Все стихотворения –
М.Ю.Лермонтов.
Посвящается Девочке, чей попугай попал в компот. Так и сдох.
1. Рассвет.
«А у тебя было когда-нибудь так:
ты проснулся поутру от долгожданного
приветливого писка; крадучись выходишь из хаты:
неужели – уже? И солнце в небе так ярко Горит…»
(из писем Друга).
В золотом пожарище солнца я шел небрежными улицами; полыхали кисточки конского каштана; плавился, источая едкий запах асфальт, сквозь него, в выбоинах, мечтательно сочилась ввысь, произрастая, робкая, юная, зеленая-зеленая травка.
Подкрадывался юбилей…У человека три юбилея, в лучшем случае, - 25, 50, 75 лет; ну и сто, но я не уверен, что последний необходим человеческой Личности. Самая великая цель в жизни – сохранение Личности…Намедни выбросив все свои фотографии, оставил одну – ту, где мне два с половиной года: я стою в поле полном одуванчиков. Их золота не видно на черно-белом снимке, но оно подразумевается, и так отчетливо, что никогда у меня не возникало сомнений, что это фото – цветное. Вновь и вновь отворачиваясь от черно-белого снимка, я помню золото одуванчиков…Этот последний предел в 25 лет установил Павел II; до того юбилеем считался период в полвека, а еще раньше – сто лет. Особая дата – подведение черты, возможность прощения через Отпущение…Выбор, у тебя всегда есть выбор. Даже, если тебя его в чем-то лишили, то где-то он обязательно тебя настигнет. Всю жизнь человек моделирует стройную систему жизни; стремится к тем ситуациям, в которых лучше всего проявляется его характер; и в конечном итоге, мы – это та жизнь, которую мы прожили. Над моей фотографией застыл рукописный листочек-цитата: «Нам неизвестно, какой нам выпадет жребий в грядущем, что нам готовит Судьба и какой нас конец ожидает». – Да, именно так я себе и желаю. Судьба мудрее меня, очевидно…Всегда, когда у меня было мало времени, я принимал неверное решение. Впрочем, то же происходило, и когда времени было в избытке. Любой мой выбор оказывался неверным постоянно, потому как из двух предложенных вариантов обыкновенно выбирал третий, здравым смыслом не предусмотренный. Так вот да, я – мастер Решений!
Солнце заполняло собой все пространство, разливаясь бескрайне, неистово; звонкие трели птичьей клики невидимо обретающейся, запутавшейся в ветвях, длинные тени деревьев скользили по земле безупречно-гладко – иллюзия высоты, иллюзия чего-то большего. Обещания продолжения порой дороже подлинного их свершения. Некоторые образы остаются в сердце. Любимые фотографии…На одной из них моя мама, совсем молодая, какой я ее помню, какой любил ее так нестерпимо-сильно, что самому теперь страшно поверить. Ее поймал объектив как будто случайно, в момент, когда она небрежным жестом поправляла волосы, свободно проводя по ним рукой, утопая ладонью в их густоте. Она отвернулась от камеры игриво, надменно, и ворот черного пальто бреющим жестом очертил какую-то грань на этом снимке, - грань вечной недоступности, недосказанности, невозможности – вообще ничего. Мое восхищение, любовь, поклонение – где-то в тишине этого жеста; тысяч ее жестов, которые я ловил и копировал, приближая себя к своему божеству.
Такая красивая, в ореоле опьяняющего парфюма (она покупала эксклюзивные духи, кажется, от автомобильной компании Porsche; их выпускали единично и ввозили в нашу страну поштучно). Такая холодная и такая страстная, все влюблялись в один ее взгляд этих непостижимых глаз-хамелеонов. Она парит, не глядя по сторонам, выходя за пределы, куда-то вдаль, а полы ее пальто развеваются по ветру. Резкая, как и эта стихия; Она всегда была Стихией. Я смотрю ей вослед, мир смотрит ей вослед, - у нас нет на нее прав, у нее – есть право на все. Не желать, но быть готовым к тому, что она ворвется и перевернет твой мир с ног на голову, чтобы вновь заставить рабски поклоняться себе, напомнить, как надо Любить ее: не смея подняться с колен. Я всегда полагал, что она того стоила. Сказочная красавица, каких не бывает. Ни одна женщина не смогла бы превзойти ее, потому как это просто Невозможная красавица, лучший из любых твоих снов.
Неважно, что этого фото уже нет, - оно существует в моей душе.Она говорила, что любая материя изменяется с течением времени, и приводила в пример преступление века. Убийство совершенное пепельницей. Не могли найти орудие преступления, потому как искали совсем не тот предмет. Вроде как молодой следователь знал что-то, чего не угадывали прочие, - понял, что надо искать совсем не то, что кажется. А пепельница всегда стояла на виду. Все истории моей мамы соприкасались с подобными темами, словно она всегда знала что-то, чего не видели остальные. Она всегда была Ускользающим Впечатлением: даже являясь Настоящим, она так умела себя подать, словно ты смотришь не на человека – на фантазию о несбыточном будущем и на воспоминание о лучшем прошедшем единовременно. Она ассоциировалась у меня со словом: Обещание. В мире мало вещей, в которых можно быть твердо уверенным, разве что обещание, что когда-нибудь я дождусь ее. Впрочем, это было давно.
А недавно мне показалось, что я видел ее в магазине, она шла за мной следом, на расстоянии нескольких метров, и полы ее пальто вились, как крылья, струились, как дым. Я не обернулся, не захотел разрушить иллюзию: пускай этот день запомнится тем, что я Видел ее.
Я дошел до дома, захлопнул двери, и так и стоял в темноте, пока мир не стал менять гравитацию. Стало казаться, что я в детстве и лежу на кровати и плачу, а не стою у двери; и вообще, что все это, вся моя жизнь – дурной сон, сейчас я проснусь…
Свет. Ты ходишь в магазин, смотришь ужастики на ночь, можешь болеть, стареть и когда-то непременно умрешь. Но что-то внутри тебя не погибнет никогда. Где бы ты ни был, чем бы ты ни занимался, - я безгранично верю в тебя, Человек. Электрический свет.
2. Утро.
