Глава 6
Абулоновы слуги отвязали Тима и вышвырнули его из клетки. Обессиленный мучительной дорогой, он упал на землю, в грязь. Один из местных охранников – служителей самура, подошёл к нему, и тут же, ни слова не говоря несколько раз пнул его в живот. Тим закашлялся. Мимо прошествовал Абулон, с депешей в руках. Эта депеша от Арунура, предназначалась главе самура. В ней указывалось, что Тим передан самуру в дар, и подтверждалась его «породистость».
Через несколько минут, перед лежащим на земле Тимом, массивная дверь на серой шершавой стене здания крепости, со скрипом открылась, и из неё вышло несколько человек. В центре стоял невысокий человек в чёрном длинном плаще, такого же кроя, как и у Абулона, с большущим тюрбаном на голове. Рядом с ним – сам Абулон. Их окружали шестеро бородатых здоровяков с голым торсом, в чёрных атласных шароварах.
– Вот это и есть сия обезьяна, брат Олуун, – сказал Абулон невысокому, но важному человеку.
Человек кивнул головой.
– Слышь, ты, обезьяна! – крикнул Абулон Тиму, – Анпан дас, пред Великим Господином Олууном!
Тим и так уже лежал на земле, поэтому он только перекатился с бока на живот и вытянул руки по швам.
– Отныне твоя жалкая жизнь, грязная обезьяна, всецело принадлежит Его Святейшеству Великому Господину Олууну – Верховодцу Главного Самура Карклуна. А через него, весь ты без остатка, принадлежишь теперь Славному Лучезарному Крауру. Это огромная честь, впрочем вам, животным, не дано когда-либо оценить сие.
«Вот и познакомились» – подумал Тим.
– Обезьяна уже посвящена? – поинтересовался Олуун.
– Да, брат мой, только что, в Главном Соборе.
– Отлично.
– А теперь разреши раскланяться, брат Олуун, – сказал Абулон, обращаясь к главе самура.
– Не останешься ли, брат Абулон на ночь, не отужинаем ли? – предложил Олуун.
– Премного благодарен, брат мой, но надо спешить в обратный путь. Дела.
– Ну, прощай тогда, брат Абулон. Да приумножит Краур блага твои!
– Прощай, брат Олуун. Да приумножит Краур блага твои!
Абулон, со свитой, удалился.
– Тащите обезьяну прямо в Крутилку, и сообщите о ней сменному начальнику стражи, – распорядился Олуун.
Двое кряжистых бородачей бесцеремонно схватили Тима за длинные, спутанные волосы, и поволокли, волоча по земле, по направлению к двери. Четверо других, по двое с каждой стороны, составили эскорт.
Его волокли по длинным катакомбам сырых и мрачных коридоров, со ржавыми железными дверями по стенам. Окон нигде не было, только тоскливо-зловещий свет развешанных кое-где факелов, мерцая, освещал жуткий склеп каземата. То там, то тут, стеснённое пространство крепостных коридоров оглашалось душераздирающими, нечеловеческими криками. Можно было не сомневаться в том, что за некоторыми из этих дверей, несчастных узников подвергают жестоким и изощренным пыткам. В первую же минуту своего пребывания в самуре, Тим уже успел убедиться в том, что рассказывающий о его кошмарной грядущей участи Ширш, ни в чём не преувеличивал.
