Хабиб Бургиба: «Германия будет размолота!»
Публикую этот отрывок из нашей книги «ДИАЛОГ ЦИВИЛИЗАЦИЙ» по случаю 60-летия дипломатических отношений между Советским Союзом-Россией и Тунисской республикой
Право, стоит узнать многовековую историю добрых отношений между Россией и Тунисом.
Желаю вам приятного чтения!
Отрывок из книги «ДИАЛОГ ЦИВИЛИЗАЦИЙ».
Авторы:
Н.А. Жерлицына
Н.А. Сологубовский
С.В. Филатов
Институт стран Азии и Африки при Московском Государственном Университете имени М.В. Ломоносова,
Институт Африки Российской Академии Наук
Очерк четвертый
Хабиб Бургиба: «Германия будет размолота!»
«Германия не выиграет войну,... время работает против нее, и можно математически просчитать, что она будет раздавлена. Между русским колоссом, которого не удалось свалить в прошлом году – и он уже возобновляет наступление – и колоссом американским, или англосаксонским, который держит моря и чьи промышленные возможности неисчерпаемы, Германия будет размолота, как в тисках мощных челюстей. Это лишь вопрос времени».
Хабиб Бургиба, будущий президент Туниса, письмо из тюрьмы Fort Saint-Nicolas, Марсель, 8 августа 1942 года
Северная Африка. 2006 год. В русской православной церкви Воскресения Христова в Тунисе – черная мраморная плита с фамилиями: Федоров, Харламов, Шаров, Александров, Груненков, Юргенс…
И внизу слова: «Русская колонiя Тунизiи своимъ сынамъ павшимъ на полъ брани 1939-1945».
На военных кладбищах времен второй мировой войны в Тунисе – тишина. Строгими рядами вытянулись надгробные плиты и кресты. На табличках фамилии американцев, англичан, французов, поляков, сенегальцев, марокканцев, индийцев, зулусов…. Среди них – захоронения с русскими фамилиями: Попов, Замешаев, Попович, Пунчин, Шуменко, Павловский, Огарович, Крещенков, Трофимов… На могилах свежие цветы.
Как они оказались в Африке? Какие русские судьбы скрыты под надгробными плитами в Тунисе?
18 июня 1940 г. по Лондонскому радио было передано историческое воззвание французского генерала де Голля: «Пламя французского сопротивления не должно погаснуть и не погаснет…От имени Франции я твердо заявляю следующее: абсолютным долгом всех французов, которые еще носят оружие, является продолжение сопротивления… Прямой долг всех честных людей – отказаться выполнять условия противника».
Среди честных людей, которые откликнулись на призыв генерала, были русские эмигранты.
«Под небом Африки моей»
Ветеран французского Сопротивления Н.В. Вырубов свидетельствует: «После 1941 года все изменилось: Родина подверглась нападению, само ее существование было под угрозой. Для тех, кто был воспитан в русском духе, жил в русской среде, главным мотивом участия в войне, безусловно, стала Россия… Им хотелось участвовать в войне, ими руководило желание внести свой вклад в достижение победы… Они боролись за победу на стороне союзников. Многие из них сочувствовали победам русских войск, гордились ими».
Одним из них был Зиновий Пешков, старший брат Якова Свердлова. Его крестный отец – писатель Алексей Максимович Пешков, Максим Горький. Командир батальона, капитан Пешков участвует в боях Иностранного легиона в Северной Африке.
Как известно, 3 сентября 1939 г. Франция объявила войну фашистской Германии. После поражения Франции летом 1940 г. Пешков отказался принять перемирие с нацистами и бежал ночью на пароходе, прибыв в Лондон одним из первых. В Лондоне Зиновий Пешков стал ближайшим соратником генерала де Голля.
В своей речи, произнесенной в Алжире 14 июля 1943г., генерал де Голль отмечал: «Когда же огонь войны перекинулся на землю нашей Северной Африки, то там оказалась французская армия, чтобы славно послужить авангардом союзников в Тунисе » М. Пархомовский, исследователь биографии З. Пешкова, пишет о том, что «он сражался против немецко-итальянской войск в Северной Африке с февраля по май 1941г.» .
