"Я бы звание русского интеллигента присваивал посмертно. Иной живет, живет, а потом такое отчебучит!..." А.В.Баталов (из интервью)
РАСКАЯНИЕ ЛИБЕРАЛА
(автобиографическое эссе с нелирическими отступлениями)
Сегодня ежедневно рождается масса мифов, перекраивается история, причинно-следственная связь событий подгоняется под конъюнктурные сиюминутные цели. Мне захотелось, на примере жизни моего поколения, обращаясь к живой истории, конкретным эпизодам, слагающим судьбу обычного человека, восстановить атмосферу времени, в котором довелось жить. Эта атмосфера обусловила эволюцию гражданских взглядов, их отзыв на происходящее в стране и мире.
Мне повезло, я представитель первого послереволюционного поколения. Мой отец родился в 1905 году, я – в 1954. Среди живых сегодня, я думаю, немного таких звеньев, связующих начала ХХ и ХХI веков. Тем паче, и мой отец, и я были достаточно активными участниками событий, на определенных этапах истории. Жизнь сводила нас с известными деятелями тех или иных времен.
Поэтому, считаю естественным, на эпизодах моей жизни, обращаясь к эпизодам бурной жизни моих предков (прежде всего отца), пунктиром дать максимально приближенную атмосферу нескольких эпох моей страны. Полностью осознаю поговорку «Врет как очевидец», но постараюсь быть максимально беспристрастным. Рискну упомянуть и о тех действиях и бездействиях, за которые мне стыдно. Я завидую своему отцу, который был более импульсивен и искренен в поступках. В 65 лет, ночью, услышав женский крик о помощи, выпятив немощную грудь, бросался в глубину парка, я за ним еле поспевал…
Ген либерализма (вместо предисловия)
Мои предки лет эдак 300 культивировали свободолюбивую генетику. Начнем с того, что с момента рождения и по 1958 год я состоял в категории ДВН (дети врагов народа). Мой отец был осужден «тройкой» в 1933 году по 58 статье «за участие в контрреволюционной организации»; реабилитирован в 1958 году указом Президиума Верховного Совета РСФСР «за отсутствием состава преступления». Сразу оговорюсь, никаких ущемлений своих прав ни в тот период, ни впоследствии, я не ощутил.
Отец еще в начале 20-х годов был дважды приговорен к расстрелу за «красный бандитизм», что в современном законодательстве можно соотнести с «превышением должностных полномочий», но каждый раз был реабилитирован. Принятый в РКПб в возрасте 16 лет, в 1927 году сдал партийный билет в Смольном, отказавшись участвовать в движении «тысячников». Помню, как в полемике с современными ему коммунистами, заявлял: «Я был членом РКПб, членом ВКПб, а в вашей …. (следовал непечатный эпитет) КаПеэСэС не состоял!»
Еще в 1955 году в автобиографии (при вступлении в должность главного геолога - копия сохранилась в домашнем архиве) писал: «Являюсь врагом народа, осужден по п.10 ст.58 УК РСФСР».
Папа любил эпатировать и оклеивал стены сортира портретами, вначале Никиты Хрущева, а затем Леонида Брежнева. Фотографии аккуратно вырезывал из периодики. Вначале это был уличный туалет у домика, где мы поселились в Новосибирске, затем полу-благоустроенный сортир на две семьи в следующей квартире.
Его мама (моя бабушка) – Эльза Александра Фердинандовна Миллер – человек уникальной судьбы. Выпускница Смольного института благородных девиц, до октября 1917 года состояла в партии левых эсеров, затем вступила в коммунистическую партию. Преподавала в известной частной гимназии Елизаровых (приходились нам дальними родственниками) вместе с сестрой В.И.Ленина - А.И.Елизаровой-Ульяновой. История с «подшитыми валенками» с экземплярами ленинской «Искры», это об этих Елизаровых. Тем не менее, при многочисленных «чистках», в анкете, в графе «происхождение», вместо стыдливого «из служащих», указывала: «столбовая дворянка». В конце жизни говаривала: «Знала я вашего Ленина, чрезвычайно малокультурный тип!»
Ее отец – Фердинанд Фердинандович Миллер, ученый астроном и геофизик – был сослан в Иркутск, где преподавал астрономию в гимназии. Там встретился со ссыльным польским революционером А.Чекановским и, в 1871 году под руководством последнего, организовали экспедицию по Якутии к Северному ледовитому океану, которая продлилась 3 года. За труды по результатам экспедиции был удостоен золотой медали Императорской Академии наук, ему был назначен пожизненный пансион и разрешено поселиться в Санкт-Петербурге.
Заканчивая линию Миллеров (Muller), упомяну о прапрадеде Герард-Фридрих Миллере. Известный ученый, соратник, а затем оппонент М.В.Ломоносова. Из его записок: «был сослан Ломоносовым» в составе 2-й экспедиции Витуса Беринга, и 10 лет провел в Якутии. За это время создал фундаментальный труд «История Сибири» и подготовил две «скаски» на Высочайшее Имя: первая, «Об открытии сибирскими казаками Семейкой Дежневым и Стадухиным Чукотского Носу»; вторая, «О зверствах, насилиях и грабежах творимых казаком Ермаком при колонизации Якутского царства». Вторую, М.В.Ломоносов не допустил до «высочайших очей». Пращур был назначен первым ректором первого в России Санкт-Петербургского университета. Современники его характеризовали так: «Обладал громадным ростом, из-под густых бровей сверкали пронзительные глаза, в руках всегда носил палку, которую, не задумываясь, пускал в ход!» В том числе и в спорах с М.В.Ломоносовым - их кляузы друг на друга «матушке» могут составить целый фолиант.
Собственно фамилия Митропольский была подарена на рубеже 18-19 столетий предку-священнику по фамилии Андреев, диакону Нижегородской церкви. Его сын, мой прадед Александр Иванович Митропольский, студентом-семинаристом был арестован за «крамолу» (распространение политической литературы), а затем был отпущен «под надзор полиции». Тем не менее, дослужился до статского советника с орденами «Анны» и «Станислава», вышел на пенсию «с мундиром».
Со своей женой Екатериной Ровинской участвовал в освобождении болгар от турецкого ига: прадед вольноопределяющимся, прабабка – сестрой милосердия. Награждены болгарскими медалями.
Отец Е.П.Ровинской - Павел Аполлонович Ровинский (двоюродный брат Н.Г.Чернышевского и, вдобавок, женатый с ним на родных сестрах; происходил из польских шляхтичей герба «Побог») преследовался по политическим убеждениями как в России (член организации «земля и воля»), так и в Австро-Венгрии. Значительную часть жизни провел в Черногории, дружил с черногорским князем Николой (последний царь Черных Гор), за многочисленные этнографические труды, посвященные южным славянам, получил прозвище «Отец черногорского народа». В Черногории в Цеттине ему поставлен памятник, в столице его именем названа улица.
Дед, Сергей Александрович Митропольский, ученый ихтиолог. В гражданскую служил военспецом (по некоторым сведениям командовал полком в Прикаспии).
Таким образом, генетически я российский либерал.
С раннего детства впитывал рассказы отца о жизни в дореволюционном Питере: как в 1914 году вдовствующая императрица Мария Федоровна в Летнем саду подарила ему розу, как бежал на фронт и был отловлен на вокзале городовым в 1915 году, как тайно (гимназистам было запрещено) пробирались в кондитерские и т.п. О революциях 1917 года и революционных деятелях, с которыми была знакома бабушка, а затем и отец. О революционном беспределе в Сибири, активным участником которого был отец. Помню, как я усомнился: «Неужели белые звезды резали большевикам и солью присыпали?!», отец ответил – «Было» и, подумав, - «Красные резали эполеты и гвозди забивали, по числу звезд на погонах».
Хрестоматийные трактовки революционных событий, официальные характеристики «видным деятелям советской власти», зачастую диаметрально расходились с информацией, полученной от отца. Часто отец останавливал себя на полуслове: «Для твоей пользы, лучше тебе этого не знать!» При этом, в лихие 90-е я не узнал практически ничего нового из «АиФ», «Версии», «Огонька» и прочих.
ДЕТСТВО
Себя помню в возрасте 10-11 месяцев. Как ехали ночной степью в кабине грузовой машины. Поток хомяков и тушканчиков по дороге. В это время прошли испытания водородной бомбы. На карте GOOGL нашел места моего детства: село Медведка и деревня Урыль. Между ними значок «Explosive nuclear 1955 years». Так что, где бы я в тот момент не находился, рвануло в 25 километрах. Отец рассказывал, что все радиометры в экспедиции были изъяты и на год опечатаны. По семейному преданию, в момент взрыва, сажа из печки завалила кашу, которую варили для меня. По-видимому, отсюда и болезни, приведшие к ранней смерти родителей и мое, не блестящее, здоровье.
Приехали в Усть-Каменногорск к бабушкам ночью. Помню розовый абажур, желтый таз с маками в котором меня подмывали. Суетящихся вокруг меня бабу Нину и бабу Шуру, прабабушку (ее в семье называли Бабусенька). Бабусенька, она же Екатерина Кузмичевская происходила из семьи ссыльных участников польского восстания; наизусть знала все стихи Некрасова.
В 1959 году переехали в Новосибирск. Обещанной должности в Сибирском отделении академии наук отцу не дали. Он устроился главным инженером проекта в изыскательский институт. Жили скромно, если не сказать бедно. В то же время, дом всегда был полон гостей. Часто, до поздней ночи сидели, спорили, пели, выпивали. Среди гостей были ученые, инженеры, студенты и простые рабочие. Всех притягивала демократическая атмосфера и, конечно, энциклопедические знания отца, его талант рассказчика. Помимо геологической науки, сфера интересов отца была обширной: почетный член Комитета по метеоритам, почетный член Спелеологического общества, имел публикации по археологии и многое другое. С 1924 по 1927 год был директором Бийского краеведческого музея.
Отец в 1922 году провел около 9 месяцев в смертной камере. В одной камере с ним сидел князь Волконский, полиглот – владел 16 языками и до трех десятков наречий, после освобождения отец использовал знания князя в переводах для Сибирской энциклопедии. Два интеллигентных сидельца среди уголовников. Отец был поражен манерой общения князя с обитателями камеры и представителями власти – без различий. Ни голосом, ни интонацией, ни обращением не выделяя босяка-убийцу от начальника тюрьмы. На вопрос отца, князь ответил: «Мы – Рюриковичи! Для нас человек Божий, прежде всего – человек. Мы и к лакеям и к царям обращались на Вы». Это в отце осталось на всю жизнь, что-то передал и мне.
От очередного «расстрельного» приговора, по ходатайству бабушки, отца освободил Емельян Ярославский (давний знакомый бабы Эльзы). Предварительно, на допросе, зачем-то зверски его избил. Уже взрослым, я прочитал, что Ярославский был патологическим садистом.
Изредка отца вызывали в КГБ. Он был выжившим участником событий 1920-1924 годов в Сибири – секретарем Волпарткома и командиром взвода ЧОН. Рассказывал, что имел мандат: «Предъявитель сего руководствуется пролетарской совестью и коммунистическим самосознанием». (Насчет «пролетарской» - большой вопрос, а с «самосознанием» в 16 лет – явный перебор). Бабушка Эльза, как я писал выше, была близка со многими известными деятелями революции, в том числе Р.И.Эйхе - 1-й секретарь Сибкрайкома ВКПб, впоследствии зверски замученный в застенках НКВД, Председателем Крайисполкома Ф.П.Грядинским. После одного из посещений, он рассказал повод его приглашения в контору. При реконструкции здания был обнаружен скелет человека. Отец припомнил и рассказал версию его появления. В 20-е годы там находился под следствием один из лидеров «кулацкого восстания». НКВДэшники, напившись, решили с ним расправиться. Найдя в подвале яму, вылили в нее содержимое параш из камер, утопили беднягу в содержимом. Затем засыпали цементом.
О сибирских «кулаках» отдельная история. Подойдя к раскулачиванию с меркой, отработанной в европейской части России, большевики восстановили против себя большинство народа. Европейский «кулак», по сибирским меркам, был, в лучшем случае «середняком».
Судьбы людей, прошедших лихие 20-30-годы, иллюстрирует следующий эпизод из биографии отца. В 1927 году он передавал дела в Бийском краеведческом музее некому Мухину. Последний настрочил на него донос, обвинив в злоупотреблениях. Отца арестовали, но повезло, среди чекистов были его друзья по революционной юности. Они выпустили его на одну ночь, с оружием. Явившись на квартиру к Мухину, угрожая ему револьвером, отец принудил его написать явку с повинной – признаться в клевете. В результате Мухина расстреляли. При принуждении к явке с повинной, присутствовал сын Мухина - Алешка, впоследствии ставший известным сибирским геологом. Будучи свидетелем событий, приведших к гибели родителя, он всю жизнь почитал моего папу, не только своим учителем, но и чтил как своего отца!
И еще, я должен низко поклониться отцу! Он считал телевидение врагом культуры и угрозой цивилизации: «В мой дом этот ящик занесут, когда ящик со мной вынесут!», - и сдержал слово. Я первый телевизор приобрел в зрелом возрасте, годам к 25.
ШКОЛА
В первый класс я пошел в г.Новосибирске, в школу, которой в 1963 году исполнилось 100 лет. В коридорах топились круглые черные печки, в дверях классов круглые окошечки для «педелей», парты, которым не намного меньше лет. У классной руководительницы ЗиМихайловны я был любимчиком. Когда во втором классе нас повели записываться в библиотеку, я из детского отделения перебрался во взрослое и выбрал академическое издание «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле с гравюрами Доре, довольно скабрезного содержания. Библиотекарь всполошилась, ЗиМихайловна успокоила: «ему можно».
Надо обязательно упомянуть, что в Букваре, подаренном мне - первокласснику, некоторые страницы были аккуратно заклеены, некоторые отсутствовали – на этих страницах был Сталин и стихи о нем-любимом. На площадях и в парках стояли опустевшие постаменты, на некоторых сохранились следы букв - И.В.Сталин.
Летом, после 3-4 класса (точно не помню) меня отправили в пионерский лагерь. Там я осознал, что шагать в ногу и слиться с коллективом в едином порыве по направлению к коммунизму, я не способен. Через 10 дней родители меня забрали.
Осознание окружающей действительности приходило ко мне в период «хрущевской оттепели». Еще лежал наготове у отца «тюремный набор»: пара чистого белья и табак, но уже не стеснялись в разговорах, хотя и закрывали окна, когда подвыпивший папа особенно нелицеприятно отзывался о коммунистах.
Я по сей день помню то место в Новосибирске, где мне улыбнулась удача – я купил килограмм сахарной пудры с хлебными крошками (ссыпанные остатки от обсыпки булок, реализованные делягами через заштатный магазин). В период «карибского кризиса» сахара в магазинах не было. Затем исчезла мука и белый хлеб – только по талонам и рецепту врача (диабетикам). На моей детской руке писали номер очереди, чтоб ухватить буханку белого, смешанного с кукурузной мукой, хлеба, надо было встать в 6 утра. В 7-8 лет я уже превзошел эту школу жизни.
Помню деноминацию 1961 года, когда цены выросли на 15-25%. Так стоимость таксофона, до деноминации – 15 копеек, стала 2 копейки, а главное, водка с 25 руб. 20 копеек подорожала до 2 руб. 87 коп. Хрущев прокомментировал: «Я вас за копейкой заставлю нагибаться!» В 1964 году, после свержения Никиты Сергеевича, отец с удовольствием декламировал:
Насмешили всю Европу,
Показали простоту:
Десять лет лизали жопу –
Оказалось, что не ту!