Минуя ещё несколько поворотов, Тима подтащили к двери, которой заканчивался коридор. Стражники распахнули её, подхватили Тима, и держа его, спереди за волосы, а сзади за ноги, раскачали его и вбросили в проём. В ноздри ударило отвратительное зловоние. Тим оказался в квадратном внутреннем дворике, размером, приблизительно, 40 на 40 метров. Над ним поднималось четыре высокие стены. На темнеющем небе уже появились первые звёзды, которые безучастно смотрели с высоты вниз, в жутковатое пространство двора-колодца. Посередине дворика стояло большое массивное колесо с достаточно длинными рукоятками. В каждую рукоятку упиралось по 3-4 узника, которые вращали это колесо. Всего же ходило по кругу примерно тридцать несчастных. Колесо вращалось туго. Это было видно по тому, с каким напряжённым усилием измождённые страдальцы толкали его. Пол кошмарного дворика представлял из себя топкое болото непролазной грязи, в которой по колено вязли, вращающие колесо узники, что ещё больше осложняло их адский и бессмысленный труд. В этой грязи, к самому колесу и вокруг него, были проложены каменные дорожки. На круговой дорожке стояли несколько стражников с длинными плетьми, и нещадно погоняли ими утопающих в грязи и выбивающихся из последних сил узников.
«Так вот почему это называется Крутилкой» – догадался, лежащий в глубокой вязкой топи Тим. Эта грязь и была источником омерзительного зловония, пропитавшего воздух дворика.
Притащившие сюда Тима стражники, не надолго оставили его в покое, один из них заорал ему:
– Чего ты разлёгся, мразь? Встать!
Тим подумал в этот момент, о том, как правильно поступил предусмотрительный Ширш, обучивший его, в первую очередь, карклунским командам. Если бы он не понял, что требует от него стражник, он, без сомнения, снова был бы избит. Тим повиновался.
– Лечь! – заорал стражник.
Тим был вынужден подчиняться.
– Встать! Лечь! Мордой в грязь ложись, сволочь! Мордой в грязь, я сказал. Встать! Лечь!
Стражник замолчал. Тим обернулся.
На дорожку, ведущую от входа к кругу, ступил человек, в чёрном плаще кранара, с короткой стрижкой, в невысоком тюрбане и с длинной, но ухоженной, прямоугольной бородой. По длине его волос, размерам тюрбана и бороды Тим понял, что человек этот не принадлежит к привилегированным кастам Карклуна, но и не низкого сословия.
– Анпан дас, обезьяна пред господином Уром, сменным начальником стражи! – что есть мочи завопил, явно выслуживающийся перед начальством, стражник.
Тим вытянул руки вдоль тела, почти утонув в зловонной грязи.
– К муна! – приказал Ур.
Тим встал на колени, грязь доходила ему до пояса.
– Так значит, ты и есть та новая обезьяна? – поинтерисовался Ур.
– Да, господин, сменный начальник стражи, – ответил Тим, не желающий быть в очередной раз битым, хотя бы сегодня.
– О! – удивился Ур, – наша обезьяна говорит на карклунском! Забавно. Давай-ка, скотина, бегом к колесу! Видишь, вон там, – Ур указал рукой, – есть свободное место? Как раз для тебя.
Тим встал к колесу рядом с узником, высоким и ширококостным, но очень истощённым, впрочем, как и все остальные вращающие колесо. Судя по всему, когда-то этот человек обладал крепким телосложением, но теперь представлял из себя довольно жалкое зрелище. Другие несчастные, которые, задыхаясь толкали рукояти колеса, выглядели ещё жалче, ещё ужасней. Косматые, почти сплошь седые, с открытыми беззубыми ртами, измазанные
грязью, они и впрямь были лишены человеческого облика. Их, покрытые шрамами, синяками, ссадинами и струпьями, обнажённые тела, являли собой кожу да кости.
– Добро пожаловать в ад! – хрипло выдохнул сосед Тима по рукояти, даже не взглянув на него. Сказанное прозвучало на карклунском.
Тим счёл правильным ничего не отвечать на такое приветствие.
– Ты говоришь по флинийски? – прохрипел сосед.
– Говорю, – ответил Тим.
– Как звать?..
– Квалуг.
– Я – Жуб.
– Жаба? – переспросил Тим по флинийски.
– Понимаешь карклунский?..
– Немного.
– Кто научил?
– Один человек.
– Какой?
– Хороший… но странный…
– Как звали?..
– Раньше его звали Фуркад…
– Фуркад?!