К приятелю. М.Ю.Лермонтов
Мой друг, не плачь перед разлукой,
И преждевременною мукой
Младое сердце не тревожь,
Ты сам же после осмеешь
Тоску любови легковерной,
Которая закралась в грудь…
- Что происходит в этом доме в четыре утра? – Д. выжидательно уставился, высоко вздернув брови, с долей неприятия ситуации, скепсиса; очаровательная его ночная шапочка склонилась заячьим хвостиком на бок. Он считал себя невероятным оригиналом, потому любил играть на контрастах, которые в целом сводились к: говорить одно, а делать прямо противоположное.
- Выгуливал свои панические атаки, - спокойно парировал Виктор отступая от двери, - Кстати, не удивляйся, я вынес на помойку все вещи: предметы одежды, украшения, косметические причиндалы, кухонную утварь, некоторую мебель…Осталось только незаменимое, остро необходимое для жизни.
- М-да, - осела на полу «сонная шапочка», - день Бескомпромиссной Любви Человечества: все овладевают моим мозгом в грубой, извращенной форме. Перед такой любовью надо бы хоть аперитивом угостить…Сходишь в магазин? Ликуша вчера с этим заданием не справилась – по очень нетривиальной причине!
- Она не спит?
- А в этом доме уже никто не спит в четыре утра, потому как товарищ Писатель бегает по потолку, как горный сайгак, убегая от собственного воображения! – Д. изумленно развел руки в стороны, обнажая свое обыкновенное открытие для обозрения недогадливым собеседником.
Сонно пошатываясь в пушистых тапках с начесом, на шум выглянула та, о ком говорили. Без тени удивления, устало сползла по стенке, устроившись возле Д. Такие ночные собрания уже становились привычкой. Как некая странная игра: каждый раз в четыре утра обсудить насущные взаимные недопонимания, в месте, наименее подходящем для подобных дискуссий. Виктор оперся спиной на входную дверь, и ироничным взмахом кисти пригласил Д. говорить; но тот отмахнулся небрежно, вальяжней устраиваясь на полу.
- Нет-нет, терпеть не могу говорить о проблемах! Лучше побуду за психолога: советы другим давать проще и интереснее! Лика, расскажи Виктору про свой поход в магазин.
Она передернула нервно плечами, чуть помедлила и нехотя обронила:
- Гребаный чай.
- Вот! – Д., как озаренный, победно поднял кверху указательный палец, - Ты же дошла до магазина, в чем состояла проблема: взять чай и пройти на кассу? Как говорят пьяные хирурги: «Глаза бояться, а руки делают». Виктор, ты присядь, сейчас тебе Фокусник Пушистые Тапки поведает причину, ну вот совсем нетривиально! Как это вообще с вами обоими произошло?! – он искренне силился осмыслить, в ужасе распахивая глаза.
- Я вспоминала Его…какая-то всегда в Нем была ранимость, нежность, - она заулыбалась и расположилась тоже по удобней, кинув локти на колени, - Ну да, магазин. Мимо меня прошла красотка лет восемнадцати, свежее личико и…так напоминала Вику, бывшую одноклассницу, к которой я была безумно привязана. Я «ее» как-то часто «встречаю» в последнее время. Потом Старик. Он стоял нависнув над горой с фруктами, и тупо, рассеянно смотрел в одну точку впереди, куда-то мимо меня. Я тоже стала и смотрела. Мы встретились глазами, и так и стояли, не переменившись ни мимикой, ни оттенком взгляда, глядя друг в друга, как брошенные вещи, безжизненные манекены: он старый и чуть отворил уста, я просто Психушка в цветастых леггинсах. Ему не сдались эти фрукты, мне – этот чай, и мы так и стояли бы в этих позициях до самого закрытия магазина; но чувство времени толкнуло его в бок, - его пнула старушка в бочину; а мимо меня – вновь прошла «Вика». Я поставила чай на место и вышла. Вообще-то мне было очень паршиво, но, думаю, если охранники пересмотрят эту запись, они попадают со стульев со смеху. Обратной дорогой я вспоминала все свои странности в обращении с Ним, год спустя…у меня появилось тогда необъяснимая навязая идея: я должна полюбить искренне Его бывшую невесту, чтобы заслужить Его одобрение. Я не могла этого вычленить и осознать, но это росло во мне мучительным чувством. Я не относилась к ней с антипатией, скорее, никак не относилась, но вот полюбить ее у меня не получалось. Меня это терзало, и я вконец запуталась в своих отношениях с ней. Еще песня, которую Он любил и частенько слушал. А эта песня у меня сильно ассоциировалась с Ним и с Ней, - с Ними. Мне казалось, что в такие минуты Он думает о Ней, тоскует о том времени, когда им было хорошо, когда Он мог запросто идти с Ней за руку в обыкновенный, самый чудесный день в жизни, - Их день. Так и получилось: я и Старик, Он и Она.
- Что за черти тусят в этой голове…- шокировано вонзал руки в волосы Д., - Что может быть проще: сходить за чаем?
Писатель молчал, удрученно сложа брови домиком, обозначая волнение, сомнение…Самомнение Д. – чувство шаткости, неполноценности, нет уверенности. Есть наклонности к неконтролируемым приступам ярости. В свои шестнадцать он запустил бутылкой в голову однокласснику; счастье, что тот обернулся на звук. Спасительное счастье долей секунды. Он драматично это пережил. Если бы человек мог умереть по своему сиюминутному Искреннему, до глубины души, желанию, Д. умер бы – Тогда. С тех пор у него не было уверенности, что он – нормальный человек и вправе находиться в нормальном обществе. Писатель рассматривал его лицо и никак не мог угадать ни единого движения мысли; из этой троицы Д. был самым замкнутым, - очень естественно замкнутым: его как-то не тянуло поделиться ничем из своего внутреннего мира.
- Слушай, Д., а как ты оцениваешь свои поступки? Про чай хотя бы все понятно… - Виктор вопрошал доверительно-мягко, но на ответ не надеялся.