Комментарии наших коммунистических лидеров, часто отличались некомпетентной афористичностью. Так, член ЦК Воронов, приехав в Новосибирск с «предвыборной» программой в Верховный Совет в начале 70-х, агрессивно набросился на изумленных избирателей: «Мяса в магазинах нет?! Я сейчас заехал в гастроном, лежат бутерброды с колбасой – зажрались! Мост через Обь захотели, да если его стоимость разменять на пятачки, из них мост построить можно…»
В начальных классах прорезалась способность к рифмованию. В стенную газету поместил памфлет и карикатуру на двоечника, который пускал бумажных голубей на уроке:
На уроке лень учиться.
Он сидит, играет с птицей,
А в дневник ему, как птицы,
Залетают единицы!
Самое странное, что воспринято это было с уважухой – не побили.
Первый свой «акт неповиновения» я совершил в 6 классе. Учитель математики обозвала моего друга Серегу «жиро-мясо комбинат салозаготовки», он был упитанным мальчиком. Серега заплакал и выбежал из класса, из солидарности я последовал за ним. Учителка не придумала лучше, послала за нами хулиганов из класса, чтобы вернуть. Вернуть не смогли, но портфели отобрали. Мы объявили забастовку, не посещали школу неделю. Вначале, педколлектив (отец называл «шкрабы») пытался пугать родителей, но мои меня поддержали и убедили Серегиных предков в правоте нашего дела. Не вдаваясь в подробности, все закончилось инфарктом директора школы и примирением с математичкой. Но оскорблять нас больше не решались.
Забегая вперед, надо рассказать, как «прививка либерализма» отразилась на дальнейшей судьбе Сереги. Он окончил летное училище и стал вертолетчиком. Однако плотно засел вторым пилотом. На приглашение в партком и предложения подумать о вступлении в КПСС, отвечал, что партбилет его летных качеств не улучшит. «Дуркуй дальше» - напутствовал его парторг. Только коммунист мог быть командиром вертолета.
Между делом, я дважды победил на областных математических олимпиадах и родственники, и хорошие знакомые решили определить меня в физико-математическую школу академика Лаврентьева (президента Сибирского отделения РАН). Надо было жить в интернате в Академгородке. Отец воспротивился. И, слава Богу.
В 6-м классе начались «проблемы с языком». В начале года, на первый урок английского языка, пришла юная выпускница педвуза. Зайдя в класс, учительница неосторожно ляпнула: «Здравствуйте дети!» На что, из-за моей спины, густым басом отреагировал второгодник Степанов: «Дети, дети! Х… в стакан не лезет, а все дети!» Девушка встретилась со мной взглядом, мою рожу исказила ухмылка, щеки ее покраснели, и она взвизгнула: «Вон из класса!» С того момента, как только наши глаза встречались, я отправлялся в коридор. Самообучение английскому продолжалось до перехода в другую школу. Надо отдать ей должное, она ставила мне трояки, не спрашивая, но перебороть себя так и не смогла.
В середине 7 класса мы переехали в центр города, в бывший ведомственный дом тюремных работников. Отец шутил: «Вначале я сажал, потом меня сажали, а жизнь заканчиваю в квартире начальника тюрьмы!»
Как то, сосед по лестничной площадке, заслуженный надзиратель, сошел с ума. Вооружившись топором, принялся рубить нашу дверь, оря: «Жиды проклятые, через стенку меня рентгеном фотографируете!» Со времен иеромонаха Илиодора в народе бытует мнение: «В очках – значит интеллигент, умный – значит жид!» При помощи милиции отправили его в психушку.
Дом был расположен на границе Каменского оврага, где с дореволюционных времен базировались бандитские притоны, и контингент жителей соответствовал. В середине года, в школе меня встретили «по понятиям». По 8-й класс я почти ежедневно возвращался с занятий с окровавленной наружностью. Почему-то, ударить человека по лицу долго был не способен, но словами (включая непечатные) продолжал крыть нападающих. Что последних очень веселило. Заступившемуся за меня старшему брату, кастетом развалили пополам нос.
В 8-й класс 1 сентября я пришел с гантелей в школьной сумке. После уроков меня поджидали, но не ожидали такого мощного отпора. Когда на следующий день собралась компания побольше, ни один так и не решился ко мне подступиться. С этого момента я стал получать удовольствие от хорошей потасовки.
Классах в 5-6 я «подсел» на мемуарную литературу. Благо, в 30-х годах в СССР было издано множество мемуаров деятелей, о которых даже в «оттепель» нельзя было помыслить. «Записки Государственного секретаря» Половцева, мемуары Витте, «50 лет в строю» графа Игнатьева, мемуары Бонч-Бруевича (царского генерала, брата соратника Ленина), записки коменданта Кремля Малькова и так далее. Особое впечатление произвели записки княгини М.Волконской – преклоняюсь перед этими женщинами! Захватывающие мемуары Ф.И.Шаляпина. Увлекся Л.Н.Толстым, перечитал все о нем: Гусева, Сулержитского, сестер Кузминских, детей… Не сильно цензурованные мемуары (цензоры насобачились к 40-50 годам) позволили получить собственное представление о деятелях рубежа веков, более-менее реальное представление о событиях тех времен.
Родители с детства общались с нами на равных. Вместе обсуждали домашние проблемы, советовались что купить. В домашних посиделках для нас не было запретных тем. Обсуждались лидеры советской власти, местные бонзы. Читались неодобряемые произведения, неправильные стихи, пелись песни «запрещенных» бардов. «Чуждая нам» литература распечатывалась на папиросной бумаге.
Я впитывал все как губка, учился не признавать авторитеты, а сопоставлять различные точки зрения. У отца научился читать советские газеты «между строк». С тех времен помню эпиграмму, посвященную «большому другу советского народа» Гамаль Абдель Насеру – Президенту Египта, по поводу присвоения ему в 1964 году звания Героя Советского Союза:
Лежит на пляже, кверху пузом,
Полуфашист, полуэсер,
Герой Советского Союза
Гамаль Абдель на всех Насер!
Конечно, я владел и фольклором гражданской войны, в диапазоне «Яблочка» от:
Пароход идет, вода кольцами,
Будем рыбу кормить добровольцами!
- до, с противоположной стороны,
Пароход идет, ближе к пристани,
Будем рыбу кормить коммунистами!
Как то студенты привезли из путешествия на теплоходе «Академик Визе» «Кама сутру» на немецком языке. Отец (до 22-х лет думал по-немецки) взялся переводить. До сих пор сохранилась тетрадочка с рукописью его перевода. Я был первым читателем в 14-15 лет.
Читал очень много. В том числе и дореволюционные издания. У соседей, семьи потомственных врачей, с дореволюционных лет сохранилась прекрасная библиотека. Весь Джек Лондон в приложениях к журналу «Вокруг Света», собственно журнал от первых номеров до 1917 года, полное издание Брэма «Жизнь животных» с чудесными гравюрами. Дореволюционная грамматика с ять не мешала восприятию
Отец, воспитывая меня, затеял собирать коллекции изображений животных и фотографий из разных стран мира. Подписывались на все научно-популярные журналы того времени. Я отметился публикациями в Пионерской правде и журнале Юный натуралист, хотя ни одного слова из моих «творений» в периодике не осталось, только фамилия и имя. Кроме того, я собирал коллекцию насекомых.
Переехав в центр города, в одном квартале от Театра оперетты, двух – от Оперного театра, освоил их репертуар. На вечерние сеансы малолетних не пускали, но я был высокого роста и в меру нахален. Как то, когда меня завернул билетер, я обратился к администратору театра, он подвел меня к входу и объявил: «Пропустите, это наш артист!» С того времени проходил беспрепятственно.
При этом, «ботаником» не был. На улице, благодаря начитанности и фантазии, был деспотичным заводилой. Время от времени, дворовая компания, устав от моего диктата, меня свергала. Но быстро заскучав, опять звала «на царство».
Заканчивая с детством, надо обозначить тот пласт жизни, который в мои годы сильно влиял на нас, юных – блатные. Авторитет этой категории населения был столь высок, что их повадки присваивали себе не только подростки, но и взрослые, вполне состоявшиеся люди. Наколки, обороты речи «по фене», блатная походка, распространялись и на интеллигентские тусовки.
Вплотную я столкнулся с этим миром еще в 95-й школе, на краю Каменского оврага. Одна из одноклассниц была профессиональной проституткой на «малине». На уроки иногда врывалась шпана и терроризировала педагогов. Среди педагогов выделялась авторитетом математичка из бывших беспризорниц, которую побаивались и приблатненные. Основной контингент учеников и учителей ванных комнат не имел, мылись в «коммунальной бане», девчонки рассказывали, что на пятой точке математички вытатуирован кочегар, забрасывающий уголь в «топку»
Затем, когда я заканчивал 8-й класс, нас неожиданно посетил старший брат Митька (от второго брака отца). Я его увидел второй раз, первый – в возрасте лет пяти. Митька, классический «бродяга», вор карманник, рецидивист «в законе», героиновый наркоман. Вероятно скрываясь, приехал повидать отца. В течение 10 дней я слушал его рассказы об этом мире, ассистировал при изготовлении «препарата» и инъекциях. Любовался паспортом с фиолетовым штампом: «Запрещено проживание в столицах союзных республик, городах героях…» и еще 17 населенных пунктах (так называемый штамп «без 17-ти») Блатной романтикой не вдохновился, последний раз помог ему уколоться в туалете аэропорта Толмачево, и простился навсегда. Надо отдать ему должное, годам к 40 Митька «завязал», достойно простился с «обществом» и доживал на 101 км от Ленинграда на даче своей матери и сестры, где и умер на 60-м году жизни.
Затем, мне уже минуло 16, ко мне зашел взволнованный приблатненный по фамилии Лось и поведал, что «каменские» проиграли меня в карты. Я предложил «обществу» альтернативный вариант – «гладиаторский поединок» с поставившим на меня, на потеху игрокам. Встретились на пустыре, встреча закончилась в мою пользу, «общество» утвердило итог, что мы и закрепили портвейном 777.
ТЕХНИКУМ
После 8 класса я решил уйти из опостылевшей школы. Малообразованность большинства педагогов, их бескультурье подавляло. Прочитав всего Брэма, я, конечно, нагло демонстрировал свои знания на уроках биологии, поэтому получал всего две оценки: кол и пятерка. Еще в 60-х годах, муж старшей сестры Нины – директор школы, написал в ЦК КПСС письмо, в котором предупреждал: «Если платить педагогам зарплату меньше слесаря, вырастим не строителей коммунизма, а бандитов!» Конечно, получил выговор по партийной линии, а был прав. В результате директором стала сестра Нина – она политику партии понимала правильно, поэтому сожгла рукопись воспоминаний бабушки Эльзы.
Страх в этих людях поселился навсегда. Мама Нины (первая жена отца), умирая в 80-х годах, поднялась в кровати и, указывая в окно с видом на глухую стену пятиэтажки, проговорила: «Глядите, глядите! ЕГО вешают!» Последние слова обращены к привидевшемуся ей портрету И.В.Сталина…
Из школы не отпускали – прилично учился, но убедил отца, а он директора школы. В 1969 году поступил в Новосибирский геологоразведочный техникум.
Поступил легко и был назначен старостой группы «по блату» - отец известный геолог, мама работала в техникуме. Руководителем группы был назначен преподаватель по прозвищу «Сохатый», он этим прозвищем гордился. К сожалению, геолог с большим северным стажем оказался «классной дамой» - педерастом. В группах, по квоте учились выпускники детских домов, поступившие вне конкурса. Этот мерзавец приближал их, якобы из сострадания, растлевал, а, когда они зарывались с ним до панибратства, напаивал до беспамятства и выставлял на улицу. Дальше вытрезвитель и исключение! Художества престарелого подонка стали нам известны к концу второго курса. Надо ли говорить, что Сохатый был коммунистом и членом партбюро.
Как-то я отвечал по предмету Сохатого – «Методика поисков и разведки месторождений полезных ископаемых», Сохатый влепил мне кол. Я поспорил, достал учебник Крейтера, «педагог» открыл первую страницу и ткнул пальцем в надпись «Для ВУЗов». На мой недоуменный возглас: «А что, от уровня образования методика меняется!?», указал на дверь. Следом за мной вышла вся 111 группа, в полном составе. Сохатый побежал к директору, минут через десять вернулся багровый и исправил отметку на 4.
С описанием его художеств мы обратились в дирекцию, дело спустили на тормозах, но от руководства группой и преподавания у нас Сохатого отстранили. Кажется, позднее его все-таки посадили, по гнусной статье.
Однако, его соратники по партии, зло затаили. В результате, когда я обучался на последнем курсе, меня пригласил директор и показал письмо преподавателя физкультуры (члена парткома) на имя Министра образования. В письме были такие слова: «Некий диссидентствующий студент Имярек, подменив собой «треугольник» (партийно-комсомольская, профсоюзная организации и администрация учебного заведения), фактически диктует свою волю в учебном заведении». На письме министерская резолюция: «Разобраться и доложить!» Я предложил директору написать заявление «по собственному». Он предложил мне выговор по комсомольской линии и, тут открылось, что дожив до 18 лет, я не удосужился вступить в ВЛКСМ! Вызвав секретаря комсомольской организации, директор приказал принять меня в недельный срок. Так в недельный срок я стал комсомольцем, получил выговор и перевелся на заочное отделение техникума. История с комсомолом имела продолжение: меня принимали (восстанавливали) трижды, попытки саботировать партийность не пролазили.
Но, тем не менее, в реальной эффективности партийного руководства я имел возможность убедиться на собственной шкуре. Используя геологические связи, я с друзьями с первого курса вместо учебных практик, отправлялся на реальную геологическую работу на Таймыр, в Якутию, на Тянь Шань. Экзамены сдавали экстерном, возвращались недели через две после начала занятий. В 1971 году я с геологическим отрядом (4 человека) отправился в заполярную Якутию, где нас потеряли. Через месяц, родственникам сообщили, что мы без вести пропали, и поиски будут осуществляться «попутно». Родственники отправились на Главпочтамт, где попытались отправить негодующую телеграмму в ЦК КПСС. Оператор вызвала директора Почтамта, та заявила, что нужно обращаться к конкретному секретарю КПСС. Прочитав текст обращения, зачеркнула адрес и, своей рукой надписала: Генеральному секретарю Л.И.Брежневу. На третий день нас нашли!
На преддипломную практику я отправился на Тянь Шань. На всю жизнь «заболел» горами и лошадьми. Четыре месяца не вылезал из седла, на скаку срывал цветы студенткам…
В палатке нас жило четверо, конюх киргиз и два студента из Львовского госуниверситета. Парни из одного села, характеризовали весь спектр «западенства»: Борис, крупный детина, тяжелоатлет, потомок бендеровца; Николай, «интеллигент в очках», сын парторга колхоза. За месяцы проживания я освоил «мову», и проникся реальной атмосферой западной Украины. Ребята рассказывали, как бендеровцы-АУНовцы «бесчинствовали», предварительно предупредив селян. Сжигали для виду, какой-нибудь овин, били стекла в правлении, устраивали канонаду и фейерверк. В это время, предупрежденные «неправильные» украинцы, включая отца Николая, отсиживались в укромном месте. Но, если им попадались «кацапы», расправа была жестокой и беспощадной!
