С Толиком он стал дружить ещё в шестом классе. Толик раньше жил в селе. Затем его семейство перебралось в рабочий посёлок неподалёку от их села, и он пришёл в Юрин класс. Он был старше Юры на два года, в классе был выше всех и потому сидел на задней парте.
Однажды зимой, вечером, Юра вышел из школы и остановился у калитки на выходе из школьного двора. Было тепло. Тихо падал снег. Домой идти не хотелось.
Подошёл Толик.
– Слушай, Юр, ты в немецком здорово соображаешь. Не поможешь мне перевести новый текст, тот, что задали?
– А ты приходи завтра, с утра, ко мне. Будем вместе переводить.
Толик пришёл.
Так началась их дружба.
Юра учился хорошо, учёба давалась ему легко, ещё чуточку серьёзности, и был бы он отличником, но он к этому не стремился.
Толе же учёба давалась трудновато. Особенно не мог он сладить с немецким языком. Немецкий был для него просто какой-то ахиллесовой пятой. Зато вне школы он всё мог делать своими руками, всё умел, и это очень нравилось Юре.
У Толи был свой мотоцикл, и он на нём не только мог ездить, но и ремонтировал его сам. Да что там мотоцикл! Как-то заехал к его отцу на грузовой машине один знакомый, зашёл в дом.
– Хочешь, сейчас покатаю? – говорит Толик, кивая на автомобиль.
– Ну да… Как это «покатаю»? – удивился Юра.
– Залазь, Юраха! – смеётся Толик. Юра в машину не сел, побоялся, что по шее надают. Толик смело забрался в кабину, немного повозился там чего-то, и вдруг машина сначала заурчала, запыхтела, потом дёрнулась и медленно двинулась вперёд. Дружок проехал всего метров десять, но в Юриных глазах он вырос неузнаваемо.
Толик был крепкий и сильный, никого не боялся в посёлке, мог смело вступить в драку с несколькими ребятами, и Юре с ним было легко и свободно. Теперь и он никого не боялся: знал, что друг всегда его защитит.
Но, кроме всего прочего, Толя умел ещё и рисовать. Дома у него было полно всяких красок, на столе у стены всегда стоял небольшой холст, над кроватью красовался бумажный ковёр с красивым пейзажем – тоже его работа.
Однажды Толя открыл холст, и Юра увидел на нём на фоне голубого-голубого неба во весь рост… ангела в белоснежном одеянии, с крыльями за спиной и по-девичьи нежным лицом. Краски были удивительно свежи и ярки. Картина дышала красотой и нежностью.
– Хочется что-нибудь, знаешь, такое… нарисовать, да не с чего срисовывать… Вот иконку у бабули нашёл, попробовал на холсте… – смущённо говорил Толик.
Летом Юре мать купила велосипед: настоящий, для взрослых. Толик отремонтировал свой старый… Мчится он впереди, а Юра – за ним. Толик как будто не спеша едет. Юра вовсю нажимает на педали, а догнать дружка не может. Подъезжают они к пруду, едут с горки. Толик р-раз – затормозил и остановился у самой кромки воды. Юра разогнался, а остановиться не может быстро, с перепугу поднял ноги: педали вращаются, руль вихляется туда-сюда – так и влетел он прямо в воду, выкупался вместе с велосипедом. Толя хохочет. Юра сначала испугался, потом разозлился, а через минуту тоже хохотал.
Но это было только вначале. К концу лета Юра так наловчился ездить, что порой мотался по улицам «без руля», то есть не держался руками за руль. Правда, бывало, и грохался на землю.
