ИРРЕАЛЬНЫЙ МИР
Лирическая повесть о первой любви
1
Тем, кто хотел уйти, посвящается.
«Страданием и бессилием созданы все другие миры и тем коротким безумием счастья, которое испытывает только страдающий больше всех...»
Фридрих Ницше.
Пролог
Человек живет две жизни: первую жизнь — внешнюю, состоящую из событий и фактов, и вторую — внутреннюю, сотканную целиком из его мыслей. И порой не разобрать, какая из них реальнее, какая важнее.
Открыв утром глаза, мы окунаемся в окружающий мир. Мы суетимся, спешим на работу, звоним по телефону, ссоримся с друзьями, делаем необходимые покупки. События и факты с неумолимым равнодушием сменяют друг друга. Весь день мы находимся в привычной колее обыденной жизни, реальной жизни, но при этом постоянно о чем-то думаем, размышляем, взвешиваем.
Для кого-то главными были происшедшие события, свершившиеся факты, но не для меня. Для меня жизнь выражалась только в моих мыслях. Они стали первоосновой существования, они заставляли меня огорчаться или радоваться, переживать или смеяться. Конечно, мысли взаимосвязаны с событиями, и часто события играют первостепенную роль в появлении определенного рода мыслей, но все же реальнее всегда огорчаешься и страдаешь от возникших мыслей, а не от событий. События временны, смертны, они приходят и уходят, а мысли о них остаются. Их нельзя выбросить в утиль прошлого, они жгут и бередят душу.
Чтобы было не так больно от этих мыслей, я решил перенести на бумагу некоторые из них, не дающие покоя вот уже много лет. Это — ирреальный мир, который у каждого свой.
В моей повести почти нет событий, еще меньше действующих лиц, но много мыслей, дум, переживаний. Главный герой, о котором пойдёт речь, живёт в основном в выдуманном мире. Наверное, в его возрасте со всеми так бывает, а это опасно.
31 мая 1994 г. 22.19, вторник
Глава I
«… Странно, сегодня я вспомнил себя пятилетним, так четко и явственно, будто пять лет мне было вчера, а не много лет назад. Я, пятилетний мальчик, забитый, запуганный и совсем неразвитый — такой небольшой сжавшийся комочек страха. Но уже тогда родилось во мне чувство, даже не родилось ещё, а только коснулось меня легким крылом его первое дуновение и затем поселилось во мне навсегда. Именно тогда впервые я почувствовал себя другим, странным мальчиком, непохожим на всех остальных. Душа моя наполнилась томительным ожиданием чего-то необычного, несбыточно-розового; захотелось вдруг, чтобы меня пожалели, приласкали, выслушали, и я бы тоже жалел, смотрел и гладил волосы, красивые мягкие волосы… девочки. Обязательно только, чтобы это была девочка. Откуда возникла такая потребность, такое жгуче-тоскливое чувство, не знаю. Вероятно, оно родилось из небытия, из другой, параллельной Вселенной и выбрало для обитания мою душу. Зачем судьбе угодно было так поступить — неясно, но точно помню: именно в тот момент, в то мгновение я полюбил. Это случилось в детском саду, она ходила в другую группу и была на год старше. Как её звали, я сейчас уже не помню, и куда она пропала после детского сада — не знаю, но полюбил я её тогда очень сильно и не по-детски...», — так думаю я, Володин Дмитрий Семёнович, сидя в автобусе 23 июля 1977 года. Через месяц мне исполнится восемнадцать лет, я окончил первый курс Брянского института транспортного машиностроения и прохожу сейчас производственную практику. Сегодня суббота, и я еду домой к родителям в небольшой и грязный городишко N-ск, в восьмидесяти километрах от Брянска. Ехать до N-ска два часа, делать в автобусе нечего (читать при движении я не могу — от напряжения меня начинает тошнить), и я предаюсь свободному потоку мыслей, которые в последнее время снова стали меня одолевать. Я думаю о смысле жизни, о смысле жизни вообще и о моей конкретной в частности. Мой друг и одногруппник Лёшка Матвеенков называет такое состояние праздной дурью и говорит, что надо развивать свой мозг и стараться хорошо учиться, а не заниматься ерундой. Я же, в отличие от него, это ерундой не считаю, наоборот, свою учебу в институте, развитие мозга и прочее я считаю полнейшей чепухой, пока не решен вопрос смысла единственной и неповторимой, но пока непутевой моей жизни. Есть ли в ней хоть малейший смысл? В чём он заключается? И если есть, то зачем он мне нужен?
«… Как прекрасен мир природы! Как ярко сияет майское солнце, тихо плещет вода в реке, нежно улыбается трава на лугу утренней росой! Красив Божий мир! И каково должно быть наслаждение жить в нём — сплошная тихая и грустная радость бытия».