В книга «Звуки горна. Жизнь в Иностранном легионе» (американское издание) Зиновий Пешков с гордостью пишет о русских, которые сражались в Африке: «Мне следует воздать должное неизвестному величию этих людей, по случаю ставших солдатами, этим кочующим труженикам, которые под солнцем Африки выполняют множественные и трудные задачи. Они могли бы сказать о себе, как солдаты Рима: «Мы идем, и дороги следуют за нами» .
Имя этого человека высечено на одной надгробной плите с княгиней Верой Аполлоновной Оболенской. Княгиня, активный участник французского «Сопротивления», была расстреляна фашистами в Берлинской тюрьме после зверских пыток.
В Северной Африке сражались князь Сергей Урусов, Ващенко, Гайер, Гомберг, Золотарев, Попов, Регема, Ротштейн, Земцов, награжденный двумя Военными Крестами, вторым Крестом посмертно, и другие. Они сражались в составе французского Иностранного легиона, а вместе с англичанами создавали диверсионные отряды.
В своих мемуарах, изданных в послевоенном Париже, В.И. Алексинский писал о том, что во французских частях воевало много русских, которые отличились в боях против фашистов в Тунисе. Среди 1056 человек, награжденных «Орденом Освобождения», (этот орден был учрежден генералом де Голлем в 1940 г. для награждения за особые отличия), имена: подполковника Д. Амилахвари, Н. Румянцева, командира 1-го марокканского кавалерийского полка, капитана А. Тер-Саркисова и еще семерых наших соотечественников.
Александр Сергеевич Пушкин написал в своих стихах: «Под небом Африки моей». Здесь, в Северной Африке, погиб праправнук великого поэта (по линии дочери Натальи Александровны Пушкиной, во втором браке графини Меренберг) – Александр Уэрнер. Ему шел лишь 25-й год... В армию он пошел добровольцем, служил пехотинцем и погиб во время высадки английского десанта в Северной Африке в 1942 году. Он был единственным из всех пятнадцати потомков Пушкина, принимавших участие во второй мировой войне, который пал на поле брани. Другой, Георгий Михайлович Воронцов-Вельяминов, сражался в рядах французской армии и был ранен под Дюнкерком. Его отец Михаил Павлович Воронцов-Вельяминов участвовал во французском Сопротивлении.
И еще о двух русских по происхождению людях, воевавших в Северной Африке на стороне союзников, хотелось бы рассказать. Роман Касев тоже добровольцем присоединился к французскому Сопротивлению, воевал летчиком в авиагруппе «Лотарингия», Алекс Васильев – во флоте. Оба получили широкую литературную известность во Франции. Особенно бывший летчик, многие романы которого изданы в России.
Ромен Гари – такой псевдоним взял себе Роман Касев – «родился» в победном 1945 году с выходом в свет романа «Европейское воспитание». Он стал известным романистом, дипломатом, членом Французской академии. В автобиографической книге «Предчувствие зари» он воспроизводит тяжелую, тревожную атмосферу вишистского безвременья в Марокко, описывает свои скитанья по Мекнесу и Касабланке перед дерзким побегом в британский Гибралтар, навстречу боевым будням в одном из подразделений французской авиации. Его последний роман «Воздушные змеи» (1980 г.) – доверительный разговор русского человека о любви простого француза к гордой польской аристократке. Любви возвышенной, любви к одной женщине и на всю жизнь. Счастливой любви на трагическом фоне второй мировой войны…
Контр-адмирал запаса Алекс Васильев написал сборник новелл «Неизвестные солдаты минувшей войны». В них он воскрешает пережитое им и его боевыми товарищами, в частности, высадку союзного десанта в Северной Африке в ноябре 1942 года.
По сведениям российского востоковеда А.З. Егорина, во время второй мировой войны в Северную Африку немцами было переброшено более 20 тысяч советских военнопленных . Они в неимоверно трудных условиях занимались строительством дорог и фортификационных сооружений для частей генерала Роммеля, в том числе на линии Марет, под Энфидавиллем и Хаммаметом и на полуострове Кап-Бон. Многие умерли от издевательств и побоев, были расстреляны немцами при отступлении, но часть их них смогла бежать из плена и встала под знамена союзников.