Несмотря на классовую разницу в происхождении, национализм из студентов, что называется, пер. Как-то мы шли по киргизскому селу и ребята заорали песню на украинском языке. На мой вопрос, что это их развезло, получил ответ: «Нехай звери слухають, як люди спивают!» Однажды, старший техник геолог партии, чья фамилия была на «О», приобнял львовян за талии и гордо молвил: «Мы – хохлы!» На что, Боря грубо отпихнул примазавшегося, со словами: «Мы украинцы! Это ты хохол»
Надо сказать, что в национальной политике сегодня, мы во многом пожинаем плоды советского периода. В Киргизии, за г.Нарын уже трудно было найти человека, говорящего по-русски. В этой связи, вспоминается эпизод из моей практики.
Начальником геологосъемочной партии я, с киргизом конюхом Дюшалы, был направлен для отбора и перегона лошадей на базу партии. Лошадей выделяли из киргизских колхозов, расположенных в высокогорье. Отлавливали полудиких лошадей, по одной – две от колхоза, сбивали их в табун и гнали в сторону базы.
Перемещаясь в очередной колхоз, конюх задержался у знакомых в попутном ауле, а мне предложил самому определиться с ночлегом.
Въехав в селение, я оказался в другом мире. Ни один житель по-русски не понимал и не разговаривал. Наконец, поиски толмача-переводчика увенчались успехом. Селяне привели бывшего фронтовика, ветерана Великой Отечественной войны. Мужчина лет 60-ти, поздоровавшись за руку, с радостной улыбкой стал поливать меня отборным русским матом. Несколько минут я с удивлением внимал виртуозному процессу, но когда толмач стал повторяться по третьему кругу, попытался его остановить и направить в нужном направлении поток красноречия.
Оказалось, что ветеран, помимо матерщины, русских слов почти не знает. Как удалось выяснить после прибытия Дюшалы, в памяти «переводчика», с фронта остались исключительно идиомы. Как он сам пояснил, русский забыл за ненадобностью, а про мат: «Такое разве забудешь!»
Хочется вспомнить еще один персонаж из наших педагогов – преподаватель электротехники Александров: закованный до подбородка в гипсовый корсет, с трясущимися руками, чрезвычайно уважаемый студентами. Среди нас выделял «просто дубов» и «дубов отпетых»; первым трояк вписывал по размеру графы в зачетке, последним, выводил троечку размером в пшенное зернышко, придерживая вибрирующую правую руку, левой. Один из первых советских офицеров-десантников, раненный попал в плен, бежал из Освенцима! Был начальником штаба партизанского соединения в Польше и Чехословакии. Сохранилась фотография 1945 года: вся грудь бравого капитана в наградах, включая польские и чешские кресты. Был объявлен предателем родины, вышел из лагеря инвалидом «холодным летом 53-го»!
Через много лет после окончания техникума, я узнал, что все время находился под бдительным оком спецслужб. Один из членов «великолепной семерки», мой неудачливый соперник в любви, постоянно со мной соревнующийся во всем, оказался завербованным КГБ со студенческой скамьи. Не придумал ничего лучше, как на свое 55-летие облачиться в мундир старшего лейтенанта ФСБ и поделиться с друзьями своей «сексотской» биографией. Один из общих друзей перестал подавать ему руку.
Следует признать, что интерес КГБ к моей персоне, все-таки был не безоснователен. Так я организовал еще один демарш в техникуме. Стипендия в 20 рублей далека от прожиточного минимума в 70-е годы. Для тех, кто имел родителей или даже воспитанников детского дома (им прилично помогало государство), сумма стипендии не имела решающего значения. Но для многих ребят стипендия единственный источник существования. Один согруппник имел из родственников лишь бабушку в деревне, с пенсией 9 рублей, из которой она 2 рубля отправляла внуку! Тем не менее, со стипендии надо было заплатить за общежитие, за профсоюз, за членство в ДОСААФ, комсомольские взносы, в фонд мира, общество защиты природы... Помимо этого, обязательно купить лотерейные билеты того же ДОСААФ и какой-нибудь литературной лотереи. Всего набегало 3-4 рубля – неделя жизни студента. Я с «группой товарищей» выступил с акцией протеста против поборов, часть из них удалось отбить. По тем временам – крамола.
Я также приобщился к правоохранительной деятельности, возглавил народную дружину техникума (формально возглавлял директор, а я был его заместителем). В основном патрулировали улицы. Проверяли соблюдение режима рецидивистами. Запомнился характерный эпизод. С участковым мы пришли на квартиру к недавно освободившемуся, по болезни – туберкулез, рецидивисту. Посредине зала стоял мольберт с портретом жены уголовника, писано маслом в жанре «наив». Участковый поинтересовался, как, имея пять ходок по 206 (хулиганка), гражданин докатился до «мокрухи». Привожу рассказ дословно: «Откинулся я вчистую. Устроился в кочегарку, месяц проработал, а тут и 7 ноября. Праздник все-таки, я новую рубаху одел – сатинетовую. Подкатил ко мне в кочегарку кореш Колька. То, се, по рюмке выпили. Он меня за рубаху, она и тресни. У меня нож за голенищем, я его в живот. Он упал, я ему в спину 11 раз». На вопрос, зачем 11 раз в спину: «Рубаха то новая была, сатинетовая!»
Перейдя на заочное отделение техникума, я несколько месяцев до диплома проработал гидрогеологом в гидрорежимной партии. Партия занималась прогнозированием уровней подземных вод, а я ездил по командировкам, замерял в контрольных скважинах фактические уровни. Время в Сибири уже было голодное, поэтому, заодно привозил из районов масло и другой дефицит женщинам, а кроме меня в партии работало 7 особ женского пола с именами: Эрна, Этна, Эвелина, Ириада…
После защиты диплома я уехал в Восточный Казахстан в г.Зыряновск, в экспедицию, где мой отец в 50-х годах работал главным геологом. Проработал в шахте, геологом подземного участка вплоть до середины сентября 1973 года, когда не стало моего отца.
По теме повествования, из Зыряновска можно вспомнить мою дружбу с буровым мастером, казахом по имени Серикджан. Сын председателя «колхоза-миллионера», поступил в Алмаатинский горный институт. Как он говорил, «по дикости и неграмотности», был со студенческой скамьи завербован КГБ. Любитель погулять, задиристый малый, чемпион по национальной борьбе. Когда мы выходили из ресторана, и на горизонте появлялась многонациональная компания, Серикджан командовал: «Ты бей казахов, а я русских!» и бросался в бой. Попав в милицию, называл номер телефона курирующего сотрудника КГБ, его отпускали.
Перебравшись в Новосибирск к матери, я устроился в изыскательский НИИ, в котором до пенсии работал мой отец. При нем институт назывался ВНИИПИСельЭнерго. Отец прозвал его созвучно, но крайне непечатно. Под давлением его сарказма, переименовали в НИИ СельЭнергоПроект.
С теодолитом, мотобуром, бензопилой проехал всю Новосибирскую область, Алтайский край, Хакассию и Туву. Времена были уже голодные, в столовых борщ из простипомы, плов из хека и вездесущая перловка. В магазинах полное убожество и пыль. Зато в селах и на проселках стоят бабы в фартуках и нарукавниках около фляг с самогоном, продают на разлив. Можно снимать пробу, закусывая кусочком сала. В сельпо возможно было обнаружить уникальные книжки. Однажды приобрел «Один день Ивана Денисовича» Солженицына – уже запрещенный, накупил альбомов любимых мной импрессионистов, множество мемуаров.
Как-то с бригадой рабочих провожу инженерно-геологические изыскания под ЛЭП в Алтайском крае. Как водится, пока есть наличные деньги, народ пьет. К счастью, денег у народа мало, после двух-трех дней, основной продукт иссяк.
Народ мучает жажда и он требует у шефа (меня, то есть) продолжения банкета. Главный застрельщик бунта, водитель, неоднократно судимый, недавний «сиделец». После моего категорического отказа в спонсировании пиршества, бригада удаляется на совет.
Опытный зэк, шофер распаляет себя до истерики; в коридоре Дома колхозника (сельская гостиница) слышен шум и гам, из которого следует, что меня следует убить, а деньги поделить и пропить.
Сижу на кровати, заполняю наряды (в комнате нет стола) пристроив документы на табурете. Дверь распахивается, с ревом и рычанием в комнату влетает шофер с длинной «солдатской» скамейкой в руках. Заносит свое оружие у меня над головой и вопит: «Дашь деньги или убью!» Не поднимая головы от нарядов, вежливо предлагаю ему выйти вон. Конечно, несколько боюсь, но стараюсь вида не подавать. Скамейка с грохотом обрушивается на пол, вроде как, мимо!
С воплем: «Человека! Скамейкой! Не могу-у-у – скандалист бросается к двери, – Нож мне, дайте нож!» Одуревший от похмелья и устроенного сидельцем цирка, молодой рабочий протягивает дебоширу нож. «Кухонным не могу-у-у!», вопит «убивец», швыряет ножик на пол, и с воем убегает в свою комнату, за ним бредут остальные.
На следующий день, невеселые, но сосредоточенные работяги выходят на трассу. Через некоторое время, шофер мрачно цедит мне: «Ты иногда спишь в дороге, помни, можешь ненароком выпасть»
Объехав с изыскательской бригадой пол Сибири, видел лишь нищету и разруху. Правления колхозов (совхозов) представляли собой мрачные, серые здания (избы). В комнатах, ожидая разнарядки, на лавках вдоль стен сидят механизаторы в засаленных ватниках. Пол между ними усыпан окурками, стоит сизый дым и вялый густой мат. По улице, в дождь можно проехать исключительно на тракторе. Облезшие, полинялые плакаты призывали «К победе коммунизма»
Как то, нас определили на постой со столом к бабке-бобылихе. Костистая, под метр девяносто, ровесница века, еще бодрая бабка, которую мы прозвали Гренадерша. Кормила она нас исключительно крупой сорго, приправленной смальцем. За едой развлекала воспоминаниями о зверствах большевиков: «Как пришли, баб всех снасильничали, а мужиков в шахты побросали. До десяти дён стоны и крики из тех шахт слышали»
Про пьянство и прочие безобразия, есть потребность пофилософствовать. На мой взгляд, в 60-70-е годы, пили много больше и начинали раньше, чем сейчас. За столом с родителями или в гостях, рюмку-другую наливали лет с 15-ти. Помню, как в 14 лет 9 мая зашел в гости к своему дяде-профессору, фронтовику. Перед ним бутылка коньяка, но русский человек, один – никак. Он долго и занудно читал мне нотацию про современную молодежь, о вреде пьянства, слова-паразиты коими изобилует наша речь… Затем, наливал по рюмке и, со словами: «В святой праздник, можно!», выпивали. Так усидели бутылку, вернувшись домой под-шефе, рассказал, как меня воспитывал дядя. Смеялись. Тем не менее, из друзей, спился лишь один, который начал карьеру питуха значительно позднее нас. Однако, пропьянствовав до 40 лет, завязал и занялся единоборствами, выступал в клетке. Кошмар национального запоя 80-х, начала 90-х был, на мой взгляд, спонтанным, продиктованным безнадегой застоя и всеобщей разрухой, а вовсе не склонностью русского человека.
Буйство зарослей конопли, на проселках и вдоль заборов никоим образом не навевало нам преступных мыслей. Способ изготовления «косяков» конечно, был знаком каждому пацану, но особых позывов не было. Это считалось уделом уголовников и хиппаков.
Так алкоголизм и наркомания, распространившиеся на рубеже тысячелетия, в мои детско-юношеские годы не были актуальны. Хотя выпивали много, по поводу и под разговор, но болезненной тяги в среде моих знакомых не ощущал. Пили фронтовики, подсевшие на «наркомовские» на фронте и забытые государством после. Награды в моем детстве фронтовики не носили – «костюмы дырявят». Инвалиды войны были категорией «неудобной»; отношение к ним было продиктовано нищими на каталках – досках на подшипниках и вагонными певцами. Ренессанс победителей при Л.Брежневе, объявление праздником 9 мая, был хоть и запоздалой, но справедливой данью народу-победителю.
Несмотря на «авторитетный» контингент моих рабочих, выжил. А через год после окончания техникума и женился на своей сокурснице, с которой прожил в любви всякую жизнь.
СОВЕТСКАЯ АРМИЯ
Имея стойкую нелюбовь к хождению строем, в армию шел без особого энтузиазма. Призвали меня 20-летним сформировавшимся человеком, закончившим техникум, поступившим в институт и самостоятельно поработавшим в геологии, да еще женатым.
На призывной пункт я явился в джинсах, рубашке с шарфом, повязанным на манер галстука и в штормовке. Мои однопризывники, преимущественно, были одеты в рванье и развлекались, нанося еще больший урон одежде друг друга. Определили меня в артиллерийскую «учебку» - Каштак (под Читой). Погрузились в эшелон и поехали.
По дороге, пьяные сержанты учили нас уму разуму и трясли деньги. Без особой жалости расставались с кровными, вникали в трудности «военки» и поедали домашние припасы. Вдоль путей, за эшелоном бежали селяне с торбами, а мы, сытые домашней снедью, бросали им из окон тушенку сухих пайков. Шел 1974 год, Сибирь уже подсела на талоны.
Приехали. Шагая вдоль строя оборванцев, командир учебной батареи выделил меня – «щеголевато» одетого: «Ты мне нравишься, будем дружить». Но уже через несколько часов я не выделялся, все были одеты одинаково и постигали науку подшивки подворотничков и наматывания портянок. Здесь у меня было некоторое преимущество, сапоги большие друзья геологов.
Начались курсантские будни. Спорт, изучение матчасти ПЗРК, строевая и быт. Повезло тем, у кого на лице еще рос пушок. Бреясь по утрам тупой бритвой, я с завистью смотрел, как сослуживцы опаливали щеки спичкой и утирались мокрым полотенцем.
Дембелизм и издевательства в учебном подразделении не практиковались. Наказанием были спорт и благоустройство быта. Особо «отличившихся», особо изощренные сержанты заставляли драить унитазы зубными щетками и лезвиями бритв.
Мне повезло и здесь. За какие-то заслуги, меня поощрили увольнительной. В это время в кинотеатрах шел вестерн (я по сей день поклонник этого жанра) «Золото Маккены». Время увольнения не совпадало с киносеансом, и я опоздал. Соответственно получил наряд вне очереди и, «капрал» (младший сержант), после отбоя, глумясь и предвкушая удовольствие, конвоировал меня в сортир. Около каптерки нас перехватил старшина батареи: «Ты у нас, кажется, умный!?», или спросил или констатировал командир, - «Куда конвоируешь?». Забрав у сержанта, старшина усадил меня за стол, вручил брошюры В.И.Ленина и попросил написать конспект. Так, вместо мытья «очка», я проникался политграмотой.
Отношение к курсантам, а впоследствии подтвердилось и к солдатам, было, мягко говоря, свинским. В один не прекрасный момент, учебный полк обовшивел. Наверное, не все, у себя я этой нечисти не помню. Нас вывезли на неделю на сборы в поле, поселили в палатках. Утром полк заставили раздеться догола, построили в одну шеренгу. Вдоль шеренги шли санитары в ОВЗК и респираторах, с ведрами полными дуста (ДДТ, гексохлоран - страшный яд). Лениво зачерпывая кружкой из ведра, густо посыпали курсантам промежность и подмышки. Матрацы, на которых спали, всю одежду, также обсыпали ядом. Сколько человек впоследствии умерло от рака, история умалчивает.