Тут сосед впервые взглянул на Тима. На его мокром от пота лице брови взлетели вверх от удивления. В этот момент на их спины лёг хлёсткий удар плети. Ударивший их стражник крикнул: «Разговоры, свиньи!»
– Я потом тебя найду… – шепнул Тиму Жуб.
Ещё около двух часов Тим, вместе с остальными узниками, увязая в зловонной грязи крутил тугое колесо. Когда стояла уже глубокая ночь, раздался свисток. Узники встали. Их построили в колонну по одному, и подгоняя хлыстами, куда-то погнали по длинным коридорам. Тима стражники выдернули из общего строя и втолкнули в какую-то дверь. Он оказался в мрачном помещении без единого окна, которое было заставлено жуткими орудиями пыток. То там, то тут, на полу, в тусклом свете факелов, чернели лужи свежей крови. В центре, на специальном постаменте, стоял сменный начальник стражи Ур.
– К муна! – скомандовал Тиму Ур.
Тим встал на колени. По бокам от него, сложив руки на груди нарисовались двое здоровенных бородатых детин в чёрных шароварах и с обнажённым торсом. «Это палачи» – понял Тим.
– С прибытием в Главный Самур, обезьяна! – торжественно произнёс Ур.
Тим промолчал, и тут же получил от одного из детин такой удар коленом в бок, что захрустели рёбра.
– Ты должна отвечать: «слава Великому Крауру!», обезьяна, – объяснил Ур.
– Слава Великому Крауру, – выдавил из себя Тим, и снова получил коленом в бок.
– Не так. Ты должна отвечать воодушевлённо, – сказал Ур. – Повтори.
– Слава Великому Крауру! – заорал Тим.
– Вот это другое дело. Итак, обезьяна, разъясняю правила пребывания жертвенных животных в самуре. Правило первое и единственное: ничего нельзя. Можно только страдать и сдохнуть во славу Великого Краура. За любое нарушение животным полагаются наказания. Наказания бывают двух видов: страшные и очень страшные. Ты всё поняла, обезьяна?
– Да.
И Тим опять получил удар в бок.
-Должно отвечать не «да», а «ничтожная обезьяна всё поняла, о, Великий Господин сменный начальник стражи. Ты поняла обезьяна?
– Ничтожная обезьяна всё поняла, о, Великий Господин сменный начальник стражи, – пробормотал Тим.
– Не слышу! – крикнул Ур, и Тима вновь ударили.
– Ничтожная обезьяна всё поняла, о, Великий Господин сменный начальник стражи!!! – что есть мочи прокричал Тим.
– Теперь слышу. Продолжим. Ты находишься в одном из залов, в котором животные получают, причитающиеся им наказания. А получают они их регулярно. И сейчас его получишь и ты.
– Но Великий Господин сменный начальник стражи, я ведь не совершал никакого нарушения! – взмолился Тим.
– Как не совершала? Ты только что его совершила, обезьяна. Единственное правило, всего-то, единственное правило: ничего не нельзя. И то ты его нарушила. Ты смела пререкаться с человеком! Что бы тебе человек не говорил, ты всегда должна отвечать: «беспрекословно повинуюсь, о, Великий Господин». А когда тебе говорят, что ты будешь подвергнут наказанию, истязанию, или какому-иному мученью, ты должен, с воодушевлением, отвечать: «слава Великому Крауру!». Ты всё поняла, обезьяна?
– Ничтожная обезьяна всё поняла, о, Великий Господин сменный начальник стражи! – заставил себя крикнуть Тим.
– Сегодня пусть попробует огненное колобро. Приступить. – скомандовал палачам Ур.
Детины тычками подвели Тима к вертикально стоящему колесу, метров трёх в диаметре, под которым был разведён огонь. Лицом вверх положили на него Тима, и накрепко привязали. Затем они стали медленно вращать колесо, и тело Тима периодически оказывалось прямо над огнём. Когда его грудь зависала над пламенем, мучители приостанавливали вращение. Жгучая боль пронзала всё тело, запахло палёными мясом и волосами. Тим отчаянно закричал. Теперь стены каземата услышали и его нечеловеческие вопли.
