Когда я слышу название или рекламу этих духов, перед глазами встает картина больничной обстановки травматологической больницы и ночных, неуютных, пустынных и грязных улиц холодного, неосвещенного Тбилиси декабря — января 1994 -95 -го годов.
Хотя, если уж рассказывать, то надо начинать с событий, произошедших раньше, в конце декабря 91—начале января 92-го.
Я хотел успеть завершить ремонт в освободившейся в нашем доме комнате, чтобы мама встретила Новый год уже в ней. Эта светлая комната расположена этажом выше и тоже выходит окнами на улицу. Она даже больше нашей, 15-метровой, но, что самое главное, сантехникам удалось так подключиться к коммуникациям, что у нас теперь будет отдельный туалет с душем! Не говоря уже о том, что на общей кухне есть угол со столом, большим стенным шкафом и собственной газовой плитой!
Всё же не зря мы 25 лет стояли на очереди в райисполкоме!
Да! Еще! У жившей там старушки (царство ей небесное!) был установлен телефон. Свой! Даже не спаренный с кем-нибудь!
В нашем районе поставить новый телефон практически невозможно — АТС старая, все номера разобраны; кроме официальной многосотенной очереди, есть еще и неофициальная из «блатных».
Так что первое, что я сделал, получив ордер на квартиру, - это переоформил телефон на меня (естественно, через мою пациентку работавшую в этой системе). Кстати, через несколько дней была попытка подсоединить кого-то на пару, но нам удалось отбиться. Пока шел ремонт провели «воздушную линию» в мамину комнату и телефон уже у нас есть. Правда, он эти дни молчит, или не отвечает.
А всё потому, что на Руставели идет стрельба. Из-за нее маляры, едва успев докрасить оконные рамы, уже не приходят, чтобы прибраться. Да и обои, краска должны хорошо просохнуть, чтобы уже перебраться— а тут стрельба!
В городе полно вооруженных людей. Милиции почти не видно.
Президент Звиад Гамсахурдия и поддерживающие его члены парламента и правительства забаррикадировались в бункере Дома Правительства, а сторонники оппозиции стараются их оттуда выбить. Недавно созданная гвардия, как и общество в целом, расколота на звиадистов и антизвиадистов.
Идет настоящая война в центре города. С бронетранспортерами, пушками… С крыш домов стреляют снайперы.
Слышны автоматные очереди, разрывы снарядов…
Большинство жителей покинули близлежащие дома и живут у родственников, или друзей.
Да и ходить по городу стало по вечерам опасно.
Ввели комендантский час.
Вот и мама несколько раз уже не смогла пробраться домой и оставалась ночевать у знакомых там, где ее заставала темнота.
Мы с Ниной живем на другом берегу реки, в противоположной части города. И хотя у нас нет баррикад на улицах, как в центре, на Мтацминда и Руставели, и не слышна стрельба, транспорт всё равно не ходит и чувствуется общее напряжение. А тут еще и АТС постоянно отключается, так что и позвонить уже становится проблемой!
Однажды, за несколько дней до Нового года, маме вечером всё же удалось попасть домой. Входная дверь в комнату оказалась взломанной, нижний замок был выбит. Ставни закрыты, в комнате темно… Мама зажгла свет, но даже не успела ничего рассмотреть, как пуля, пробив ставню и чуть не зацепив маму, пролетела через открытую дверь и вошла в дверь соседей напротив по коридору. Быстро выключив свет, не входя уже в комнату, мама заперла дверь на «английский» замок и вышла из дома. Боясь подвернуть ногу, угодив в многочисленные рытвины, или обо что-нибудь удариться в темноте, она шла, держась более различимой и не заваленной обломками середины улицы. Снова поднялась стрельба… Кто-то кричал ей, чтобы она хотя бы спряталась за дерево, но какие там деревья!
Раздеваясь у живущей неподалёку подруги, мама заметила, что пальто на боку разорвано. Она точно помнила, что не зацеплялась ни за что, значит, это ее всё же «зацепила» пуля.
Обычно, мама не любила выходить из дома 31-го и встречала Новый год одна, у телевизора. Поздравляли друг друга по телефону, а 1-го мы с детьми приходили к ней со сладостями. Она же угощала нас своими «заготовками».
Однако, на этот раз ни 31-го, ни первого числа мама не позвонила. Да и телефон-то большей частью не работал.
