НЕЧИСТАЯ СИЛА ИЛИ +35 ГРАДУСОВ ЖАРЫ В ПЛАЦКАРТНОМ ВАГОНЕ
(Техника безопасности: читать в три приёма с перерывами на чай!)
Не дашь ли лошадку нам, дядюшка Том? –
В гору, да под гору,
Рысью и вскачь, –
На ярмарку завтра мы едем верхом:
Билл Брэр
Джек Стьюэр…
…и я! (Английская народная баллада)
__________________________________
Вы ездили в жару на плацкарте? Москва - Чита – почти шесть полных суток. Плюс шесть часов разница во времени: кто-то спать ложится, на другом конце страны - утро. А плацкартное сознание бунтует - рвётся пополам между сном и вскакиванием. Время растягивается: только что было по московскому на часах двенадцать, глядь, - а уже обратно в одиннадцать въехали. Можно второй раз позавтракать, раза три пообедать.
Чем дальше, тем оглушительнее наваливается на вагон безжалостная июньская жара: доедем, - хороший будет отпуск. Это радует, но надо ещё дожить - доехать! Потому как на весь вагон только два не задраенных навсегда окна. И, конечно, у этих окон едут граждане, боящиеся даже слова – сквозняк. Словом, жара не человеческая: + 35 или все 40 снаружи вагона, а внутри так все за все сорок пять. Читать тяжело. Лежать на горячих простынях тяжело. Чай и тот не пьётся!
– Не пытайтесь вентиляцию включать: она никогда не работала. Не купе тут! – наставляет проводница она же и уборщица, при плановой уборке к жаре и тошному запаху дошираков прибавляя едкий привкус хлорки.
Поверх шорт, другую в данных условиях обременительную одежду отвергнув, крутые мужики пьют пиво и, оплывая в азарте каплями пота, режутся в карты. Женщинам в смысле одежды хуже, но тоже изощряются. Всё на теле минимально оставшееся мокрое хоть выжми: кожу снять хочется! На каждой десятиминутной остановке (меньше десяти – не выпускают из вагона.) народ по узкому проходу дружно бросается к выходу: ветерка хлебнуть, мороженное купить, покурить.
– Как дети, честное слово! Не отходите далеко – поезд ждать не будет!
– Знаем, хозяйка. Не волнуйся.
– Не волнуйся! Успокоили!
Хорошо, когда минуточек 20-30 стоим на маленькой станции. Местное население тащит к поезду варёную горячую картошку, помидорчики - огурчики малосольные, пирожки и всякую всячину. Землянику – корзинами! Из бересты забавные вещицы. Носки. Шапки меховые на лютую зиму... зато дешево. Чёрта лысого только не носят! Зарабатывает как может безработное местное население. Молодцы! И – поесть поразнообразнее можно и пообщаться. Весёлые эти маленькие станции, а вокзалы большие скучные: чего мы из города сбежавшие в городе не видали?!
Администрация вокзалов борется с частными пирожками: якобы, отравиться можно. Отравиться можно и консервированной килькой в томате. На вокзалах только стеклянные ларьки с продукцией мало привлекательной и такими ценами, что глаза аж на затылок вылезши, назад не спешат слазить. В ларьках за стеклом законсевированные, тоже совершенно обалдевшие от жары продавщицы:
– Пива нет! Чего вам ещё? Не задерживайте!
– Пассажиры!!! Поезд через пять минут отправляется!
Мда... Уходит к вечеру солнце, спадает жара. Легчает в теле и на душе. Подзарядив мобильники напротив туалета (заодно там окно на природу открыто!) едущие родственникам названивают, треплются по мобильнику. Около третьего дня с уже узнанных соседских историй разговор заносится в сферы государственные: дружно на чём свет стоит кроют государство. Почему так едем? А почему так живём?! Потому что в Думе поголовно все... Ну, и это тоже надоедает. Что от ругани в государстве изменится?!
Что ещё остаётся? Анекдоты. Случаи всякие, там, забавные. Так вот день на третий вечерком разговор докатывается до нечистой силы: тема древняя, неисчерпаемая.
* * *
В Е Д Ь М И Н К Л А Д
На Элисон Грос посмотреть-то страшно:
Лютая ведьма – Элисон Грос!
Она меня заманила в башню,
А может, нечистый меня занёс!
______________________________
Английская народная баллада
– Шо ни говори, а есть такое что-то: наука не до у сего дошла, –- жмурится среднего возраста типичный уроженец малороссии, тильки без вислых усов, -– была у нас на от отшибе села хата заброшенная знахаркина. Видьма якобы: перед тем, как вмирать, будто кубышку со скарбом сховала. Деньги там золотишко всякое. Уж все по очереди шукати-шукати: це - нема кубышки.
Тут другая бабка да и брякни: клады нечистые – они только под полну луну, в самую полночь отпираются. В церковь перед тем не треба ходить, и не крестятся по дороге. Курить - горилку пить тоже не треба. Известно: выпивший сильно чёрту подвластен. Ещё картуз задом вперёд преобязательно надо вдеть: у нечистой всё задом вперёд. Обманкой за своих и не тронут.
Ну, креститься при современной жизни люди и так давно завбыти. Вот в полнолуние мы, хлопцы лет так к 20, – тело уж здоровое, а ума ещё нема! – собрались, да с прибаутками и пошли клад брать. Идём: дорога знакомая, да чтой-то охотки поубавилось: не так-то уж весело ночью шляться на трезвую головушку. Тёмные кусты шелохнуться, – аж сердце в брюхо западает. А тут ещо птица какая-то в кустах так жалобно пиликает, яко дитынка оставленная жалобно всхлипывает.
Вот уж и плетень ветхий, покосившийся: уж и не птица, – смеётся будто кто-то за плетнём? Хихикает так тоненько, злобно. А луна-то уже как фонарь засветилась: глядим, – ни души на дворе. Потолкали друг друга локтями и в калитку: ка-ак хлопнет за нами калитка! Аж мураши по спине. Не покойница ли кубышку сторожит?! А в хате - то кашель да хихотня уж очевидна:
– Кха - кха! Уй, хлопчики вы мои! У-у... Живёхоньки! Кровушка тёпленька - сладенька...