Ур, при этой экзекуции, возвёл ладони кверху и блаженно затянул: «Крау-у-ур… Крау-у-ур…». После того, как палачи сделали с десяток оборотов, он скомандовал: «Расте!». Тима отвязали от колеса и облили холодной водой из ведра. Затем к нему подошёл Ур, и окропил его ожоги, на груди и животе, какой-то густой, пахучей жидкостью из маленького кувшинчика.
– Это, чтоб ты не сдохла раньше времени, обезьяна, – пояснил он. – Стража, ко мне! Ведите эту обезьяну в молельню Крутильного зверинца. Помолись там хорошо во славу Великого Краура, обезьяна. Будешь плохо молиться – снова накажу.
Стражники снова погнали, едва державшегося на ногах, обожженного Тима, по коридору. Вскоре Тим оказался в тесном помещении, опять же, без единого окна, в котором рядами, впритык друг к другу, на коленях сидело человек сорок узников. Все они хором, в унисон, возносили мантру-молитву проклятому богу Карклуна: «Краууур… Краууур… Краууур…». Меж рядами ходили четыре стражника с хлыстами и зорко следили за тем, насколько усердно узники это делают. Лица пленников были обращены к стене, на которой, в нише, сверкал освещаемый факелами, перевёрнутый крест.
Тиму указали на его место, он встал на колени и принялся вливать свой голос в общий хор: «Краууур… Краууур…»
Через некоторое время дверь молельни распахнулась, и на её пороге показался Ур. «Расте!» – приказал он. Невольники замолчали.
– Та-а-ак, – протянул сменный начальник, – кто у нас сегодня смел лениться, прославляя Великого Краура?
Стражники указали на двоих несчастных.
– Ага. А кто здесь из наказанных? Обезьяна и… кто?
– Вша, господин, – напомнил один из стражников и показал на окровавленного старика в углу.
– Ах да, точно, – вспомнил Ур. – Тааак, значит, двоих богохульных бездельников в залы страданий. Наказать. Вшу и Обезьяну – в лечебницу. Остальных – в сонницу. Слава Великому Крауру. Аминь.
И снова в путь длинным, оглашаемым воплями коридорам. Измученный, обгоревший Тим, всё же мог ещё передвигаться на своих двоих, а вот окровавленный старик оказался совсем плох, самостоятельно идти был уже не в состоянии. Стражникам пришлось, осыпая беднягу проклятиями, волочь его по полу за волосы.
Старика и Тима бросили в очень узкую комнату, не комнату даже, а скорей конуру, которая очень напомнила Монро ту, в которой он провёл неделю, когда попал на «Орарру».
Их бросили на голый каменный пол, железная дверь захлопнулась и узники оказались в полной темноте. Вскоре явился Ур, осмотрел старика, дал ему какое-то снадобье и присыпал раны красным порошком. «Не вздумай пока подыхать, ты ещё не всё отдал Крауру, старая гнида!» – наказал ему Ур. Посыпал какой-то травой начальник и обожженную грудь Тима, приговаривая: «Обезьяна молодая, здоровая, быстро оклемается. А как оклемается – снова будет наказана. И так постоянно, пока не издохнет…»
Сделав дело начальник стражи удалился, дверь снова захлопнулась. После Уровой присыпки жгущая боль в груди несколько поутихла, тело перестал бить озноб, и Тим начал забываться сном. Где-то рядом хрипел несчастный старик. Он тоже, наверное, засыпал. Или умирал?
Узники проснулись оттого, что показавшийся в проёме двери стражник, со словами: «Жрите, дармоеды!», бросил им несколько тараканов и поставил две мятых кружки с водой. Старик больше не хрипел, было видно, что чувствует он себя гораздо лучше, как впрочем, и Тим.
«Жрите быстрей, свиньи!» – рявкнул стражник. Тим и старик наспех съели своих тараканов и запили водой. Стражник забрал кружки, и вышел, захлопнув дверь.
