Шёл конец перестройки социализма, организованной в СССР Михаилом – меченым. Гринёв работал начальником базы отстоя судов. В нагрузку ему пристегнули ещё обязанности начальника охраны всего предприятия. А объектов охраны было пять в разных частях города, на трёх из них по норме нужно было иметь по два поста, но на всех объектах было только по одному посту, на котором дежурил сторож – пенсионер с палочкой. Ещё в декабре 1984 года, когда его назначали начальником базы, он не хотел брать на себя охрану и, даже, намекнул об этом директору Сухорученко, но получил категорический отказ.
— Не возьмёшь охрану, значит, не подпишу приказ о твоём назначении, – заявил он ему на аудиенции.
— Ну, если так ставится вопрос, то я согласен, – отступил Гринёв, видя бесполезность дальнейшей дискуссии по этой теме.
Приказ подписали, Николай Данилович вступил в должность и начал интенсивно вникать в дела двух своих служб. Проработав в новой должности несколько месяцев, он поинтересовался в отделе кадров, почему ему не доплачивают за охрану. Там ему ответили, что для этого нет законных оснований, так как в штатном расписании предприятия должность начальника охраны не предусмотрена. А коли, нет должности, то и не за что платить. В фонде оплаты труда на такую должность средства не предусмотрены.
Тогда он пошёл в отдел труда и заработной платы к Анжеле Старых и задал ей тот же вопрос об оплате за охрану. Та начала ему, как первокласснику, что-то объяснять о фондах зарплаты, о штатах, о невозможности из фонда одного структурного подразделения оплачивать труд работника другого структурного подразделения и т.д. Он всё это терпеливо выслушал.
— Но я же выполняю эту работу в полном объёме. Так почему же мне нельзя за эту работу оплачивать хотя бы частично, – возразил он, как бы не понимая.
Она опять начала окольными путями разъяснять ему невозможность такого шага со стороны администрации, но, видя явное его несогласие, заявила раздражённо:
— Но вы же сами согласились на эту работу.
Гринёв сразу вспомнил угрозу директора и, не подав виду, что понял всю меркантильность руководства в этом вопросе, поблагодарил Анжелу за разъяснение и пошёл работать.
А ларчик просто открывался. Должность начальника базы оплачивалась из фонда оплаты труда плавсостава, а должность начальника охраны и сторожей – из фонда управления. То есть, оклад и премиальные начальника охраны распределялись где-то в управлении среди высшего руководства. Он это понял по нервно – агрессивной реакции Анжелы на его, в общем-то, простой и законный вопрос. Да и в штатах своих служб он обнаружил противозаконные расхождения. Люди числились в его основной службе на одной должности, а работали в службе охраны сторожами. Это тоже экономия средств фонда зарплаты управления.
Месяца два спустя после этого визита, в отделе кадров ему сказали, что ему установлена надбавка к окладу. Но не за охрану, а «за высокие показатели в работе».
— Но ведь в работе начальника любой службы можно найти сотню причин, чтобы можно было лишить его этой надбавки за любой месяц. Было бы только желание руководства, – заметил он по этому поводу.
— Да ещё нужно учесть, что эта надбавка идёт не из фонда зарплаты, а из премиального фонда, – поддержал его начальник отдела кадров. – А лишить премии всегда найдётся повод. За любой проступок твоего сторожа.
Он не стал больше возвращаться к этому вопросу, так как такой статус, в котором он был как начальник охраны, давал ему некоторые выгоды, особенно в юридическом плане. Учитывая криминальные возможности и наклонности руководства, он решил не афишировать, что знает слабое место по штатам охраны. Ведь в случае, если руководство провернёт какую – либо аферу и захочет свалить всё на охрану, то он практически не пострадает. Ну, скажем, устроят ему «разнос» на диспетчерском совещании, ну, лишат премии, то есть этой пресловутой надбавки, так как лишить премии по основной должности они не смогут. «Нет законных оснований». Больше они ему ничего не смогут сделать. Вот, если бы ему официально доплачивали за руководство охраной или за выполнение обязанностей начальника охраны по совместительству, тогда он нёс бы юридическую ответственность по закону. Тогда его можно было бы снять с должности за недостатки в работе. А так он юридически отвечал только за базу.