Но нет мне счастья в этом мире. Еще в детстве я часто задумывался над смыслом жизни, вероятно, это происходило оттого, что я все время чувствовал себя несчастным, на грани отчаянья. Счастливому, довольному собой нечего думать о каком-то смысле — он просто живёт и радуется, а у меня прямо-таки патологическое чувство неудовлетворённости жизнью.
В детстве это был постоянный страх пьяного отчима. Отец мой умер рано, когда мне едва исполнилось три года. Я его совсем не помню. Мать вышла замуж во второй раз и, как оказалось, неудачно. Отчима я возненавидел с первого дня, особенно за то, что он бил и меня, и моего брата, хотя исподволь мне иногда казалось, что на брата битьё не производит такого гнетущего воздействия, как на меня. Получил в школе двойку — порка, вовремя не принес воды из колодца — получай, выпил отчим после работы лишнего — снова крик, скандал, пьяная ругань. Одна была у меня отрада и отдушина — Женька. Я полюбил ее с первого взгляда в первом классе и любил все последующие десять лет, да и теперь она все ещё не выходит из моего сердца. Сколько мук я испытал, сколько счастливых грёз пережил, прежде чем понял, что я для неё совершеннейший нуль. Катастрофа разразилась летом после седьмого класса, а до этого семь лет я прожил в счастливом неведении. И она до сих пор об этом ничего не знает…».
Автобус неожиданно встряхивает на кочке, я подпрыгиваю и больно ударяюсь о железную ручку сидения. Вместе со мной подпрыгивают мои мысли и на время пропадают. Я рассеянно смотрю в окно и машинально считаю мелькающие столбы.
«… Да, жизни я не рад и, честно говоря, расстался бы с ней без сожаления, но всегда мешал сделать это инстинкт, животная тяга к жизни. В детстве и ранней юности инстинкт самосохранения очень силён, его трудно побороть доводами рассудка, да и мечты — несбыточные, розовые — всё ещё копошатся в голове и мешают полной безысходности. Все ещё кажется, что и ты на что-то способен и в тебе сидит Наполеон или Цезарь, скрытный до поры до времени. Ты всё ещё гонишь прочь навязчивые мысли о том, что ты такой же скот, как и все остальные, и тебе тоже уготована серая убогая жизнь до самой дряхлой старости, до той самой минуты, когда вследствие физиологических изменений ты перестанешь осознавать себя. Тебе кажется, что ты не такой, что когда вырастешь, то обязательно станешь самым известным в стране, а может, и в мире. Все будут перед тобой преклоняться, заискивать, а самые красивые девушки будут жаждать близости с тобой. Силён и самоуверен детский ум, опирающийся на инстинкт самосохранения.
Но время идет, и вот мне уже минуло семнадцать лет, меньше чем через месяц стукнет восемнадцать, а я ещё ничего от жизни не получил. Одни бесчисленные унижения и постоянную безысходность. А как порой нестерпимо хотелось получить хоть что-нибудь. Какой уж тут Наполеон, какие девушки?...»…
Автобус плавно тормозит — конечная остановка. Я выхожу. После душного вонючего салона на улице особенно хорошо дышится. Сумка моя легка, идти до дома недалеко, примерно полтора километра — приятная прогулка после двух часов духоты. Уже вечереет, шестой час, дневная жара почти совсем спала. Я иду, помахивая сумкой, и думы продолжают одолевать меня.
«… Чем я закончил? Кажется, Наполеоном? Итак, мне скоро восемнадцать, а я совсем не Наполеон. Ну и чёрт с ним. И лицом я некрасив, и ростом низок (хотя, впрочем, и Наполеон не был высоким), но зато я умный, а если буду упорно заниматься и много размышлять, то обязательно додумаюсь до смысла бытия. Напишу об этом статью, её напечатают в научном журнале, потом перепечатают в других странах; я стану известным, и тогда все увидят — и она в том числе, — кто я такой. Но я не буду хвастать своей известностью и снизойду до вас, люди...».
От быстрой ходьбы я немного взмокаю, всё же ещё достаточно душновато, и капельки пота текут по лицу. Я достаю носовой платок, вытираю им лоб и щеки. Одну из щек сразу же начинает щипать — опять прыщ содрал. В душе привычно холодеет, настроение падает. Волна безысходности в который раз зажимает меня в свои тиски.
«Вот мерзость, — чертыхаюсь я, — уже почти год мне не дает жить эта проблема… проблема гадкая, противная, у которой до сих пор нет никакого выхода или решения».