– Не рад приветствовать тебя в этом адском месте, новичок… – послышался из темноты слабый голос слева от Тима. Это старик.
– Я тоже не рад, – ответил ему Тим.
– Как звать тебя?
– Квалуг.
– А меня – Фиск, – вша.
Только сейчас Тим понял, что старик говорит с ним по браганьски.
– Откуда ты знаешь, что я говорю по браганьски, – спросил Тим.
– Ты бредил во сне по браганьски.
– Как ты себя чувствуешь? Вчера мне казалось, что ты умрёшь.
– Спасибо, к сожалению, лучше.
– Что они с тобой делали?
– На этот раз Ур не проявил особой изобретательности. Сначала они загнали мне иголки под ногти. Потом меня «подвесили на растяжку».
– Это как?
– Завязывают верёвки на запястьях и щиколотках, затем растягивают в четыре стороны, так что ноги у тебя делают шпагат. Для этого они даже на время снимают кандалы. Растягивают так, что у тебя всё хрустит и рвётся. В таком растянутом положении, тебя поднимают метра на два над землёй, и ты висишь. Потом они отходили меня с головы до пят плетью. После раны полили уксусом и посыпали солью. Так я провисел ещё с полчаса. Затем они взяли специальные клещи, такие тонкие клещи… и начали вырывать ими кусочки мяса с груди, живота, ног. Раны сделанные клещами снова посыпали солью. А дальше ничего не помню – лишился чувств. Так что, ничего особенного, можно даже сказать, что Ур был сегодня добр ко мне.
– Но ведь это ужасно! Почему же ты говоришь, что Ур был добр к тебе?
– Эх, долго объяснять.
– А за что тебя наказали?
– За то, что не словил кал.
– Чего?
– Время от времени в крутильне нам устраивают «развлечение». Сверху на нас начинают плескать фекалиями. Полукровка Дур выливает на нас сорок ковшей. Наша задача подставить себя под летящее сверху дерьмо. Тот, на ком к окончанию «игры» фекалий будет меньше, чем у всех – проиграл. Тот, кто словил кала на своё тело больше всех – выиграл. Победителю вручают приз – жирного, измазанного дерьмом таракана, которого он должен тут же, у всех на глазах, не вытирая, съесть. Проигравшего – наказывают. Я проиграл, о чём ничуть не сожалею.
– Омерзительная забава.
– О, да! Но бывает и хуже. К тому же, некоторым нравится выигрывать в этой игре.
– Не могу в это поверить!
– Ты ещё не познал настоящего голода, новичок. Для многих здесь съесть лишнего жирного таракана, будь он хоть трижды вымазан в дерьме – вожделенная мечта.
– Это из-за этой забавы в Крутильне так воняет?
– Да, но не только. Тут нас кормят всего раз в сутки. Несколько тараканов за сутки, и всё. Ты, наверное, уже обратил внимание насколько здесь все истощены. К истощённому, ослабленному телу легко липнет любая зараза. Но в самуре не наблюдается, ни чумы, ни холеры, ни тифа, даже нарывы бывают редко, несмотря на то, что мы здесь постоянно барахтаемся в грязи и нечистотах, и нас никто никогда не моет. Дело в том, что они добавляют в грязь, которую ты мог наблюдать в Крутильне, некий раствор. Он нестерпимо зловонен, но убивает любую заразу.
– Ты сказал мне, что бывают забавы и похуже, чем та, в которой ты оказался проигравшим.