Остолбенели хлопчики, сердце у пятах. Хмара тут на луну ни с того, ни с сего накатила. Темнота – хочь око выколи. Звидки ни возьмися ветер пылью такой затхлой чисто прахом могильным в лицо. Кашляют хлопцы, трясутся. Чую: дух смрадный, тошный! И пальцы ледяные в шию как мне вчепилися... Кусался я, шо волчина в облаву. А бигли мы все до села, шо нашего духу! Опомнились у околицы. Полечили нервы схороненной горилкой, и домой молчком, шоб ни смиялися над дурнями. Гуляли, дескать.
– А клад?
– Не шукали больше. Охоту сшибло.
– Страшная история, тоже мне!
– Так наклёпы то синющие с шеи с месяц не спадали!
– Напились вы, парни, и подрались.
– Та не. Картузы забыли задом наперёд вдеть. Вот она, видьма, и того: не признала, значит!
– Что картузы! Всё бы навыворот: и рубаху, и подштанники.
– О! Це дельно. Кликну молодым хлопцам, коли тоже за кладом збирутся. У деревне моей тёщи тоже такая поганая антиресная хата есть. Отдохнуть я еду к тёще на забайкальские ваши галушки мясные – на бузы. Любимый я у тёщи зять.
– А супруга с тобой что же не едет?
– Позже пидскочет: в Сочах с детями купается, – хохол як бы не слышит острые намёки на его близкие отношения с тёщей, – я сговорчивый. Як мама хоче! Скаже: сарай чини. Чиню. Скаже: козу пидкуй! И корову пидкую: нехай мама скачет в удовольствие.
– Что твоя коза! Умный зять для тёщи и кошку подкуёт.
Лукавит ли хохол, правду бает, – поди разбери. Акцент малороссийский у него то выскочит, то пропадёт. Режет хохол сало. Угощает. Хорошее сало. Домашнее.
– Лакомьтесь, будьте ласковы!
– Что ж ты, басурман, сало-то по такой-то жаре…
– Так вона же задохнется. Надо спотреблять. На вперёд станции родня ещё пидкинет.
- Скилько же у тебя родни на каждой станции?
- Я що тоби Энштейн, по такой жаре всех считать?!
* * *
А Н Т И Х Р И С Т
Мертвец явился к Марджери:
Взошёл он на крыльцо,
У двери тихо застонал
И дёрнул за кольцо... --- Английская народная баллада
___________________________________
– Ну, да, покойники они беспокойные! Кто проверит?! –- с верхней полки высовывается и в рост, и в ширь объёмный дальнобойщик под пятьдесят, – я вам лучше расскажу. Веселее. Вот в моей родной деревне, в Сибири... А вы знаете, как медведь в тайге на лося охотится? Не знаете - не поймёте. Вся соль пропадёт!
Да! Хаживал мой дед, хаживал на медведя в одиночку. И отец тоже хаживал. У нас в семье все не хилые: вот, не совру, помоложе был, - тоже брал мишек достаточно. Хитрые они, эти мишки. К примеру, медведю лося с земли не завалить: запорет лось медведя рогами. Так мишка лезет на дерево, караулит, да и прыгает что твой джигит лосю в аккурат на хребтину. Тот сломя голову несётся частой порослью – о деревья седока сшибает. Мишка же лапами за стволы хватается, тормозит. Споткнётся лось, упадёт, тогда он его за горло - цап! Бывает, медведь лося задерёт. Бывает, и лось медведя зашибёт. Как уж судьба.
– А покойники тут при чём же?
– Не гони камаз – не врежешься в парапет! Покойники на кладбище, как им положено по приговору общества. А кладбище не так чтоб от деревни нашей далеко было. На кладбище ещё из под снега по весне самая первая травка выползает. Почему на кладбище? Не дошла наука. В том году плохая зима стояла: снега мало. Разбудила весна мишек рано, - жрать нечего. Голодный, злой мишка по весне –- зверь опасный.
– Деревня, мишки... Туды-растуды! Обещал про кладбище историю.
– А на кладбище по первой травке пасся премированный битюг, тяжеловоз, то есть. Витамины кушал. Тяжеловоз какая лошадь? Уважаемая лошадь, которая ходит только неспешным шагом. Она своё достоинство и назначение знает: не её благородное дело скакать сломя голову. Скакать - тебе любая кобыла скачет. А брёвна тяжеленные возит не любая. Не заставите вы тяжеловоза рысить никакими силами.
– Ой рассказчик из тебя! – наподобие танка крепыш сибиряк не обращает на реплики снизу никакого внимания: тягомотина - жуемотина - закусь подай.
- Бывали вы в глухой деревне середь леса, когда снег во впадинах ещё держится? На санях уже не проехать, на телеге ещё не проехать. Грязь непролазная. Трактор если только. А так время для хозяйства глухое. Сейчас везде теле-тарелки торчат, а лет сорок назад телевидение достигало ещё только до районного центра. Вот, значит, в такую кислую пору сидят мужики на завалинках, – в домино режутся. Кроме доминошного стука птички, там, по весне чирикают всякие. Словом, покойная бездеятельная скука. Вдруг, - ушам не верят! -– дикое ржание ли - рёв ли самолётный ближе-ближе! Топот - земля-мать трясётся! Никак Америка бомбу метнула!?
Что там ваша Америка! Тут дело похлеще вышло. От кладбища к деревне галопом несётся наш тяжеловоз со всадником на хребтине. Подлетел здоровенный богатырский конь ближе: видят мужики, - вместо Ильи Муромца в холку лошадиную зубами вцепившися, тощий мишка по хребту распластался, и в обеих лапах у него по бокам конячьим... Чтобы вы подумали? В лапах у мишки по кресту кладбищенскому деревянному – в правой крест, и в левой - крест. Это он вместо лося, значит, тяжеловозу на спину и вместо деревьев за кресты - хвать. Не выдержали старые кресты – сломились.