Много было в жизни предприятия непонятных, на первый взгляд, действий или бездействий администрации в решении разных вопросов.
Вот о некоторых таких «непонятных» эпизодах я и расскажу.
У предприятия были склады за городом. Там же, на этой территории, был гараж и ремонтно – строительный участок, а также склады и стратегический запас Гражданской обороны. Площадь территории была несколько гектаров, а ограждение – ажурная бетонная решётка высотой не более полутора метров. И на всю эту территорию был один сторож с палочкой. Проходная находилась в одном углу ограждения, а склады вдоль забора в противоположном углу по диагонали. Днём вообще там можно было тащить через забор, что и сколько угодно, так как сторож в это время, то есть с семи утра и до семнадцати часов должен был находиться на проходной и осуществлять пропускной режим. Ночью освещение было плохое. Во-первых, от недостатка установленных светильников, а во-вторых, часть их, как правило, не горела, так как не хватало больших прожекторных ламп для замены.
На этих загородных складах отдела материально – технического снабжения хранились, в основном, стройматериалы, двигатели и запасные части к ним, металл, лесоматериалы и т.д.
А на территории управления были склады, где хранились спецодежда и обмундирование, мелкие дефицитные запасные части, обивочные материалы. Всё дорогое и дефицитное хранилось тут.
Гринёв неоднократно обращался к директору и к главному инженеру, чтобы они дали указание оградить эту территорию в соответствии со СНиП и согласно приказу Министра или поставить там военизированную охрану. Шеф давал ему поручение узнать всё о военизированной охране, о количестве постов на этой территории, согласно нормам, а также представить рапорт о необходимости ограждения территории и схему этого ограждения.
Всё это он узнавал, предоставлял, докладывал. Но, как только руководство узнавало, что вневедомственная охрана ставит условия: согласно нормам оборудовать там два сторожевых поста, установить вышку и поднять высоту забора до двух с половиной метров, всё это дело уходило, как вода в песок. Да к тому же на содержание этих двух постов на одном объекте требовалось денег больше, чем на всю существующую охрану на пяти объектах.
Все рапорты, докладные и прочее передавались лично директору, так как он не терпел, если их передавали через секретаря. Он тогда вызывал к себе «нарушителя» и в резкой форме распекал его. При этом лицо у него становилось красным, цвета варёного рака, а вернее, кумачовым, усы топорщились, руки начинали жить своей жизнью – с быстротой фокусника перебирая на столе и перекладывая с места на место бумаги, бумажки, ручки, карандаши. Выражался он при этом стандартными фразами, выработанными им для подобных случаев.
— Вы почему, Николай Данилович, подали рапорт через секретаря? – Начинал он вежливо, но требовательно. – Вы что, не доверяете мне? Вы начальник службы. Могли бы в любое время зайти со своим рапортом, и мы обсудили бы всё сразу на месте.
Если этот начальник службы начинал говорить что-то в своё оправдание или, ещё хуже, – что так положено, то вежливость шефа исчезала мгновенно. Лицо его становилось совсем малиновым с ежевичным отливом, пальцы, перебиравшие бумаги на столе, приобретали бешеный ритм, как у виртуоза – баяниста, голос становился резким:
— Я не буду рассматривать ваши рапорты и докладные, поданные через секретаря. Впредь потрудитесь по своей службе докладывать мне лично. Идите. Вы свободны.
Тут тоже всё просто. Если рапорт шёл через секретаря, то он регистрировался под соответствующим номером в «журнале входящих». А это уже был документ, на который нужно было как-то реагировать.
А когда приходили к нему руководители служб с рапортами о чём-то нужном для службы и, если ему по каким-то соображениям этот вопрос решать было невыгодно, то он в таких случаях следовал другой тактике.
Первое время Гринёв по наивности надеялся на какую-то справедливость и порядочность.
Происходило это примерно так:
— Я вот рапорт принёс по охране, – начал он.
— Ну что там, рапорт. Ты его оставь мне. Я разберусь потом. А сейчас давай доложи устно, что там у тебя.
Данилыч докладывает суть вопроса. Шеф вроде внимательно слушает. Соглашается. Не возражает.