Мне и здесь повезло. Замкомвзвод, коренастый хохол, увел нас от этой экзекуции в лес на речку. Выдал каждому по куску хозяйственного мыла и заставил застирать одежду и тщательно помыться. Хотя спать пришлось в дустовом угаре.
В связи с этими лагерями, нельзя не вспомнить впечатление (я последовательный поклонник импрессионистов) от пробуждений в палатках. Лагерь был разбит в поле, напротив обособленно расположенной фермы. В 5 часов утра мы просыпались от звонких голосов доярок, шагающих на утреннюю дойку. По виртуозности выражений, характеризующих их мужей, родственников и начальство, может соревноваться только знаменитый «петровский загиб»! О последнем я только читал у Гиляровского; всю жизнь тесно общаясь с контингентом с уголовным прошлым, сам умеющий «приложить» с известной степенью виртуозности, ни до, ни после, такой удивительной музыки не слышал. Отец, большой поклонник эффектных выражений, был свидетелем в 20-х годах, 10 минутной политинформации из уст балтийского моряка Кости Брежнева. Свидетельствует, что цензурными словами были исключительно имена и наименования: Антанта, Чемберлен и т.п., и ни разу не повторился! Окончив сержантскую школу, а сержант должен в совершенстве владеть тремя языками: русским, уставным и матерным, - я народных высот тех доярок не достиг.
Отдельная тема кормеж! Помню постоянное чувство голода, хотя приходилось по настоящему голодать – в Якутии пережил голодный психоз. Молодые организмы, с утра до ночи проводящие время в учебных занятиях в классе, на полигоне и в спортивных упражнениях, истребили все скопленные на «гражданке» избыточные калории.
Основным «деликатесом», которым нас потчевали армейские кулинары, была пшенная каша с кусками прогорклого сала. По аромату, с этим блюдом могла соперничать только перловка с хеком. Вкусовые и ароматические изыски блюд, запомнились на всю жизнь.
Прием пищи количеством не ограничивался, но строго регламентировался отведенным временем. Регламент устанавливался сержантами, в зависимости от реальных и мнимых прегрешений курсантов. Обычно варьировал от 5 до 10 минут. При этом, выносить еду из столовой строго запрещалось. Наличие даже хлебных крошек в карманах жестко преследовалось.
Со мной во взводе служил дебелый, крупный, жилистый парень из Якутии. Юрка до службы успел окончить речное училище и дослужился до капитана баржи на Лене. Мне также было 20 лет, и я успел окончить техникум, поступить в институт и поработать, поэтому тем для общения было больше, чем у 18-летних новобранцев.
Сообразно габитусу, Юрка страдал от голода больше моего. Как то, в мое дежурство по столовой, он попался с куском хлеба в кармане. Сержанты решили устроить показательное аутодафе. Инквизиторы поставили перед провинившимся солдатский бачек горячей пшенной каши с салом (норма на отделение – 10 солдат), булку горячего белого хлеба (по их мнению, очень изысканная пытка - свежий хлеб «залипал» в горле). Юрка ел, давился горячим хлебом, глотал слезы, зло косился на комментирующих пытку сержантов. Усиливала эффект летняя жара, с парня лил пот, гимнастерка набухла.
Наконец все кончилось. Бачок опустел, булка хлеба доедена до последней крошки. Держась за живот, постанывая, Юрка вышел из столовой, напутствуемый сержантскими нравоучениями. Я вышел следом. Как только мы скрылись из-под бдительного сержантского ока, Юрка выпрямился, погладил себя по животу и мечтательно изрек: «Сейчас бы еще кашки мисочку и полбулки хлеба схряпать!»
Продолжая тему «советского отношения» к служивым. В августе месяце по армии прокатилась дизентерия. Это стало поводом для постановки эксперимента – на курсантах. При входе в столовую стояли санитары с ведрами таблеток, различающихся по цвету: синие, желтые и белые антибиотики. Первому взводу давали синие, второму желтые и т.д. Затем изучали статистику заболевших; кто-то из военврачей писал диссертацию. Анализы - из экономии, высевали на одну чашку Петри по 12 посевов (расчерчивали дно восковыми мелками). Вероятно по ошибке, характерных признаков дизентерии у себя не ощущал, меня загребли в эпидемический барак. Огромная казарма (бывшая семеновская конюшня) плотно уставленная койками в два яруса. Спали на сдвинутых двух койках по 4 человека поперек, всего в казарме человек 300 больных и просто карантинных вроде меня. Лечение голодом. Питание было символическим, соленая вода вместо супа и чайная ложка чего-то соплистого на второе. Вода из-под крана на запивку. Собирались в сообщества, выживали, как придется. В моей группе сокоешников изобрели следующий способ пропитания. Мне, как наиболее представительному, достали приличную форму, нарисовали сержантские погоны. В таком маскараде я, с наглым видом, направлялся в столовую части, подходил к хлеборезке и требовал хлеба и масла. Работало, в основном возвращался с добычей, которую по-братски делили.
В сентябре нас отвезли на практическую учебу к военному аэродрому, отрабатывать навыки пусков ПЗРК на реальных самолетах. Поселили в отдельно стоящей в степи казарме. Сержанты нас и себя запугивали россказнями, как наших предшественников всех вырезали китайские диверсанты – ударами заостренных шомполов в ухо.
Старшие сержанты и старшины позволяли себе расслабон, кроме дежурного офицера в казарме они были полными хозяевами. А офицеры, то же люди, очень молодые… На зарядку нас гоняли капралы (младшие сержанты). Как то, сотню курсантов на утреннюю пробежку вывели двое особенно мерзких капралов. Вместо стандартных упражнений, нас подвергли особо издевательским: «полным сестом», «гусиным шагом», в пыли по-пластунски и т.п. Экзекуция сопровождалась издевательскими комментариями, а затем дошло и до рукоприкладства. Вдруг, меня подбросило и, выпрямившись в рост, среди сидящих на корячках сослуживцев, я заорал: «Бей гадов!» Сотня с лишним парней вскочила и окружила мерзавцев. Капралы как то съежились, у одного из глаз буквально брызнули слезы, наверное, где-то еще брызнуло. Они рванули в казарму, через несколько минут гулко застучали сапоги дембелей. Через час, мы валялись в пыли без сил, вымотанные физическими упражнениями. Но, с этого дня, на зарядку мы бегали самостоятельно, без сержантского сопровождения.
В учебке я впервые столкнулся с национальным вопросом. В учебной батарее было с десяток якутов, один «доброволец» призвался в 17 лет. Летние лагеря, осенняя «стройка века» (силами курсантов строили столовую и клуб для артиллерийского полка) сплотили северян по национальному признаку. Здесь надо сделать отступление. Столовая и клуб учебной дивизии располагались на территории пехотного учебного полка. Подстрекаемые офицерами, курсанты «чернопогонники» - артиллеристы и «краснопогонники» - пехота, враждовали. Доходило до серьезных стычек и членовредительства. Средствами политуправления проблема не разрешилась, и приняли решение разрубить «гордиев узел»: построить отдельные столовую и клуб для артиллеристов.
Вернемся к нашим якутам. Они обособились, держались вместе, разговаривали исключительно по-якутски, агрессивно реагировали на шутки и подначки других курсантов. Атмосферу «братства народов» развенчали русские призывники из северной Якутии. «Если в автобусе в Нижне-Янске на одного якута больше, русские выходят; больше русских – выходят якуты!» В одну не прекрасную ночь рвануло, после какой-то стычки, якутов взяли «в ремни». Дрались при свете костра, численный перевес был на нашей стороне. После разбора происшествия, командование приняло решение вызвать в часть родителей якутов, среди них были и фронтовики. В присутствии родичей пацанам было разъяснено, как следует себя вести в многонациональных коллективах. Никто из участников событий наказан не был.
Надо рассказать один эпизод, ярко иллюстрирующий сострадательность русского человека. Специальность, которую мы осваивали в учебке, требовала определенной подготовки. Для освоения ПЗРК (переносные зенитно-ракетные комплексы), требовались некоторые знания, поэтому все курсанты имели среднее специальное образование. Тем не менее, среди нас выделялся один курсантик, которому учеба не давалась ни в одной дисциплине. Старательный паренек, отличался исключительно в наряде по уборке, тщательность его и не брезгливость в надраивании урн и плевательниц, не имела равных. Когда отрабатывали упражнение с боевыми гранатами, командир взвода терпеливо, на обломках веточек (!), обучал бедолагу выдергивать кольцо и бросать. Славу богу, никого не подорвали! Некоторые подозрения утвердились, когда боец описался на посту. Провели расследование. Оказалось, что парень закончил школу для умственно отсталых! Его мать, имея какой-то «блат» в военкомате, отправила его в учебку, несмотря на диагноз. Ранее, она тот же эксперимент проделала с его старшим братом, который, после демобилизации, освоил специальность и смог устроиться на работу.
Узнав, что афера вскрылась, мать «воина» приехала к нам в учебку, умоляла командование не комиссовать сына. Ей пошли навстречу, пожалели. Я сдал за него специальность и политграмоту. Кто-то строевую и боевую подготовку. Экзамены сдавали в лагерях, комиссия заседала в нескольких палатках, поэтому, я мог в трех палатках, представляться не только своим именем, но и «за того парня». Парню присвоили «соплю» - лычку ефрейтора, и отправили в часть. А здорово рисковали!
Надо отдать должное старшим офицерам. Как-то командир учебной дивизии, молодой генерал, застал командира взвода за «воспитанием» курсанта, путем кросса в противогазе. Освободив курсанта, генерал приказал старлею облачиться в противогаз и бегать вокруг лагеря, а сам занялся чтением газеты. Через некоторое время офицер рухнул без сознания у ног генерала. Комдив сложил газету, поднялся и ушел, не оборачиваясь; мы освободили беднягу от противогаза и привели в чувство.
Признаюсь, подорвал я! На отработке упражнений с боевыми гранатами (наступательными), вставали в ряд по четыре курсанта, которых сзади страховали офицеры. Наступательные гранаты характеризуются незначительным разлетом осколков. Следовало бросить гранату, нагнуться и дождаться взрыва – не очень эффектного. Чтобы было «покрасивше», мы договорились бросить в одну точку. Я стоял крайним слева, поэтому бросал в неудобную сторону, граната сорвалась и упала недалеко от командира батареи. Последний собрался на танцы в ближнее село, поэтому был в «пьяных» (парадных) брюках. Курсанта командир бросил на землю, а сам не успел; осколком ему отрезало штанину чуть ниже колена! «Убью гада!» - заорал командир и бросился за мной в ополовиненных штанах – «В Могочи, в вертолетный десант поедешь!» Я убежал.
Благополучно сдав экзамены за себя и «за того парня» (для высокого среднего результата, хорошо подготовленные курсанты сдавали экзамены за отстающих), получил сержантские погоны. В день экзаменов я трижды сдавал специальность, дважды строевую и дважды что-то политическое, представляясь фамилиями моих слабоватых по этой части товарищей.
Как наиболее зрелый и образованный, я был запланирован на должность заведующего складом вооружений учебного полка. То ли за командирские штаны, то ли за «диссидентское» прошлое, в учебке меня не оставили - распределили в Монголию, город Чоир. В поезде решил отоспаться наперед, для чего забрался на третью (багажную) полку, где не цеплялись за мои выдающиеся (во всех отношениях) ноги. Мне приснился «вещий» сон, будто бы я, по прибытию, назначен комендантом гарнизонной гауптвахты! Посмеялись с товарищами.
Шел ноябрь месяц, в Монголии около 20С мороза. По прибытию разместили нас в неотапливаемом спортзале. В шинелях улеглись на маты по несколько курсантов, сверху натянули на себя другие маты и пытались уснуть, стуча зубами. Около двенадцати ночи в спортзал ввалилась ватага старослужащих - «покупателей», построили всех и стали вызывать специалистов, дефицитных для армии. В том числе, один сержант выкрикнул умеющих печатать на машинке. Я шепнул товарищу, что могу. Он вытолкнул меня из строя: «На плохие должности не вызывают!». Писаря отвели меня в штаб полка, напоили «чилимом» - чифирь со сгущенкой, и предложили показать свое искусство. Оценив владение техникой, забрали документы, определили в казарму и усадили за работу; шло полковое планирование, уйма машинописных текстов и таблиц. В тепле, сытости и канцелярской работе я размяк и готов был писарить всю службу. Однако, не тут то было. В один прекрасный день явился ЗНШ (заместитель начальника штаба) и скомандовал: «Хоре шланговать, иди, принимай дела!»
Так я принял хозяйство гарнизонной гауптвахты. Сбылся вещий сон в поезде! Числясь командиром отделения, а затем замкомвзвода, я имел пропуск (сохранился в моем архиве), на котором гордо именовался «гвардии сержант…, начальник гарнизонной гауптвахты в/ч пп….»
То, что увидел за полтора года, тема для убойного сериала. У меня сидели и офицеры, и прапорщики – постоянный контингент, насильники, убийцы и даже один шпион. Стал свидетелем самострела и убийства. Рядовой Муминов («молодой») снес полчерепа автоматной очередью рядовому Ваганову («дембелю»), пули свистели и у моей головы – я находился в одном метре от стрелявшего. Я испытал потрясение дважды: вначале, от пенного ручья крови через тротуар; затем, заслушав особое мнение военного прокурора в трибунале: «Признать гвардии старшего сержанта имярек соучастником убийства»; как должностное лицо, не препятствовавшее совершению преступления.
Армия помимо физической и моральной закалки, выработала иммунитет к болезненной властности и провокациям.
Следует сказать, что я быстро усвоил, что такой власти над людьми (время это подтвердило), которой я обладал в должности начальника гарнизонной гауптвахты, я не достигну и до конца жизни. Но ни желания этой властью злоупотребить или пожинать плоды неформального властителя, ни разу не возникло. Конечно, я несколько «коррумпировался», используя постоянных сидельцев – прапорщиков (заведующие различными складами), для добывания пропитания, одежды и патронов. За все время службы в Монголии стрелял официально лишь один раз. Самосовершенствовался, беря на складах оружие и патроны, отправляясь в капониры, отрабатывал стрельбу «по-македонски».
Как то летом мне привели четверых арестованных таджиков из хозвзвода, которые изощренно издевались над солдатиками из наряда по кухне. Командиром хозвзвода был прапорщик таджик. Мерзость поведения поваров (солдат избивали, заставляли есть сырое гнилое мясо, макали в помои и т.п.), подвигнула меня на соответствующую трудотерапию – очистку выгребной ямы. После первого «трудового дня», ко мне обратился представитель арестантов и предложил взятку – электробритву. Отправившись по указанному мной адресу, служивый вроде успокоился. Но, на следующий день, на территорию гауптвахты буквально ворвались замполит полка - полковник, секретарь парторганизации и, упомянутый прапорщик таджик. Полковник схватил меня за грудки, припечатал к стенке и начал рвать из кобуры пистолет, оря: «Расстреляю мародера!» В это время прапорщик общался со своими земляками, затем секретарь парторганизации оттащил от меня замполита. Расстрел не состоялся!