- И вот не надо меня в это втягивать! – потрясая пальцем в шутливой угрозе, заулыбался тот, и привычно молниеносно переменился ко мрачности, - Я считаю так: все, что я делаю, - и это уголовно ненаказуемо – это я поступаю верно! – он вздернул брови, взглянув пренебрежительно, и тут же удалился, вероятно, пить кофе. Сердитый, ранимый. Он не мог бы расстаться с этой компанией, он вообще никогда не покидает первым друзей. Наверное, он нуждается в них неизмеримо больше, чем они – в нем.
Двое взглянули многозначительно друг в друга, совсем беспрепятственно касаясь взглядом души, - так хрупко, так чутко, так безбоязненно открыто, наверное, как первая любовь: Чувство Света в душе. А ведь мы все – поэты! Просто иногда об этом забываем, навязываем себе иное зрение – когда тускнеет мир.
Пламенело небо. За стеклом, в рассветной яркости пронзительных лучей, они увидели Его: Вдохновение. Писатель понизил голос: тихо-тихо, в такт удаляющемуся мгновению, уходящему Вдохновению…
- Ты знаешь, мне кажется, что умирать страшно только, когда кого-то оставляешь на этой земле. Но, если есть бог, то не страшно вообще ничего, кроме дурных поступков. Вообще ничего: Всеобъемлюще! Наверное, это тяжело осознать, но я это чувствую. А ты?
3. Гроза.
*** М.Ю.Лермонтов
«Уж сколько дней она томится,
Сама не зная почему;
Святым захочет ли молиться –
А сердце молится Ему…»
Затворенные ставни гостиной залы защищали от тьмы и грозы. Полыхала молния. Полыхали дрова в жарко истопленной печке. Собрались за общим столом. Веяло холодком от окон, качались ажурные занавески, как тени, привидения, ложась на дощатый пол, скользя по столу…
-…Шумит и с бурей заодно
Гремучий дождь стучит в окно.
Чернеет тень во всех углах…
- Ну уж нет, - забарабанил пальцами по столу Д. Он метнул взгляд через стол на рассеянно улыбавшегося Виктора, явно обозначая намерение действия. Его смоляные, иссиня-черные волосы разметались беспорядочно, пряди свисали тяжелыми сосульками, измоченные ливнем; мокрые, они казались еще темнее. Чернее самой темной черноты.
Лика испуганно взглянула на Виктора. Тот слабо улыбнулся, отложив книгу на стол:
- Ладно, тогда может быть, карты? – кивнул Виктор ей игриво.
- Может быть, побеседуем? – с готовностью отозвалась она, подперев щеки ладонями, как цветок запросто изображаемый на детских рисунках: сердцевина в обрамлении двух листков по бокам.
Воцарилось спокойствие ночи. Полновластно неистовствовала стихия за окнами, шумел треском в отдалении лес. Раскаты молний мчались по небу рокотом, щепки облетали с деревьев, несясь по земле бешено, покатом.
- Кстати, чем у тебя закончилось В.? – меланхолично спросил Виктор, скорее от неуютности молчания, чем из подлинного любопытства.
- Они с Викой…- ссутулилась девушка, натягивая рукава кофты по ниже, ежась как от пронизывающего холода единственно от вопроса, - Как всегда. Как тогда: когда Он уходил с Ней, обернув ее плечи бережно своими огромными Крыльями…Говорят, самый большой размах крыльев у альбатроса – два метра; нет, у Него…Я стояла, и мне стало все равно увидят они меня или нет. Никогда ничего подобного не ощущала, это выше человеческого осмысления; вселенная разорвалась, разорвала меня изнутри, - и я есть воздух: жуткий огонь сжирает меня, а я – бесконечна, извечна…Не могу кричать, звать на помощь, - бесполезно, безрезультатно. Я – воздух. Меня – нет. Меня не должно было быть там в тот миг, а я вот – была: ошибка…Ошибка во времени.
- Ошибка во времени, - мечтательно вторил эхом писатель; мгновенье назад он ловил любой оттенок ее интонации, застыв в воздухе ручкой, как волшебной палочкой.
Д. нервно передернул плечами:
- Бывают такие моменты, которые нельзя изменить личным участием, к ним нужно лишь как-то отнестись.
Воцарилось молчание. Блеснула молния, пробежав зловещей тенью по тонкому, бледному лицу Д.
- Я тут задумал рассказ, - всплеснул руками Виктор, жестом и мимикой балаганного зазывалы явно привлекая всеобщее внимание, увлекая прочь от мрачности мыслей, - В наш век одичавшего одиночества люди ведут себя так, будто живут единственный день: переспят с половиной города, а требуют себе большую любовь, как Ликуша; пьют так, что почки раздваиваются, как дражайший Д., - а туда же…Человеку подавай Судьбу! Нечто предрешенное, непременно значимое, гарантию того, что все, что должно с тобой случится; и все кто важен, окажутся с тобой рядом в назначенный час…Люди как фиксированные события… И я вот о чем думаю: что было бы, если бы Ликуша уехала с теми байкерами, в свои 16? Ну и о подобных вещах, - именно каким человеком стала бы, о чем думала бы, что бы ее окружало; и еще кое- что: встретила ли бы В.? Или нет? Или да?
Есть ли в нашей жизни такие люди, как зарубки на древе Судьбы, – что вот их мы встретим непременно, как бы ни сложились наши обстоятельства жизни. Как мама – фиксированная точка Начала. И есть ли у нас еще люди-путеводные звезды? Или мы просто космический мусор, блуждаем в собственной напыщенности по галактике и начиняемся чернотой, пока не станем чем-то вроде черной дыры и не поглотим самое себя? Просто есть такие, кто наполнен удивительным космическим свечением, и они подлинно сияют указуя путь – из недр собственной души и к Свету; не может быть, чтобы Они – были случайные!
Девушка смотрела то робко, то страстно; на что-то решалась ее затравленная душа. Она нежно обняла подбородок ладонью, Д. вперился с иронией в ее лицо, писатель – вновь взял «волшебную палочку».