— Хорошо, – говорит он, выслушав Гринёва. – Рапорт твой, вот он у меня, да я ещё записываю себе для памяти. Через неделю мы этот вопрос решим. Напомнишь мне.
Данилыч уходит довольный, но немного в недоумении: «Чего ему напоминать, если у него мой рапорт, да ещё записано для памяти?»
А когда через неделю Гринёв напомнил шефу о рапорте, тот сделал удивлённое лицо и говорит:
— Ну ладно, заходи ко мне, разберёмся.
В назначенное время Данилыч пришёл.
— Ну что там у тебя? – Спрашивает Сухорученко, вопросительно глядя на него честными, невинными глазами Остапа Бендера.
— Да я вам рапорт подавал по охране…
— Я что, рапорт твой буду искать в этой кипе? – Кивает он на пачку бумаг на краю стола.
— Но вы же записывали.
Шеф уже краснеет, наливаясь малиновым соком. Руки забегали по столу, быстро перекладывая бумаги, в голосе появились раздраженные нотки.
— Я что, записки эти должен хранить? У меня других дел полно. Давай, коротко говори суть вопроса.
Гринёв уже понял, что вопрос этот шефу поперёк горла и решаться он не будет. Поэтому он вяло и без энтузиазма излагает суть дела. Шеф доволен.
— Ну вот, видишь? Я записываю на контроль. Потом напомнишь мне на диспетчерском совещании об этом.
И так может повторяться несколько раз, пока вопрос не отпадёт сам по себе или пока не надоест начальнику службы.
Гринёв однажды провёл эксперимент. Ходил к Сухорученко четыре раза по одному и тому же вопросу. Но и в четвёртый раз шеф, как будто слышит впервые, повторил свои шаблонные фразы:
— Ну вот, видишь? Я записываю на контроль. Зайди через недельку. Решим.
И, конечно же, так и не «решил». И пятый, и шестой приход к шефу ничего бы не изменили, поэтому Николай Данилович больше не напоминал ему, а Виктор Фадеевич делал вид, что ничего не знает.
А «на контроль» он записывал на маленьких кусочках бумаги, не более половины листка отрывного календаря, которые после ухода посетителя выбрасывал в корзину. И таким образом он вёл себя со многими, когда вопросы, с которыми к нему обращались, он по каким – либо причинам не хотел решать.
Однажды Гринёв не выдержал и вспылил на диспетчерском совещании, когда главный инженер начал ему делать замечания по его службам, как-будто забыв, что он к нему, как и к шефу, неоднократно обращался по сути этого вопроса. А у главного голос громкий, да ещё он повысил его, вот Гринёв и сорвался:
— Что вы мне даёте указания? По какому праву? – Так же громко и резко отпарировал он. – Я вам не подчиняюсь. У меня есть непосредственный начальник – это заместитель директора и прямой – это директор, а вы, насколько мне известно, не являетесь ни тем, ни другим. И потом. Почему я должен реагировать на ваши замечания и указания, если вы лично не выполняете приказ Министра, а от меня, как я вас понял, вы требуете его исполнения?
— Какой ещё Приказ? – уже побледневший и с вибрацией в голосе, спросил главный, зло глядя на Гринёва. (Он всегда бледнел, когда злился).
Тот назвал номер Приказа и сказал о чём он.
— Я, как главный инженер, являюсь заместителем директора по техническим вопросам, – заявил Аронов, давая этим понять, что вправе делать замечания и давать указания Гринёву.
После совещания, когда они вышли из здания управления, он подошёл к Гринёву.
— Зачем вы, Николай Данилович, так при всех на меня накричали?
— с обидой в голосе начал он.
— А вы, Иосиф Самуилович, почему позволили себе повышать на меня голос, – парирует, ещё не совсем остывший Гринёв.
— У меня такой голос, – уже миролюбиво говорит Иосиф.
— И у меня такой громкий голос, – отвечает Гринёв. – Но вообще – то вы правы, Иосиф Самуилович, в том, что повышать голос на человека просто некультурно. В этом я не прав и прошу извинить меня за грубость.
— Я тоже немного погорячился. Тоже прошу меня извинить.