Как оказалось, прапорщик пытался устроить провокацию. Вначале передал арестантам электробритву, а когда не вышло, передал золотые часы – от такого счастья, как он посчитал, я отказаться не смогу. Но его земляки, отправленные мной по известному адресу, судьбу испытывать не стали, а отдали оба предмета роскоши дембелям в камере, за смягчение их участи: чесание носом пяток, на сон грядущий, самое безобидное из дембельских развлечений. Прапорщик же, убежденный в успехе провокации, отправился к замполиту. В кабинете находился секретарь парторганизации, который относился ко мне хорошо (я дружил с его женой, библиотекарем полка, по образованию филологом) и, не поверив навету, отправился, чтобы разобраться на месте.
Я физически не выношу насилие в любой форме; не могу смотреть сцены насилия в кино, особенно сексуального, не терплю «ужастики». Драться, при этом, любил. Один на один или «стенка на стенку», приходилось и с «превосходящими силами противника». Однако всяческий «дембелизм» неизменно вызывал чувство отвращения. «Состарившись» и дослужившись до высокого звания «дембеля», я не воспользовался заслуженным счастьем, кроме одного эпизода, за который стыдно по сей день. Однажды, молодой солдат, ростом под 190, ничего-себе в плечах, провинился (на мой тогдашний взгляд!). Я, недолго думая, отвесил ему оплеуху, не в полную силу, что еще обиднее. Стыдно стало сразу, как только я осознал, что сдачи он мне дать не сможет!
Хотя, когда пьяный командир взвода, устроил разборку и попытался меня ударить, я схватил его за грудки и припечатал к стене казармы. Протрезвев, он долго и нудно разъяснял мою неправоту и возможную ответственность за применение силы к офицеру.
В это же время меня вновь догнал комсомол, в часть пришла моя карточка из Новосибирска. Заплатив взносы за полтора года (в учебке я не восстанавливался) по одной копейке за месяц, я вновь влился в ряды Всесоюзного ленинского!
Армия изобилует личностями неординарными, харизматическими и «чудиками», достойными пера Василия Макаровича Шукшина.
Несомненно, к таким персонажам относился зампотех полка, в котором я служил в Монголии. Крупный, абсолютно лысый мужчина, с большой «лобастой» головой, всегда одетый в черную «технарскую» форму, именуемую БТВэшкой, отсюда и прозвище – «черный полковник».
В полку около тысячи военнослужащих, множество техники и, увы, случаются трагические эпизоды. Вот тут то, на авансцену и выходил «черный полковник». Нерон в одноименном произведении Лиона Фейхтвангера («Случилось страшное…») - спит.
События развивались по одинаковому сценарию. На обще-полковых построениях, по завершении традиционных мероприятий (вынос знамени, прохождение, оглашение приказов по полку) на середину плаца выходил зампотех и, громовым голосом, командовал: «Пооолк каре!».
Полк перестраивался буквой П, и наш герой оказывался в центре.
Медленно обведя глазами стоящих навытяжку солдат, полковник резко срывал с головы фуражку, бросал наземь и, с остервенением, принимался топтать ее ногами. Закончив процесс изничтожения форменной одежды, простирал руки к шеренгам солдат и громогласно возопил:
«Сынки! Дети мои! Плюйте на мою лысую голову!» - при этом наклонялся и звонко шлепал себя могучей ладонью по темени: «Не уберег…» Голова резко падала вперед, подбородок упирался в грудь, руки бессильно обвисали вдоль тела. Тягостная пауза.
«Сколько раз я просил – не пейте антифриз!» Опять пауза.
«Не дождутся матери сынов, не видать батькам внуков…» Пауза…
В описанной мелодекламации, от случая к случаю, изменялась лишь одна позиция; вместо, «не пейте антифриз», могло звучать: «Сколько я зарекался, чурок за руль не сажать!», или «дебилам технику не доверять» и т.п.
Где полковник доставал реквизит в виде новых форменных фуражек, история умалчивает.
Отдельная тема армейское воровство. Не «крысятничество» у сослуживцев, а промысел, возведенный в некое удальство. Я упоминал ранее о вражде «чернопогонников» и «краснопогонников». Поощряемой офицерами доблестью считалось стырить у пехоты что-нибудь из обмундирования, для пополнения каптерки, на случай утери: ремни, шапки и даже шинели. В строю перед столовой или клубом, особой лихостью считалось сорвать шапку и «замотать» ее в строю. Доходило и до разборок среди офицеров.
Гауптвахта и караульный городок требовали постоянной реконструкции и модернизации. Стройматериалы официально, почему-то, не выделялись. Как и на гражданке, все надо было «доставать», либо воруя либо выменивая у своровавших. ЗНШ вызывал меня и выдавал «обменный фонд» для стройбатовцев: значки ВСК, Отличник СА, Гвардия, галуны для погон и т.п. Иногда звонил начальнику станции «Орбита», получавшему на обслуживание локатора бочку спирта в месяц. Я брал бидон и получал литр спирта, который обменивал в стройбате на цемент и кирпич. Иной раз ЗНШ вызывал меня и говорил, что где то «плохо лежит» стройматериал: «Ты карлов из губарей загрузи и быстренько смотайся, пока не спохватились» Я садился за руль дежурной машины (освоил за службу все типы) и мчался за добычей.
Так время докатилось до дембеля. Непосредственно перед дембелем, командующий противовоздушной обороной армии, выявил, что специалист зенитчик используется не по назначению. Для восстановления справедливости, приказом по армии меня назначили старшиной на боевое дежурство. Все бы ничего, но с боевого дежурства не увольняют, а значит, мне, вместо привилегированного дембеля, предстояло переслужить целый месяц! Перед отправкой первого эшелона, друзья вывезли меня в штаб на мотоцикле. Начальник штаба дал добро, если уговорю писарей. Писаря, в свою очередь, сказали, что списки составлены, если я перепечатаю до утра, вставив свою фамилию в середину списка, то флаг мне в руки. Я успел и утром, уже в строю, попрощался с начальником штаба и ЗНШ.
Сутки в эшелоне, утвердили меня в мысли, что в целом, я служил правильно. Дело в том, что затарившись в Улан-Баторе алкоголем, несколько сот дембелей перепились. И тут им рассказали, что в эшелоне следует начальник гарнизонной гауптвахты. По традиции, этого гада необходимо выкинуть на нейтральной полосе! Сказано, сделано! Но не тут-то было, соседние со мной купе занимали: с одной стороны танкисты, с другой – разведчики. Тоже не очень трезвые, но знающие меня лично, и только что объяснившиеся, что «уважают за справедливость», что мы и подкрепили монгольской тридцатиградусной «Архи». У пробивавшихся через мое купе воинов, деликатно интересовались целью перемещения. Если ответ звучал невнятно, отправляли обратно, придав увесистое ускорение под зад.
Так с армией было покончено навсегда. Правда, при получении паспорта, некий гражданин завел меня в кабинет при паспортном столе, и предложил продолжить службу в качестве офицера КГБ. «Ты парень молодой, - увещевал меня вербовщик, - Тебе светит 120 р. и неприкаянное житье! А на службе: 230 р. сразу, мундир и паек, казенное жилье…» От заманчивого предложения отказался, хотя до оклада 230 рублей дослужился только через 15 лет!
ЧУКОТКА ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ
Демобилизовавшись, я принял решение уехать на работу на Крайний Север. Заручившись рекомендательным письмом к известному геологу Магаданского геологического управления, в июне 1976 года с женой приехали в Магадан. Попросился на Чукотку, в Залив Креста.
Оформлялись через Хозяина, прозванного так бичами горбатого директора магаданской конторы по трудоустройству. Оформление пропуска в пограничную зону затянулось на месяц. Деньги, занятые у дяди, кончились, проели и 18 рублей, вырученные за обручальное кольцо супруги. Я устроился рабочим на Магаданский пивзавод.
В конце июня 1976 года ИЛ-18 с нами на борту приземлился в аэропорту Угольный, столицы Чукотки - Анадыря. Заночевав на лавках зала ожидания, утром вышел покурить на крыльцо. Вдруг, загремело разбитое стекло и, вместе с осколками, мимо меня пролетел человек и грохнулся на бетонный тротуар. Супруга наблюдала картину изнутри: спящий сидя, напротив нее молодой человек, проснулся и с криком, бросился головой в стекло. Так мы увидели первого чукотского бича, поймавшего «кондрата».
В этот же день АН-24 доставил нас в прекрасный фиорд Залива Креста, где нам с супругой предстояло прожить 16 лет, родить детей, похоронить маму.
Транспорта не было, работники аэропорта предложили нам бросить чемоданы в зале ожидания и налегке преодолеть 5 км до поселка Эгвекинот. Что мы и сделали. Нашли экспедицию, оформились, поселились в общежитие, неофициально, в комнату живущего у любовницы геолога грузина. Познакомились мы с ним только через год, но его присутствие ощущали по ополовиненной бутылке сухого вина, оставленной нами на столе, оставленной им взамен горсти шоколадных конфет. Вещи забрали из аэровокзала на следующий день, они лежали там, где мы их оставили в зале ожидания.
Буквально через неделю вылетели в поле, с отрядом групповой геологической съёмки, в котором проработали первые два сезона вместе с супругой. О геологах, того первого отряда можно написать отдельную повесть. Но колоритнее всего был завхоз, с окладистой бородой, шевелюрой волос с проседью, он лето ходил, как все, а в зиму облачался в следующий наряд: семейные трусы до колен, майка «алкоголичка», валенки на босу ногу и полушубок. Так и ходил всю зиму. В Залив Креста он прибыл первым пароходом с зеками ДальЛага, в должности электрика лагеря. Его рассказы о лагерном быте и нравах, были крайне интересны. Симбиоз администрации лагеря и авторитетных уголовников, война «воров» и «ссученных», сегодня это широко опубликовано.
Экспедиция была эпицентром культуры и интеллекта в районе. Каждое корпоративное празднество (день полевика, день геолога, 8 марта и пр.) проходили с капустниками, стенными газетами, творчески мощно наполненными. В едком юморе могли припечатать невзирая на лица и должности. Один начальник отряда, человек двухметрового роста, великолепно рисовал миниатюры тушью и пером. Однажды он изобразил экспедицию в виде трухлявого дуба, у подножья которого росли грибы поганки (сотрудницы оформительской группы), на его стволе пристроился древесный гриб паразит (начальник ЦГГП) и т.п. Все персонажи с идеальным портретным сходством с прототипами. На ветке у вершины дерева сидел ворон, косящий глазом на гнездо в вершине (прототип, главный инженер был косоглазым), а из гнезда в сторону «белого дома» - райкома партии, теряя перья, летела сорока, в которой безошибочно угадывался начальник экспедиции.
Главный бухгалтер экспедиции, еврей(!) сотоварищи, к каждому дню рождения И.Сталина, выпускали посвященную ему стенную газету, с описанием великих дел «отца народов». Когда я рассказал дяде (1909 года рождения) про преданную любовь к Вождю, он прокомментировал: «Сопляки, что они знают!»
На зиму, нас с супругой отправили в разведку, на россыпное золото. Полгода мы прожили в балке, выходя в смену на буровую.
Эпизод из разведки. Редкий день хорошей погоды, не дует. У своего балка стоит старшак (старший буровой мастер) Кузя, задумчивый взгляд в пространство, руками делает какие-то пассы, напоминающие китайскую гимнастику у-шу. Интересуюсь, что он такое шаманит? Мечтательно: «Сортир… С машинкой!», - и имитирует дергание ручки сливного бачка.
Большинство северных геологических работников, люди «с историей». Кузя не исключение. На последнем курсе физико-математического факультета МГУ, коренной москвич, поссорившись с мачехой, уезжает на Чукотку (к удаче геологических заочников, задачки по математике и физике щелкает лежа на нарах, влет). Кузя - «погонялово», контингент бывших «сидельцев» мало кого оставляет без прозвища. Через все его лицо рваный шрам.
Сбежав из Москвы, Кузя устроился в буровую бригаду на должность помбура. Первый советский праздник на буровой, завезли выпивку, да и работники подготовились, бражка созрела. Отправляются на продуктовый склад за закуской. «Центровой» бурильщик, азербайджанец Гасан, интересуется: «Молодой, конфеты брать будем?» Кузя, по-взрослому: «На хрена. Конфеты не закусь; есть тушенка, томаты в собственном соку…» «Ну-ну», - отвечает Гасан.
Застолье в разгаре. Гасан обращается к Кузе: «Так говоришь, конфеты на хрена!?», сверкнула финка, и лицо Кузи обезобразил шрам на всю жизнь.
Два месяца пургуем на буровом участке. С женой, в продуваемом насквозь балке. Ветер скоростью 30-40 м\сек раскачивает балок, печка съедает уйму угля, за которым я с железным коробом, пробираюсь раз в 2-3 дня до угольной кучи. Короб, весом около пуда, по дороге, пока пустой, изображает из себя воздушного змея, взлетает и крутится на веревке в снежной пелене. Видимость 0, ориентируешься только по направлению ветра.
Естественным развлечением с молодой женой полностью заполнить время не получается. Со скуки перечитываю произведения Л.И.Брежнева, включая выступления на партсъездах. Участок простаивает по погоде, дни актируются. Время замедляется: спим по 15 часов, бодрствуем по 20-25 – так называемый «пещерный эффект».
Супруга ноет: «Ты хотя бы за углем ходишь, я месяц в этой берлоге!» Решаюсь организовать ей вылазку. Обряжаю в ватные штаны, полушубок, завязываю шапку под подбородком, укутываю шарфом. В таком виде вывожу на крыльцо балка и на секунду отпускаю. «Кокон» в мгновение исчезает, откуда-то из-под снежного заструга, слышу скулеж. Бросаюсь на звук. Под снежным надувом, вжатая ветром в стенку, твердого как камень снега, лежит любимая и дрыгает ногами и руками. Заволакиваю страдалицу в балок, распелёнываю. «Еще погуляешь?» - «Не-ааа!»
Между делом супруга открыла крупную россыпь. А дело было так. По методике, положено пройти три «сороковника» - 1.2 м, по коренным породам на забое скважины. После первых признаков коренных пород, бурильщики начинают нытьё: «Начальник, закрывай скважину! Долото губим, сармайта нет, наваривать нечем!» Как правило, геолог идет на встречу, опытным взглядом оценив признаки плотика. Жена уперлась: «Три проходки, как положено!» Через метр пошел золотоносный пласт, плотик оказался ложным. Но «первооткрывательские» нам не достались, так как уехали на сессию и не отработали положенного для награды срока.
Приписки процветали во все времена. Мне доводилось бурить на разведочной линии, где скважина «достигла» коренного плотика на 7 метрах, по ней был пройден шурф 9 метров, мы пробурили 14 метровую скважину в этой же точке.
Через год работы меня вновь догнал комсомол. Учетная карточка нашла меня и здесь. Идти в отказ было чревато, все документы, карты геолога имели гриф «секретно» и «совершенно секретно». Лишение допуска, а демонстративный выход из ВЛКСМ имел такие последствия, означало лишение профессии. Но, мало того, что меня восстановили, меня избрали Начальником штаба Комсомольского прожектора, по должности заместителем секретаря комсомольской организации. Этот контролирующий орган, под руководством партийного бюро, осуществлял некие контрольные функции и обнародовал их результаты в стенной печати. Указания на контроль были идиотскими. Например: выявлять геологов, которые выходя покурить, оставляли включенными настольные лампы и прочая дурь.
