Где-то, в невообразимо гулкой тишине спящего города, скрывались отзвуки ушедшего дня. Они прятались в печальной пустоте уснувших дворов, путались в молодой листве тополей, коронованных гнездами затихших на короткое мгновение птиц, они проникали еле слышным звоном в сырой полумрак подвалов. Было ли это откровением темноты, смешанным с тусклым светом ночных фонарей, или же дню так не хотелось покидать этот, наполненный бесконечным движением колосс, перечеркнутый паутинами улиц, среди ветхих замков, в которых кельями затаились обиталища его жителей, осталось загадкой.
По невидимым тропинкам переулков блуждала ночь. Ее плащ был изодран светом бледной луны, и в прорехах облаков серебром вились нити призрачного сияния, вплетающиеся в думы спящих людей беспокойством ночных переживаний или мороками кошмаров.
А вдалеке, скованная бетонными оковами неспешно несла свои воды река. Ее путь пролегал между покосившихся от ветхости домов, отражающих пустыми глазницами окон темноту, черная гладь воды была непроницаема для лунных чар, и возможно, поэтому непроницаемая поверхность, казалось, скрывала бездонные глубины хаоса.
Город спал, но сон его был неспокоен, и тревога пронизывала ночную темноту печальными шорохами запоздалых автомобилей. Таинственными башнями высились трубы заводов, а над старой церковью тускло мерцал крест зловещей могильной позолотой.
Унылый нищий пробирался между могил кладбища, такого же древнего, как и он сам. Зябко кутаясь в лохмотья, он то и дело прикладывался к покрытой плесенью бутыли, пытаясь обмануть свое тело мнимым теплом алкогольных паров. Иногда его губы шептали всеми забытые мотивы, но мертвые спали на старом погосте, им не было дела до старого непризнанного артиста, и поэтому песня обрывками тонула в гулкой тишине, умирая на покосившихся крестах.
В витринах магазинов темными фигурами высились манекены. Эти существа были призваны стать образцами совершенства, но ненависть каждодневных примерок искажала пластиковые лица зловещими ухмылками. Манекены определенно не спали, пронзая ночь пустыми взглядами, они ожидали утра, когда сонм модниц будет штурмовать их владения с рвением стай падальщиков и вздорных сорок. Пластиковые люди проклинали живых, и злоба таилась в полых сосудах их тел.
На пустом проспекте с интересом читал объявления на рекламном стенде сутулый призрак. Его кровоточащие глазницы с недоумением вглядывались в слова. Изредка призрак поднимал голову к ночному небу и издавал пронзительный вой, расстроенный бессмысленностью существования будущих поколений. Холодная ночь остудила пыл умертвия легким прикосновением прохладного ветра, и призрак, взобравшись к облакам по серебряным нитям лунного света, устремился подальше от пустоты городских улиц.
На крыльце почты лежала собака, она тоже не спала в столь поздний час, отмеренное ей время заканчивалось, и она вспоминала прожитые годы, сотни знакомых ей одной тропинок, печали и маленькие радости своей короткой собачьей жизни.
А где-то в глубине дворов стучала непрерывно пишущая машинка. Кто-то, вдохновленный тишиной ночных улиц, выкладывал их холодное дыхание на мертвенную белизну листов вереницей образов и слов. И, возможно, именно поэтому печальный умирающий город все еще жил, ведь его душа отражалась в чьих-то творениях.
Но ночи до всего этого не было дела. Она стояла у магазина мод, придирчиво оглядывая изодранный плащ. И злые лица манекенов расплывались в безмолвных улыбках, неслышными комплиментами приглашая красавицу пройти по улицам в новых нарядах за два часа до наступления еще одного никчемного дня.
11\V 2014
(с) Мрак