Они пожали друг другу руки и разошлись по своим делам.
И всё – таки Данилыч нашёл слабое место и пробил стену бюрократии своих шефов. Видя, что ни Приказ Министра, ни рапорты, ни докладные не могут пробить её, он, как Ленин, пошёл другим путём.
Как – то после собрания своей службы, он позвал в свой кабинет сторожей одного из объектов, для которого, вот уже почти два года, не мог добиться от главного инженера построить там нормальное помещение охраны. Предложил сторожам написать на имя директора жалобу на начальника охраны, то есть на себя, Гринёва, о том, что сторожа обращаются к нему по поводу сторожки, а он, мол, никаких мер не принимает по этому вопросу.
— Ну, как это мы будем писать на вас жалобу, Данилыч? Вы же тут ни при чём, – наперебой заговорили сторожа.
— А вы, как – будто, ничего не знаете. Я вам ничего не говорил, – усмехнулся Гринёв.
Обсудили текст заявления, написали черновик. Гринёв предупредил:
— Подпись должна быть коллективной, заявление зарегистрировать у секретаря, копию заявления с номером регистрации и подписью секретаря забрать себе.
Так мужики и сделали.
Не прошло и месяца после этого собрания, как секретарь директора звонит Гринёву, найдя его на отдалённом участке.
— Николай Данилович, вас вызывает шеф.
— Когда?
— Сегодня в пятнадцать часов.
— Аня, а по какому вопросу?
— Там на вас жалоба.
— Хорошо. Спасибо. Буду.
Ровно в пятнадцать он у шефа. Тот в добром расположении духа.
— Николай Данилович, тут на тебя жалоба поступила от твоих сторожей.
— А взглянуть – то на неё можно? В чём суть жалобы?
— Заявление у главного инженера. Ты иди сейчас к нему. Там обсудите, как решить эту проблему.
Гринёв пошёл к главному. Тот подал ему заявление сторожей. Данилыч бегло просмотрел им же самим сочинённые строки.
— Иосиф Самуилович, я же им говорил, что это сейчас невозможно, нет средств.
— Нет, Николай Данилович, мы должны дать людям ответ. Пригласите, пожалуйста, этих сторожей на завтра в мой кабинет к четырнадцати часам и сами приходите.
Гринёв на завтра вызвал сторожей этого объекта и привёл их в кабинет Аронова. Поздоровались, расселись. Хозяин кабинета начал говорить о трудностях, о средствах и т.п. Под конец своей речи он пообещал, что к Новому году всё сделают.
— Ох! Свежо предание, да верится с трудом, – улыбнувшись, высказал сомнение всех старший поста.
— Ну что вы, Иван Андреевич. Если Иосиф Самуилович говорит, что сделают и, тем более, даёт в этом слово, Это будет выполнено обязательно. Он своё слово всегда держит, – осуждающе и категорически возразил Гринёв, боковым зрением следя за выражением лица главного инженера.
Тот такой тирадой Гринёва был польщён и доволен. И точно. Своё слово главный инженер сдержал. К Новому году, за два с половиной месяца всё было готово.
Так, с помощью своих подчинённых, которые писали на него «жалобы», вернее заявления, Гринёв добился постройки бытовок на трёх объектах. И, даже, ограждение объектов улучшил, хотя до нормы было далеко. Но всё это бюрократическая лирика, так сказать, прелюдия «истинной демократии», о проявлениях которой я хочу рассказать.
Однажды в сентябре Гринёву позвонили и сказали, что обворовали загородные склады. При разборе дела выяснилось, что воры сорвали висячий замок со склада и унесли большой рулон (пятьдесят метров) обивочного материала, очень красивой расцветки, хорошего качества и дорогой.
— Где лежал этот рулон, – спрашивает Гринёв у кладовщицы.
— Да вот здесь, на третьей полке, снизу, в этой вот коробке.
На полке лежали две абсолютно одинаковые по размеру и по расцветке коробки. Одна из них была повёрнута открытым торцом в проход, другая – к стене.
— Обе коробки лежали открытыми торцами к стене, – среагировала на недоумённый взгляд Гринёва кладовщица.