Однажды, это было в колхозе в начале первого курса, посмотрев на себя в зеркало, я заметил на щеках возле носа какие-то красные пятнышки. Подумав, что это от грязи, я тщательно умылся с мылом, но пятнышки не исчезли, а только сильнее покраснели. Через неделю они выросли, в них появились белые мешочки с гноем. Я выдавил их и смазал пораженные места одеколоном. Дня через три они засохли, но зато появились новые в других местах. Я выдавил эти, но через неделю все повторилось, и дальше опять все снова.
Потом прыщей стало столько, что они сделались постоянным предметом моего внимания. С этого момента я не мог спокойно смотреть на себя в зеркало, и жизнь потихоньку начала превращаться в кошмар.
Меня все время мучил один и тот же вопрос: почему я? Почему это появилось и досталось мне? Почему у других нет ничего подобного? Если у кого и есть один или два прыщика, так ведь это совсем не то — их и не видать вовсе. А у меня рожа стала красная, рыхлая, с огромными дырками-порами. Смотреть на нее противно. У девушек, глядящих на меня или со мной разговаривающих, я часто подмечаю брезгливое выражение лица. В принципе, если быть до конца откровенным с самим собой, из-за прыщей я стал выпивать и курить. Хотя ещё совсем недавно — до поступления в институт — я не выпил ни одной рюмки спиртного и не выкурил ни одной сигареты. Живя с отчимом пьяницей, я дал себе зарок, что и в будущем никогда этого не сделаю. Моя жизнь предназначена не для валяния под забором, а совсем для других целей.
Поначалу в институте все шло ровно и гладко. Я записался в секцию бокса, каждое утро бегал кросс, делал зарядку. Но жизнь внесла в розовые мечты свои обыденные коррективы.
Проучившись без происшествий три месяца, я как-то после тренировки решил сходить на танцы в студенческую столовую. Она расположена на втором этаже двухэтажного кирпичного здания, там каждое воскресенье у нас проводятся вечеринки. Началось всё, как обычно: музыканты были ещё не пьяные, поэтому играли прилично, в основном репертуар «Битлз». Свет в столовой преднамеренно погасили, на каждом столе стояло по две бутылки вина, конфеты в вазе и по одной свече. Но, так как большинство свечей не горело, был самый настоящий интим. Организаторы подобных вечеров рассаживали за столики, как правило, по двое парней и по две девушки. Это делалось в расчёте на то, чтобы парни не водили своих компаний и не напивались к концу вечера, что сначала происходило довольно часто.
За моим столиком сидели Лёшка Матвеенков и две девушки с соседнего факультета. Когда Лёша танцевал со своей дамой, я видел, как она прижималась к нему грудью. Я пригласил свою визави, и она, танцуя, точно так же прижалась ко мне. В голове у меня зашумело, ноги сделались ватными. Когда танец закончился, и мы уселись за столик, я был вне себя от радости.
— Ну что, провожаем тёток? — спросил меня уже порядком подвыпивший Лёха, когда девушки ушли покурить.
— Нет, я ещё не договорился, — ответил я, не ожидая такого прямого вопроса, и прибавил, смутившись, — даже не узнал ещё, как зовут.
— Ну, ты даёшь, чувак, давай быстрее, — подзадорил он, — а то вечер кончится и ты пролетишь.
В это время музыканты сделали перерыв и сели за столик выпивать. Я пошел вниз в туалет. Туалеты находились на первом этаже и располагались рядом — мужской и женский. Возле них стояли ребята с девушками вперемежку, и все поголовно курили. Зайдя в туалет, я остановился у раковины сполоснуть разгорячённое лицо. Вот тогда и произошел эпизод, который круто изменил мою жизнь. Стоя у крана, я вдруг отчетливо услышал через стенку голос моей визави. Это был обрывок фразы, которую она кому-то досказывала:
— Чтобы этот прыщавый пошел меня провожать, да ты окстись!!! — и засмеялась звонко…непринужденно, от всей души. Спина у меня похолодела, противный липкий страх охватил все тело. Я выскочил из туалета как ошпаренный, мельком бросил взгляд в сторону — да, это была она, «моя девушка», она курила и делилась впечатлениями со своей подругой.
Я быстро поднялся на второй этаж, подошёл к своему столику и опустился на стул. Леха сидел один, безразличный к происходящему, курил сигарету, стряхивая пепел в тарелку с конфетами. Мне нравится его безразличие, но тогда я не обратил не это внимания. Руки мои дрожали, на лице застыла гримаса от боли, хотя я всячески старался не подать виду.
— Давай выпьем, — предложил я Матвеенкову.
— Давай, — равнодушно согласился он, прекрасно зная, что я не выпиваю совсем.
Я налил себе полный стакан вина и выпил, потом второй — и тоже выпил. В животе сразу потеплело, во рту отдалось сладким привкусом.