На Руставели ситуация достигла кульминации, идёт непрерывная стрельба, пробраться туда невозможно.
Где мама может быть — трудно предположить.
Второго января стрельба несколько стихла.
После Оперного театра проспект перегорожен. Вооруженные люди
не пропускают дальше никого. Я объясняю, что живу здесь и хочу
зайти домой. Называю адрес.
Подзывают какого-то парня с автоматом — узнаю в нем соседа
с улицы. Он меня тоже узнал, отозвал в сторону.
-Ты что, не знаешь, что ваш дом сгорел? Там еще какая-то
женщина погибла...
Смотрю на него.
- Ей Богу — не знаю кто! Куда-то увезли. Здесь такое было!.
- Провести к дому можешь?
- Пойдем, но около вас там все простреливается с их крыши...
(Ещё бы! Дом фасадом выходит на короткую улицу к Парламенту)
Пробрались. Дома нет. Точнее, стоит обгоревший фасад, а внутри всё выгорело. Какие-то покорёженные переборки, трубы.. Наш красивый железный балкон над подъездом оплавился, обуглился и вот-вот упадет на черную кучу чего-то всё еще дымящегося.
Стоит резкий запах дыма, горелой пластмассы, еще чего-то... Внутри дома что-то свалилось сверху и поднялась густая пыль.
Хотя, откуда тут взяться пыли? Гарь, копоть...
Опять пошел дождь. Парень стоит рядом, но вижу, что ему стоять на виду посреди пустой улицы неспокойно.
-Ты иди, я сам выберусь…
- Нет, побуду немного...
- Иди, у тебя дела...Спасибо тебе...
То ли перестали стрелять, то ли я ничего не слышу.
Нет, слышны звуки падающих капель воды внутри развалин. Заходить туда опасно, да и не имеет смысла — мокрые, но дымящиеся чёрные кучи, битый кирпич, обгорелые бревна — дом ведь внутри был весь деревянный, вот и выгорел дотла.
Посмотрел наверх, в сторону своей новой комнаты, - никаких стен, потолков и полов, всё просматривается насквозь, - и вижу на торцовой стене, примыкающей к уцелевшему соседнему дому, прикрепленный к ней наш новёхонький унитаз на фоне выложенного кафеля.
А как мы подбирали цвета и вид обоев, кафеля, сантехники!
Усилившийся дождь, видно, смыл с них копоть.
Чистый сюрреализм!
Развалины, грязь, копоть, дым — и участок стены, выложенный бледно-розовым кафелем, с висящим в воздухе унитазом и душем!
В куче под ногами заметил обгоревшую, местами с отпавшей эмалью, маленькую китайскую вазочку, а рядом — ее чудом уцелевшую круглую, черную подставку.
Начинаю оттирать их под усилившимся дождем — у нас были точно такие вазочки. Судя по тому, что я стоял под нашей комнатой, вполне возможно, что она одна из них.
Опять начали стрелять. Кто-то кричит, чтобы я ушел, или спрятался куда-нибудь.
Куда идти? Куда увезли погибшую женщину? Кто она?
Я обошел и объехал все морги и больницы, благо, «Запорожец» на ходу. Надо было успеть застать хоть кого-то из работников морга на рабочем месте. Их и в мирное- то время поймать трудно!
О том, что я видел тяжело вспоминать даже сейчас.
Масса неопознанных трупов! (В те дни погибло 113 человек).
Мамы нигде нет! С одной стороны — прекрасно! С другой — а вдруг? Где же она столько дней? И никаких вестей ни от кого.
Начал «прочёс» известных мне ее подруг и знакомых. Не сразу, но нашел ее у одной из её школьных подруг в удаленном от центра районе Сабуртало. Мама умеет «держать удар», но, узнав о пожаре, она была потрясена! Ведь всё сгорело! Осталось только то, что было на ней! Даже документов не было!
Уже смеркалось, когда мы с ней уже вместе пробрались к пепелищу. Постояли, посмотрели, попытались разгрести всё еще тлеющую кучу под нашей комнатой — но ничего, кроме еще одной, более обугленной, чем первая найденная, вазочки не нашли.
Странно, но никто не стрелял!
Стемнело… и мы поехали к нам — Нине , детям, в Дидубе.
В те дни площадь Руставели была местом массовых собраний.