«Русская армия» в Северной Африке
Во время второй мировой войны русские эмигранты участвовали в создании диверсионных отрядов (говоря современным языком, спецназа) в Северной Африке. Одним из таких отрядов была «русская армия Попского», которая снабжала союзников ценнейшими разведывательными сведениями и наносила удары по тылам немцев и итальянцев в Ливии, а затем и в Тунисе. В его отряде вместе с русскими, англичанами и французами геройски сражались арабы, туареги и берберы. То, что этому отряду англичане дали название «русской армии», говорит о многом.
О книге Владимира Пеньякова «Частная армия Попского», вышедшей в Великобритании в 1950 г., в прессе тогда писали, что «это авантюрная история, которая не имеет себе равных в литературе о любой другой войне» . Путь отряда майора английской армии Владимира Пеньякова по тылам врага от африканских пустынь до севера Италии – это одна из самых захватывающих историй времен второй мировой войны. Вот что рассказывают о Владимире Пеньякове.
Он родился в 1897 году в семье русских в Бельгии (по другим данным в Лондоне) . Семнадцати лет от роду вступил добровольцем в ряды французской армии. В качестве артиллериста молодой человек прошел всю первую мировую войну, получив ранение. Демобилизовавшись, Пеняков уехал для. работы в одной из иностранных концессий в Египте. Полюбив пустыню, он весь свой досуг посвящал исследованию Северной Африки, совершая длительные «рейды» по пустыням, знакомясь с образом жизни бедуинов и осваивая методы выживания.
Свое участие в войне с фашизмом Пеньяков объяснял просто: «Я не питал никаких иллюзий, что могу повлиять на ход событий, но было как-то неловко оставаться в стороне...». В конце 1941 г. он всеми правдами и неправдами прошел медицинские комиссии (ему было уже 44 года) и получил назначение в арабские воинские части, входившие в состав британских вооруженных сил, воевавших с итальянцами в Киренаике (Ливия). В течение 15 месяцев Пеньяков сражался во главе английского диверсионного отряда, в который он набирал только добровольцев. Но постепенно у него созрели иные планы. Он решил создать разведывательную сеть в пустыне Сахара, чтобы собирать информацию, дающую точную картину расположения вражеских войск изо дня в день, и поставлять ее штабу британской армии.
Пеньяков полагался на свое знание арабского языка и арабских обычаев: бедуин не может предать гостя, которого принимает в своем шатре. В один из таких разъездов, в апреле 1942 г., он встретился с двумя шейхами – Матваллой и Саадом Али – и убедил их созвать совещание всех предводителей племен. Во все стороны были разосланы гонцы, и в один прекрасный день к шатру Матваллы съехалось более 60 шейхов. Пеньяков обратился к ним с речью, снабженной всеми украшениями восточного красноречия:
«Ваш духовный вождь, ваш эмир, уважаемый Сайд Идрис эль Сануси – да благословит его Бог – предложил свою помощь и помощь своего народа моему королю, кто есть король Англии... Черно-белое знамя Сайда Идриса развевается рядом со знаменем английского короля. Британское правительство знает, что у него нет более преданных друзей, больших энтузиастов, чем вы – арабы Сануси». Шейхи, которые ненавидели оккупантов-итальянцев, с энтузиазмом встретили призыв Пеньякова и вскоре русская разведывательная сеть раскинулась по всей оккупированной территории Киренаики.
Главным источником информации были знавшие итальянский арабы, работавшие прислугой при штабах и офицерских столовых. Итальянские офицеры не подозревали, что их оборванные «слуги» понимают и даже читают на их языке. Они свободно разговаривали в их присутствии, оставляли на столах важные документы. По ночам на улицах городков или в палатках пастухов эти «слуги» встречались с посыльным, и всадник исчезал во тьме, унося с собой очередное важное сообщение. Сам Пеньяков со своим отрядом разъезжал по пустыне, проверял на месте разведывательные данные, наблюдал за передвижениями войск противника и каждую ночь в течение пяти месяцев сообщал по радиопередатчику данные в штаб 8-й английской армии.