- Родители, дедушки-бабушки, потом еще – друзья; потом будь любезен примкнуть к религиозной конфессии – опять кого-то Любить. Я вот вспоминаю детство: у меня был Цветок, я о нем заботилась: поливала, говорила с ним, и была счастлива ничего не получая взамен. Мне было достаточно самоей своей любви к нему, а так сложилось, что в тот период он был вообще всем, что и кого я любила в жизни. Это было потрясающе, великолепно, и так чисто, так надежно. Потом стали появляться друзья и какие-то родственники, и постепенно моя жизнь превратилась в ад. Фатальное совпадение, но как раз перед этим Цветок исчез. Как Фокус: Пуф! – и нету его. Словно некие Силы отняли у меня то, что перестала подлинно ценить…И вот, в итоге я всегда вспоминаю об этом периоде с Цветком, - он один меня никогда не обидел, и жизнь была удивительно простой и осмысленной – в каждом движении мысли, - она вздохнула и как опала листиками-руками, безвольными плетьми бросив их на стол, и тихо добавила, словно хотела сменить эту тему, отстраняясь, - Хорошо было. Что говорить.
- Ликуша-дитя Цветов, - захохотал Д., чуть отодвигаясь на стуле, и более серьезно, не глядя ни на кого добавил, - Все собравшиеся в этой комнате – Комнатные Цветы. Виктор, ты когда в последний раз решался выйти из Замкнутого пространства? То-то и оно…я тоже полагаю, что люди – это отстой; да и к чему эти потуги: пытаться бороться за кого-то? Можно найти «замену» или кого получше, или вообще никого не искать. Зачем? «Сами придут и все предложат». Да и вообще, зачем к кому-то привязываться душой? Для чего пытаться кому-то помочь, если сидеть на заднице – это такая сказочка!..- он умиротворенно разулыбался, как обычно резко осекшись, как обрывая сам себя на недосказанном, и рывком отстранился на спинке стула, найдя баланс на двух его ножках из четырех.
- Никто не должен быть несчастен, - прошелестел в абсолютной тишине голос Виктора, а тяжелые раскаты грома слышались все отдаленнее, утопая как поглощенные атмосферой тускло мерцающего вечера, в просторной гостиной.
Трое сидели не глядя друг дружке в глаза, каждый думал о чем-то своем, редкий момент единения в спокойствии. Первой решилась заговорить девушка; она набрала по больше воздуха и тут же сглотнула, - так ей было проще нарушить собственный барьер неловкости: словно она только что говорила и сама себя прервала, а теперь вот продолжит: смущение.
- Мне приснилась крыса. Так странно…как когда-то с Ним. На моем плече был кусочек ее шкурки, может быть, хвост. Она, как ящерица, сбросила чешуйку. Какая-то девушка сняла с моего плеча, и поведала, что это – особый вид крысы, которая выедает всего тебя изнутри, выжирает, оставив только кожу, пустую оболочку; а то, что она оставила чешуйку на мне – это она меня пометила как «свое» …И я зачем-то написала Ему, - не важно, что, какие-то глупости, была сильно напугана. На следующий день шел дождь. Я доехала до места Его работы. Был выходной. Нет, я не потащила свое тело через пролесок, но полюбовалась самими местами, которые Он видит, вероятно, каждый день. Особенно хорошо смотрелось яблоневое деревце совсем молоденькое, все в цвету, в глуби двора, а рядом – крохотная фиолетовая лавка. Я постояла там и уехала обратно. Я сильно замерзла и села не в свой автобус, - просто потому что приехал первым. Смотрела в окно, показался магазин «Уют». Конечно, вышла на этой остановке…Вот оно – прочное звено реальности: тот мальчик, мой одноклассник, он умер, а я стою и выдумываю себе Космический Выбор. И я пришла в себя, вернулась и занялась обычными делами…Удаляется, удаляет нас друг от друга Время. Когда-то тот мальчик был моим ровесником, теперь я себя ощущаю по отношению к нему, скорее, как мама. Я вообще очень много думала о нем, он был очень трогательным, а мы все были нечеловечески жестоки к нему. Боялись связываться наверно – педагоги, одноклассники. Не думаю, что все приняли на веру, что «в него вселился дьявол»; мы посмеивались над той воспитательницей, она была слишком стара. Но вот психическое нарушение, возможно, начало болезни ясно чувствовали все, и осознавали – некоторые из нас. Тогда не было поздно…Я убеждена: он сам был в ужасе от этого; он ведь совсем не был жестоким, только, наверно более живой, чем другие; из всех из нас, он один был по настоящему жив. Ему тоже было страшно, от него отвернулись все. Он просто не хотел причинить другим большего зла, и к тому же, не нашел в себе сил для борьбы: не было стимула, не было Смысла. Непроглядная темнота кругом.
Я прожила уже две его жизни, только представьте? - с гримасой застывшей улыбки она, как на шарнирах, повернула голову на Д., глядя холодно и пусто, словно не говорила ничего: боязнь услышать дерзкий ответ, боязнь, что ее ранят; из этой неоднозначной мимики всегда легко моментально поднять брови с иронией, закрываясь как щитом равнодушием: как хотите, это ничего не значит.
Д. проскользил взглядом, он давно думал о другом, но быстро сориентировался по теме:
- Кстати о детях! Я принял решение: вылечу свой букетик венерических и возьму себе пару цветков жизни!
- В таком случае, я возьму собаку, - с охотой поддержал предложение писатель и оторвался из-за стола улыбчивый, непринуждённо-легкий…и отвернулся, осунулся, погрузился в купель темноты и прохлады той части комнаты, что возле продуваемых щелей окон.
Она уронила голову: Немыслимо.
- Какая-то глупость…Кого вы хотите обмануть? Нехватки чего…
- «…А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, -
Такая пустая и глупая шутка…» - писатель ласково глядел на Лику, сверкая металлическими запонками из темного угла у пыльной портьеры; Д. улыбался, впервые в жизни он с Лермонтовым был в чем-то солидарен.
Она…чувствовала себя, скорее, как оно; скорее сферой; вне времени и вне пространства. Она водила пальцем по трещинам в столе, словно читая линии Судьбы по дереву давно застывшему под лаковым покрытием, давно не живому, рукотворному предметом.