Там можно было узнать все последние новости, какие-то распоряжения, вывешенные на доске объявлений в вестибюле Дома кино. Поехав туда наутро, я встретил кое-кого из соседей по дому, по соседним домам, оказавшихся в таком же положении.
Находившийся там представитель мэрии Кока Ц., который сам на тот момент обладал лишь списком разрушенных домов, мог сообщить нам, что потерпевшим для временного их размещения выделены места в нескольких гостиницах и спортивных базах, а также будет выделена помощь деньгами, вещами первой необходимости и продуктами. Никакой конкретики.
Решено было составить списки пострадавших, что и было поручено мне. За два дня мною вместе с жильцами-погорельцами списки были составлены, заверены комендантами домоуправлений и переданы в мэрию. (Между прочим, те первичные списки, написанные от руки разными почерками, до сих пор сохранились у меня.)
Горожане стали приносить вещи, продукты для пострадавших. Приступ ли к расселению людей по гостиницам, распределению выделенной помощи. Здесь большую работу провел один из пострадавших — Зураб М. Он работал в соседнем городе Рустави, но из-за проблем с транспортом часто не мог туда добраться, поэтому у него было больше времени, чем у меня, так как я всё же не мог бросить больных и работу. (Потом я узнал, что он перешел на работу в министерство по делам беженцев).
Маму и еще три семьи мне удалось устроить в небольшую гостиницу при бывшей Республиканской партийной школе (потом те здания заняло Министерство иностранных дел, но поселенцев оставили). Надо было жить в новых условиях, а они осложнялись не по дням, а по часам.
6-го января Гамсахурдия в сопровождении нескольких лиц удалось бежать из бункера.
Власть взяла в руки тройка Военного Совета, состоящая из бывшего премьер-министра, командующего гвардией и писателя, бывшего «вора в законе», возглавляющего вооруженное добровольное объеденение «Мхедриони»
При мэрии был создан штаб оперативных действий, куда, наряду с руководителями городских служб, вошли и я с Зурабом в качестве представителей пострадавших в результате военных действий.
Мне выдали соответствующее удостоверение, разрешающее перемещение по городу в комендантский час, так как заседания штаба проходили по вечерам и заканчивались поздно.
На заседаниях познакомился со многими новыми и прежде недоступными старыми начальниками, которые оказались вполне нормальными людьми. Мне даже дали спецпропуск для «птички», и теперь я спокойно мог парковаться хоть на центральной площади прямо перед мэрией! (Вероятно, это была самая безопасная стоянка, ведь у входа стояла охрана и вряд ли кто-нибудь угнал бы машину, или снял колёса).
С утра — в один конец города — часа на два на работу, а потом — в правление торговли (обещали выделить какое-то количество кастрюль, посуды, стиральных средств), в Красный крест (выдали серые суконные «солдатские» одеяла, утюги…), или еще куда-нибудь. Надо в горздраве договориться насчет инсулина для диабетиков, лекарств для хронических больных, обещали дать несколько тонометров для больных-гипертоников. Кого-то надо устроить в больницу. Хорошо, что нет проблем со школьниками — их «разобрали» другие школы, нашлись и бесплатные учебники.
Ещё — паспортные столы, ЗАГС-ы, чтобы организованно и без лишней бюрократии восстановить людям документы.
Что-то из помощи, поступающей от отдельных организаций, выдается «на семью», что-то «на человека», всегда чего-то не хватает на всех. Люди разбросаны по всему городу — невозможно информировать каждого. Пишем объявления в вестибюлях Дома кино, гостиниц, просим передавать важные сообщения друг другу.
У нас нет своего «угла». Все бумаги ношу с собой.
Кока Ц., с которым я контактировал с первых дней после войны и с которым мы продолжали встречаться на заседаниях в мэрии, открыл при своей организации компьютерные курсы и оформил на них моих детей, так что первичное компьютерное образование они получили там и даже бесплатно! В те годы персональные компьютеры только-только стали входить в обиход.
А из тогдашних разговоров детей об этих курсах помню, что они пользовались языком «бейсик». Запомнилось, очевидно, по созвучию с названием улицы Бесики, на которой сгорел наш дом.
Так прошли психологически самые тяжелые, «острые», первые два месяца после военных событий в городе.
Люди начали обустраиваться на новых местах проживания, восстановили документы.