Обалдели мужики, остолбенели слегка. У каждого на стенке дома ружьё: сбегать никому в голову не вкатило. По весне ведь на драных мишек какой дурак охотится?! Всадник же, мишка этот от всеобщего внимания, видать, тоже обалдел. Висит на лошади чисто приклеенный! И так вот несётся этот апокалиптический всадник беспрепятственно по советскому селу. Хлопают двери: надбавляется зрителей. Председатель, - власть местная, - в подштанниках босикомый за ворота выскочивши, скребёт затылок: стихийные силы властям не подвластны.
А на всадниковом пути, на лавочке у своих ворот дремала - на весеннем солнышке кости грела бабка древняя, согнутая, без костыля лет десять уже не шаркавшая. Проснулась бабуля от ржания, протёрла глаза: матушки! Сейчас её сметёт! Вспорхнула с лавки чисто молодуха.
– Ироды! - тряся костылём, не свои голосом вопит - адресуется бабуля к мужичкам, - Безбожники оглашенные! долбили вам: не пасите скотину на кладбище, – бог накажет! Вот он, - гнев то Господень середи бела дня!
От воплей этих притормозил тяжеловозный скакун: задом лягается. На пол деревни комья грязи летят что твои пули. Но мишка не падает: молодец! Держится. И кресты держит. Цирк, одним словом.
– Да ты Антихрист! Свят, свят!!! - взвизгнула бабуля особенно дико, да с размаху как зафинтилит в апокалиптического наездника костылём!
Просвистел костыль: едва успел пригнуться председатель. Давно бабка метанием по цели не занималась, - промазала. Мишка тут уж сообразил – бросил кресты. Сиганул со спины – да к лесу стремглав. Мишка, значит, в одну сторону рванул. Освобождённый тяжеловоз – в другую. А бабка стоит что твой памятник князю Владимиру в городе Киеве: в руки ей скинутый крест обнимает. Местные тётки сбежались: вокруг бабки полукругом охают на манер хора. Словом, картина Репина!
И так уж кроет мужиков этот древний памятник середи хора! И кроет - на чём свет стоит поносит и мужиков, и председателя бездельника - пьяницу!.. и власти безбожные! И всех зверюг оглашенных! Сильны у нас в Сибири даже старухи ругаться! И председатель тоже ответно выражается: по его ближним воротам костылём едва мимо головы шарахнуло. «Если вы, – говорит, - Клавдия Власьевна, дюже пожилая, так и хулиганить можно?! Это ж, мать, чистое рукоприкладство! А когда в лоб мне?!»
– Сопли вытри – администрировать старому человеку! Распустил по селу медведей невидимо: для того тебя выбирали?! - председателю, сединой уже крепко прошибленному, конечно обидно такое вредное обращение. Так вот они слово за слово... Отдельная история.
– Ну, – сказали мужики, – как доругаются, запить необходимо! И вообще - пора.
– Такая вот граждане, история, – не без удовольствия обозрев открытые снизу рты, сибиряк с мощным чувством исполненного долга вытягивается на своей полке.
– А лошадь как же?
– Битюг-то? Что ему сделается! У него холка – одна мозоль. Кабы мишка об неё зубы не обломал. Поймали тяжеловоза. По бокам царапины от когтей вылечили. Только нервный конь стал: завидит кресты - ни в какую не идёт мимо кладбища. Что тут сделаешь?! Как мимо кладбища везти, - платком старым бабьим глаза ему завязывали.
А бабуля раз разогнувшись, лет десять ещё без всякой палки шустерила. Шоковая терапия!.. Никак станция у нас? Вон и бабки уже со съедобным товаром семенят к поезду. Бегите, мужики, за пивом. С вас причитается! А то лень мне слезать с моей комплекцией.
Темнеет за окнами. Лёгкое по прохладе оживление после двух - трёх стаканов чая сменяется желанием упасть и забыться. Хорошо в поездах спится: качается вагон, убаюкивает: тук-тук-туки–тук. Проснёшься на минуту ненароком: полная белоликая луна в бархатной синеве за окном висит – не движется, будто и стоит поезд. Мощно храпит сибиряк. Тоненько носом присвистывает украинец. Никакой бессонницы, Никаких нервов. На таком малом, тесном пространстве никто никому не мешает. Почему в городах не так живём?
* * *
К Л А Д Б И Щ Е Н С К А Я К О З А
Свиней не мало я видал,
Со свиньями знаком,
Но никогда я не видал
Свиньи под чепраком! -- Английская народная баллада
_______________________
Утром после умыванья, еды, да мобильных поздравлений всех скопом от ближней до дальней родни с добрым днём опять накатывается совсем не добрая жара. И снова заносит разговор на кладбище.
– Да, у нас вот тоже случилось раз на кладбище не так чтоб и давно: лет с тридцать только, - юркий такой и уже седой пассажир, бухгалтер из города, тоже к родственникам отдохнуть на природу едущий, – напротив дома батиного, на другой стороне улицы бабка богомольная жила. Округ неё соседи: слева – выпивоха изрядный, справа мужик трезвый, дюже хозяйственный, с ним ладились отношения у бабки. Правого же соседа она стращала: будешь пить – встретишь чёрта! Непременно он тебя утащит!
Весёлый сосед слушал старого человека с виду почтительно, да и пил себе дальше в полное в удовольствие. Кто же в наше просвещённое время верит в чёрта?! В мире сейчас такое делается: где чертям угнаться. Новости даже смотреть совсем не охота с испугу. Ну да это я, как говорится, не на ту тропку свернул.
Так, вот, хозяйственный сосед как-то свой ближний за домом покос убрал дочиста. А козу ценную, много молочную, по этому случаю пас привязанной за кладбищем, на ничейной сочной травке. Смирная, но оригинальной расцветки была коза: голова, хвост, ноги задние и голова – чёрные, будто в штанах. Вокруг глаз Белые ободки, будто очки, по сумеркам и на череп тоже похоже. Остальная спина и ноги передние у козы были – белые. .