- Он говорил все: - «Судьба…» Мол, если это Судьба, то люди будут вместе…Он всегда умел четко и корректно дать понять, что мои чувства Ему без нужды. Судьба ни при чем: мы не вечны – вот Сейчас есть, а назавтра можем прекратить быть; и все – тогда уже правда не Судьба! Впрочем, Он – такой человек, всегда рассуждал как бог. Вообще-то, если тебе кто-то нужен – ты с ним рядом, присутствуешь в его жизни. Это так просто…А вот Он вел себя странно: хотел бы каких-то особенных, Единственных отношений, при этом относился к девушкам, как к нижнему белью. С Ним – хорошо всем вокруг; к Нему тянутся, как к Свету. Только вот Он – самое жестокое сердце из всех, кого я встречала. Я вот что думаю: хочешь себе Хорошую девушку? – Все хорошие, только надо вникать. Для этого от Человека требуется совсем невозможное: научиться бескорыстно дарить свое время, всего себя – через истинное участие, милосердие. Потому что плохих людей нет; но когда люди долго опасаются, тревожатся за себя, свою жизнь, они выстраивают определенные системы поведения, призванные оградить их Личность от серьезных потрясений, спасти того ребенка, который улыбается Тебе, благодарит Тебя, вдохновляется твоим присутствием на этой земле…Мир сдавил меня плотным кольцом, я понимала, что это – медленное угасание, и вот Он…я все думала над Его фразой «хороший характер», - мне никто в жизни ничего подобного не говорил. Только мама, и то давно в детстве. Просто я Его всем устраивала. Конечно, я подстраивалась, старалась слиться с Его позами, жестами, - подлизывалась…Мир плотно прижал меня к Его груди, и я была счастлива: впервые и единственный раз в жизни. Моя Судьба была очень щедра ко мне; здесь есть, чему завидовать! Я Его сразу признала, как пес, приняла совсем органично. Вот Он пошел в уборную, а я следом. Там закончилась бумага, а та, что лежала в урне верхней – после Него, - я ею воспользовалась. Я – самый счастливый пес на свете, который сразу нашел своего Хозяина. Только вот что…Когда моя мама была еще студенткой, у нее была собака Найда. Вислоухая и преданная; никого не слушала, кроме моей мамы. А мама отдала ее соседу, в частный сектор, ей стало тяжело справляться с подросшим щенком. Спустя год она столкнулась с тем самым соседом. Слово за слово, и он предложил ей проведать свою бывшую питомицу. Хорошо, что Найда была крепко привязана, она так кинулась, что наверно разорвала бы на части: узнала Хозяйку. Мне не нужно Его чувство жалости, и Ему нужна другая девушка, с которой Он испытывал бы чувство свободы, как минимум от рабства сострадания. Просто мы разные люди.
Д. откашлялся глухо, маскируя смех; за девять лет ему порядком надоела эта история любви о Нелюбви; и потянувшись взором к большим настенным часам, попытался обозначить, сколь бесполезно он проводит свое время. Писатель перехватил взгляд и перенял на себя часть этого моментального настроения, импульса, эмоции, краски: Ирония.
- М-м-м…Михаил Юрьевич Лермонтов:
Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье.
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.
Писатель весело глядел на девушку, он вообще-то искренне ее любил, даже был когда-то влюблен, давно, в краткий весенний период.
- Пусть так, - ответила она тоже с улыбкой, - А все же, раньше мне всегда казалось, что Он за мной придет. Войдет в пустую комнату, молча тронет за плечи и уведет за собой. Только проходили не месяцы, зимы и весны, - проходили вибрируя в жилах дни, отдаваясь колкой занозой, пустой обидой на Его пустое сердце… «Пускай она поплачет…Ей ничего не значит!»
- Я всегда говорил, что Он разобьет тебе сердце, - свободно ослабив удавку шейного платка вокруг своей тонкой шеи, Д. вздохнул облегченно: Удушье. Гроза. Лето. Жара. – Вот на доме нету громоотвода, а мы все живем в страхе только перед Его Черными Крыльями. Виктор, вот ты как на это глядишь?
Искомый собеседник пропал во тьме, скрылся в зоне недосягаемой Свету, слился с тяжелой портьерой в единую тень. Впрочем, голос подал без промедленья, и разлился потоком с лунным свечением из мрака бездны мириадами бликов и осколков-песчинок непременно существующих частичек невидимого Человеком, поэтического Света:
- Он всегда повторял: «Получать удовольствие от жизни», «удовольствие» - это и ты, в том числе. Просто существуют такие мужчины – их назначение: Повелевать, и все женщины мира садятся, как зайчики, к ним на коленки, ушки сложа: Внимать. И не надо выдумывать лишнего…Ты всегда звонила Ему только пьяной; трезвую тебя я всегда умел убедить в безумстве этих порывов: ты безвольный человек, ты не исполнила ни единого из Его заветов тебе. Ты попробовала Созидать жизнь, и оказалась не в силах разобраться даже с отношениями с собственными родителями. Не говоря про образование…тебе грубо ответил преподаватель, - и ты ушла на каток. Кататься на коньках. И стала поступать так каждый день: с утра собиралась как на учебу, твердо уверяя себя в данном намерении, - и шла на каток: скользить по льду и ни о чем не думать. Парить.
- Кстати, быть может, пойдем на качели? - улыбаясь с лукавым прищуром, покосился на девушку Д., - Дождь почти кончился, теперь будет по особенному свежо.
Отодвинув тяжелые шторы писатель воззрился на небеса, а в окно к ним глядела белая-белая сирень на фоне лазурного неба. Минула, скрылась гроза. Рассеялись тучи, отступила, разверзлась тьма. Трое вышли во двор. Вертлявая Лика в розовой юбке похожей на пышное пирожное, вприпрыжку унеслась на качели, - отдаться иллюзиям, просто: Парить, не чувствовать земли под ногами, не ощущать ног. Только чувство Мгновения, высоты. Двое спутников остановились в тени козырька веранды, вдыхая лазурь и сладость небес.
- Что ты скажешь об этих снах? Тебя это не наводит на некоторые тревожные мысли?
- Не стоит беспокойства, - преувеличенно-легкомысленно ответил собеседник, и еще веселее прибавил, - А вообще, возблагодарим Небеса, что В. не девушка! Был бы как Эсмеральда или Елена…полчеловечества свел бы в могилу своими там ланитами да персями. В общую братскую могилу безымянных своих жертв.