— А теперь угости сигаретой, — обратился я к нему. Лёха дал сигарету и зажёг спичку. После затяжки в голове у меня закружилось, непонятно только отчего: то ли от вина, то ли от сигаретного дыма, а может, от случившегося со мной в этот вечер. Ничего не говоря и не объясняя, я поднялся и ушёл в общежитие. Жил я в одной комнате с пятикурсниками и был ими не очень любим за то, что не участвовал в их почти ежедневных пьянках.
Всю ночь я пролежал в постели без сна, и в мозгу билась единственная мысль: «За что? За что мне такое? За что пьяный отчим истязал меня в детстве, за что меня никогда не любила Женька, за что у меня некрасивое лицо с прыщами и за что мне послан сегодняшний день»?
Всю ночь я промучился, но ответа не нашел. Вероятно, его не существовало в природе, ответа на этот вопрос.
Утром я встал другим человеком. Вместо занятий пошёл с пятикурсниками пить пиво, потом купил пачку сигарет, а вечером не пошёл на тренировку. На следующий день пробежку делать не стал, снова пошёл в пивбар.
Постепенно я совсем забросил занятия, стал выпивать с пятикурсниками почти каждый день и втянулся в курение.
«Зачем мне занятия? Зачем бег по утрам и тренировки вечером, если я обделённый в этом мире, если я изгой»…
Так я провел всю вторую половину первого семестра и подошёл к сдаче экзаменов. Перед экзаменами малость трусил, было неприятно, что я их не сдам, и меня с позором выгонят; но, подумав немного, волноваться перестал.
«Всё равно мне их не сдать, — решил я спокойно, — пойду в армию. Разве в армии будет хуже, чем сейчас»?
Но, как ни странно, экзамены я все сдал, и вдобавок на четвёрки и пятёрки. Во втором семестре почувствовал себя увереннее, пятикурсники полюбили меня, да и сам я стал, как настоящий пятикурсник: лекции прогуливал и выпивал с ними ежедневно. Со временем совсем осмелел и стал ходить в парк на танцы. Парадоксально, но факт: и прыщей вроде на лице стало меньше, а может, это так казалось. Приставал с Лёхой к подвыпившим чувихам, иногда удавалось их поцеловать и потрогать за грудь. Но всё равно брезгливый взгляд я постоянно чувствовал на своём лице. Потрогать девушку за грудь — теперь этого для комфортного согласия с жизнью было вполне достаточно. О своем мировом предназначении я больше не помышлял и о смысле жизни не думал. Нет в ней никакого смысла, жизнь проста как пареная репа. Она жестока и несправедлива, и я ей буду платить тем же.
В походах в парк принимал участие еще один мой одногруппник — Боря Мучкин, с которым я в последнее время сошёлся довольно близко. Не знаю, что мы нашли друг в друге. Он — высокий, стройный, очень красивый, имеет первый разряд по лыжам. Девки на него липнут, словно мухи на мёд, а он, идиот, — нуль внимания, фунт презрения. Наверняка Боря завёл со мной дружбу для контрастности, потешить свое самолюбие. Недавно, уже в который раз, мы выпивали с ним в общежитии, потом сняли в парке двух чувих и распили вместе с ними еще бутылку водки. Закуски не оказалось, только сигареты. Водка была тёплая — Боря нёс её заткнутой за пояс; пили из горла, я еле успел закусить сигаретой, подруги тоже сразу задымили, а Боре, бросившему курить, пришлось заедать листьями с ближайшего куста. После распития, разошлись по парам, не знаю, как он, а я свою подержал за голую грудь...»…
Но вот и мой дом. Однако сколько же я дум всяких передумал, пока дошёл. Головешка пока ещё работает, хотя пью и курю в последнее время совсем не в меру.
Зайдя домой, я сразу принимаюсь оглядывать себя в зеркало, но вижу в нем лишь то, что должен был увидеть, — красное лицо и маленький нос. Опять в голову лезут мрачные мысли о никчемности и пустоте жизни, о бессмысленности любого смысла. Мне плохо, мне очень плохо, зачем же тогда жить?
«Пойду в ресторан, — решаю я, — выпью там».
Ужинать отказываюсь, мать обижается, говоря что-то обидное мне вслед, отчим сидит за столом пьяный и бессвязно бормочет.
«Уж не становлюсь ли и я таким алкашом?» — мелькает неприятная мысль, но её я отбрасываю. Со мной не случится такого, я — умный, начитанный, с достаточной силой воли, в отличие от некоторых, и верю — в будущем обязательно придет время, когда я снова не буду выпивать и брошу курить, но сегодня такое время пока не пришло.
http://www.proza.ru/2016/06/12/610