Вот раз собрался хозяйственный за этой козой поздновато: темнеет и дождь, будто, собирается. Соображает хозяйственный: «Обходить кладбище, – замочит меня. Рвану ка я напрямик: чего я на кладбище на этом не знаю?» С нечистой силой до сих пор не встречаясь, не особенно он её трусил: мало ли что бабы брешут!
Точно, кладбище сызмальства ему хорошо было известное. Но он не знал, что по случаю в соседней деревни смерти выкопали новую могилу. Могилу-то выкопали. Бурьян-то вокруг могилы по русскому обычаю не выкосили: дескать, до похорон ещё успеем. И, вот, второпях да по сумеркам рухнул мужик вместе со своей оригинальной козой в эту свежую пустую могилу. Не видать было ту яму в бурьяне.
Удачно рухнули – оба без членовредительства. А могилы, надо сказать, в деревнях исполняют на совесть глубокие: чтоб случаем не выбрался покойный. Никакой чтоб виртуальности: приспичило тебе умереть, - значит и умер с концами! Попытался было мужик встать на козу, да она вертится. Так что сидеть ему в могиле с козой в обнимку до похорон. Не особо приятная перспектива, нечего сказать! А когда похороны: на какой день? А козу чем кормить? А самому жрать что, - одно молоко? Если, к примеру, с неделю не придут хоронить, – сырьём козу есть? Жалко себя. И козу жалко.
Пригорюнился бедолага, развздыхался. Тишина такая зловещая: только бурьян неприятно шелестит, да вдалеке собаки зловеще так воют. Вдруг – что такое? – слышит развесёлую – не такое бы место в такой час песню:
– В лесу на покосе, Иван сено косе! До него Галю водицы приносит. Всё лето приносе… – Весёлый сосед, уже изрядно заложивший, за какой-то надобностью ломит напрямик кладбищем, для храбрости горланя, – В лесу на покосе, Иван сено косе! До него Галю дитынку приносит!
– Петро! – кричит обрадованный упавший из могилы, – сосед дорогой! Помоги мне!
Ну, пьянчужка струхнул сначала, понятное дело: никак упырь?! Здрасте – не хватало! Потом слышит: голос будто знакомый?
– Свят, свят! – говорит, – Чур не меня! Это ты, Миколай? Где ты, и что в такой поздний час тут делаешь? Ты ж, вроде, вовсе и не пьющий?! Аль умер у тебя кто заразно, – ночью так спешно могилу ковыряешь?! (Про клад у соседей не было разговору, потому как оба были без особой фантазии.)
– Я, Петро! Ей богу – я! Никто не умер, слава богу! Шёл я, понимаешь, с козой с покоса и в темноте и упал в новую незанятую яму. Помоги ты мне Христа ради, – вытащи отсюда!
– Конечно, – с чувством бьёт себе Петро в грудь, – разве я душегубец какой, родного на много лет соседа в таком грустном положении бросить!? Только как же тебя вытащить: нет у меня при себе ни шеста, ни верёвки.
– Есть! Есть у меня от козы верёвка! Сейчас докину!
Кидает Миколай вверх верёвку, про себя же смекает: меня он – дай бог! – вытащит, а козу едва ли тащить поможет, потому как ленивый. Молоко до завтра у козы пропадёт: это плохо. А сем-ка я козу привяжу, да снизу подпихну! Меня же потом вытащить будет и вовсе не трудно. И вот, значит, согласно такому плану Петро в полном неведении вместо Миколая толкаемую снизу козу тянет-потянет.
– Ох и тяжёлый ты, однако, сосед! – говорит. И в этот момент выставляются над краем ямы рога и вся чёрная козлиная в белых очках-кругах похожая на череп голова! Ёкнуло у Петра сердце. Ой как ёкнуло!
Не лишне тут городским памятку сделать: у козлиного рода глаза в темноте красным огнём светятся почище волчьих. Но у волка или кошки глаза зыркают, козёл же любит неподвижно уставится, ровно как стекляшками мёртвыми. Вот и представьте: лунной кладбищенской ночью перед самым вашим носом взамен человечьей голова угольная, рогатая, из белых глазниц красными фонарями зловеще светит... А дальше то! Мамочки! Никак саван белеется?! Вот он, чёрт либо покойник, треклятой бабкой накарканный!
– Мме-э-э-э! – с чувством заблеяла на луну многострадальная, сильно пихаемая снизу под заднюю часть коза.
– А-А! - потряс дико непередаваемый вопль две около кладбищенские деревни: содрогнулись встревоженные ото сна жители, понакрылись с головой одеялами. Кинул вмиг протрезвевший пьянчужка верёвку вместе с козой в яму, – стремглав, через могилы чемпионом прыгая, полетел!
Прибёг домой с венком на шее и куском забора в руках: наподобие руля, значит. Водки не берёт: зубами отстукивая, хватил валерьянки неразбавленной целый пузырёк. Плачет и бабку - соседку поносит: ведьма она, дескать! С чёртом знается и на суседей того чёрта напускает!
А хозяйственный мужик вместе с упавшей на него и наставившей ему шишек безвинной козой сидел в могиле не так чтоб очень долго: до следующего полудня только. Пришли хоронить, – вытащили. Извинились: точно надо было бурьян сразу выкосить. Напоили. В этом случае и трезвенник выпьет! Холодно в глубокой могиле, хоть и лето. А каково же, прикиньте, там зимой?!
Ну, и козу тоже живую вытащили. В могилу рогатую тварь закапывать – плохая примета: станет покойник на козе с того света таскаться, – не дай бог! Ну и приплёлся, значит, после всего этого злополучный хозяин со своей утомлённой оригинальной козой домой: злая супружница за ночной пьяный загул ещё мужу влепила – будьте здоровы!Какая жена поверит, будто мужик в могиле целую ночь сидел?! По бабам он, паразит, шлялся!