— А вам не кажется подозрительно странным, что воры точно «определили» бокс, где лежал рулон, и точно «угадали» в какой он коробке. Ведь вторую коробку они даже не шевельнули. А на остальных складах даже пломбы не повредили.
И кладовщица, и заведующая складами соглашаются с Гринёвым, недоумевают.
— Татьяна Ивановна, – обращается Гринёв к заведующей складами.
— А почему этот материал оказался здесь, на этом складе среди облицовочной плитки, стекла и сантехники? Ведь вещевой склад находится на территории управления.
Это распоряжение Сухорученко.
А чем оно вызвано?
— Ну, он сказал, что это нужно для того, чтобы никто не видел этот рулон. А то будут ходить к нему, выпрашивать.
— И когда он вам дал такое указание?
— Вчера.
— И вчера же вы привезли рулон сюда?
— Да.
— Как – то очень даже странно получается. Только вчера перевезли сюда рулон – и в ту же ночь его утащили «неизвестные» воры?! Почему же вы не предупредили меня, чтобы я дал указание сторожам, усилить бдительность?
— Сухорученко запретил говорить об этом кому – либо…
— Андрей Григорьевич, – спрашивает Гринёв сторожа. – Как же это вы допустили кражу?
— Я обошёл территорию, проверил замки, пломбы. Всё было в норме. Пришёл на проходную, хотел попить чаю, но тут услышал какие – то неясные звуки со стороны складов и побежал туда.
Ну, как он побежал, когда ему далеко за семьдесят, об этом можно только догадываться.
— Прибежал к складам и увидел в темноте мелькнувшую фигуру человека…. Я схватил его за куртку, но он оттолкнул меня и замахнулся пожарным багром.
— Фонари над складами горели?
— Да.
— Значит, вы его разглядели?
— Да…. Нет, нет, я его не смог рассмотреть в лицо, темно было.
— А фонари…
— Горел только один фонарь. Остальные два перегорели.
— Но всё же хоть что – то во внешности вора запомнили?
— Нет, ничего не разглядел. Ничего…
Так он ничего больше не сказал об этом воре. Вскоре приехала милиция. Осмотрели склад, место, где воры перелезли через забор. Допросили сторожа и кладовщицу. Гринёв показал следователю на чёткие следы на территории складов и за оградой.
— Сейчас бы сюда собаку. Она бы привела нас, куда надо.
— Мы сами знаем, что надо делать, – оборвал его начальник
Гагаринского РОВД, почему – то лично приехавший на расследование кражи.
Но никакой собаки они не привели. Даже отпечатки чётких следов не фотографировали, отпечатки пальцев на замках и дверях не снимали. За территорию складов не выходили. Сели в машину и уехали. На этом всё расследование и закончилось.
В течение двух месяцев вслед за этим случаем произошли ещё две кражи и одна имитация кражи.
Второй раз украли три рулона линолеума, очень хорошей расцветки, шириной три с половиной метра. В продаже такую ширину трудно было достать. Тут сторожа, а их был двое, просто сидели на проходной, пока воры делали своё дело. Этот линолеум тоже лежал на вещевом складе, что на территории управления, но по распоряжению Сухорученко был перевезён на загородные склады. И как только его перевезли, в ту же ночь его украли.
Гринёв приехал рано на этот участок и начал допрашивать сторожей. Так сказать, ловил момент истины.
Сторож Анатолий Павлюк в горячке выдал:
— Нам сказали сидеть здесь, на проходной.
— Кто? Кто вам сказал? – Уцепился за эти слова Гринёв.
Но Анатолий сразу смолк и его напарник тоже. Так больше ничего по этому поводу они не сказали ни Гринёву, ни следователю.
И опять опергруппа во главе с начальником Гагаринского РОВД только зафиксировала кражу и всё. Ни отпечатков пальцев не снимали, ни фотографирование следов, которых было слишком много, как на танцплощадке, – ничего этого не делали.