Но у нас нет ощущения надежности, того что за этими «разовыми» акциями стоит государство с его гарантиями.
Никто не знает о дальнейших перспективах жилья, компенсаций.
И то сказать: в стране всё бурлит…
«Мхедриони», созданное с целью защиты территориальной целостности Республики, и куда записалось много действительно патриотически настроенных людей, доказавших это своей кровью и жизнями в столкновениях с сепаратистами, постепенно становится прибежищем разного рода криминальных лиц, преследующих свои личные цели. Участились разбойные нападения, грабежи, убийства.
Запросто могут остановить машину и отобрать ее. Только и
слышишь, что у кого-то угнали машину и хорошо, если просто потребуют за нее выкуп. Или снимут колёса, взломают машину и утащат всё, что можно утащить, чаще всего — аккумулятор. Во дворах около стоянок своих машин люди стали устанавливать Г-образно изогнутые трубы для фиксации капотов, а некоторые стали затаскивать тяжелые аккумуляторы на ночь домой! Слесари-умельцы зарабатывали тем, что вытачивали особые «секретные» болты для крепления колёс и ключи к ним...
Недавно нашел в интернете снимок с подписью: «Житель Тбилиси Резо Энукидзе 19 лет хранит свой автомобиль на балконе»
Начали составлять списки утраченного имущества. Появились «новые
активисты» и среди них — лица, которые стали откровенно предъявлять претензии на какие-то преимущества («мы потеряли больше!»), требовать внести родственников в списки пострадавших. Особенно усердствовала одна из женщин, требуя, чтобы вписали ее сына, а то он сам придет и перестреляет всех нас (он был кем-то в «Мхедриони»). Возникли какие-то новые «уточненные» списки, которые внесли в мэрию, минуя нас.
Наконец, сообщили, что на 8 марта назначена встреча с бывшим премьер-министром. Я составил доклад о проделанной работе, реальном положении дел, предложил список желательных первоочередных мер и мероприятий для облегчения участи пострадавших, придания им уверенности в будущем.
Главное было убедиться в том, что новая власть берет на себя обязательство обеспечить людей собственным жильём в наиболее короткий срок.
Довольно критичный (тезисы его сохранились) доклад был выслушан пришедшими премьером и представителями ведомств.
Было принято решение о сформировании Комитета пострадавших под руководством официального представителя мэрии и о выделении Комитету помещения для ведения работы и хранения документации.
В протоколе впервые было официально зафиксировано, что государство берет на себя обязательства по компенсации потерянного имущества и обеспечения жильем в течение года.
После доклада я, с чувством выполненного долга, передал все дела назначенному лицу и не стал участвовать в выборах.
«Мавр сделал своё дело...»
Иначе я должен был бы целиком заниматься теперь уже тягомотной, преимущественно канцелярской и конфликтной работой, а это абсолютно не в моем характере.
В конце марта Военный Совет пригласил Э.Шеварднадзе в Грузию, предложив ему возглавить руководство страны.
Бывший Первый секретарь компартии Грузии, а затем — Министр иностранных дел СССР, недавно скандально покинул свой пост в знак протеста против проводимой Президентом СССР Горбачёвым политики.
Отношение к Э.Ш. в народе сложное - от полного неприятия, до тех, кто считает, что никто, кроме него, не сможет вывести страну из тяжелого положения, в которое она попала после провозглашения независимости и обострения отношений с Москвой, в особенности после кровавого разгона демонстрантов на Руставели 9-го апреля 1989 года и конфликтов с сепаратистами Южной Осетии и Абхазии.
Из России перестали поступать электроэнергия и газ. В домах нет отопления. Свет дают по графику на 1-1,5 часа утром и вечером...Перебои с подачей воды. Люди достали из чуланов старые керосиновые лампы и керосинки. Расхватывают турецкие и иранские керосинки, завезенные «челноками» и перекупщиками.
За резко подорожавшим бензином и сравнявшимся с ним по цене
керосином стоят многочасовые очереди. Ввели талонную систему на
бензин. (Рассказывали, что одна из наших сотрудниц, про таких говорят
«всё при ней», подъезжала к заправке и, иногда, даже не выходя из машины, достаточно громко обращалась с риторическим вопросом к «общественности»: «Неужели не найдется настоящего мужчины, который поможет женщине залить в машину бензин?!»)