У не хозяйственного же того соседа – не было счастья, да несчастье помогло! –серьёзности прибавилось. Не то, чтоб уж совсем пить бросил, но реже выпивал: только в компании, и после сумерек – ни капли! С бабкой вообще разговаривать не хотел: завидит – поворачивается невежливо так задом и плюётся через левое плечо. Друг другу Петро и Миколай о странном случае этом дипломатично ни словом не обмолвились. Как в подробностях односельчане сведали?! Не скажу, чтоб не соврать. А за что купил, за то недорого и продаю!
Налили, конечно, интересному рассказчику. К этому времени к байкам в нашем серединном отсеке уже весь вагон прислушивался. Смеялся вагон. Дамы повременили мыть кости знакомым. Проводница, оставив свою для дезинфекции вагона хлорку, присела напротив отдохнуть. Тут ночью незаметно в вагон подсевшая весьма пожилая, что называется, интеллигентная худощавая женщина в платье красивом, синем в белый крупный горох, в очках представительных с золотым ободком к беседе подключилась.
* * *
О Х Р А Н А С Т А Р И Н Ы ИЛИ – «ХУДО БУДЕТ!»
– Чьей кровию меч ты свой так обагрил,
Эдвард, Эдвард?
Чьей кровию меч ты свой так обагрил?
Зачем ты глядишь так сурово?
____________________________
Английская народная баллада
– И я, – говорит, – позвольте, тоже расскажу на заявленную тему, – сама седая, брови ещё чёрные такие дугой. И по всему видно: девкой была видная да бойкая.
– Звать меня Ниной Ивановной. Я городская, но после института по разнорядке совсем девчонкой ещё в дальнем совхозе учительствовала: математике учила. И вот, в 1976, кажется, году обновили правительственный закон – памятники старины охранять. Районное руководство, как водится, в колхоз бумагу: отчитаться об исполнении.
У нас колхоз был новый: на целинных землях в тридцатые только отстроенный. Поэтому старинного совсем ничего не было. Был только выдающийся, грамотами много раз отмеченный председатель: среднего возраста искренний убеждённый активист движения в светлое будущее. Уж думал председатель, думал! И так, и сяк: нет памятников, хоть тресни! А отчитываться надо: в те времена с этим не шутили. Помните, наверное, товарищи?!
– Да уж! В том, чего не было никогда, достаточно мы поотчитывались! Вы, Нина Ивановна, не отвлекайтесь на такие известные мелочи!
– Так вот, подсказал кто или сам председатель вспомнил: село наше под немецкую оккупацию попадало, и на кладбище могилы безвинно погибших жителей и воинов - освободителей имеются. Обрадовался председатель непередаваемо! Общественными силами немедленно кладбище прибрали. Забор по фасаду обновили. Из остатков арматуры сварили героям памятники – пирамидки такие, что при случае и вражеские танки через могилы не пропрут: уж ради совхозной славы на совесть постарались сварщики! Опять же покрасили всё приглядно: основание – зелёное, звёзды жестяные, естественно, красные. Даже цветы насадили, поскольку было лето. Шикарно вышло, одним словом! Это теперь везде газоны, а раньше общественная клумба в селе – сверх культурно было.
Думает председатель: что бы для пущей культуры ещё такое сделать? Вдруг замечает глава совхоза: коровы по культурному кладбищу некультурно бродят просто как в своём огороде, – клумбу общественную сожрать норовят! Собаки, ещё куда бы ни шло, но чтоб скотина рогатая! Навесил председатель на калитку щеколду и прибил на городской манер объявление: «Охраняемая государством территория. Скотам и со скотами – не ходить! Нарушителям – штраф!»
...Вы, товарищи, в этом месте рано ещё смеётесь! Словотворчество, между прочим, не всем даётся: этому учиться надо. А председателю, как он после десятилетки сельскохозяйственный техникум по ускоренной программе кончил, за выполнением плана учиться не досуг было. Ну, мужики как объявление прочитали, – привалились к забору, чтоб не рухнуть. Когда от колик смехотворных отошли, говорят:
– Председатель! Скотина, – она ж неграмотная! Будку с переводчиком ставить треба! А штраф корова тебе чем заплатит?! Гы-гы!.. Не позорься: сыми табличку! Хватит и щеколды.
Видит председатель: права колхозная общественность. Действительно, дал он маху маленечко. Велел замазать надпись, но не унялся. Как в районном центре отчитывался, – таблички на улицах всё оглядывал: «учреждение работает с такого-то по такой-то час», или «после такого-то времени на охраняемой территории находиться запрещено». «Ну, – думает совхозный глава, – теперь понятно, как надо!» Только у нас на селе время неопределённое: зимой много раньше темнеет.
И измыслил председатель так: «В сумерках по кладбищу не ходить!» Коротко и ясно. На все случаи года. Хорошо?! Хорошо, но у нас народ ведь какой? Без острастки непременно назло сделает. А надо сказать, что секретарша знакомая в районном правлении ему насоветовала убрать про штраф: вы, сказала, денежный штраф по этому случаю сами не имеете права налагать. Нет у председателей такой власти.
Про штраф нельзя, но стращать-то надо. И добавил тогда председатель тоже по русски от сердца емко и содержательно: «В сумерках по кладбищу не ходить! Худо будет!»
Мужики на эту надпись активно не отреагировали. Во-первых, они на общественных полях сбором урожая очень заняты были. Во-вторых, вообще не увидели нечего особенного: на то и начальство выбирают, чтоб оно стращало. Ну и висит себе эта табличка, никому не мешая. Клумба на кладбищенской территории пахнет. Отчёт об охране памятников благополучно сдан. Всем хорошо. Ходят жители на кладбище, когда им требуется, только бабка какая-нибудь по несознательности на грозную надпись нет-нет, да и перекрестится.
А надо сказать, что километров в пяти от нашего села тому раньше обнаружился ценный минеральный источник: от желудочных болезней хорошо помогало. Профилакторий построили коек на десять: из округа лечиться стали посылать. И, вот, везёт наш односельчанин в санаторий такого командированного на излечение. На телеге везёт: в моторном единоличном транспорте тогда ещё была нехватка.