Третья кража – это мощные кислотные аккумуляторы большой ёмкости(180 а/ч, 12 в.) Дежурила в эту ночь Федоренко Александра. С вечера выпал лёгкий снежок, всю ночь и утром было пасмурно, ветра почти не было, и морозец градуса три. Кражу обнаружила кладовщица утром. Она увидела, что склад открыт ещё издали, когда шла к нему. Подходить близко не стала, а сразу пошла в гараж и позвонила в милицию и Гринёву. Он приехал и сразу же понял, что Федоренко всю ночь просидела в сторожке и даже не выходила за порог, так как следов от порога проходной не было видно ни в какую сторону территории, которую она охраняла, в то же время следы грабителей были чётко видны на свежевыпавшем снегу.
Прибывшую оперативную группу, почему – то опять возглавлял начальник Гагаринского РОВД. Николай Данилович показал ему на чёткие следы грабителей на свежей пороше, как на территории складов, так и за её пределами, начиная от забора. Но и начальник милиции, и следователь проигнорировали его слова. Они опять только посмотрели, что-то записали, а по следу не пошли, отпечатки пальцев не снимали, от следов на снегу просто отмахнулись, сказали, что и без них знают, что делать.
Раздосадованный Гринёв тогда говорит начальнику РОВД:
— По следу воров вы не хотите идти, хотя следы чёткие, то хотя бы привлеките к ответственности сторожа. Ведь она даже из сторожки не выходила. Это же преступная халатность или соучастие.
— Да, да. Вы правы, – согласился он. И следователю:
— Берите её в отделение и там оформите протокол за преступную халатность на работе.
Увезли плачущую Фёдоренко в милицию, а через два часа она была уже дома. А через неделю её устроили на полставки, как пенсионерку, в… технический отдел, где она работала до выхода на пенсию. В охрану она устроилась по рекомендации самого шефа. Она была лучшёй подругой его жены.
Потом все три сторожа, на чьих дежурствах произошли кражи, в течение года умерли от различных болезней.
Павлюк вдруг неожиданно уволился и уехал в деревню к матери, которая, как он объяснял Гринёву, лежит при смерти, а через два месяца неожиданно умер сам, а мать продолжала жить.
Стрельцов, который видел одного из воров при первой краже, вдруг неожиданно заболел раком лёгких и за полгода «сгорел». Но даже будучи лежачим безнадёжным больным, когда Гринёв приходил его навестить, он отказывался назвать, кого он видел. А что он узнал и хорошо узнал вора, это Гринёв понял точно, ещё тогда, когда «по-горячему» расспрашивал его. Он очень хорошо знал Андрея Григорьевича. Это был глубоко порядочный человек и у него, как говорят, на лице было написано, что он знает воров, так что и слов не надо было. Через год после его смерти скоропостижно умерла и его жена, с которой они жили очень дружно. Она спустилась со второго этажа к соседям на первый. Что – то хотела у них одолжить и вдруг начала невнятно бормотать. У неё пошла пена изо рта, и она грохнулась на пол. Пока «Скорая» приехала, она уже скончалась.
Федоренко всю жизнь была очень полная женщина, а тут уже переведённая в качестве «наказания» из сторожей в техотдел, вдруг начала резко худеть, потом сломала ногу, упав в траншею теплотрассы, а когда нога срослась, Федоренко неожиданно умерла.
Вот такие странные совпадения. Гринёв много думал над этими «совпадениями». Но разум его отказывался принимать на веру, мелькнувшую в подсознании мысль: « А может быть так изощрённо им помогли умереть?» И всё вопросы, вопросы, которые так и остались без ответа.
Почему все три раза на «расследование» краж вместе с оперативной группой приезжал лично начальник Гагаринского РОВД? Почему никаких следственных мероприятий не проводили? Почему демонстративно игнорировали вещественные доказательства? Почему эти дела так и не расследовали? Кем так были запуганы сторожа? Ведь, например, Стрельцов прошёл войну, работал в органах КГБ до пенсии. Его не запугать просто так. Вероятно, пригрозили относительно внучки, которая жила вместе с ними и в которой они души не чаяли.
Потом, уже, будучи на пенсии, Николай Данилович понял: так создавался начальный личный капитал, так руководители – коммунисты готовились к капитализму. Даже грабежом и воровством не брезговали. Значит, и могли помочь умереть сторожам – свидетелям.