Один мой пациент, имевший соответствующие связи, в знак
благодарности помог мне купить около 250 литров керосина по СВОЕЙ цене! Я наполнил все имевшиеся порожние ёмкости и хранил керосин на балконе. Хотя я и накрыл канистры чем-то, всё равно было неспокойно на душе, т.к. сосед сверху имел привычку бросать вниз незатушенные окурки, которые иногда заносило к нам. Между прочим, он же, поставив в лоджии дровяную печь, спилил напрочь фруктовые деревья и нещадно пообрубал толстые ветви на тополе и платане, посаженных моим тестем в садике двора еще 30 лет т.н., и вымахавших до 5-го этажа, спасая нас летом от пыли и жаркого солнца.
Теперь у меня стало больше свободного времени и мы с мамой поднимаемся в деревню, где есть участок со старым садом и огородом. Сажаем картофель, фасоль, кукурузу, тыкву, лук, чеснок…
Лето как-то прошло более, или менее сносно, но с наступлением осенних холодов ситуация резко ухудшилась: световой день укоротился, отопления и газа нет. То одна, то другая электростанция выходят из строя. Говорят о саботаже, терактах…
В тот короткий период, когда дают свет и воду все бросаются наполнять ванну, кастрюли, банки, пытаются что-то постирать, приготовить еду. И первым делом включают ТЕЛЕВИЗОР, чтобы хоть как-то быть в курсе событий.
От этого резкого повышения нагрузки потребления электричества, от того, что оно само некачественное (низкие вольтаж и частота тока), от резких скачков напряжения перегорают приборы, провода, кабели, распределители. Все стали разбираться в виде металла и сечении спиралей электроплиток, проводов и кабелей. Дворы разрыты — заменяют перегоревший участок, или весь рассыпающийся и пришедший в негодность пересохший кабель.
После военных действий в Абхазии к прежним беженцам прибавилось ещё около 300 тыс. человек! Гостиницы переполнены.
Людей размещают в спортзалах, школах. Появились сперва единичные, а потом уже массовые случаи самовольного захвата пустующих помещений и даже строящихся зданий.
Однажды Нина, придя на работу в ж/д больницу, увидела, что взломана дверь ее аллергологического кабинета, где хранились аллергены и где проводилась диагностика и специфическое лечение больных. Все медоборудование сдвинуто в угол и неизвестные люди затаскивают в комнату кровати, плитки, устраивая там жильё!
В тот раз удалось отбить кабинет, но через какое-то время большинство помещений нескольких зданий одной из старейших и известных больниц города были самовольно захвачены беженцами.
Впрочем, такое наблюдалось потом и с некоторыми школами, детсадами и т.д. Новосёлы, кто как мог , на свой вкус застраивали балконы, лоджии, ставили в них дровяные печи, просто выводя их трубу на улицу и вскоре покрытые копотью здания невозможно было узнать.
Укрывшийся в Чечне у Дудаева Гамсахурдия вернулся в Самегрело и с поднялась новая волна выступлений звиадистов, особенно в Западной Грузии. Во время разгона одной из демонстраций в Тбилиси по демонстрантам открыли огонь и выстрелом в спину был убит двадцатидвухлетний сын нашей подруги, первенцу которого через неделю должен был исполнится год. (Мужа подруги после этого разбил паралич и он еще лет 15 прожил, прикованный к постели).
А время было тяжелое: производство практически парализовано, зарплата не выплачивается. Прежде дешёвые трамваи и троллейбусы практически перестали ходить. Многие линии демонтируются, (в районе Дигомского массива ночью «неизвестными лицами» были срезаны и похищены медные провода на трамвайной линии длиной почти 2 километра!)
Дети ходят в институт пешком через весь город, а занятия часто не проводятся — то педагоги не смогли добраться до работы, то в помещении такой холод, что заниматься просто невозможно…
Иногда я поднимаю домой аккумулятор машины, подсоединяю к нему 12-тивольтные лампочки и при таком свете они занимаются.
Кажется, дом так пропах керосином, что мы уже никогда не избавимся от этого запаха! Собственно говоря, так было и у других.
Начались перебои с хлебом — ввели карточную систему.