Невесело посмеялись; Виктор продолжал:
- Никто не должен быть несчастен. Это противоестественно. Жизнь дарит Радость и Утешение…как поэзия – боль души. Только в Поэзии эта боль и есть Хрупкая Радость. Это – подлинное чудо приверженности идее. Во что бы ты ни верил – твоя Стихия тебя поддержит. Стихи…Я тут прикинул: залог гармонии в семье – быть поверхностным в ссорах и фундаментальным в радостях. У нее в семье происходило наоборот. Вот ее и тянет к Нему, ребенок в ней чувствует, что это – правильный родитель, такой, как ей нужно. А всесильная, абсолютная и всепрощающая любовь…да только Иисус был на это способен. Это нечеловечески, не по силам человеку. Иисус и не был человеком, скорее, стихия, целое Небо.
«В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом.
Что же мне так больно и так трудно:
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!»
Не прочитаешь всех на свете книг; не пересмотришь все на свете фильмы, которые могли бы Тебе понравиться; не встретишь и всех людей, которые стали бы для Тебя незаменимы, потому так важно ценить тех, кто рядом. Просто быть готовым рядом. Даже, если я ее в чем-то не понимаю, - писатель указал на беснующиеся качели, - Я ее всегда Чувствую. Выходит, мир чувственный первее? Значит, главнее, чем хваленая психология и рациональный подход…Прав тот, кто подлинно не желает зла, а это точно не нахренНицше. Права всегда нежность сердца, способного к состраданию.
«…За каждый светлый день иль сладкое мгновенье
Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.
Мне грустно…потому что весело тебе.»
А ведь над нами все то же Лермонтовское небо. Так просто: какое Счастье.
Сияньем небес заполнялось пространство, светящийся воздух оседал на волосах искристой пыльцой. Д. переменился от задумчивости вслед за прозрачной легкостью стелящегося по земле вечера, - такого неожиданного Открытия после недавнего ненастья.
- Пойду-ка хорошенько ее раскачаю, у нее чулки под юбкой.
Парить…приятнее, чем ходить. Чем выше, тем больший соблазн.
В детстве я больше всего любила качели:
конструкцию из двух перекладин с поручнями.
Парная игра. Зато трубы – длинные, взмыть можно высоко, можно даже…
Однажды пьяный подросток пришел отобрать у нас с подружкой качели.
Только вот у меня отобрать не получилось.
Сама не знаю почему, не согласилась.
Он поднял меня под углом в 90 градусов,
и я смотрела вниз, вспоминая, как неделю назад
На этих же качелях разбилась какая-то девочка;
и еще я точно знала, что удержусь.
Мы с ним переговаривались иронично и кратко,
а вскоре я испытала к нему нечто вроде симпатии,
Пожалуй, он ко мне тоже. Он отпустил качели,
ушел, сказав, что они – мои.
После его ухода, качели уже не доставляли мне огромной радости,
Словно вся возможная Радость от них уже свершилась –
В те минуты, когда я была на высоте самого опасного Парения.
С Ним – все было так. Потому после Него – все равнозначно и обыкновенно. Только вот я всерьез упала, а Он – прошел мимо.
Волны катятся одна за другою
С плеском и шумом глухим;
Люди проходят ничтожной толпою
Так же один за другим.
Волнам их холод и неволя дороже
Знойных полудня лучей;
Люди хотят иметь души…и что же? –
Души их волн холодней.
Я видел мертвого голубя. Его задрали кошки?
Много перьев, крови нет. Лежал, распластанный на своей спинке,
А птичья мордочка застыла взглядом в небеса…Так сурово, так страшно.
Конечно, я испугался, но вокруг – катались дети на качелях,
Поедали семечки подростки и бабушки на лавках, этих нишах определённого периода
Взросления и старения… Я тоже пошел кататься на качелях, -
Раскачивать собственную тревожность. Голубь.
Окрыленный Свет, символ мира, добра. Он летал, был молод,
Что сразило его? Чья рука поднялась? И зачем?
Я вспомнил вновь эту картину, когда сошло мрачное впечатленье испуга.
Мне вот показалось, что его именно убили. То есть не кот, не другое животное.
Его не терзали, просто: один раз в грудь…Зияет пустота в голубиной груди.
Подошла девочка, и я освободил качели, - это уж точно не мое место…
Я улыбнулся, она заулыбалась в ответ…и я ушел, чуть более легкий,
Нежели на качелях, в Полете…
У дома валялись множественные обрывки бумаг с записями,
Мимоходом отметил: «Хм, какие разные почерки…
Какие знакомые разные почерки.» Я обмер: Кто?
Кто останется качаться на Качелях?
4. Закат.
«По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несется,
Несется на всех парусах…»
М.Ю.Лермонтов
Она шла напролет сквозь пролесок, полный запаха дыма дотлевающих углей костров. Серебрилась влагой трава, словно иней; стлался кустистый воздушный туман, густой смог клубился, обвиваясь потоками из мерцающих миражей вокруг, в отдаленьи, в пошаговой близости, никогда – здесь. Нету простора: пространство как припорошено предновогодним сном сказочных форм и причудливых линий невозможного для осязания, тающего при касании, не имеющего вкуса и запаха, туманным настилом….Поэтический сонм ниспадал, продираясь сквозь чащу то кучкующихся, то редеющих лиственных древ, оголенные пни выступали обособленными цитаделями под осеняемым светом фаянсовых небес нежнейшей белизны красок и расплывчатых линий, обнаженный нерв зияющей чернотой тропки исполосованной человеческими шагами вел сам, увядая вдали, где кончается свежесть сплоченной дружелюбной и дикой стихии цвета Его глаз, и виднеется только подъем, под откос, к небесам…
Есть остров на том океане –
Пустынный и мрачный гранит;
На острове том есть могила,
А в ней император зарыт…
Клонило к вечеру усталые бутоны, конусовидно смыкающие головки-лепестки, а титаны-деревья все сплошь заботливо обступали тенями, переплетаясь, соединяясь листвой в рыбацкую сеть. Озаряемые последними бликами янтарного цвета стволы нестройными рядами провожали ее силуэт, дышали в спину ощущеньем живого присутствия. Звенящий, как усеянный блестками, мельчайшим бисером воздух раскрепощал песнь Свободы из недр сердца…Как когда-нибудь нес, увлекая за собой боязливую Тишину, превращая ее в гимн Свободе, громогласный отряд из шестисот марсельских добровольцев; а юный Бетховен на коленках переписывал строки, лившиеся из душ настоящей верой в одного Настоящего Человека…
Зарыт он без почестей бранных
Врагами в сыпучий песок,
Лежит на нем камень тяжелый,
Чтоб встать он из гроба не мог…
В Третьей симфонии изначально стояло посвящение – Ему; Человеку, образом которого Бетховен любовался в скрещении острейших разрывов грозовых облаков; светлейших прорывов стремительных дланей лучей, исцеляющих, животворящих, способных на Чудо… «Памяти Великого Человека» - так он переписал посвящение… Чудом стало, что не разорвал в клочья…
И в час его грустной кончины,
В полночь, как свершается год,
К высокому берегу тихо
Воздушный корабль пристает…
«Из всех моих сочинений это самое любимое. Таким и останется навсегда, - задумчиво сказал Бетховен, листая ноты «Героической».