И один в пустыне воин! Если он вместе с арабами!
«Армия Попского», получившая сначала наименование «истребительный эскадрон (Demolition Squadron) № 1», предназначалась для разведки и диверсий на аэродромах, узлах связи, складах, железных дорогах и нефтепроводах противника. В ее состав вошли специально отобранные добровольцы, специалисты по подрывному и радиоделу, а также вождению автомобилей. Владимир Пеньяков получил довольно большую свободу в планировании операций и выборе целей и целиком оправдал доверие командования: множество проведенных его «спецназовцами» рейдов закончилось успешно.
Автопарк группы был представлен легковыми вездеходами «Willys MB», а по-простому – джипы, вооруженными двумя пулеметами каждый и трехтонными грузовиками, служащими в качестве "тылового" транспорта. Экипаж каждого джипа состоял из двух-трех человек.
Сбор разведывательных данных оставался важной частью деятельности «русской армии». Но накануне английского наступления Пеньяков получил из штаба короткое предписание: «Сейте панику и страх», – и он сразу энергично взялся за дело. «Армия» провела множество успешных боевых операций с минимальными потерями: например, ночной рейд на немецкий аэродром в окрестностях Тобрука, где пеньяковцы расстреляли из крупнокалиберных пулеметов 20 самолетов противника и подожгли несколько складов, потеряв всего трех человек. По всей оккупированной территории Ливии начали взлетать на воздух склады горючего, немецкие танки подрывались на минах, расставленных группами Пеньякова, горели военные самолеты на аэродромах, и десятки солдат бежали из лагерей военнопленных, освобожденные во время ночных рейдов «русской армии».
После этих акций недоверчивое отношение британских военных к неряшливо одетому и недисциплинированному в тыловом понимании этого слова «парням Попски» сменилось искренним уважением. Выражение "Popski`s private Army", брошенное одним из офицеров штаба 8-й английской армии, быстро прижилось, а затем стало официальным наименованием группы. С этого времени 1-й эскадрон сокращенно именовался "РРА".
Конечно, все эти акции Пеньяков мог проводить только с помощью арабских добровольцев и во взаимодействии с другими спецгруппами англичан, так называемых САС. Разъяренные нацисты отвечали на это жестокими репрессиями: арабов, заподозренных в помощи англичанам, фашисты подвешивали за челюсть на крюк и оставляли умирать на солнце. Тогда Пеньяков написал письмо главнокомандующему итальянскими войсками в Киренаики генералу Патти и предупредил его, что за каждого замученного араба он, русский офицер, будет расстреливать одного офицера итальянской армии. Генерал Патти всерьез воспринял угрозу русского офицера. После этого, пишет в своей книге Пеньяков, ни об одной казни араба он не слышал.
В конце начале ноября 1942 г. командующий 8-й армией генерал Монтгомери нанес Роммелю сокрушительный удар, выиграв битву при Эль-Аламейне (Египет), которая стала переломным моментом в ходе войны на Севере Африки. Киренаика была очищена, Роммель стал отступать в Тунис, а первым из армии Монтгомери в Тунис проник отряд Пеньякова.
Перед английскими войсками встала сильно укрепленная линия Марет. Ее построили в тридцатые годы французы на случай вторжения в Тунис итальянцев. Теперь здесь сосредоточил свои силы генерал Роммель; здесь же Монтгомери готовился нанести главный удар по немецкой армии. Надо было найти обходы этих укреплений. Потом, после войны Монтгомери запишет в своих воспоминаниях: «Местность западнее возвышенности Матматы (на юго-западе от линии Марет – авт.) считалась непроходимым «песчаным морем», простиравшимся на многие километры…Главным моментом моего плана должен был стать обход фланга противника с запада от Матматы, происходящий одновременно с ограниченным фронтальным наступлением.
Проблема стояла одна: можно ли найти путь через пески?»