По поводу «покурить», мудрый главный геолог как-то констатировал: «Когда геолог курит, это не значит отдыхает. Он думает!»
Заканчивая тему комсомола, надо описать события короткого правления Андропова. В это время, по городам и весям разъезжали отставные генералы внешней разведки КГБ с лекциями. Перед народом они рассказывали истории наших знаменитых разведчиков, как правило, опубликованные, несколько украшая собственными красками: «Абель сказал кам ин и в комнату ворвались агенты ФБР!» Но основные выступления звучали для избранных. По должности, в тот момент, замещая секретаря комсомольской организации экспедиции (несколько сот человек), я удостоился чести присутствовать. Речь шла о ползучей экспансии космополитов евреев, действующих в интересах гидры мирового капитала и масонов. Для ознакомления раздавались, с возвратом, брошюры с описанием их подлой деятельности, распечатанные на папиросной бумаге и переплетенные на Лубянке. Отсюда можно было почерпнуть статистику «захвата» евреями ключевых направлений: детская литература – 95%, искусство – 75%, научные работники – 40%, рабочие специальности – менее 1%!
Значительно позднее, чукотский епископ (впоследствии разжалованный) подарил мне, с пасторским благословлением, книгу статей антиглобалисткого содержания «Знамение пререкаемо», обличающих «жидо-масонские происки». Так что, для определенной части общества, эта тема актуальна всегда.
В возрасте 28 лет я из ленинского комсомола выбыл. До этого, была попытка вступить в КаПеэСэС. На соискание партийности, меня подвигла работа с очень ярким персонажем, начальником геологосъемочной партии (далее Шеф), активным коммунистом – членом партбюро экспедиции.
Шеф был очень колоритен внешне: толстый, лобастый еврей в мощных очках, аффектировано раскатисто хохочущий, любитель скабрезных шуток. Его родители, занимали высокие посты по линии народного образования на Украине и были расстреляны в 37 году. Воспитывался у деда в еврейском местечке. Про себя говорил: «По складу характера, я мог стать или геологом или вором!», ни больше, ни меньше. Поступить в геологический ВУЗ до развенчания культа личности не мог как сын врагов народа, работа геолога связана с секретностью. Поэтому поступил в техникум, по специальности «бурение». И только в 60-х годах, реализовал мечту, заочно закончив геологический факультет.
Втайне ненавидя советскую власть, был активнейшим партийным функционером! Когда я стал достаточно разбираться в геологии, увидел, что начальник занимается изощренным вредительством, виртуозно фальсифицируя геологические карты.
Помимо саботажа и вредительства, шеф был патологически жаден. Полученную зарплату выкладывал на край стола и каждые 15 минут пересчитывал, этот процесс мог продолжаться до половины рабочего дня.
Продукты в полевой партии выдавались на кухню и под забор, неликвиды расписывались на всех работников. Шеф из года в год возил с собой полный вертолет несъедобного «завтрака туриста» в ржавых банках и каждый раз «расписывал» его стоимость на всех.
Когда я пришел в отряд, он оформил на меня подотчет. Выдачей продуктов со склада и их учетом я занимался за какую-то незначительную доплату. Когда сезон закончился, шеф отчитался передо мной за забор на лабазах; оказалось, что он и два его сына старшеклассника (принял рабочими на сезон) имеют забор 0 рублей, а студенты практиканты – астрономические суммы. Так я стал невольным соучастником его аферы, с чем мириться не хотелось. Я и еще один геолог, попытались вразумить мошенника, но безуспешно. Дело кончилось товарищеским судом.
Райком КПСС делегировал на суд своих представителей, которые удовлетворились версией Шефа. Якобы, он разбросал на лабазы несколько ящиков водки, которые студенты выпили втихаря. Явная абсурдность и нереальность версии, при надежной защите КПСС, оставила борцов за справедливость в дураках.
Этот эпизод, по младости и глупости, сподвиг меня на вступление в КПСС: «Вот вступлю и всем им покажу!» Получив право посещать партсобрания в качестве соискателя, я скоро проникся сущностью системы и ее функционеров. Заверив наших партийных бонз, что я еще не созрел для такой высокой чести, заявление отозвал.
Раз обещал, то и про себя-любимого, из нелицеприятного. Несмотря на конфликт, работу с Шефом продолжил и на второй сезон, отказавшись от подотчета. Здесь следует обозначить порядок работы геолога-съемщика в полевой сезон. Обычно, сезон делится на два круга: первый, длинный около 40 дней и второй, короткий около 20 дней (в условиях Чукотки). На круге маршрутные группы передвигаются от лабаза к лабазу, либо пешком (все на себе), если есть – на вездеходе или сплавом, если позволяет река. Ночлег - в палатках, в вонючих кукулях из оленьих шкур, водные процедуры в горных ручьях. По традиции, возвратившись с круга, геологи устраивают баню и несколько дней обрабатывают полевые материалы – камералят. А после бани: «крест продай, но выпей», по заветам моего великого тезки. Перед выходом на круг, Шеф заготовленный запас водки запаковал от соблазна во вьючный ящик, навесив привезенный из Афганистана «супер замок». Все, кроме Шефа, одновременно возвратились с круга, попарились в бане и мрачно уселись камералить. Невеселое пыхтение над геологическими дневниками, прерывали возмущенные комментарии в адрес хамского поведения Шефа. Идея взять топор и разрубить ящик, в интеллигентских душах не нашла поддержки. Тогда я направился к вожделенному хранилищу и пилочкой для ногтей аккуратно подпилил заклепки скобы под замком. Оставив в ящике пару бутылок, затем водрузил скобу на место, закрепив заклепки эпоксидным клеем. Добытое выставил на стол. Через несколько дней Шеф вышел на базу, попарился в баньке и, зайдя в камералку, объявил: «Готовьте стол, будем пьянствовать!» и, сопровождаемый звенящей тишиной, отправился к себе. Понятно, к нам он не вернулся. В конце сезона, лишь однажды, спросил: «Кто?», услышав, что я, спросил: «Как!» В ответ: «Ногтем большого пальца» На память о моем проступке у меня до сей поры стоит тот «взломанный» вьючный ящик – Шеф подарил с немым укором.
В отличие от наших партийных функционеров, я кое-что из Маркса и Энгельса читал, знаком и с некоторыми трудами В.И.Ленина. Отец, прилично знакомый с произведениями классиков марксизма-ленинизма, рекомендовал мне для изучения конкретные произведения. Читал и пресловутые «Малую землю» и «Целину» Л.И.Брежнева. Кроме этих «бессмертных» произведений читал мемуары наших полководцев, авиаконструкторов, политических деятелей. Сопоставление никоим образом не совмещало меня с коммунизмом, скорее наоборот.
Время шло, я прошел путь от техника геолога до начальника геологического отряда (партии). Освоил все тонкости социалистической экономики, проникся ее идиотизмом до мозга костей. Тут и знаменитый хозрасчет пришел. Идеология, заложенная в сметные нормы, не позволяла инженерный труд возвысить над рабочим. Геолог, ежедневно проводя в сезон по 12-14 часов в тяжелейших маршрутах, не обрабатывал свою зарплату! Чтобы «осметить» геологов, приходилось перекрывать труд геолога временным строительством: один геолог + сортир на два очка или один геолог + яма под отходы и стационарная палатка. Так сводили концы с концами в экономике.
Я, быстро уловив главное правило хозрасчета: больше потратишь, больше получишь, как то заложил в смету в качестве технологического транспорта вертолет – такой премии экспедиция не видела!
Приписки на всех уровнях, «святой сороковник» при закрытии глубины канав, к 90-м превратился уже в «метровник». Один наряд писали для бухгалтерии, другой для инженера по соцсоревнованию…
Вопреки своему политическому нигилизму, благодаря определенной удачливости (отходило на второй план требование партийности), я быстро двигался по службе. Должности, занимаемы мной были не чисто административными, а в большей степени творческими, что приносило удовлетворение: «Геолог, специалист, удовлетворяющий собственное любопытство за государственный счет». В перестройку беспартийному стало возможным получить «номенклатурную» должность, меня назначили начальником геологического отдела экспедиции.
Тем не менее, должен констатировать, что производительность труда, даже на Крайнем Севере, даже в геологической отрасли, оставляла желать лучшего. Бестолковая организация производственного процесса, когда расчет производительности опирался на идеологическое сопоставление вклада рабочего (гегемона) и ИТР (прослойки). Значительное количество статистов, заручившихся партбилетами или общественной работой, свою производственную функцию просто игнорировали. Дармоедов и пьяниц, от которых невозможно избавиться - идеология предписывала исправлять, воспитывать и лечить. Один из моих начальников, талантливый по «мозгам», но идейный алкоголик, хихикал на мои сетования, что упомянутые дармоеды ничего не делают: «А ты на что!?» Сам позволял себе по месяцу в год лечиться в наркологии, предварительно столько-же пропьянствовав, тем не менее, использовать 2-х месячный отпуск на всю катушку. Сколько осталось на производительность?! Тем не менее, получив заслуженный выговор за пьянство, начальник отряда разразился несправедливой, но талантливой эпиграммой на начальника экспедиции (они были тезками и с украинскими фамилиями):
Я Егорыч, ты Егорыч,
Оба мы с тобой на «О»,
Север нас объединяет –
Он для нас одно ярмо!
От обоих нас воняет:
Я, с похмелья, ты - …..
Году в 1981, пошел я обучаться в автошколу. На курсе меня встретил знакомый тракторист: «А ты, что здесь делаешь? Тебе, чтобы на машину накопить, надо десять лет манной кашей питаться!» Действительно, моя зарплата инженера-геолога была вдвое меньше трактористской.
Я владею многими рабочими специальностями: имею дипломы бурильщика и мастера взрывника, промывальщика высокого разряда. Два полевых сезона совмещал работу геолога, с работой вездеходчика. Развозил маршрутные группы, сам осуществлял геологические маршруты, а затем обслуживал и ремонтировал древний вездеход. На выполнении «особо важного государственного задания», как-то 52 часа не выходил из забоя штольни; документировал в качестве геолога, а затем брал отбойный молоток и отбирал пробы, и так несколько циклов подряд. С бензопилой «Дружба» прошагал по зимней сибирской тайге много километров, валя лес, а затем, буря скважины и проходя шурфы. Собственно сама работа инженера геолога, тяжелый физический труд.
В ленинских местах, селе Шушенском, своими руками выкопал 5 метровый шурф, пробурил скважины, проводя изыскания под электроподстанцию. Но так и не осознал – почему по «заветам Ильича», квалифицированный инженер, за самоотверженный труд должен получать в 2-3 раза меньше рабочего?
Следует отдать должное самоотверженному труду геологов и рабочих в геологических экспедициях. Само собой, геологи, в основном работали за интерес, рабочий день в поле 12-14 часов, на «камералке» - не менее 10 часов. А, при необходимости и до поздней ночи. При этом, до внедрения вахтового метода, условия жизни и работы на участках были суперэкстремальными. Недавний зэк, работавший помбуром, так прокомментировал: «Хочу обратно, на зону! Там чистые простыни, котлеты по субботам, кино по воскресеньям!»
Отдельная история, героические рейсы автомобилистов по бездорожью. На грани выживания - спасибо создателям «Уралов», эти надежные машины не раз выручали.
Но, люди гибли ежегодно и не по одному человеку. Я сам несколько раз был на грани. Хочу привести два загадочных эпизода из многочисленных потерь людей, которым я был свидетелем.
Работал я геологом Свободного отряда, осуществляющего буровые и горнопроходческие работы, база которого располагалась на вершине одноименного хребта. Как то попутный вездеход подвез из отпуска бурильщика, и высадили его в 200-х метрах от базы, ниже по склону. Погода стояла чудесная, видимость прекрасная, до участка 200 метров укатанной дороги, пассажиры вездехода покурили, пока бедолага шел к балкам. В рюкзаке у отпускника 17 бутылок водки. Мужик исчез бесследно, поиски не увенчались успехом! Содержимое рюкзака стимулировало рабочих продолжать поиски в течение месяцев и лет. Никаких следов!
Я возглавил Экугский поисковый отряд, база располагалась на одноименной горе, единственной на десятки километров тундры. На вершине буровые вышки с яркими прожекторами. От участка отъехал трактор с буровым мастером и трактористом, который увяз в наледи в 2-х километрах от базы. Погода великолепная, люди в тракторе опытные тундровики, соответствующим образом экипированные. Никаких следов бурового мастера и тракториста так и не обнаружили.
Мой мудрый папа говорил: «Когда в геологической партии начинается романтика, начальника пора сажать в тюрьму!»
ЧУКОТКА ЧИНОВНИЧЬЯ
В 1992 году я получил предложение стать первым заместителем председателя Комитета по геологии и использованию недр по Чукотскому автономному округу и перебрался в Анадырь. С активной работой геолога «на земле» было покончено, началась биография чиновника.
Геология Чукотки досталась мне в апогее разрухи. Финансирование отрасли стремилось к нулю, ушлые хозяйственники от геологии, полученное скудное финансирование «перепрофилировали» в торговлю. Одна за другой закрывались геологические экспедиции, разрушались горнодобывающие предприятия. Надо было что то делать, но готовых рецептов не было.
Нами было сформулировано несколько задач:
во-первых, сохранить по мере возможности кадровый потенциал;
во-вторых, максимально смягчить последствия развала отрасли для конкретных геологов;
в третьих, добиться максимального финансирования для реализации геологических задач;
в четвертых, сохранить накопленный багаж знаний, в виде фондовых материалов и хранилищ первичной информации в виде керна, образцов и дубликатов проб.
Что то удалось, что то не получилось. В заслугу руководству Чукотгеолкома поставлю, что удалось (единственным в стране) создать программу предоставления за счет федерального бюджета квартир «на материке» увольняемым геологам. Особо горжусь, что, не смотря на многочисленные заманчивые предложения, удержались от разворовывания выделенных средств.
В первую командировку, на коллегию по защите направлений геологоразведочных работ я поехал во Владивосток. Выступая перед руководителями Росгеолкома, я так разошелся, доказывая перспективность объектов на Чукотке, что руководитель Амургеолкома - Володя Полеванов, закричал: «Отдайте Чукотке и этому парню все деньги!» Впоследствии он стал Губернатором Амурской области, а затем руководителем Росимущества. В последней должности он пробыл всего несколько месяцев. Заняв кабинет руководителя ведомства, он выгнал из архивов Росимущества (святая - святых государства!) вольготно расположившихся там иностранных агентов. Чубайс устроил истерику Б.Н.Ельцину и Володю уволили.
А вокруг тащили, кто что мог, установка правительства была одна: «Не мешать, пусть обогащаются!» Ушлые директора геологических экспедиций (на тот момент горно-геологических предприятий), по максимуму использовали мощную базу для мелкотравчатых задач личного обогащения. Самое страшное, что десятилетиями накопленные материалы в виде керна, образцов, дубликатов проб, попросту уничтожались, чтобы использовать хранилища под «товары народного потребления». Попросту, загонялся бульдозер и бесценные образцы уничтожались! Спасти удалось лишь часть.
Времена были революционные. Вовсю развернулись фрондирующие «демократы». Их крикливое, хамоватое меньшинство было гиперагрессивно. Развязно развалившись на заседаниях советов различных уровней, перекрикивая докладчика, вслух комментируя каждую фразу – разнузданная вакханалия продолжалась все «лихие девяностые».