Мчится он как-то по улице, где жил Толик, видит: впереди, у дороги, собачонка рыжая – сидит себе смирно, голову в его сторону даже не поворачивает. Только поравнялся он с ней, она вдруг – шмыг под колесо. От толчка руль у него вырвало из рук, его самого швырнуло через переднее колесо, и он со всего маху врезался в дорожную пыль… Сел, очухался. Локти, коленки, физиономия горят от ссадин. Велосипед цел. Цела и собачонка: юркнула в подворотню…
После восьмого класса, в конце лета, поехали они с Толиком на велосипедах в село, километров за тридцать от посёлка, к Юркиной бабушке. Доехали вроде бы шутя, незаметно. Вечером сели ужинать, поели. Вставать – а ноги словно приросли к полу, как свинцом налились, гудят, болят, плохо слушаются… Но ничего. Стемнело – пошли друзья гулять. Повёл Юра знакомить друга с сельскими ребятами. Он тут был за своего: каждый год сюда приезжал.
Сидят они с сельской ребятнёй возле хаты. И девчонки тут же с ними: на поселковых посматривают, шепчутся, хихикают.
Толик сразу подружился со всеми ребятами. Юра и не заметил, как он с тремя-четырьмя хлопцами куда-то исчез… Возвратился – всех грушами угощает.
– Вот ребята познакомили меня со здешними садами. Проверил, что там растёт, – приговаривает Толик.
Утром на рассвете Юра слышит сквозь сон, как в хате чей-то голос старушечий с его бабулей гомонит:
– Слушай, Мария, не твой ли это в саду нашем ночью шастал? Стояла одна груша, берегли до осени, и на тебе – обнесли до одной!
– Что ты, Настя! Они вчера вечером, как приехали, так и завалились спать… намаялись, – защищает Юрина бабуля своего внука, а сама, только соседка за двери, – к ихней кровати: – Ох, сук-кины вы дети! Это ж ваших рук дело! Мало вам своих яблок да слив – полезли за чужими грушами. Позорище!
Внук закрыл глаза, притворился, что спит. Ушла бабуля. Он дружка – толк под бок:
– Зачем соседские груши оборвал?
– Что?.. Какие груши? – таращит Толик сонные глаза. – Я почём знал, что это соседские! Спустились к речке… потом завели меня в чей-то сад…
На следующий вечер они снова допоздна гуляли с сельскими ребятами. Дома родители к этому времени наверняка уложили бы их спать. Здесь же до родительских глаз было далеко, а бабушка, конечно, потакала своему любимому внуку.
В полночь ребята всей ватагой пошли провожать девчонок по домам. Из конца в конец по длинной сельской улице за ними следом плёлся разноголосый собачий лай. Возле одного дома, почти до самой крыши скрытого в густой тени ветвей, кто-то предложил:
– Давай, братва, нагрянем сюда: тут у деда Андрея сливы вкусные!
– Ну, уж нет! Сюда я больше не ходок! – засмеялся Юра. – Прошлым летом меня тут собака хо-ро-шо встретила…
Сельская улица взбирается на пригорок и плавно спускается вниз, норовя подойти поближе к речке. Внезапно она упирается в другую улицу, и ей ничего не остаётся, как слиться с ней, так и не достигнув берега.
От этого места Юра пошёл провожать Тоню, голубоглазую, приглянувшуюся ему девчонку, года на два старше его.
– Сам пойдёшь или вместе проводим? – спросил его Толик.
– Чё там! – стараясь показать свою самостоятельность, говорит Юра. – Здесь рядом… Меня не жди, иди домой. Я сейчас приду: туда – и назад.
Узкой тропкой прошли они с Тоней через кукурузное поле и очутились на соседней улице.
– Вот и хата моя! – улыбается девушка и останавливается у ограды из камней, которую в украинских сёлах зовут тыном. За ним меж акаций на фоне белой стены стеклянными глазами смотрят в ночь окна Тониной хаты. В августовском небе уже чуть-чуть хмурятся-теснятся облака. Вот в одном месте они засеребрились, расступились, и выглянула на миг шаловливая луна. Мягкий, тихий свет её упал на Тонино лицо. Юра смотрит на девичьи губы, думает, что надо бы сейчас поцеловать их, как это обычно, знает он, водится. Но что-то сковывает его, и он говорит, говорит без умолку Бог знает о чём, что в голову взбредёт, пока Тоня, как будто догадавшись о его мыслях, не приходит ему на выручку:
– Ну, пора спать… До завтра, Юрчик! Спокойной ночи, – говорит она и скрывается за калиткой.