А ещё в самом конце восьмидесятых, особенно начиная с 1988 года и Сухорученко, и Аронов на каждом совещании и собрании требовали от руководителей структурных подразделений более энергично перестраиваться. У них к этому времени выработались шаблонные фразы: «Вы, Николай Данилович, ещё не перестроились», «Вы, Анатолий Александрович, что-то медленно перестраиваетесь», «Надо энергичней перестраиваться, товарищи». Гринёв каждый раз спрашивал у них:
—Что нужно во мне перестраивать? Что это значит:«Перестроиться?»
Но вразумительного ответа так ни разу не получил, кроме как:
— Вы что, не читаете газет, не слушаете радио и не смотрите телевизор?
Наслушавшись и начитавшись об этой перестройке, а также насмотревшись на своих коммунистов – руководителей, как они лихо перестраивались в духе нового времени, Гринёв, в конце концов, подал заявление в партийную организацию о выходе из рядов КПСС. В заявлении он написал: «В связи с тем, что КПСС в своей современной деятельности полностью утратила соответствие своему наименованию и отошла от всех идей и идеалов, которые она декларировала и в духе которых она меня воспитывала все эти годы, я считаю невозможным дальнейшее моё пребывание в рядах партии, так как я не могу и не хочу изменять свои убеждения и принципы. Я не согласен с новой программой партии и с политикой руководства партии во главе с Горбачёвым…
Уже в первой половине девяностых выявилась вся суть перестройки руководителей – коммунистов. Аронов создал и возглавил городскую коммерческую организацию, выполняющую функции в сфере коммунальных услуг.
У Сухорученко оказалось в собственности три автомашины, пять капитальных каменных гаражей, полностью оборудованных всем необходимым, вплоть до автономного освещения, а также семь дачных участков, на пяти из которых были построены и полностью отделаны двухэтажные «домики», установлены ёмкости для воды и т.д., а на двух участках шло строительство.
На предприятии работал электриком Николаев Пётр Севастьянович. Мужчина уже не молодой, ровесник шефу – Сухорученко. Вот шеф его и приглашал проводить проводку, подключать светильники, розетки и т.п. Как – то в середине девяностых Пётр Севастьянович в кругу друзей делился своими впечатлениями об этом.
— Я даже не могу сказать, сколько у него дачных участков. Первый раз он попросил меня провести проводку на даче ещё в восемьдесят девятом. Я знал, где его дача, она им уже давно эксплуатируется, поэтому спросил:
— А что там случилось?
— Да ничего не случилось. На месте посмотришь.
Сели в машину, поехали. За рулём он сам. Смотрю, едем совсем в другую сторону. Я в недоумении, а спросить как – то неудобно, может он куда – то хочет по делу заехать. Подъехали к дачному домику. Он вышел из машины, вытащил из кармана связку ключей, отвернулся от меня и начал их перебирать в поисках нужного. Ну, сделал я ему там проводку, а через два месяца опять просит помочь с проводкой.
Поехали после работы, смотрю, опять везёт в другую сторону. Подъехали к дачным участкам, а он немного даже сам растерялся: не может определить, где его дача. Наконец определился, достал связку ключей и долго выбирал нужный ключ…
Я ему делал проводку в пяти домиках и всё в разных дачных кооперативах. А ведь у него, я знаю, дача в балке «Молочная», да ещё на северной стороне на Радиогорке одна. Вот и считай – уже семь.
— Зачем ему столько? – Удивился Гринёв.
— Наверное, надеется продать подороже, – пожал плечами Валерий Иванович. – Но участки сейчас дёшево стоят.
— Точно, – усмехнулся Пётр Севастьянович. – Он уже мне сетовал на это. Говорит: «Ты понимаешь, Петро, спроса совсем нет ни на дачи, ни на гаражи. Да и цены очень низкие предлагают».
Поэтому закономерной кажется история, приключившаяся с Сухорученко в середине девяностых. В самый разгар беспредельщины, и преступности. Как – то днём в квартиру им позвонили. Он открыл. Его втолкнули внутрь, привязали к стулу, а жену закутали в ковёр, сорванный со стены, Его начали бить, требуя деньги. Перевернули всё, перетрясли все книги, бельё, шкафы и т.п.