Из гроба тогда император,
Очнувшись, является вдруг;
На нем треугольная шляпа
И серый походный сюртук…
Прощай, Большой Человек! Ты всегда был моим самым удивительным Открытием. Ошеломительное солнце твоей души играло в мягком царственном изломе бровей, начертавших на лике печаль благородства и печать справедливости. Его мощное, часто-часто бьющееся сердце – такое храброе, такое нежное…Он так преданно любил Ее, свою нареченную, свою императрицу…
И только что землю родную
Завидит во мраке ночном,
Опять его сердце трепещет
И очи пылают огнем…
Он умел дарить себя всем, Его сердца хватило бы объять целый мир Своей Волей, своей обжигающей энергией жизни – в действии, в великом свершении. Маленькие Его подопечные, люди планеты Земля, влюбленно смотрели Ему в след: туда, куда удаляется Большой Человек бравой походкой смелого новатора, со взором мудреца…
На берег большими шагами
Он смело и прямо идет,
Соратников громко он кличет
И маршалов грозно зовет…
Его обнаженное сердце, отмеряя пульсом посекундную кровопотерю, отчаянно вибрирует – живое, палящее, не желая умирать ни за что, жить на зло, наперекор…Он смутьян, Он – бунтарь. Он не спрашивает, - Он предупреждает о намерении; Он не предлагает, - Он изъявляет волю. Вы – можете слушать Его или капитулировать, если Он даст вам шанс…
Зовет он любезного сына,
Опору в превратной судьбе;
Ему обещает полмира,
А Францию – только себе…
Человек наивысшей духовной дисциплины, Он отринул низменные чувства, Его сердце стало вместилищем высоких побуждений – во всем: в терпении, в познании, в храбрости, в преданной любви одному существу…
Потом на корабль свой волшебный,
Главу опустивши на грудь,
Идет и, махнувши рукою,
В обратный пускается путь.
В мечтательном спокойствии, она приближалась к хибарке вдали, на отшибе. Ощущенье светлого мгновенья заполняло все глубже…она смотрела Закат: наплывая грозным, кровавым рваньем облаков, поглощая кружевные, пушистые тучки, дребезжал отголосками недавно минувшей грозы, наступая с батальным размахом, он закипал, он пламенел, он умирал…Сами собой всплывали в сознании легенды, навеянные образами, мерещилось предчувствие, то вдохновение. И думалось легче, и верилось – крепче, проникаясь полноценным чувством спокойствия извне, прислушиваясь к течению жизни в самом себе. Завидя мирное свечение лампады, она поспешила. Старик не покидал своего жилища, его поглощали болезни, только он – в это не верил. «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно…»
Убеленный сединой, он восседал, как обычно, за рабочим столом. Он старался двигаться по меньше, чтобы не причинять себе боль. Лика прошествовала торжественно и как распластавши крылья, раскинув руки в свободном парении, опрометью бросилась в кресло.
- Алкаю алкоголя, - возвестила она, перебрасывая ногу за ногу, - Не пью. Ничего хуже со мной за жизнь не происходило. Оказывается, это так сложно, быть с кем-то рядом и не причинить ему зла. Я накормила щенка пирожком. Возможно, подкрадываться к парочке нежащихся щенку с мамой не стоило, но я опасалась, что они испугаются меня, не увидят пирожок, а я так хотела накормить им щенка! Он схватил и понес, такой легковерный, беспечный; мама – худая до костлявости собачонка ощетинилась, испугалась, убежала стремительно, хромая и оборачиваясь. Щенок уплетал в кустах пирожок. Я отошла тактично, а мама глядела на меня без угрозы, но с инстинктом огромной настороженности. Она не претендовала на пирожок, лишь подошла ко мне близко, и прогавкала, глядя в глаза; и мгновеньем мне показалось, что я знаю собачий язык, или, что это знание мне сегодня приснилось, - так понятно она донесла до меня: «Ты испугала меня. Я думала, что ты угрожаешь мне и ребенку. Ты очень обидела этим нас!» Как важно быть тактичным, даже животным присуще инстинктивно это чувство – естественное ненарушение границ, постепенное сближение. Отчего же человек растрачивает, распускает в себе по ветру такие простые, универсальные, мудростью жизни предусмотренные ценности?
Бледной синеватой тенью, он отделился от стола. Показывая ей только профиль в полумраке, он не желал смотреть в глаза.
- Как ты глядишь на «Валерик»?
Я к вам пишу случайно; право,
Не знаю, как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? – ничего!
Что помню вас? – но, боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, все равно…
В средневековье талантливый физик, с не менее талантливым композитором, поставили эксперимент. Что б добиться мистического проникновения музыкой, с полным погружением в грани собственной души в каждом, из составляющих толпу, человеке, органу добавили трубу самого низкого звучания. Едва уловимое человеческим слухом, оно произвело должный эффект вкупе с музыкальным произведением. – Люди клялись, что на этом концерте ощутили присутствие чего-то мистического, потустороннего, не поддающегося человеческому осмыслению: Впечатление…И был сделан вывод, что музыка в живом исполнении – незаменима, не воссоздать этот эффект при помощи трансляции, ведь верхний звук не обрывается на самой верхней для слуха ноте, равно как и самый низкий не кончается там, где слышим конец. Звук продолжается – высоко вверх и низко, и глубже, резонируя, вступая в игру с восприятием, человеческим воображением, давая ему то, что называют «осадком», «осмыслением впоследствии», «под впечатлением», «предчувствием».