Облака в небе растаяли, ушли и отдали ночь во власть луны и звёзд. Той же самой тропкой по кукурузе Юра возвращается на свою улицу. Выходит он из кукурузной рощи – вдруг видит: на перекрёстке три тёмные мужские фигуры с велосипедами – воротники пиджаков подняты, кепки на брови надвинуты. Чувствует он, неладно тут что-то. Мелькнула мысль: «Давай стрекача, пока не поздно!» Но ноги его упрямо идут вперёд. А на спине у него, пониже лопаток, противный холодок приютился.
Минует он три тёмные фигуры. Незнакомые парубки молча провожают его взглядом. Отошёл он метров тридцать, они окликнули его:
– Петро!
– Я не Петро! – отвечает Юра и снова идёт. Потом, слышит, камень один, второй просвистел ему вдогонку и шлёпнулся поодаль, затем – шины велосипедные по дороге шуршат: ближе, ближе, уже рядом. Он отступает в сторону и оглядывается назад. И в этот момент удар кулака приходится ему прямо в верхнюю губу и валит его на землю. Он тут же вскакивает и видит: парень лет двадцати берёт из тына здоровенный камень, двумя руками подымает над головой и замахивается в его сторону. Юра машинально приседает. Камень перелетает через его голову.
– Ты что – сдурел? – кричит он.
Парень выругался, сел на велосипед и умчался назад.
Юра пришёл домой. Губа у него сразу же распухла и ныла, в голове шумело.
Толик уже спал. Юра тихонько молча лёг рядом…
– Спишь себе, а мне вот губу расквасили! – рассказывал он наутро другу.
– Говорил же тебе: давай вместе пойдём… Это за Тоньку, наверное. Девчат провожать – не простое дело! – смеялся Толик…
После полудня возвращались они из села в свой посёлок. Назад ехать тяжелее: у каждого к багажнику велосипеда привязана корзина со сливами.
Часа через два вдали показался их посёлок. Ещё один бугор – и они почти дома. Но бугор крутой, пришлось им спешиться.
Идут они, ведут велосипеды в руках. Толик вдруг и говорит:
– Юр, а послезавтра – в школу!.. Тебе-то что, а мне это, как нож в сердце: опять немецкий замучает.
Он на несколько минут приуныл, помолчал, потом решительно махнул рукой и предложил:
– Знаешь что, давай договоримся так: если я получу двойку – ты мне даёшь по шее, а если ты получишь четвёрку, вместо пятёрки, – я тебе даю по шее. Тогда у меня не будет двоек, а ты станешь отличником! Идёт?
Юра рассмеялся:
– Ого! Хитрец… Ты-то мне надаёшь по шее, сколько влезет, а я как же тебе?
– Нет, я по-честному… буду поддаваться тебе, если заработаю.
– Тогда добро! Договорились!..
Но друзья не знали, что жизнь по-иному распорядится их судьбой.
Юра стал отличником, а вот друг его не смог получать больше никаких оценок в ихнем классе. Осенью у него умер отец. Остался он с матерью и младшими братом и сестрой. Пришлось ему идти работать на завод и учиться в вечерней школе. А на будущий год, весной, его призвали в армию.
Юра и раньше знал, что у Толика много друзей, но даже и он удивился, когда увидел, сколько ребят пришло на вокзал провожать Толю.
Толик стоял в тамбуре вагона и улыбался. Его открытая, светлая улыбка уплывала вместе с удалявшимся поездом навстречу новой жизни.
Юра смотрел на отъезжавшего друга. На душе у него было и радостно и немного грустно. Радостно за своего друга, который вступал в интересную жизнь. Грустно не только потому, что он оставался в посёлке без своего лучшего друга: с Толиком у него была связана самая лучшая и увлекательная пора – пора его отрочества. И теперь, прощаясь с ним, он как бы навсегда расставался с отрочеством. В его жизнь окончательно входила юность. Но Юра тогда не знал, что эта пора ещё более интересная, чем прежняя.