После многодневного пути по пустыне Пеньяков рано утром подъехал к городку Матмата, находящемуся на гористом плато. «Целый день, пишет Пеньяков, мы исследовали местность и обнаружили возможный проход для военных соединений. Мы знали, что в штабе 8-й армии ждут результатов наших наблюдений и сделали все это так быстро, как только могли».
Русский офицер с честью выполнил ответственное задание. Монтгомери потом напишет в в своих воспоминаниях: «Группа дальнего действия в пустыне нашла сносный путь, и план сложился». Англичане совершили фланговый марш в обход линии Марет, и 20 марта 1943 года Монтгомери обратился к своим войскам: «Вперед на Тунис! Сбросим врага в море!»
Разведданные Пеньякова и других разведгрупп сыграли важную роль в прорыве союзниками линии Марет 28 марта 1943 года, что стало началом разгрома германо-итальянской группировки в Тунисе. Тунис стал для нацистов «африканским Сталинградом.
Потом были бои за освобождение Италии и Австрии, где Пеньяков воевал майором, командиром 27-го танкового полка, а затем личным офицером генерал-лейтенанта МаккририПосле окончания войны Владимир Пеньяков служил в Вене связным офицером между англо-американскими и советскими войсками. Его боевой путь, который он закончил в чине полковника английской армии, отмечен высокими военными наградами.
Как русский лейтенант Еникеев потопил немецкую подлодку
Эту историю рассказал капитан I ранга Николай Черкашин.
…В сентябре 1976 года плавбаза «Федор Видяев» в сопровождении сторожевика и подводной лодки, на которой я служил, входила на рейд Бизерты с визитом дружбы. В знак уважения к советскому флагу нас поставили не в аванпорте, а в военной гавани Сиди-Абдаллах – в той самой, как выяснилось, что стала последним причалом для черноморских кораблей, уведенных Врангелем из Севастополя. Здесь же, кстати, укрывались и испанская эскадра, угнанная мятежниками из республиканской Картахены в 1939 году, и остатки французского флота после падения Парижа в сороковом...
Бизерта, Бизерта, пристанище беглых флотов...Я оглядываюсь по сторонам – не увижу ли где призатопленный корпус русского эсминца, не мелькнет ли где ржавая мачта корабля-земляка... Но гладь бизертского озера была пустынна.
Утром объявили сход на берег. Мне не терпелось попасть в Медину – старую арабскую часть города, и я всячески торопил своих спутников – командира плавбазы сорокалетнего крепыша с флибустьерскими бакенбардами Разбаша, на кремовой рубашке которого блестело золото кавторанговских погон, и старпома с нашей подводной лодки – капитан-лейтенанта Симбирцева. В Медине мы с головой окунулись в «добрый старый Восток». Все было так, как грезилось когда-то в школярских мечтах, как виделось лишь на телеэкране да на снимках путешествующих счастливцев. Велик базар... Плывут малиновые фески, чалмы, бурнусы... Пестрые попоны мулов, яркая эмаль мопедов, сияющая медь кувшинов на смуглых плечах водоносов, пунцовые связки перца, разноцветная рябь фиников, миндаля, маслин, бобов...
У ворот старой испанской крепости к нам подбежала девушка, вида европейского, но с сильным туземным загаром. Безошибочно определив в Разбаше старшего, она принялась его о чем-то упрашивать, обращаясь за поддержкой то ко мне, то к Симбирцеву. Из потока французских слов, обрушенных на нас, мы поняли, что она внучка кого-то из здешних русских, что ее дед – бывший моряк, тяжело болен и очень хотел бы поговорить с соотечественниками; дом рядом – в двух шагах от крепости. Мы переглянулись.
– Может, провокация? – предположил Симбирцев.
– Напужал ежа! – воинственно распушил бакенбарды командир плавбазы. – Нас трое и мы в тельняшках. Посмотрим на «осколок империи».