Очередь за хлебом — это совсем не то же, что за билетами на футбол, или в кино на А.Делона! Это очень жёстко и даже жестоко, до рукоприкладства, а иногда и до стрельбы! Особенно, когда пекарь, уже вытащивший очередную партию грузинского хлеба из тонэ, открывает зарешеченное окошко, через которое идет торговля и тут, бесцеремонно расталкивая всех (иногда — стрельнув в воздух для острастки), подходят вооруженные люди и забирают весь хлеб!
Да и в магазинах бывало всякое!
Недалеко от нас располагался хлебозавод, где, так же через окошко в стене, продавали свежеиспечённый хлеб. Здесь всегда собиралась большая толпа народа, стояла охрана, пытавшаяся соблюсти какой-то порядок и выстроить людей в очередь. Возникали сразу минимум две противоборствующие очереди: имевших и не имевших льготы. Удостоверение погорельца давало право получать хлеб без очереди, но ведь были и беженцы, с такими же правами! А ведь в очередях стояли и старики, и беременные, женщины с детьми.
Иногда удавалось перелезть через забор и пробраться незамеченным к цеху готовой продукции, где хлеб раскладывали для отправки в магазины и грузили в грузовики. Тогда можно было прикупить еще пару «буханок» у рабочего, или у водителя.
Заводской хлеб часто бывал плохо пропечен, или имел слоистый вид, так как смешивали разную муку.
Но всё же это был ХЛЕБ! И ты был горд тем, что добыл его для семьи. Значит, день не пропал даром!
Некоторое время нас выручали запасы картофеля, фасоли, кукурузы и яблок с нашего участка, но они были не бесконечны.
В апреле 93-го ввели новое средство платежа — купоны по курсу 1 купон = 1 рублю. Пока я, получив зарплату в этот день, доехал до дома, курс на вывесках многочисленных обменных пунктов, встречавшихся по пути, на глазах менялся и стал 4 : 1.
А потом пошёл так катастрофически падать, что уже осенью были выпущены купюры с 4-5-ю, а в 94-м уже 6-ю нолями.
(К октябрю 95-го года гиперинфляция достигла 678,4% : 1 руб.= 250,
а 1 долл. США = 1 000 000 купонов. Тогда была введена новая валюта —1 лари = 1 доллару).
Потом — новое несчастье: закрылся Сбербанк СССР и пропали все сбережения. Всем пенсионерам, которым долгое время вообще не выплачивали пенсию, независимо от стажа, возраста, различных привилегий, назначили смешную единую пенсию — 7 лари (к тому времени около 3-х долларов)! У людей просто нет денег ни на жизнь, ни на лечение. На продажу идет всё — от вещей до квартир. На «блошином рынке» можно было встретить известного учёного, продающего редкие книги из своей библиотеки...
Ну, теперь вы имеете хотя бы приблизительное представление о ситуации в Тбилиси конца 1994 г., о чем я упомянул в первом абзаце этого повествования. В тот день, 19-го декабря, мама забежала к нам после работы и еще засветло засобиралась «домой», в свою гостиницу. Улицы давно никем не убирались и, после прошедшего дождя, были покрыты грязными лужами.
Переходя широкий проспект перед нашим домом и выбирая, куда ступить ногой, мама неожиданно увидела приближающуюся к ней машину, водитель которой, отвлекшись, смотрел куда-то в сторону. Мама не успела уклониться, и машина сбила ее.
Выскочившие из машины двое молодых людей подхватили маму на руки, уложили в машину и уехали с места происшествия так быстро, что никто из прохожих, или продавцов лавочек и магазинов не успели запомнить ее номер .
Было ясно, что у мамы переломы ног, и неизвестные отвезли ее в травматологическую больницу, где, очевидно, так «договорились» с врачом и сторожем, что ни я, ни милиция (если верить следователю), так и не смогли ничего о них разузнать.
Хуже всего то, что никто не позвонил и мы узнали о случившемся только через день. Оказалось, что у мамы были сложные переломы обеих голеней и левого колена.
Когда я примчался в больницу, принимавшего ее врача уже не было на работе. Выяснил, что дежурный хирург, оказавшийся моим бывшим сотрудником по Руставской больнице, оперировал маму в пьяном виде, к тому же, так как были перебои со светом и из-за экономии рентгеновских плёнок, ей не сделали вовремя контрольные снимки.
Посреди небольшой палаты на 4 койки втиснута пятая, на которой, под тоненьким покрывалом, лежит мама с подвешенными для «вытяжения» ногами. (В качестве груза использованы кирпичи, очевидно, принесенные прямо со двора).
