Возраст моей собеседнице перешагнул за девяносто. К ней мы пришли с кинокамерой в связи с юбилейной датой – 60 лет Победы Советского народа в войне с гитлеровской Германией. У ее мужа Гребенкина Григория Никитовича, участника войны, здоровье пошаливало. Григорий Никитович родился в бедной крестьянской семье в 1915 году в Зуевке, Самарской губернии. У его родителей: Никиты Семёновича и Елены Ильиничны на свет много появлялось детей, но нужда косила их на роду, один из троих только и выживал. К новому строю выжили трое: Григорий, Костя и Шура. Мечта родителей: «Сохранились бы эти. Время идёт к счастливой жизни».
В 1917 году их отец Никита Семенович не задумываясь встал на защиту Советов. Получив тяжелое ранение в голову. От чего и донимали его умственные лишения и приступы. Умрёт их революционер рано, семье оставив жизнь, не дай бог какой, голодной да холодной.
Вспоминала о их совместной жизни больше жена Григория Никитовича - Ефросинья Степановна.
- Эх, Иван Яковлевич! Ты спрашиваешь о детстве. А мы её видали? Она у нас не была. Я сколько себя помню, мы наравне с родителями работали. Нам бы в лапту, в другие игры на лугу поиграть, но некогда. Я родилась в страшное время, двадцать первый год. Сам знаешь, какой в Поволжье голод был. А у матери нас было пятеро: Надя, Катя, Илюша, Аниска и я.
Мне мать рассказывала: придёть к ней кума Лизка, а я реву голодная, молока в грудях у нее нет. А с чего молока взяться? Мама по три дня в рот ни крошки не брала.
И Лиза ей советует: «Кума, а ты грех возьми на душу, скрепись, глаза закрой и подушку на дитё наложи. И чадо твое отревелось. Зато других детей сохранишь».
«Ни за што! – отвечает ей мать, - сама умру, а с дитём так не поступлю». - Мать на помощь надеялась, отца с продуктами ждала. Из Зуевки в тот год мужиков половина села в отходничество ушло: в Ташкент, в Оренбуржье, в Сибирь.
Летом 1922 года отец с мешком зерна домой возвратился. Спас семью от голодной смерти, а сам в дороге тифом заразился и зимой того же года умер. А матери нашей с пятерыми куда деваться? Она сестру забираеть снопы вязать, меня с остальными детишками оставит: девять, восемь и шесть им. Я и присматривала за ними.
Яслей не было, дети сами по себе, а родителей свободными мы не видели, они в постоянном труде и нас к труду приучали. Поэтому родители наши рано изнашивались. В 1932 году мне было 10 лет и умерла мама.
Надежда, сестра моя старшая к тому времени за Горлова Сергея замуж вышла, он у неё грамотный такой - коммунист. Аниске шестнадцать исполнялось, ее за Березовского Сергея замуж выдали. Катю той же осенью за Кольку Трубникова пропили. И мы с Илюшкой вдвоём остались.
Я в колхозе работаю с девчёнки: кому двенадцать, кому тринадцать. Поднимаемся с петухами, дед Кузьма посадил в телегу, едем по дороге. Рытвину увидит, командует: «Засыпайте девчата». Мы прыгаем с телеги - кто за лопату, кто за носилки. Роем на обочине землю, засыпаем ямку, садимся, едем строить на прудах плотины.
Плотина получается слоями, как пирог. Мужики солому с рыдванов на плотину положат, парни и девченки на носилках землю таскають, а женщины ее по соломе разравнивають. И так до вечера. А к ужину у Кузьмы (по кличке Рава) мерка муки в телеге стояла, он кому в кулёк, кому в карман ложкой порцию муки отмерял. Этим мне запомнится год -1933.
Ефросинья Степановна замолчала, скрестила руки на своей груди, глубоко вздохнула, посмотрев на своего мужа Григория.
Эх, и ведь хочется мне рассказать вам из нашей жизни чего-то бы и хорошего. - при этих ловах моя собеседница пыталась изобразить на своем лице улыбку. Но она у нее не получалась.
- Ну и расскажи хорошее, - посоветовал воей Ефросиньи ее муж.
- Гришк, а я им чего расскажу-то? Как 1935 год урожайным выдался? Это правда. Мне в том году 14 лет сравнялось, я наравне с бабами снопы молочу. Стационарную молотилку трактор крутит, женщины снопы задают, а мы, подростки на отгрузке зерна как нырки. Алёшка Татаринцев следил за нами, не попали бы рукой в машине куда. Некогда нам было играться и отдыхать. Для посиделок вечером и то время не выкраивали.