Мы пошли вслед за девушкой, которую, как быстро выяснил Разбаш, звали Таня и которую всю недолгую дорогу он корил за то, что не удосужилась выучить родной язык. Девушка привела нас к старинному туземному дому, такому же кубическому и белому, как и теснившие его соседи–крепыши с чугунными балкончиками и фонарями, вроде тех, что горели на парижских улицах во времена Золя и Мопассана…
«Осколок империи» лежал на тахте под пледом. Голова повернулась с подушки к нам, и старик отчаянно задвигал локтями, пытаясь сесть. Подобрал плед, оглядел нас недоверчиво, растерянно и радостно:
– Вот уж не ожидал!.. Рассаживайтесь! Простите, не знаю, как вас титуловать...
Мы назвались. Представился и хозяин:
– Бывший лейтенант российского императорского флота Еникеев Сергей Николаевич.
В распахе домашней куртки виднелась тельняшка. В вырез ее сбегала с шеи цепочка нательного крестика. Сергей Николаевич рассматривал наши лица, наши погоны, фуражки с тем же ошеломлением, с каким бы мы разглядывали инопланетян, явись они вдруг перед нами. Он очень боялся – и это было видно – что мы посидим–посидим, встанем и уйдем. Он не знал, как нас удержать и смятенно предлагал чай, фанту, буху (местную водку), кофе... Мы выбрали кофе.
– Таня! – почти закричал он. – Труа кафе тюрк!.. Извините, внучка не говорит по-русски, живет не со мной... Вы из Севастополя?
– Да, – ответил за всех Разбаш, который и в самом деле жил в Севастополе.
– Я ведь тоже коренной севастополит! – Обрадовался Еникеев. – Родился на Корабельной стороне, в Аполлоновой балке. Отец снимал там домик у отставного боцмана, а потом мы перебрались в центр... Может быть, знаете, в конце Большой Морской стоял знаменитый «дом Гущина»? Вот в этом доме я прожил до самой «врангелиады».
Таня принесла кофе и блюдо с финиками. Я огляделся... Из морских вещей в комнате были только бронзовые корабельные часы фирмы «Мозер», висевшие на стене между иконкой Николая Чудотворца и журнальным фото Юрия Гагарина. Поверх картоньера лежала аккуратная подшивка газеты «Голос Родины», издававшейся в Москве для соотечественников за рубежом.
– Я подписался на эту газету, – перехватил мой взгляд Еникеев, – когда узнал, что ваше правительство поставило в Порт-Саиде памятник броненосцу «Пересвет». Слыхали о таком?
– Тот, что взорвался в Средиземном море?
–Точно так. В шестнадцатом году на выходе из Суэцкого канала... Я был младшим трюмным механиком на «Пересвете» и прошел на нем – извините за каламбур – полсвета: от Владивостока до Суэца. Это был старый броненосец, хлебнувший лиха еще в Порт-Артуре. Японцы его потопили в 1904-м, подняли, а спустя лет десять продали России. Из глубокого тыла мы шли на войну… Но морская война для меня началась и кончилась в одну ночь. Ночь, скажу я вам, ужасную. Мы вышли из Порт-Саида на Мальту за три дня до рождества…Вдруг корабль тряхнуло…Палуба кренилась все круче и круче…. Подобрал меня вельбот с английского эсминца…
Потом выяснилось: подорвались мы на мине, выставленной германской подводной лодкой U-73…
Потом я попал в Грецию, там женился на гречанке Кассии, она родила мне сына, Пересвета… Оттуда попал в Севастополь. Меня определили инженер-механиком на подводную лодку «Тюлень». В войну с турками слава об этой субмарине гремела по всему флоту. Она приводила в Севастополь турецкие шхуны одну за другой, топила транспорты, крейсировала у Босфора... На «Тюлене» я приплыл в Бизерту. Здесь я, уже лейтенант, сошелся очень близко с кавторангом Владимиром Петровичем Шмидтом, братом того самого Шмидта, что был расстрелян на острове Березань. На многие вещи мы смотрели одними глазами. Правда, в Бизерте он снял погоны, принял духовный сан и стал священником. Говорят, до недавних лет Шмидт служил настоятелем в небольшом православном храме в Нью-Йорке близ здания ООН.