Левая нога в гипсе до бедра. В больнице нет отопления, в палате холодно. Небольшая плитка, на которой стоит чайник, не может согреть такую комнату.
Нет питания. Нет перевязочных средств, нет лекарств. Что вводят вместо промедола в качестве обезболивающего препарата — неизвестно! Тем более, что в больницах участились случаи, когда вооруженные наркоманы из различных формирований врывались в отделения и «просили» дежурного врача сделать им уколы промедола. (Не помогал и дежурный милиционер. Да и кто стал бы рисковать своей головой?) Врачам ничего не оставалось, как подчиниться, а потом оформлять наркотик, как введенный больным. К сожалению, были и случаи злоупотреблений со стороны некоторых недобросовестных врачей.
Но самое ужасное, что было в этой больнице — это запах !
Даже не только в непроветриваемой палате! Нет сменного белья, не хватает суден, нет моющих средств! На всю больницу — пара санитарок, пожилых женщин из близлежащих деревень, которые, беря у тебя деньги, клятвенно уверяют, что будут смотреть за твоей больной, как за собственной сестрой, но при этом все прекрасно понимаем, что это лишь пустые обещания.
Мы, конечно, принесли всё необходимое. Абсолютно всё!
Надо было переводить маму из этого ада, но не давали разрешения на ее транспортировку. И еще три недели то я, то Нина ни свет ни заря мчались в больницу, чтобы успеть управиться с утренним туалетом мамы, завтраком и др. необходимыми гигиеническими процедурами, затем, сменяя друг друга, бежали на работу, после нее, захватив из дому еду, опять в больницу до позднего вечера, а потом — домой, по ночным, пустынным, грязным улицам холодного и неосвещенного Тбилиси...
При первой же возможности мы забрали маму к себе домой, избавившись от этой беготни и больничных кошмаров.
Но радость была недолгой!
Пришло время снять гипс, и когда мама попробовала встать на ноги, левое колено странно изогнулось, мы едва успели подхватить ее на руки и избежать новых травм. Контрольные снимки выявили, что в колене были разорваны основные связки и не сросся внутрисуставной отломок. Кроме того, на правой ноге кости срослись неправильно, так как были недостаточно сопоставлены и зафиксированы. После консультации с нашим другом-травматологом Марком, было решено уложить маму в Институт травматологии, где он работал, и попытаться хоть что-то исправить.
Институт травматологии располагался рядом с моей работой.
Это была, пожалуй, последняя советская новостройка, по крайней мере, медицинская. Новый, еще не полностью отремонтированный корпус, рассчитанный на многие сотни больных, стоял практически пустой. Больные разного профиля, а их было не больше десятка, были собраны на двух этажах одного крыла, так что нас поместили в отдельную двухместную солнечную палату со своими удобствами!
На консилиуме было решено провести первоначально операцию на правой голени (т.е. «ломать» и заново, правильно соединить кости), а внутрисуставной отломок в колене попробовать «срастить», зафиксировав его с помощью спиц.
Мне дали список необходимых для операций материалов и медикаментов. Дай Бог здоровья всем, кто нам помог! Кто деньгами, кто «натурой». Старшая сестра одного из отделений института хирургии собрала и передала 2 больших бикса со всем необходимым стерильным материалом, перчатками и пр. Другая сотрудница, тоже знавшая маму, собрала часть лекарств, перевязочного материала. Вот так, больше по знакомству, потому что в аптеках всего этого практически не было, мы собрали всё необходимое для операции. Даже достали 2 литра дефицитной крови первой группы!
Я перебрался в палату к маме, благо, была свободная кровать. Нам с Ниной приходилось справляться со всеми гигиеническими процедурами с мамой самим, потому что с пожилыми санитарками были всегда проблемы — когда у них было повышено давление, или болели суставы, от них не было никакого толка.
Да и кто сделает то, что надо лучше, чем мы сами!
В один из первых вечеров на новом месте, мы услыхали звуки песни, раздававшейся откуда-то из соседнего крыла здания. Оказалось, там жил беженец-инвалид, у которого была ампутирована голень. На другой день он сам пришел знакомиться с «новосёлами», балагурил, пообещал навещать маму, когда нас не будет. Потом пожаловался, что у него лопнули струны на гитаре — я обещал ему принести если не струны, то мою гитару. Так моя гитара тоже переселилась в клинику.