Гипнотические чары недосказанности, нераскрытости до наготы. Некоторые слова, фразы следует оборвать на середине, не доводя до ископаемого «костяка» …Ведь подчас крепче и сильнее то чувство, которое не до конца излито, к нему возвращаешься в мыслях, оно звучит в душе, резонируя с кромками сердца.
Судьбе, как турок иль татарин,
За все я ровно благодарен;
У бога счастья не прошу
И молча зло переношу…
Что стар, что млад…все возвращается к истокам. Близость к Началу, равно как и близость Конца, - состояние на грани, насыщает нашу жизнь удивительным смыслом в осознании самых важных, самых подлинных для нас вещей: всегда самых простых вещей. Ода «К Радости» Шиллера:
Радость, чудный отблеск рая,
Дочерь милая богам,
Мы вступаем, неземная,
Огнехмельные в твой храм…
Только вот изначально она была написана, как песнь о Свободе. Но, по предостережению друзей, Шиллер в последний момент изменил стихи, и опасное слово Свобода заменил словом Радость. Мне кажется, это наиболее удачный выбор. Люди зачастую не готовы даже к собственной свободе, не говоря уже о свободе свершений – поиск света совершенства…Алкоголь. Пороки…Если ты не живешь прямо сейчас, ты измучен, не нужен сам себе, непременно найдется Нечто, что захочет прожить твою жизнь за тебя. Твоя бабушка была против, чтобы ты работала в садике; это вроде как – унижение собственного достоинства, так? Какое хрупкое достоинство, все его разрушает. Этот мир, такой чудесный, он нуждается в том, чтобы кто-то в него отдавал, сопереживал, любил безвозмездно! Не эгоистично, не желая чего-то взамен от этого красивого, ранимого, беззащитного, безгрешного мира людей под Небесами. Ну, а что до твоих иллюзий, вот Бетховен очень любил стихотворения своего современника, считал его Соплеменником, отталкиваясь от его светлого и величественного творчества. Он придумал себе историю Встречи с Другом, историю самой этой дружбы – на годы вперед. И встреча вскоре состоялась, и стала большим разочарованием для обоих. Гете удалялся, не оборачиваясь, а Бетховен задумчиво смотрел ему вслед: он ожидал от этого человека нечеловеческого мужества и дьявольской проницательности, а тот осмелился проявить себя как обыкновенный горожанин: умеренный, законопослушный…совсем не трансцендентный, - глухо засмеялся он, - Лермонтов. Из Гете:
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
Переглянувшись, без словесной договоренности, они направились к выходу во двор. Шаткая дверь всхлипнула и замолчала, стало тихо совсем. Привольный простор простирался открытый, как на ладони, вплоть до зарослей леса: безбрежного, безумно-зеленого…цвета Его глаз. Ее меланхоличную созерцательность напугал тихий шепот, исходящий из-за березы. Под деревом, в венке из клонящейся долу кроны частых-частых листков, укуталась пухленькая девочка лет девяти. Ее волосы разметались, выбиваясь из-под резинки колосками спелой пшеницы, в руках она стиснула пушистый комочек – котенок.
- Ты зачем его мучаешь? – чуть досадливо протянула Лика, упершись в стальной, ясный взгляд ледяного, родникового ручья, умного, открытого взора.
- Я его не мучаю, - быстро поставила ее на место собеседница, и запальчиво добавила, - А ты – чего тут ходишь?
Лика растерянно заулыбалась и решила во что бы то ни стало, постараться понравиться этой девочке; между тем, собеседница чуть надвинулась из-за кроны, заслонявший тенями ее светлую голову:
- Хочешь котенка? Кстати, я – Настя.
- Не хочу, - ответила Лика, уже не вполне уверенная, что сможет ей отказать, предложи та повторно.
- Ладно. Я здесь еще побуду, если что…Кстати, - деловито тыкнула она пухлым пальчиком ввысь, - Там висел скворечник…Представляешь, они сняли скворечник!
Девушка шокировано смотрела на пустое место, где должен был громоздиться птичий домик; нечто непоправимо-ужасное нарастало в ней комом: чувство глубинной утраты скворечника, желание забрать котенка и оставаться дружить с этой девочкой, пока та не вырастет и не уйдет, и ей на смену не придет новая девочка, которой тоже будет важно и интересно возиться с котятами, возиться с…
У меня был Друг. Мы дружили полвека. Слишком долгое счастье, чтобы смочь принять перемены. Видимо, дружба оканчивается там, где мы не оправдываем ожидания друг друга.
Уходит год. Опять неслышными шагами…вновь уходит год…
Вчера днем пошла в магазин. Бросила рюкзак у двери и ушла с яблоком.
Было так гармонично-светло в этот день, и на душе ошеломительно-ярко.
Как сон! – Так не бывает в реальности!
Все мои лучшие детские воспоминания: и деревня, и школа,
- все пронеслось передо мной.
Я оборачивалась и видела другие миры, - и как бы свой район в 16 лет,
Где я гуляла с собакой, и курила, и писала стихи; и даже память
О самых глубоких и первых впечатлениях моего детства,
Когда где-то в арке я прыгала в «классики» по булыжнику…
Все это сквозь Нежность и Свет, и Боль, Любовь –
Струилось во мне в огромное нечто, парило, возносилось
Куда-то к небесам. Мне щемило сердце…
Мир меня Отпускает? Спасибо.
Шар-послание в прошлое: «Ты думаешь, что твоя жизнь кончена? Не слушай Их! Какой у тебя завтра первый урок: русский? Такое счастье…Иди туда и досиди до конца всех уроков, и поступай так каждый день. Ты просто не решишь потом все эти конфликты, и твое прошлое станет твоим будущим. И прекрати копировать людей, проживая иллюзию их моментов жизни. Единственно возможное Солнце – светит на Этой земле.»
Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка;
Когда росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утром в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;
Когда студеный ключ играет по оврагам,
И, погружая мысль в какой-то смутный сон
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он,
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, -
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу бога…