Возница, как назло, был активист из общества трезвости. Только не смотря на усиленную пропаганду, особых успехов в общественной трезвости не замечалось. Даже хуже стало: понравилось народу выпивать на культурном кладбище. Поминают, героев дескать. Вот проезжает телега не спеша так – спешить некуда! – мимо кладбищенской калитки со здоровенной щеколдой. Везомый – суеверный, как на грех! – читает председателеву надпись: «...Худо будет!»
– А что, – спрашивает, – у вас того... бывает на кладбище всякое разное?
– Вестимо, – отвечает в сердцах непьющий активист, – бывает, ещё как бывает! Насосутся, гады, начмокаются и валяются себе хуже трупов. Шляются, тоже потом по селу в непотребно недопустимом виде. Страхолюдие одно. Смотреть тошно!
– Ах вот как так, – говорит командированный, – вези меня срочно назад! Поворачивай, дядя! Не желаю близ такого неуспокоенного места в санатории лечиться!
И поползли после того по району зловредные слухи: дескать, а кладбище N-ского совхоза развелось упырей видимо-невидимо. Даже партийным работником проезду нету! И начались тут чудеса: приедут совхозные в центр на рынок, – побросав прилавки, рынок разбегается. (Кто их знает: может весь совхоз уже упыриный – упырями покусанный?!) Тоже и почтальон городской пакет с письмами у дома председателева бросит, да и со всей мочи колесит прочь на своём велосипеде. Словом непонятные дела. Неприятные очень для жителей совхоза. И районному руководству неприятно: упыри в просвещённое время?! Не иностранная ли диверсия? А ну как дойдёт до Москвы?!
Это неправду говорят, товарищи, будто у нас следственные органы всегда плохо работают. Нет иностранной диверсии, – довольно быстро установило местное справедливое расследование. Есть недоразумение на почве излишнего председательского рвения и его плохих способностей к сочинительству. Наказывать председателя за что?! Совхоз передовой, план перевыполняет. Но и делать что-то надо: необходимо искоренить глупые слухи. И измыслили в свою очередь – на то и начальство!
К празднованию 7 ноября написали речь о вреде суеверий: черти, упыри, ведьмы – есть недопустимые в СССР пережитки буржуазного общества. Сильная речь была, молодым, шибко учёным доцентом с кафедры истории партии сочинённая. Жаль, не сохранилось до наших дней это выдающееся сочинение! И, конечно, вызвали совхозного главу куда следует.
– Председатель, Михайла ты наш Петрович! – говорят в парткоме председателю, – Дорогой наш ценный активист! Речь эту хоть наизусть выдолби, хоть по бумаге с трибуны зачитывай, но ни слова – слышишь: ни слова, ни звука! – от себя не прибавляй! А не то... худо будет!
С парткомом не поспоришь. Как было велено, так Михайла Петрович с трибуны и озвучил бумагу с начала до конца довольно гладко и даже прочувствованно. Вытер с натуги пот, воды из графина глотнул. И партком в президиуме за красно кумачовым столом юбилейным тоже пот отер: слава богу, всё гладко прошло, без вольностей! Неприятностей не оберешься с этими активистами. Но рано партком радовался: чуть водичкой налитой не подавился! Формально даже прав был председатель: речь уже без прибавки зачитана, должен же он был сверх того поблагодарить аудиторию за внимание? Только он – неуёмная открытая душа! – такой мелкой формальностью не смог ограничится.
– Спасибо, товарищи, за внимание! – говорит председатель вполне ещё допустимое, – вижу, граждане вы здесь собрались всё сознательные. Встанем же как один на борьбу с негативными явлениями: сплетнями, пьянством и прочим таким! Есть – что греха таить! – есть ещё в нашем обществе элементы, которые, хоть и крепко знают про себя, что вроде означенных раскритикованных в прах упырей форменные скоты - кровососы и даже хуже, но скрываются и ни за что в своей позорной сущности признаваться не хотят! Затрудняют нам дорогу в светлое будущее!
Думает народ: речь это или уже добавление и поэтому уже можно реагировать?! Не отошедши ещё от зачитывания – не сразу разобравшийся молчит зал. Тут с около задних рядов голос чей-то неопознанный (искали потом органы хозяина – не нашли!):
– Да уж! Упыри, они, нонче высоко сидят – далеко летают!
– Бурную реакцию сознательной аудитории описать не берусь: поскольку я только математику преподавала, литературных способностей у меня не хватает. Но думаю, если бы воскресли великие русские писатели Достоевский или Чехов, - они снова могли бы умереть от зависти к председателевой речи! Очень даже просто! – поправив пышную седую причёску, закончила Нина Ивановна под общий смех и одобрение.
Наливать культурной рассказчице умные слушатели не стали: из той всякой всячины, что продавали по вагонам, подарили ей пластмассовый веер, – вещь по такой жаре очень полезную! И тут действие из отдалённых времён истории нашей родины неожиданно переметнулось прямёхонько в центр вагона.
* * *
Я В Л Е Н И Е В В А Г О Н Е
На милю едва удалился конь
От городской стены,
Как рослый и статный всадник возник
...в сиянье луны.
____________________________
Английская народная баллада
В дверях нашего потного, шумного вагона возник мужчина статный, представительный. Синенький пиджачный костюмчик как влитой сидит. Рубашечка беленькая, свежайше накрахмаленная, только-только надетая. Улыбается свежевыбритый вошедший начальственно ласково и пахнет французской туалетной водой очень приятно. Словом, начальник поезда совершает плановый обход владений: на третий день движения уже пора было. Когда исправить ничего нельзя, то начальству улыбаться и сочувствовать полагается.
В начальственном купейном вагоне кондиционер, конечно, работает, и душ вполне исправный. В этих условиях отчего бы и не выглядеть хорошо? Никаких внешних причин нет. Коли быстренько поезд обойти, жара особенно даже и схватить не успеет. И вот в сопровождении двух хорошеньких девушек - стажёрок и уверенный в своей полной неотразимости вплывает начальник, окидывая вагон снисходительным взглядом. И что же видит-осязает?
