработай, купи ей новые. Волосы помой, завяжи. А то рассказывать, как надо, мы все умные.
– С тобой невозможно разговаривать.
– А ты не разговаривай. Тебе Толик заплатил за работу?
– Ну.
– Сходи к Овсеевым, купи пол-литра. Голова болит, сил нет.
– Мам, у нас есть нечего, а ты последние деньги на бутылку хочешь потратить?
– Картошка есть, хлеб оставался, Любка яйца дала. Что, мало тебе? Или жалко для родной матки два лата? Пускай я лучше мучаюсь?
– На тебе два лата, но к Овсеевым я не пойду.