Осенью Илья привел жену в дом. Он не сказал мне «Выметайся», я сама догадалась, ушла к сестре жить. Стеснять их семью не хотела. Три года прожила, девка видная, работящая, парни заглядывались. И я с моряка служивого глаз не свожу. А вскоре Гришка сватов к нам заслал.
Забеременела только, его на МНР забрали, не успел оттуда возвратиться - заваруха финская началась - туда воевать поехал. А, хватит бы ему, он до этих походов под Хабаровском четыре года на флоте отслужил. Некогда спокойно пожить в уюте. С его родителями в саманном домике обитали: пол глиняный, крыша соломенная, протекает, спим на родительской кровати, они на полатях. Неудобства скрашивала любовь и забота о первенце Вите.
После тридцать пятого стали на трудодни нам хлебушек давать, скотину держали. Радоваться бы счастью, но войну объявили, мужиков с сенокоса привезли на митинг, многим там и вручили повестки на фронт.
К весне 42-го и моряки потребовались. На Волжскую флотилию Гришка попал. Баржи с горючим, с продовольствием по Волге буксировал. Писал «Враг к Сталинграду рвётся».
У ее Гришки одышка, трудно говорить, но не выдержал, добавил:
- Война к Волге приблизилась, волжской флотилии стало тяжко. На наши катера пикируют самолёты, бомбят, строчат из пулеметов, подбитые самолёты на баржи с горючим немец направляет. Земля и вода горит пламенем. Стали приспосабливаться, под зенитной охраной в рейсы выходим. Но потопили они буксиров наших и барж - не есть числа.
Затихло под Сталинградом. Согнали к причалам пароходики и баржи, отправились воевать на Балтику. Там катера и корабли не чета Волжским. Определили меня на торпедный катер, который предназначался для охоты за подводными лодками противника. На нем приборы обнаружения глубинных объектов. Лодку обнаружили, ее надо быстрей забросать бомбами.
Григорий Никитович замолкает, тяжело опускает голову.
- Эх, мы теперь рассказчики-то никакие, - вздыхает Ефросинья, - годы пережиты тяжелые. Если описать, что в войну тут с вдовами вытворяли, у вас в аппаратуре плёнки не хватить (смеётся).
Урожай перед войной хороший уродился, а убирать некому и нечем. Трактора угнали, лошадей угнали. И придумали бригадиры быков обучить, на них всё и возить. А на быка хомут не наденешь, ему ярмо специальное сделали. Она тяжелая, не то ребятишкам, мы, бабы вдвоем ее надевали. И опасно с быками работать, рога у него как вилы, норовистый: его в оглобли, а он из них, его за повод тянешь, а он головой машеть (с мягким знаком у Ефросиньи многие слова). Летом у рогатых зык, овод их кусаеть, они хвосты кверху и бегуть как ошалелые в речку. Потом и к быкам приспособились.
У Кузьмы единственная лошадь, он впереди обоза едет, за ним бык синий, смирный, его нарасхват в извоз и брали. За ним другие быки в обозе тянулись. Вот гуськом в степь на работу и плетёмся. Зимой день короткий, выезжали затемно и темно возвращались.
А дома Витя с бабушкой голодный, он без молока материнского совсем захирел. Не отнимать бы его, но работа у меня постоянная. При редком скармливании у меня молоко пропало, Витя наш заболел и умер. Думаю, какими словами теперь объясняться с Гришей. Он с фронта в письмах просил: «Береги Витю, поддерживай питанием». А как поддержишь, вместо грудного молока ещё чего дашь ребенку? В войну налогами нас душили. Масла с коровы по 16 кг брали, мясо, шерсть, шкуры овечьи, брынзу. Все с подворий брали. Куры занеслись, не занеслись, а яиц 100 штук помесячно отдавай. Понимаем - война, солдат кормить, одевать, обувать надо. А с брынзой как быть, овец доить?
Приходит «Маренок» - уполномоченный по налогам, ногами топает:
- Почему налоги не платишь, брынзу не сдаешь? На суд подам!
И подал, осудили, а я где деньги им возьму? Пошла к Зуеву, он председатель сельсовета, посоветовал «Отбивай телеграмму Гришке на фронт». Я в Утёвку помчалась. На почте спрашиваю девчонку, отбить телеграмму на фронт как? Она «Диктуй». Я диктую: «Гришк, на меня за неуплату налогов пять тысяч рубликов наложили. И грозятся со двора корову забрать. Вон к куме Дашке пришли, хозяйство описали и 5 овцематок за долги забрали».