(Через какое-то время, когда уже установилась теплая погода, он куда-то исчез. Санитарки, ворча, потом два дня убирали и отмывали его «блок». Вернулась и моя гитара , правда, уже с треснувшей декой).
Операцию мама перенесла хорошо. Я боялся осложнений со стороны легких, ведь она столько времени уже провела в постели, но мама старалась по возможности быть активной, делала дыхательные упражнения, надувала шарики и т.д.
Теперь надо было ждать, пока срастутся кости на правой ноге и надеяться, что спицы помогут срастанию отломков в колене.
Неделя бежала за неделей, месяц за месяцем.
На работе я появлялся периодически, когда надо было кому-то просветить желудочно-кишечный тракт, или провести мануальную терапию. Когда маме разрешили вставать и передвигаться с костылями нам стало несколько легче. Теперь я уже мог не оставаться на ночь и уделять больше времени семье, где всё это время Нина крутилась, как белка в колесе: работа, дети, дом... Готовила и приносила нам еду в больницу, оставалась с мамой, подменяя меня, и пр., и пр.
К сожалению, с коленом надежды не оправдались. Там были разорваны основные связки, не сросся внутрисуставной отломок, сустав почти полностью «закрылся». Нога осталась в выпрямленном положении и в колене практически не сгибается, что чрезвычайно затрудняет ей движения, в особенности, вставание и перемещение по лестнице.
В общей сложности, мы провели в больницах 11 месяцев.
Это были очень тяжелые месяцы для всей семьи, но, пожалуй, тяжелее всех было маме, особенно, когда стало ясно, что она уже не сможет «летать», как прежде. С малых лет самостоятельная, всегда энергичная, привыкшая ко всякому труду и непокладающая рук (которые, казалось, никогда не отдыхали — если она не делала кому-то массаж, то что-то вышивала, или вязала, убирала), ей трудно было смириться с тем, что теперь она зависит от других.
Если бы не эти черты характера, не ее упорство в стремлении как можно быстрее стать самостоятельной, чтобы «разгрузить» нас, она после таких переломов никогда не встала бы на ноги!
Правда, процесс реабилитации часто протекал с ненужным риском («Ничего со мной не случится!»), что, признаться, я не приветствовал. Узнав уже post faktum, что она в тот или иной день сделала (бывало, что при этом она падала), я сердился на нее и даже, не сдержавшись, иногда повышал голос, за что мне всегда потом было стыдно и я старался как-то загладить свою вину.
Ходить на работу, конечно, она больше не могла, но зато с весны до глубокой осени с утра до позднего вечера копошилась в земле на участке, ухаживала за посадками, и все деревенские женщины удивлялись ее умению и трудолюбию, тому, как у этой городской женщины, с такими переломами ног, всё ухожено и красиво.
О.С. Прошло уже более двух десятков лет, но до сих пор, когда я слышу выражение «Шанель номер пять» или вижу рекламу этих духов, перед глазами встает картина больничной обстановки травматологической больницы и ночных неуютных, пустынных и грязных улиц холодного, неосвещенного Тбилиси декабря — января 1994 -95 -го годов.
А почему? А потому, что когда через пару дней после того, как мама попала в ту, недоброй памяти, травматологическую больницу, в ее палату на освободившееся место поместили новую больную.
Ее дочь, войдя и уловив специфическое ambre, воскликнула:
- О! Шанель номер пять!
А по поводу событий и ситуации в стране в то время я написал стихотворение, которое и предлагаю вашему вниманию.
«Мутное» смутное время.
Грузия, 1991-1999 г.г.
Тот упрямо выживал...
Этот наживался,
вероломно нападал.
Кто-то защищался…
Кто-то всё в мечтах витал,
кто-то отмечтался.
Тот в бессильи слёзы лил,
а другой - смеялся.
Кто со злости водку пил,
были, кто стрелялись…
А себе кто на уме -
хитро ухмылялись…
Света, газа нет... и в доме
пахнет керосином.
В институт пешком, промёрзши,
ходят дочка с сыном...
Денег нет лечить больную,..
С боем хлеб достали...
Не хочу, чтоб жизнь такую
внуки мои знали!
14.10. 2015 - 06.06.2016 г.г.