Я быстро осознал, что законодатели новых мод, из бывших комсомольских функционеров, младших научных сотрудников НИИ, в творческом плане импотенты. Я скоро вышел из состава ученого совета комплексного НИИ, на котором, вместо научных и хозяйственных проблем, разворачивались коммунально-кухонные разборки, под эгидой борьбы прогресса с «замшелыми» всеми. Одновременно, «борцы за демократию» ухватисто обросли забугорными грантами и обзавелись зарубежной и московской недвижимостью.
В бытность мою налоговым чиновником, мне довелось разбираться с группой «ученых мужей», получивших грант под НКО «Суп для бедных», якобы питающих сотни голодающих жителей Анадыря, тарелкой дармового супа. Под эту благую цель, были закуплены квартиры в Анадыре и Москве, офисная техника и мебель. Западным кураторам направлялись списки якобы облагодетельствованных нищих. Спецслужбы, не без основания, считали, что щедрые гранты предназначены на иные цели.
Отдельная тема гранты под «религиозные» течения. Быстро расплодились различные клирики… Непоправимый ущерб детям 90-х - 2000-х нанесли педагоги, проникшиеся православием. Не знакомые с религиозными основами, постигшие веру, в лучшем случае, на расплодившихся брошюрах сектантского производства, математички, физички, русички стали вещать вульгарное православие школьникам.
Менее агрессивная, но хваткая часть из бывших партийных и комсомольских работников, без шума и пыли, приватизировали все, что плохо лежит. А плохо лежало практически все.
Старательские артели – «островки капитализма», всегда паразитирующие на горно-обогатительных комбинатах, просуществовали на их обломках еще некоторое время и сгинули в большинстве своем.
Тут случился октябрь 1993 года. На местах начался передел власти, я – чиновник федерального подчинения, прямого участи в событиях не принимал. Но, попытки использовать мой авторитет естественно были. Совет народных депутатов и исполнительная власть располагались на разных этажах трехэтажного здания. Вот звонит мне председатель Совета и просит зайти. Направляюсь и вижу следующую картину: на втором этаже у кабинета председателя исполкома, стоит его заместитель и предупреждает: «Ты в Совет не ходи!». На середине лестничного пролета, между вторым и третьим этажом стоит первый заместитель председателя Совета, сопровождая проходящих, многозначительным: «Ну-ну!» Так, в течение дня, стоит на лестнице, и «нунукает». Ближе к вечеру, определившись, чья берет, спускается на второй этаж, чтобы стать заместителем Губернатора. Впоследствии предаст и его.
«Смутные времена» характеризует следующий эпизод. Сижу на совещании в кабинете Губернатора, за столом с десяток различных начальников и начальниц. Открывается дверь, входит молодой человек в пиджаке пастельных тонов с золотыми пуговицами, в центре которых по крупному бриллианту. Остановившись посередине кабинета, обведя народ мутным (обкуренным или обколотым) взглядом, он обращается к Губернатору: «Саш, я к тебе в комнату отдыха, поссать…» И следует по своим нуждам…
В поисках легких заработков наезжали личности разные. Как то приглашает меня Губернатор: «Тут мужик интересный, ты умный, пообщайся, сформируй мнение» Встречаемся; кадр лет 65-70, представляется академиком каких-то наук, взгляд не очень адекватный. Начинает излагать про фекальную энергетику. Тема известная, но предполагаемая вонь не вдохновляет. По итогам встречи информирую губернатора, что, пока на Чукотке есть нефть, газ и уголь, лучше дерьмо поберечь до худших времен.
В Чукотгеолкоме работал продвинутый компьютерщик, который и окружающих посвятил в свою религию. Осознав возможности современных технологий, я решил внедрить новшества в отрасли. Для чего обратился к руководителю отраслевого НИИ, недавно получившего Государственную премию за создание компьютерной программы. Встретился с ним в Москве, он гордо продемонстрировал мне презентацию. Но на вопрос, как приобрести, несколько замялся. Оказалось, что программы как таковой – нет, наличествует лишь презентация: «Ты представляешь, сколько времени и денег надо, чтобы сделать рабочий вариант!?».
Расстроенный, я зашел в Роскомнедра к начальнику отдела рудных полезных ископаемых, бывшему генеральному директору Магадангеологии, О.Х.Цопанову. Он протянул мне брошюрку «Оценка перспектив …» одного из регионов: «Сколько времени Вам потребуется и сколько денег, чтоб создать подобное?» Пролистав труд, я прикинул: «Месяц времени, один помощник в фондах, цена 5 тысяч нерусских рублей». Олег Хаджумарович протянул мне титульный лист с группой авторов и объявил стоимость брошюрки – 100 тысяч долларов!
В качестве разрядки, хочу ознакомить читателя с открывшимся у меня эзотерическим даром. Все началось с приездом на Чукотку правительственной комиссии во главе с вице-премьером Ю.Яровым. Я докладывал положение в горно-геологической отрасли, положение было катастрофическим, доклад эмоциональным. Зампред Правительства вышел из президиума, обнял меня, и ободрил: «Не волнуйтесь, мы с Борисом Николаевичем уже все решили, все будет хорошо!» Через две недели Ярова сняли. Я не придал этому факту значения, а зря. Когда следующий вице-премьер похлопал меня по плечу, судьба его решилась аналогичным образом. Окончательно убедил меня первый вице-премьер А.Куликов. После моего доклада в половине-второго ночи, он поблагодарил меня крепким рукопожатием… При этом, на мелочь, вроде министров мой дар не распространялся. Апогея я достиг с М.Касьяновым. После коллегии в Москве, руководители (более 100 особей) выстроились в коридоре министерства, пропуская Премьера и сопровождающих его лиц. Вдруг, Михаил Михайлович встретился со мной глазами, сомнабулически выпал из свиты и крепко пожал мне руку… Если бы он знал!, хотя лыжи, под телекамеры, Владимир Владимирович ему уже подарил!
В один не прекрасный момент, я осознал, что бодаться с системой не в состоянии. Повторилась ситуация с Шефом, следовало либо стать соучастником, либо уйти. Участвовать в добивании агонизирующей геологии, которую искренне любил, не смог.
Совершенно неожиданно, скорее интуитивно, я обратился к руководителю окружной налоговой инспекции. Под меня создали отдел ресурсных платежей, который я возглавил. Как «парашютист», имеющий опыт руководства, а также владеющий компьютером на приличном уровне (заканчивался 1995 год) я быстро освоился. Вскоре был назначен на должность заместителя руководителя инспекции, переименованной затем в Управление по Чукотскому автономному округу.
В первую командировку в новой ипостаси в горнодобывающий район, у самолета меня встречали золотодобытчики с демонстративно поднятыми руками – «сдавались». Понятно, что, бывший руководитель горно-геологической отрасли, возглавивший налоговое управления, знал о них избыточно много. Поэтому встретили с юмористической капитуляцией, и быстро согласились исправить, в чем проштрафились по моему направлению деятельности.
Однако, через некоторое время, на юбилее заслуженного старателя Чукотки, один из председателей старательской артели признался, что пытался меня «заказать». Но профессиональные исполнители отказались; реализовать «заказ» в пограничной зоне было опасно.
Как то, руководительница налоговой получила выговор от министра и посетовала мне: «Трудимся, взяток не берем, ни за что взыскания лепят!» На что, я резонно возразил: «А тебе часто предлагают!?» На Чукотке, в тех органах власти, где я трудился, вопрос коррупции не стоял остро. Конечно, возглавляя последовательно два значительных для субъекта органа власти, я сталкивался и был осведомлен о проявлениях коррупции в регионе.
Проявления мздоимства были и в налоговой. Я таких называл «побирушками». Изгнание этих персонажей было достаточно трудоемким. На мои обращения за содействием, предприниматели откровенно говорили: «От этого мы знаем, что ожидать. Другой придет, что еще будет! Да и хлопот, при выведении на чистую воду, больше, чем эффекта!»
Уровень же воровства и коррупции конца 90-х, начала 2000-х, характеризует следующий эпизод. Как-то ко мне обратился начальник УФСБ: «В N-ском поселке старатели расхищают солярку из Госрезерва. Я ментам и своему представителю там не доверяю, все под старателями ходят. Озадачь своих женщин в инспекции, пусть отследят наливники, что мимо них ездят…» Я представил налоговичек с биноклями за сугробом и отказал.
На рубеже тысячелетий, я почувствовал, что вот-вот произойдет провокация и меня «закроют». Пример был перед глазами: осудили сотрудницу инспекции, по откровенно сфабрикованному делу. Позднее, я документально проследил расчет исполнителям заказа, в бухгалтерской отчетности «заказчиков». Предупреждая возможный «наезд», я попросил губернатора зайти ко мне и посмотреть некоторые документы, полученные попутно с основной деятельностью. Пролистав предложенную ему папку, губернатор невесело прокомментировал: «Красиво жить не запретишь!» Но мне стало спокойнее.
В 2000 году на Чукотке грянули губернаторские выборы. Я в это время засобирался перебираться на материк; вступать в жесткое противостояние с местной властью не входило в мои планы, а играть по их правилам – претило.
В сентябре находился в командировке в Москве (исполнял обязанности руководителя Управления МНС России) и вдруг, меня вызвали «наверх». Настойчиво порекомендовали встретиться с депутатом от Чукотки Романом Абрамовичем, разобраться с его проблемами. О результатах доложить лично.
Московская команда Абрамовича на Чукотке жила по московскому времени, поэтому встреча состоялась около часа ночи. Проговорили часов до 4-х утра. Роман Аркадиевич встретил меня вежливо, но с плохо скрываемой неприязнью к моей профессии. Тем более, планируя участвовать в выборах губернатора, предполагал, что я в команде прежнего главы. На всякий случай, жестко предупредил меня: «Взяток на Чукотке не потерплю!» На прощанье, я вручил ему рукопись своей публицистической книжки «На льдине», в которой сравнил Чукотку с оторвавшейся и отданной на волю волн льдиной.
Через несколько дней встретились вновь, уже по его инициативе. Похвалив мою рукопись, депутат сказал, что согласен с моей позицией, вызвавшей на первой встрече его отторжение. Суть разногласий сводилась к следующему. Ознакомившись с Чукоткой накануне выборов, команда депутата установила, что народ в районах голодает, дети по нескольку лет не могут выехать на материк, зарплата в отдельных отраслях не выплачивается годами и так далее. Роман Аркадиевич принял решение приобрести для каждой семьи (кроме чиновничьего Анадыря) по мешку крупы, мешку сахара и мешку муки; детей за свой счет оправить в летние лагеря. У семей возникала налоговая база, с которой, по закону, следовало оплатить налог! К 300 миллионам рублей, потраченных на помощь населению, следовало доплатить еще 50 миллионов налогов за облагодетельствованных.
Здесь следует описать, в каком состоянии Р.А.Абрамович «принял» Чукотку. Столица округа, г.Анадырь представляла собой серое, мрачное поселение, с полуразвалившимися бараками на центральных улицах. Дороги позволяли передвигаться только на транспорте высокой проходимости. Постоянные отключения электроэнергии. В прилегающем поселке Угольные Копи, ни электроэнергии, ни воды попросту не было. В магазинах скудный ассортимент за бешеные деньги. При этом, зарплата не выплачивалась месяцами и годами.
В районных центрах, положение дел на порядок хуже, чем в столице. Поголовье оленей упало в разы. Коренное население деградировало и спивалось, приезжие, при первой возможности уезжали. ЖКХ в состоянии коллапса. Добыча золота сократилась до 4 тонн в год.
Это на территории больше Франции, в недрах которой залегают месторождения полезных ископаемых с признаками «уникальное» и «крупнейшее в мире»: золота, олова и вольфрама, меди, ртути, угля. Помимо перечисленных, разведаны месторождения нефти и газа.
Грянули выборы. Довольно скоро, получив «предложение, от которого нельзя отказаться», действующий губернатор снял свою кандидатуру. Остальные конкуренты олигарха были статистами. Мое предложение: всерьез побороться с действующим главой, по моим расчетам, набирающим, даже при административном ресурсе, не более 25-30%; Роман Аркадиевич резюмировал: «На хрена мне неожиданности!»
Тем не менее, на Чукотку приехала мощная команда журналистов из популярных изданий. В том числе, съемочная группа РТР, готовящая фильм о Чукотке и ее перспективах. Записали и меня. Каково было мое изумление, когда фильм вышел в эфир, что из многочисленных интервьюируемых, остался практически один я. Пол фильма было посвящено малой авиации, которая так и не реализовалась, вторая половина - моим разглагольствованиям которые, слава Богу, реализованы. Длительное интервью по центральному каналу породило ряд недоразумений; искушенные чиновники и чиновницы решили, что я лицо приближенное и займу высокий пост в администрации Абрамовича. Соответственно себя повели. От разочарования после формирования команды нового Губернатора, отдельные кадры стали меня избегать.
Я также испытал некоторое изумление, когда в центральных газетах и журналах, увидел главы из моей рукописи «На льдине», переданной Роману Аркадиевичу, однако подписанные фамилиями известных журналистов.
Удивили меня и еще раз, когда со мной поделился мой начальник хозяйственного отдела, также из бывших геологов. Он рассказал, что в Гастрономе на полу стоят ящики с книжками «На льдине», некоего П.Б.Холостова (мой псевдоним), которого по геологической работе лично знают многие геологи!? Книга пользуется популярностью. На мое обращение к вновь избранному Губернатору, и мне завезли пару ящиков моей книжки.
В 2001 году Р.А.Абрамович стал Губернатором Чукотки. В 2002 году я возглавил Управление МНС России по Чукотскому АО.
Дежа вю 1992 года: через десять лет я принял управление в состоянии развала. На фоне увеличения поступления налогов в 40 раз, коллектив был сокращен вдвое.
На Чукотку губернатор привел крупнейшие в стране структуры: Сибнефть, Славнефть, РусАл. Работа в условиях внутреннего офшора, с командами, накоротке общающимися с руководством страны, требовала сосредоточенности на уровне «Канатоходца» В.Высоцкого.
Хочу отметить, что при полной поддержке деятельности Губернатора Президентом (В.В.Путин как-то сказал: «Вот, Роман Аркадиевич не пожадничал, из своих в Чукотку вложил!») и Правительством России, одновременно осуществлялся мощный перманентный «наезд» контролирующих и правоохранительных органов. На всем протяжении руководства округом Р.А.Абрамовичем, ни дня не проходило без проверки. Возглавляемый мной орган был в эпицентре событий.
Некоторые правоохранители буквально подметки рвали. Один из правоохранительных начальников продвигал идею, согласно которой, Абрамович за свой счет реконструировал аэропорт «в целях транспортировки наркотиков из Колумбии через Чукотку»!
Проверки и «копания» не были формальными. Иной раз, московский представитель контролирующего органа, угрожая мне уголовным делом, требовал компромат на «олигарха» и его команду. Бывали и анекдотические ситуации. Как-то отрабатывая с комиссией Счетной палаты России очередной наезд, вижу в своей приемной двух солидных мужиков. Интересуюсь, кто, откуда. Представляются: «Полковник такой-то из Генеральной прокуратуры, полковник такой-то из МВД России. Приехали к Вам с обыском. Вы не беспокойтесь, примете, как освободитесь! Дайте только команду, пусть кофеем напоят». Конечно, мужиков напоили. И не только кофеем.