Испугалась, когда посыльная пришла, сказали: «С тобой начальник милиции будет разговаривать».
Прихожу в сельсовет, он спрашивает:
- Ты Гребёнкина Ефросинья Степановна? Правильно?
- Да, правильно, - отвечаю.
- А ты телеграмму мужу на фронт отсылала?
- Отсылала.
- Нельзя ему такие телеграммы писать! Он воюет, у него теперь какое настроение?
- А у меня какое настроение? – отвечаю. - Им штрафовать меня на такую сумму можно? Они грозятся со двора корову за налоги свести.
- На, порви свою телеграмму, - говорит он. - Послушаешь меня, не уведут от вас никакую корову. А налоги плати.
А в письме Гришке о налогах я написала. И он в отпуск заявляется.
Воспрянул старый моряк от ее слов, поднял голову.
- Да, я письмо твое политруку своему когда прочитал. Он головой покачал, сказал «Я об этом безобразии доложу командиру».
- Вот Гришка мой тут и разбирался с нашим Маренком по налогам. После отпуска он еще до августа месяца 1945 года в Крандштатте служил, и возвратился. Он счастливый, у него вся грудь была в орденах и медалях, а на теле ни одной царапины. Счастливчиком оказался и брат мой, Илья. А зятя Николая после победы в Берлине задержали, он два посылка прислал. А следом извещение приходит: «Ваш муж убит при исполнении воинского долга».
А Гришка с Илюшей отправились к председателю колхоза насчёт работы и продуктов. По возвращению им пуд муки полагался. А Репин по полпуда выделил, и то ржаной. И на этом ему спасибо. Илью Серафим Николаевич чинить старую мельницу уговорил. «Даю тебе двоих фронтовиков в помощь, и чтобы через месяц мельница была как конфетка. Такие руководители были. И ты чего думаешь? через месяц мельница заработала от мотора.
Проработал брат ровно год на мельнице, мотор сломался. А завозное зерно от колхозников осталось на мельнице. Ревизоры нагрянули. Илья пришел ко мне «Сестра выручай! Скажи милиции, на мельнице и твое зерно есть». Вызывает следователь, я ему о мешке зерна рассказала. Он зверем сделался, заорал: «Брешешь сука! За ложные показания я в тюрьме сгною».
А я стою на своём: «Отвозила зерно - и всё!». Он тогда спрашивает:
- Зерно на чём отвозила? Отвечай сука без вранья!
- На тележке, - отвечаю. - Думаю, скажи, отвозила на лошади, он конюха или бригадира спросит, запрягала я лошадь, не запрягала.
- А с кем грузила мешок на тележку? – допытывается следователь.
- Тележка низкая, я одна погрузила, - не сдаюсь я.
- Опять брешешь! – зло рявкнул он. Закрывает в кабинете и уходит.
Трое суток следователь меня запирал, пугал всячески, пока Гришка из его лап меня не вызволил. А я бы брата и сама не выдала. Следователь, не добившись признаний, закрыл дело и написал правленцам «Из мельников Кортунова убрать». Чем напугал, а колхозу бригадир нужен, они Илью и назначили. Это уже в 1947 году было.
Григорий Никитович год подтвердил.
- Я в Утёвку тогда ездил на партийный учёт становиться, - вспомнил бывший моряк. - Первым секретарём РК ВКП (б) работал Караваев Павел Титыч. Он меня знал еще по работе механизатором в Кулешовской МТС. Разговорились о былом, понравился я, записочку рекомендательную директору пишет. Тришкину подсказку, по которой меня и продвинули в тракторные бригадиры.
- Э - хе-хе! – завздыхала Ефросинья, - бестолковые мы были, любили тяжело работать. Мужики наши дневали и ночевали в поле. Их в уборочную и посевную раз в две недели помыться в бане отпускали – и на этом все наши свидания. А от чего рожали детей? Не посидели с мужиками мы и в праздники за столами, по душам на завалинке не поговорили. Так жили.
- Зиму ждём, не дождёмся, может легче будет - дополняет рассказ Григорий. – Дождались, а она ещё канительнее. До МТС от Зуевки три километра хода. Дождь, слякоть, пурга или метель на улице, дороги не видать, а нам в мастерские к восьми часам приди. Раз опоздал – лишаешься премии, а за повторное опоздание отправят в кутузку.