Да... Здесь в Бизерте, как на большом перекрестке, пути расходились у многих: кто уехал в Марокко, кто в Сербию, кто во Францию. А по Севастополю тосковали! И как тосковали! Вы шли сюда по бульвару Хабиба. ? Нет, вы шли по Примбулю. Приморскому бульвару! Гавань Вьё-Пор мы переименовали в Артбухту. А городской холм назвали между собой Малаховым курганом.
Еникеев на минуту замолк, задумался, потом снова повел свой грустный рассказ:
– Конечно, я мог бы вернуться на родину, как вернулся генерал Слащов со своими казаками. На мне не было крови... Заурядный корабельный механик. Кто стал бы меня преследовать? Но жизнь моя уже установилась здесь. Приехала из Пирея Касси с Пересветом, вскоре родилась дочь, Ксения.
Я преподавал теоретическую механику в гардемаринских ротах Морского корпуса. Все было хорошо, пока корпус не распустили. Вот тут начались черные дни. Безработица... Потом устроился рабочим в аккумуляторную мастерскую. И, наконец, в тридцать третьем выбился в начальники электротехнической службы торгового порта.
Как только началась вторая война с бошами, я вступил добровольцем во французский флот. Однако плавать мне не пришлось. В чине капитан-лейтенанта меня назначили старшим механиком здешней базы по ремонту подводных лодок. Через год я отравился хлором и меня списали вчистую…
Когда я узнал о гибели сына Пересвета – волосы стали белыми... Лейтенант французского флота Пересвет Еникееев погиб девятнадцатого декабря сорокового года на подводной лодке «Сфакс» под Касабланкой. Потопили их боши…
Немцы пришли в Бизерту в ноябре сорок второго года. В порту я не появлялся, хотя меня могли обвинить в саботаже и расстрелять. И когда в марте сорок третьего ко мне вломились ночью жандармы, я так и понял – повезут на расстрел. Простился с Касси и Ксюшей... Привезли меня в порт, где стояла немецкая подводная лодка. Теперь мне известен ее номер – U-602, как известно и то, что лодку сына потопила U-37. Но тогда я решил – вот она, убийца моего Пересвета. Новенькая, спущенная со стапелей чуть больше года, она несла четыре торпедных аппарата в носу и один в корме. Зубастая была акула. Командир субмарины на скверном французском сообщил мне, что в электродвигатели попала морская вода и требуется срочная переборка механизмов. И если я не справлюсь с работой за сутки, то он лично расстреляет меня прямо на причале…
Делать нечего. Взялся за работу… и устроил я им межвитковое замыкание якорей обоих электромоторов. Причем, сделал это так, чтобы замыкание произошло лишь при полной нагрузке. Полный же подводный ход, как вы сами знаете, лодка развивает лишь в крайне опасных ситуациях. 23 апреля сорок третьего года U-602 погибла «при неизвестных обстоятельствах» у берегов Алжира… U-602 – это мой личный взнос на алтарь общей победы…
Еникеев дотянулся до картоньера, выдвинул ящичек и достал из него старый морской кортик. Ласково огладил эфес и ножны, тихо звякнули бронзовые кольца и пряжки с львиными мордами.
– Теперь, когда вы знаете мою историю, я хочу попросить вас об одном одолжении, – Еникеев не сводил глаз с булатного клинка. – Когда вернетесь в Севастополь, бросьте мой кортик в море… возле памятника затопленным кораблям. Беру с вас слово офицера.
Он решительно протянул Разбашу кортик, рукояткой вперед.
…В один из воскресных дней, вернувшись в Севастополь, мы все той же бизертской тройкой спустились с Приморского бульвара на мысок, против которого высится над водой свеча коринфской колонны. Разбаш достал из свертка кортик лейтенанта Еникеева, повертел в руках и сокрушенно вздохнул:
– Как-то жалко в море бросать. Может, в музей сдадим?
– А слово офицера? – напомнил Симбирцев.
Разбаш размахнулся и с силой метнул кортик туда, где в неспокойной синеве зыбко отражался бронзовый орел памятника затопленным кораблям.