Свое поведение и политику этого периода, я определил в беседе с тогдашним Министром МНС России, следующим образом: «Понятно, что поперек дороги Роме я никогда не встану. Но, я человек корпоративный и вред службе нанести не позволю».
………………………………
Кратко итоги правления «олигарха» и его команды, можно охарактеризовать следующим образом:
- долги по зарплате – 0;
- поголовье оленей выросло в разы;
- добыча золота достигла 30 тонн в год;
- построен современный аэропорт с современным оборудованием и полосой для всех типов воздушных судов;
- ЖКХ модернизировано на 80%:
- все школы и детские сады модернизированы до современного уровня, в селах созданы современные учебные центры;
- построена окружная больница, оснащенная современным оборудованием;
И многое другое. Про Анадырь, лишь приведу следующий эпизод. Одна из московских журналисток, поделилась впечатлением: «Не пойму, что это раскудахтались: Анадырь, Анадырь? Обычный европейский город!»
Стиль работы Романа Абрамовича не совмещался с чиновничьей традицией. Посидев на нескольких совещаниях, он эту бодягу для себя исключил. Определив круг «вменяемых» чиновников, общался исключительно с ними, тэт а тэт. Решения принимал четко, определенно, исполнители выполняли поручения «обгоняя собственный визг». Как то, я пришел к нему просить за опального чиновника. В этот момент, в кабинете губернатора готовился к интервью известный английский телеведущий, устанавливались телекамеры, свет. Роман Аркадиевич принялся усаживать меня в свое кресло: «Вы про Чукотку лучше меня расскажете!» Интервьюер из холодного Альбиона несколько растерялся, я понял, что тема губернатору неприятна и ретировался.
Такая манера «ухода от проблемы» характерна для Абрамовича. При этом, он бывает жестко афористичен, одному чиновнику он дал следующую характеристику: «С русским языком и логикой не дружит! В кресло с облака упал!» Я бы так определил гений Романа Аркадиевича – «гремучая смесь детскости и цинизма, замешанная на уникальной интуиции». Еще один штрих к портрету «олигарха»; как то я посетовал на действия «команды», и на вопрос: «Что надо?», ответил, - «Ждут отмашки от хозяина». В ответ, с сердцем: «Я не хочу быть ни чьим хозяином!»
В отзыве в Лондонский высокий суд (по иску Б.А.Березовского), Р.Абрамович указал, что в экономику Чукотки вложил более 2-х миллиардов долларов личных средств. Готов подтвердить порядок цифр. В то же время, по моим подсчетам порядка 15% и его средств разворовали. Когда я показал на документах, кто и как ворует, получил сентенцию: «Других поставишь, больше своруют!»
Эта безнадега, нежелание и неспособность бороться с воровством, откатами, требует непрерывного накачивания средствами любой отрасли и направления. Хорошо, что Чукотке повезло с «олигархом», был создан мощный задел для промышленности и социалки. Дело за малым, на гребне успеха продолжить поступательное движение.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Коррупция, как каркас слабого государства (нелирическое отступление)
По моему мнению, в мироустройстве стабильными и управляемыми могут быть государственные образования с полярными принципами организации: на одном полюсе, старые многовековые демократии; на другом - диктатуры. Все, что между ними, рыхлые сообщества, требующие специфических конструкций, подпирающих их «недоделанность».
На определенном этапе, таким каркасом выступает коррупция. Слабость государственных институтов, неразвитость гражданского общества, компенсируется коррупционными связующими. Участники коррупционных схем, часто более пассионарные, чем политические лидеры, кровно заинтересованы в стабильности созданной сети.
Рыхлый государственный аппарат, значительная часть талантливых управленцев, рекрутированная в коррупцию, вынуждает систему поддерживать статус-кво. Чересчур активное разрушение коррупционного квази-каркаса, может повергнуть государство в анархию. Как показала практика, левые и правые популисты полностью импотентны, как только доходит до реального дела.
Как трансформировать коррупционный костяк в современное, демократическое и управляемое государство и, при этом не свалиться в диктатуру? История, увы, таких рецептов не написала.
Либералы современной России – кто они? Или, «Почему я не с ними!»
Вехи своей биографии изложены мною не из желания «остаться в истории». По моему мнению, эти вехи, хоть и пунктиром, но характеризуют вторую половину ХХ века и начало ХХI. Как человек, воспитанный в духе либерализма, я не мог шагать в ногу с политикой партии и правительства. Говоря современным языком, и сегодня я не вписываюсь в мейнстрим, позволяющий комфортно расположиться в политическом пространстве.
В диспутах с клириками, я всегда вызывал их негодование верой во Христа, как реального исторического персонажа. Я в полной мере разделяю идеи, изложенные в Нагорной проповеди, искренне считаю, что ничего правильнее человечество не выработало! Мне близки философы экзистенциальной школы, из религиозных – Н.Бердяев. Однако мой атеизм не воинствующий, я принимаю религию в качестве важнейшего института, без которого посыл: «Кто я, тварь дрожащая, или право имею?!», однозначно возобладает в обществе.
Потеря культурного пространства, наряду с религией, удерживающего человека в морально-нравственных рамках, неизбежно отбрасывает цивилизацию в мракобесье средневековья и угрожает существованию самоей жизни. Европейская либеральная толерантность, с принципом «прав меньшинств», может приносить плоды лишь на поле, хорошо удобренном культурой и религией. При отсутствии массового культурного просвещения, упадке религиозности, на верх всплывают маргинальные «меньшинства», паразитирующие и плодящиеся на почве «толерантности».
В связи с либеральными «европейскими ценностями», вспоминается эпизод, рассказанный мне отцом. В 30-х годах в Новосибирске немецкие специалисты и рабочие строили завод. Бабушка Эльза, заведующая ПартАрхивом, была назначена ответственной за немецкую диаспору. Как-то в ее отсутствие, домой пришел Вальтер Ульбрихт – староста немецкого землячества (впоследствии первый секретарь Компартии ГДР). Отец встретил его и, в разговоре, выяснилась цель посещения. Жены немецких рабочих написали Председателю Крайисполкома Ф.П.Грядинскому коллективное письмо. В обращении, жены сетовали: мужья длительное время оторваны от семьи, здоровые мужчины имеют естественные потребности, а в России нет публичных домов с соответствующими гигиеническими требованиями, мужья могут чем-то нехорошим заразиться. Поэтому, в качестве исключения, жены ходатайствуют о создании для их мужей небольшого бардака. Разговаривали по-немецки, но в заключение партайгеноссе Ульбрихт по-русски спросил: «Я думаю, партайгеноссе Грядинский пошлет меня на …!?». Отец подтвердил столь здравое его предположение.
В 2000 году я решил «хлопнуть дверью», уехать с Чукотки, потренировавшись на выборах губернатора – «вдруг пригодится». Понятно, что без партийной поддержки дело было совсем дохлое. Считая себя либералом (хотя и утратившим иллюзии) я обратился к наиболее авторитетному лидеру правого движения России, за поддержкой. Молодой энергичный либерал (к сожалению, ныне покойный), яростно обличавший олигархию, принял меня в Москве накоротке. На мой вопрос, что надо, чтобы правые меня поддержали, он доходчиво мне объяснил: «Если Рома меня попросит, весь аппарат партии в твоем распоряжении!» Понятно, он имел в виду Романа Абрамовича, депутата от Чукотки в тот год и можно догадываться о цене «просьбы».
Сегодняшние «либералы» (деятели, относящие себя к либеральному направлению), при декларировании себя истинными патриотами России (при известном их отношении к термину «патриот»), с трудно скрываемой прохладцей относятся и к стране, и к народу. Их эскапады о радении за народ, выглядят ходульными и вымученными.
Занять доминирующие позиции на политическом пространстве нашей многонациональной Державы невозможно, без понимания национальных ментальностей и принципов исторического формирования этносов.
Работая в Казахской академии наук, отец наблюдал беспощадную вражду двух академиков казахов. Как то он спросил одного из них: как европейски образованные, интеллигентные ученые, могут враждовать со средневековым азартом? Тот ответил: «Вам, русскому, этого не понять: я – чингизид, а мой оппонент – тимурид!» Корни их вражды уходили в раннее средневековье!
Ни в одной стране мира, включая иммигрантскую Америку, невозможно представить такое национальное многообразие, с учетом того, что практически каждая нация, народность, имеет исконную территорию в пределах России. Я попробовал припомнить национальности своих родственников, друзей и близких знакомых, постоянно проживающих в России: украинцы из всех регионов Украины, немцы, татары, чеченцы, ингуши, евреи («ах, куда от них денешься!»), кабардинцы, башкиры, чукчи, якуты, лакцы, грузины, белорусы, корейцы, болгары и булгары, осетины, поляки… Явно не полный перечень. У всех свои национальные привычки, традиции, инакий взгляд на семью и отношения в сообществе. Тем не менее, все прекрасно дружат, создают смешанные браки, сосуществуют в коллективах. Увы, искусство сохранения «братства народов», требует особо тщательного и взвешенного отношения.
Мне понятно, мягко говоря, «прохладное» отношение к российскому государству, характерное для многих евреев. При этом, большинство из этого племени, честно и эффективно служат России – это обусловлено отношением к делу, а не к Отечеству. Но генетическая память погромов, репрессий, черты оседлости, бытового антисемитизма, невозможность реализовать свои способности, в той или иной мере обрекает их на нелюбовь к России. Моя двоюродная сестра Сонька, еврейка по матери, бежавшая в 90-х из Таджикистана, охваченного гражданской войной, так и говорила: «Мы погромы фиброй чувствуем, генетикой». Интересно, что перебравшись на Землю Обетованную, многие проникаются искренней любовью к России и российскому. Мне встретился на Мертвом море доктор, перебравшийся в Израиль по убеждениям, затем принявший христианство и проповедующий некое его сектантское направление. Таксист, в шабат отвозивший меня в аэропорт Бен Гурион, на блокпосте обратился к военному по-русски, тот ответил на иврите, что не понимает. Отъехав, таксист разразился бранью: «Морда еврейская, вчера с ним по-русски разговаривал, а сегодня придуривается!»
В связи с последним эпизодом, вспомнилось, как в советское время стал свидетелем незлобивой перебранки двух грузин - шоферов в гараже (мегрел и абхазец), один другому: «Чурка ты нерусская!», в ответ – «От черножопого и слышу!»
Непонимание национальных ментальностей - огромная проблема наших либералов и генераторов «либеральных ценностей». Искусственное негативное выпячивание привычных в быту выражений, оборотов речи, необидных прозвищ: «хохол», «кацап» и т.п.; порождает надуманные конфликтные ситуации. Спекуляж квазилиберальной толерантностью, ради красного словца, усугубляет проблему. Из буквального прочтения, например, Игоря Губермана, можно и его заклеймить антисемитом!
Корни отдельных межнациональных отношений воспринимаешь, читая записки генерала А.П.Ермолова. После ознакомления с сухими итогами «наказания немирных аулов», понимаешь, почему и сегодня на Кавказе собакам дают клички «Ермолов»!
Бытовой национализм существовал, и будет существовать еще очень долго. В этот котел непрерывно поступает топливо и от политиков, разыгрывающих национальную карту, и от малообразованных слоев, охотно взваливающих вину на кого-то – «если в кране нет воды, ….» Следует констатировать, что бытовой национализм русской нации очень поверхностен, сводится к анекдотам и национальному акценту недостатков конкретного дворника-таджика или отмороженного водителя-кавказца. Если двор чистый, а кавказец за рулем адекватен, никаких предвзятостей по национальному признаку от статистического русского ожидать не следует. При этом, отношение к водителю-кавказцу или блондинке за рулем, на примерно одном градусе.
Свое отношение к национальному вопросу, я обычно иллюстрирую на примере: все встреченные на жизненном пути татары, характеризуются мной как мужики позитивные, но понимаю, что и в этом народе есть всякие. В то же время, жизнь свела меня с тремя индивидами по имени Геннадий Николаевич - все редкие мерзавцы.
Ни в России, ни в Советском Союзе, никогда не существовало дискриминации по расовому признаку, религиозной принадлежности (за исключением ранних раскольников и радикальных сект), в отличие от «цивилизованной» Европы и демократической Америки. Попытки Ф.Фукуямы и Ко идентифицировать фашизм (нацизм) и сталинизм, проводя параллель между Холокостом и раскулачиванием, откровенный подлог (при всей моей нелюбви к сталинизму).
Особенно «эффективно» решают национальный вопрос американцы. «Американский троцкизм» требует серьезного исследователя. Экспорт демократии уже принес миру больше страданий и человеческих жертв, чем все тоталитарные режимы второй половины ХХ века! В этом контексте, следует вспомнить, как Россию понуждают непрерывно каяться за преступления тоталитаризма. В том числе, по вопросу «репрессированных народов», несомненно, варварской акции! Но вспомним 1945 год: страна в руинах, у каждого советского человека, включая вождей и Вождя, погиб близкий человек… Какие же мотивации сегодня, у американцев и европейцев, объявляя «секторальные санкции», «рвать в клочья экономику России», по сути репрессировать целый суперэтнос в XXI веке?!
Ф.Фукуяма явно поторопился, объявляя предсказанный Гегелем «конец истории». Следующие цивилизационные катаклизмы, создающие историческое пространство, вырастут из межнациональных конфликтов. Попытки искусственно ассимилировать нации в новые, современные этносы, приводят к обратному эффекту. Попытки, часто успешные, вычленения субэтносов из суперэтносов или формирование этносов-химер, наподобие хазарского каганата (современная Украина), еще долго будут сотрясать историческое пространство.
Сегодняшняя ситуация поголовного не знания своей истории, на фоне интернета, забитого псевдоисторическим (иногда талантливо изложенным) бредом; клипового восприятия мира, воспитанного блокбастерами и компьютерными играми, плодит массы «манкуртов», готовых следовать за ярким оратором. Слава Богу, пока в стране нет выраженного маргинального лидера экстремистского толка! Но по мере накопления массива плохо образованных, но страдающих адреналиновым дефицитом, молодых людей, такой лидер неизбежно появится.
Регламентированная сверху «активность» организованных борцов «за демократию» не способна долгое время сдерживать темперамент масс. С другой стороны, как будто специально, всплывающие на гребне «лидеры либеральной оппозиции», мало симпатичны, мелкотравчаты и много брызгают слюной. Если их нарочито выпячивают политтехнологи от власти, это большая ошибка. Лейтмотив их выступлений точно охарактеризован Стругацкими: «Кадавр жрал!...»
Отсутствие авторитетной либеральной оппозиции (эта пожизненная роль данной категории, представленной интеллигенцией - «прослойка» по В.И.Ленину), может катастрофически отразиться в судьбе страны. Увы, сегодня и в ближайшей перспективе не видно авторитетного или, хотя бы, симпатичного и не скомпрометированного лидера – либерала.
В заключении хочется порекомендовать, при назначении чиновников на главные должности и выше, принимать зачет на знание двух книг Л.Н.Гумилева: «Этногенез или биосфера земли» и «Великая Степь и Великая Русь». Можно разделять или не разделять его философские доктрины. Мне, мягко говоря, неприятны философские идеи Л.Н.Толстого (особенно в контексте его человеческих качеств), но считаю обязательным изучение школьниками его великих произведений. Для понимания национальных особенностей нашей многонациональной Державы, корней народностей, принципов формирования и умирания этносов, нужна фундаментальная основа. Без такой основы – просто не выживем.
МИТРОПОЛЬСКИЙ Петр Борисович