Когда рэкетиры ушли, он каким – то образом развязался и позвонил… не в милицию, а заведующей здравпунктом на его предприятии. Правда, он к этому времени уже был не директором, а советником, но всё равно, та быстро собрала всё необходимое для оказания первой помощи и побежала к нему.
На третий день он вышел на работу в целости и сохранности. Никаких явных признаков его избиения не было заметно. Об этом инциденте он не распространялся и в милицию не заявлял.
Про это узнали от фельдшерицы. Она, когда пришла к нему, то увидела полный погром в квартире. Все вещи разбросаны, пол завален книгами, жена лежит на диване, у неё сердечный приступ, он весь в синяках, но на лице ни единой царапины. И, конечно же, у него сильно подскочило давление. А вот «Скорую помощь» он так и не вызвал.
Через некоторое время он распустил слух, что это он пошутил, а фельдшерица приняла его слова всерьёз. Мол, это он доставал книги с верхней полки и свалился вместе со стремянкой, рассыпав по полу книги, которые снял с полки и положил на стремянку. А жена с перепугу хотела вызвать «Скорую помощь», но он сказал, чтобы она позвонила в здравпункт предприятия.
Потом и фельдшерица начала говорить, что она немного присочинила, дескать, разыгралась фантазия. Выходило, что она вроде бы сочинила эту историю. И тут опять вопросы, вопросы… без ответов. Зачем ей нужно было что – то сочинять? Она весьма уважительно и с почтением относилась к Сухорученко, да и сама – человек серьёзный и ответственный. Не могла она этого сделать просто так. Значит, очень нужно было, чтобы она взяла на себя такую ложь.
Работал у них на предприятии групповым механиком Ефимов Иван Романович. Почти никогда не болел. Вот только камни в почках иногда давали знать о себе. Был у него с Ароновым небольшой конфликт по поводу приёма на работу механика Базилевича. Ефимов отказал ему в приёме, в связи с тем, что не было штатов на данный момент. Тот пошёл к Аронову. Последний звонит Ефимову.
— Иван Романович, почему вы отказываете в приёме на работу Базилевичу?
— Иосиф Самуилович, у нас все штаты заполнены, нам не нужны пока механики.
Аронов как будто не слышит Ефимова, продолжает своё.
— Я вам официально заявляю, что Базилевич не еврей.
— А причём тут национальность? – Вопрошает Ефимов.
— Я вам говорю, Базилевич не еврей, так что можете его принимать с лёгким сердцем, – как заведённый повторяет Аронов.
— Но у нас штаты…
— Он не еврей, – оборвал главный и положил трубку.
Конечно, Базилевича приняли и без согласия групповых механиков, но по распоряжению главного инженера.
Несколько месяцев спустя после этого инцидента, где – то в начале апреля Ефимова забеспокоил камень в почке. Он пошёл в урологию к Райнеру, у которого состоял на учёте. Тот осмотрел его и сказал, что операцию делать нельзя, так как камень врос в тело почки. Но Романыч не смирился с этим. Он поехал в Симферополь, где его обследовали и дали заключение – операцию делать можно и нужно. Иван Романович возвратился довольный.
— Вот теперь Райнер не отвертится от операции, – посмеиваясь, говорил он в отделе. – Профессора дали заключение – можно резать.
— А не боишься, Романыч, что Райнер разозлится и зарежет тебя. Ведь ты посягнул на его авторитет, – полушутя припугнул его Гринёв, временно работавший тогда в отделе механиков.
— Ничего. Сделает, как миленький.
Ефимов лёг в больницу. Ему сделали операцию. Всё удачно. Всё хорошо. Но на пятый день после операции Романыч умер от отёка лёгких.
Официально объяснили. При открытом окне в палате он простудился, получил воспаление лёгких, в результате отёк и смерть.
Вот Гринёв и вспомнил эти эпизоды, когда анализировал эпопею с кражами и смерть своих сторожей. Кажется, причём тут Базилевич, «он же не еврей». Да ни при чём. Просто и Аронов, и Сухорученко с женой, и Райнер, и Базилевич состояли в одной общине, а первый из названых был, кстати, казначеем этой общины.