- Не щадили в войну тут солдаток, - дополняет Ефросинья. – С сестрой Аниской чего они сделали? Милиционеры и местная власть приезжають, допрашивають, по углам рыскають, вещи описывають. Её и сынищку напугали насмерть. Позднее мы узнали, ее муж Сергей под военный трибунал на фронте попал. Он яко бы в бою струсил. А семья за что страдала? После смерти Сталина Сергея оправдали, судимость сняли. Зато Аниска после того испуга так и не оправилась - умерла.
Ды много чего в жизни было , - вздохнула Степановна, натягивая на колени юбку и поправляя привычными движениями платок на голове. - Хлебнули горя, а от непосильного труда теперь и корчимся. Бывало, в церковь подводы с зерном едут - одна за другой. С фургонов в мешки зерно бабы насыпають, а мы по деревянным трапам к алтарю их таскаем. Ворох выше и выше, а мешки всё тяжелее и тяжелее. К вечеру качаемся от мешков, а все таскаем. А чего платили? Пару тех же мешков за год, и все. Из колхоза корм скотине не давали, сами по ночам заготавливали, на коровах своих возили. А скот не будешь держать, огородом не будешь заниматься, чем семьям питаться еще?
Тогда колхозные работы на первом плане стояли, от них никуда. До белых мух молотьба снопов на полевых станах шла и в церковь зерно поступала. Оно считалось там государственным, неприкосновенным. Боже избавь, кто зерно себе в карман усыпит. Заметят - осудят. Спасибо кладовщику Павлу. Вот он не следил, поблажку давал.
С нового года начиналась отправка зерна на станцию Богатое. И опять мешки эти надоедные. Сейчас везде механизация: погрузчики, сеялки, веялки. А тогда весной солнышко пригрело, учетчик ходит по дворам - оповещает: «На яровизацию завтра - к восьми». Это означало, семенное зерно из амбара выгружать, смачивать, прогревать на солнышке, вороша ее лопатами. Яровизация ускоряла всхожесть семенам.
А сейчас кто этим делом занимается? Уборка ржи шла у Володи (сын работал управляющим отделения), и шёл сев ржи. Они рожь беруть из бункера в комбайне и поле засевают. Хоть бы отвеяли, какая там яровизация.
И рассказал мне Володя случай. Приезжает он на сев, а они пьяные. Спрашивает, почему напились? «Нам делать нечего. У нас солярка кончилась». А солярка не кончилась, они её продали и деньги пропили. Володя, как и отец - не привык спустя рукава работать. На механизаторов рассердился, хотел их излупить, но сдержался. Привез солярки, сменил механизатора, сеяльщиков, и сев продолжился.
- Безответственные люди пошли, - возмущается и Григорий Никитович. - Не хотят хорошо работать. Им бы урвать, где надурничку и напиться. А Володя нашей закваски, старинной, за все и переживает. Мы не говорим, чтобы теперь работали, как и мы, но хоть бы жили по совести и вели себя по-человечески. А эти работать не хотят, а жизнь бы им кто-то сделал хорошую. Ребята, я бы им сказал – так не бывает. Старинная пословица как гласит? «Без труда – не вынешь и рыбку из пруда.
- Эх, трудная жизнь была, чего и говорить, - подводит итог Ефросинья Степановна, - потом все у нас ладком шло до поры, пока Валя нас не покинула. Она старшая дочь, первой десятилетку закончила, потом институт, учёного агронома ей присвоили. Гордились мы с дедом, что детей умных воспитали. Взять Володю, на шофёра выучился, поработал, узнал по чём фунт лиха, в техникум подался, стал механиком, теперь колхозным отделением управляет. И Люба по их примеру росла, выучилась на специалиста печатного ремесла. Шестеро внуков у нас, они тоже не разбалованы, приобрести специальности стремятся. Жить бы, на них радоваться. Но беды посыпались, умирает Ирина (дочь Володи), не пережила горя и ее мать, Мария.
Не дотянул до юбилейного дня Победы и Григорий Никитович.
Ефросинья Степановна пока, слава богу, жива. Она по-прежнему добрая, гостеприимная, общительная женщина, рада всегда гостям. Только вот жалуется на больные ноги, которые много за долгую жизнь походили, по трудным дорожкам потопали. А я от имени моих читателей пожелаю ей их подлечить, боли снять и еще долго пожить без прежних потрясений.
P.S - На фотографии Григорий Гребенкин в 3 ряду крайний справа.