Дух пивной и пищевой висит плотный: бутерброды с копчёной колбаской, апельсинчики, курица варёная, очистки горячего копчения рыбы, приобретённой на знаменитой рыбопромышленной станции Слюдянка. Дети малолетние, пользуясь родительской отвлечённостью с визгом виснут на поручнях не хуже макак в зоопарке. Но это ещё бы как всегда: как обычно. Хлоркой пахнет, и значит, анти санитарии нет.
А вот, вместо ожидаемых босых ног с верхних полок свешиваются в проход красные возбуждённые лица по направлению к серединному отсеку, где истории гоняли. (О том не знает вошедший.) У этого отсека едущих столпилось изрядно: не то трясёт этих пассажиров, не то корчит?! Проводница рядом со своим хлорочным ведром за бока держится, всхлипывает.
Сползает приятная улыбка с лица: выветривается моментально. Всплескивает озабоченный начальник руками:
– Граждане! Пассажиры! Никак вы тухлятиной отравились?! Всем вагоном коллективно?! Боже мой! Рыбки копчёной на станции прикупили? Яичек варёных? У-У я бы этих бабок! (проводнице) Мария Николаевна! Тоже угостилися при исполнении обязанностей?! От вас я этого никак не ожидал!
– У меня сало домашне добре! Не тухлое! Що наклёп зводите?! – недослышав, очень обижается хохол.
– Отличное у него сало! Чтоб в магазине такое! – прыткий дед впопыхах суёт чуть не в зубы отмахивающемуся начальнику толстый надкусанный ломоть.
Преодолев двойной взрыв смеха, вагон во главе культурной и наиболее прилично выглядящей пассажиркой Ниной Ивановной начальство успокаивает:
– Не волнуйтесь: никто не отравился! Рыбка была свежая. Бабули не виновны. Просто как умеем развлекаемся: второй уже подряд день народного юмора у нас. Кроме жары, дружно всё: с товарищеской поддержкой. Вместе едем, – почему коллективное юмористическое мероприятие провести не можем?!
Про коллективное мероприятие заслышав, совсем расстраивается вошедший: не любит начальство не им запланированных стихийно коллективных мероприятий! Раз впав в подозрительность, долго не успокаивается, не доверяет начальник поезда: но глазам вынужден верить, – нет умирающих.
Вот пошушукавшись в каморке обслуживающего персонала с проводницей, пожелав пассажирам приятного пути не так чтоб радостно, но довольно приветливо, уже держится глава поезда за ручку двери, чтобы идти назад, – к кондиционеру поближе. Но не вынесла русская душа как у того председателя совхоза с упырями! Не сдержал и синий официальный костюм! Обернувшись, простёр вдруг начальник руку на манер Ленина на броневике (схватил скульптор народный жест!):
– Вы, товарищи, рассчитывайте свои силы! Если что: аптечка – одна на весь состав у меня в первом вагоне! А ваш вагон – семнадцатый и последний!!!
Що тут було! Що було! Описати не можно! Надорватися весь вагон со смиху!
Начисто грохнул-зашёлся вагон: стонет в полном изнеможении. Попадали плацкартные пассажиры навалом на нижние койки: не смех уже – дружное ржание. У кого-то пиво с верху красиво так льётся на нижнюю лысину. Кто-то трясущимися руками воду пытается из стакана себе в рот залить. Чей-то пятилетний мальчик радостно целится в начальство игрушечным автоматом, на батарейках тарахтящим:
– Руки вверх…
– …Нечистая сила! – прибавляет кто-то. Вроде тот бухгалтер, который про оригинальную козу рассказывал?! Может и не он. Может, у малоросса акцент пропал? или тяжеловоз - сибиряк нарочно тоненьким голоском? Кто у нас в России не любит юмора?!
* * *
Ч Е С Т Н Ы Й З А Р А Б О Т О К
– …Всевышнему богу и людям известно,
Что трачу я деньги, добытые честно!
________________________
Английская народная баллада
Плацкарт обратный: Чита – Москва. Назад, значит едем: в столицу из отпуска, поэтому не так уж весело. Жарко, но окна на этот раз откидываются: дышать можно. Рассевшись по местам, вздыхают пассажиры. Вагон забит под завязку: ни на плацкарте, ни в купейных ни местечка свободного. Конец августа, и студенты-школьники от бабушек-дедушек к месту обучения спешат прибыть к последнему свободному дню. (Надоест ещё город, – успеется!)
Проплывает за окном, плещется на солнышке батюшка Байкал: впиваются в окна, снова вздыхают едущие, – искупаться бы ещё разок! Рыбки поудить! Сосед с верхней противоположной полки рассказывает нижнему как правильно рыбу «с душком» выдерживать: в бочонке деревянном её в землю закапывают, – нет вкуснее такой самодельной рыбки!
Слушая, сосед с нижней койки завёртывает в газету купленную на станции Слюдянке копчёную рыбу. Когда рыбку в газетку по отдельности аккуратно заверченную потом в продуваемой авоське за окно вывесить, так она на ветерке не испортится. Метод народный, проверенный. Вывешивание за окна запрещено, натурально, но ведь и холодильника в вагоне нет! В ресторане за сохранение требуют цену немыслимую. Что же людям остаётся делать?!
Кедровые орехи на платформы тащат, – хватают на ура. Носки тоже носят по вагонам, шапки, шали пуховые и пояса собачьи против радикулита хорошо покупают, – зима не за горами. Отужинав, чем бог послал и родственники щедро снабдили (надо есть скоропортящиеся продукты!), засыпает плацкартный вагон в первый день трудно. Просыпается утром поздно, потёрши глаза видит картину интересную!
В вагонах дальнего следования ближние к купе проводников и титану с кипяточком боковые места обычно продаются: на них мешки с чистыми простынями-наволочками лежат-хранятся, потому что больше хранится этому белью негде: не ездившие в дальнем следовании конструктора не предусмотрели специальное место.
И, вот, представьте, там, где с вечера эти мешки были навалены, с утра лежит на койке мужчина вида выделяющегося: рубашка, костюм чёрный, вечерний на нём с иголочки, – сейчас с манекена, с витрины большого магазина. На пальцах перстни золотые. Во рту зубы тоже золотые. И всё прочее в том же шикарно показном духе обрамление идёт вдетому в костюм хозяину как корове седло: цыган он и есть цыган! И плохо ему: с сильного похмелья так уж неможется.
Не молодой уже, в седых кудрях цыган. От ненормальной вежливости к нему проводницы весь плацкарт дружно проникается к подсевшему неприязнью. Мало того, что сам в золоте, так ещё и два телохранителя рядом топчутся. Эти как положено: с ухарски толстыми золотыми цепями на шеях. Топчутся здоровые парни без дела в проходе: мест пустых нет, и подсесть их никто, натурально, не приглашает. Не чувствуют они к себе дружественности. (Деньги есть, – ума не надо! – про себя довольно неприязненно думает плацкарт, - без вас тут душно: в купе с начальством бы и ехали.)
– Нам, шеф, пожрать бы! – говорят парни, – отпусти в ресторан смотаться по быстрому!
– И-ик! И-идите, – стонет шеф, – и-ешьте. А то я уже ослабевши, как вы ещё ослабеете, – вовсе не хорошо будет. А я полежу пока, отдохну…
Утопали обрадованные телохранители в ресторан кушать. Цыганистый шеф полежал-полежал, да и возжелал кофею выпить. Стакан то с кофейным пакетиком проводница ему давно уже принесла, сама же, как на грех, отлучилась по делам. И значит надо самому кипяток наливать. Кое-как дошатался шикарный костюм до титана: стакан в похмельной руке дрожит, разогнавшийся поезд трясёт, – не совмещается стакан с краном. И от такой усиленной шатучести прольётся, скорее всего, кипяток не в стакан, – на открывшего кранчик. Понимая это, находится шеф в тяжёлом положении: и кофе хочется, и не налить, и вообще, ноги подгибаются.
В это время идёт с кружкой за кипятком хорошенькая бурятская девочка лет десяти. Местные бурятские дети – особенно девочки – очень воспитаны в уважении к старшим. В Бурятии ещё сохраняют старые добрые традиции. Дети к говорят дома: «Вы, мама!» и «Вы, бабушка!»
Так вот, эта вежливая черноглазая хорошо воспитанная девочка непредвзятым детским взглядом видит не противную личность, а просто пожилого человека в затруднительном положении.
– Давайте, дяденька, я вам помогу! – тут же предлагает девочка, – налью кипяточку и стакан на ваше место отнесу.
– Налей! налей мне, деточка водички! – очень радуется шеф, – у меня, понимаешь, с утра так голова болит, даже руки совсем не слушаются!
Налила девочка кипятку, отнесла ему стакан. Себе тоже налила и идёт назад. Шеф же этот сидит со своим стаканом: трясущейся в прыгающих руках ложечкой сахар пытается размешать и не опять не может: звенит-стучит ложечка о стакан, – сейчаслибо опрокинется, либо кокнется.
– Да, я, дяденька, вам и размешаю! – говорит девочка.
Размешала она быстренько и аккуратно сахар. Шеф от такой заботы даже прослезился похмельными слезами:
– Вот, – всхлипывает, – никто меня, горемычного сироту, не любит, никто не жалеет! Не чувствую я к себе любви в этом вагоне! Не знаю: чем бы не угодил? Один чужой ребёнок пожалел! На, добрая деточка, тебе на конфеты!
Раскис от благодарности просто невозможно: сунул девочке что-то в кармашек халата. Сразу-то никто не обратил на это внимания. Девочка, верно, подумала, что шоколадка. И вообще она собственную горячую кружку по прыгающему вагону несла. Вот подкатил поезд к очередной станции. Вернувшиеся сытые телохранители вынесши шефа, погрузили его в подогнанную новенькую машину. Смотрит вежливая девочка на это в окно, машинально суёт руку в карман халатика. Трогается машина с шефом. Трогается поезд. А девочка вынимает из кармана стодолларовую бумажку
– Бабушка! – испуганно ахает девочка, – он сам деньги в мой карман положил! Я не просила, – честное слово!
Бабушки бурятские, ещё девочками тоже хорошо воспитанные, к чужому имуществу относятся строго даже до суеверия:
– Догнать! – ахает бабушка, – отдать! Остановите немедленно поезд!
– Что вы: кроме несчастного случая поезд нельзя останавливать! – говорит проводница, – и у вас совсем нет повода так волноваться! Это у известного местного воротилы машина заглохла, так на наш поезд и подсел, чтоб не опоздать. Да у него денег – куры не клюют! Со всеми так расплачивается: меньше стодолларовых и в руках забыл держать! Так что считайте, – внучка ваша честно заработала.
– За вежливость честно заработала, – уточняет сосед с рыбой, – и купите ей…
– Велосипед! – дергает внучка бабушку, – на день рождения! А то прошу, прошу…
– Купите ей, дорогая бабушка, на честно заработанные деньги хороший велосипед! Вежливость нужно поощрять! – согласно постановляет плацкартный вагон.
Думает вагон с некоторым опозданием: чего мы на этого подсевшего взъелись? мужик он, в общем-то терпимый. Плохого ничего не сделал. А что шикануть любит, – так кто же не любит при случае?! Надо быть терпимее, дорогие граждане!
* * *
Справедливо и своевременно оплаченная вежливость – не такое уж постоянное у нас явление! Если оно было бы постоянным, разве пришлось бы нам без особого успеха догонять нам лучшее будущее? Мы бы уже в нём жили! А если бы ещё и честность оплачивалась... Что, если бы нам без всяких указов попробовать всегда жить как в плацкартном вагоне? Когда вагон наш: разве могут в нём не открываться окна?! Починим. Все мы едем по жизни. Кто-то высаживается, – память остаётся.
В эпиграфы взяты строки английских народных баллад: «Поездка на ярмарку», «Клятва верности», «Баллада о мельнике и его жене», «Король Джон и епископ» (последний эпиграф) – перевод С. Маршака; «Эдвард» – перевод А. К. Толстого; «Сэр Роланд» – перевод В. Потаповой.