– Бывают. Все узники самура распределены по «зверинцам» или, по-другому, – «загонам». В каждом зверинце примерно по сорок человек. Всего в Главном Самуре зверинцев 10, а может быть, и все 20. Точно я сказать не могу. Все обитатели зверинца или загона живут вместе и претерпевают одинаковые страдания, только наказывают их по-разному. Зверинец организуется вкруг какого-то одного приспособления для мученья. Наш с тобой загон называется «крутильным», потому-что мы, ежедневно, с раннего утра и до поздней ночи, крутим это чёртово колесо в зловонной грязи. Есть Жарильный загон. В нём, у его узников такая ежедневная пытка: пол Жарильни нагревается до степени, что стоять на нём становится почти невозможно. По полу Жарильни установлены вертикальные стенки, высотою около двух метров, соединённые друг с другом аркой вверху. Стенки располагаются в метре одна от другой, так чтобы, спасаясь от жара на полу, можно было упереться левыми рукою и ногой в одну стенку, а правыми – в другую, и встать, таким образом, на распорку, поднявшись от обжигающего пола наверх. Но долго ты так не простоишь – устанешь. Тогда, для того, чтобы отдохнуть, приходится спускаться и становиться на обжигающий пол, корчась от боли. Так проходят дни «жарильников» с утра и до глубокой ночи. Есть в нашем самуре – Тащильный зверинец. Узники его с утра до ночи заняты тем, что перетаскивают с места на место, на своих спинах тяжёлые мешки с острыми камнями. Много есть у нас зверинцев, и все разные. Я рассказываю тебе о тех, в которых сам побывал. Служители самура, порой переводят нас из загона в загон. Чаще не надолго, в качестве наказания. Иногда – на постоянное обитание. Зверинцев много, но самый ужасный – Дерьмовый. Там узники барахтаются в жутком бассейне, наполненным дерьмом, пытаясь удержаться на плаву. Когда кто-то из них, обессилев, начинает тонуть, его вытаскивают, дают немного отдохнуть, потом отхаживают плетьми и кидают обратно. Если стражники поймут, что ты притворяешься, и только делаешь вид, что тонешь – тебя накажут. Хотя, по мне, что может ужасней, чем такая пытка! Так вот, наши мучители, порой устраивают, для этих несчастных что-то вроде игры в мяч, посреди бассейна с дерьмом!
– Откуда же они берут столько дерьма, что наполняют им целые бассейны?
– Краурбор велик. Полукровка Дур привозит сюда его целыми огромными бочками. Ну как тебе такие забавы?
– Я не могу поверить. Один человек рассказывал мне, что карклунцы весьма изобретательны на пытки, но я не мог представить, чтобы настолько.
– О! Я думаю, что ты и до сих пор ещё не можешь представить себе насколько изобретательны эти изуверы. Ты меня спрашивал, почему я считаю, что Ур вчера был почти добр ко мне. Потому-что не применил ко мне пытку, которую я когда-то уже пережил, и которую он обещает мне непременно повторить. Она состоит в том, что тебя ставят в ров, и пускают по нему поток нечистот. Этот поток захлёстывает тебя с головой, и ты захлёбываешься в дерьме, ты глотаешь его, твой живот раздувается, и когда ты вот-вот отдашь концы – тебя вытаскивают из этого рва. Тебя начинает рвать. Тебя рвёт дерьмом! Ты представляешь, насколько это ужасно? Но они не дают тебе сделать это спокойно и в полной мере. Ты стоишь на карачках и тебя рвёт дерьмом, а они пинают, пинают тебя! Потом они снова бросают тебя в ров, в этот поток набегающего на тебя дерьма, и ты…
– Довольно! – перебил Фиска Тим, – я не могу больше этого слушать. Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Ты почти всё время говоришь о дерьме. Довольно! Согласен, это омерзительно, это ужасно, но в самурах, как я понял, существует великое множество и других пыток, которые не менее жутки. Почему тебя так заклинило на этом дерьме?
– Да потому-что дерьмо – это самая кошмарная, грязная, унизительная и отвратительная вещь, которая только существует на свете! Разве не так?
– Я полагаю, что на свете, к сожалению, существует немало вещей, которые по своей кошмарности и отвратительности, не только не уступают дерьму, но и во многом превосходят его, например, – философия карклунцев и их отношение ко всем другим народам.
– О, да. С последним я соглашусь. Видишь ли, Квалуг, всё это идёт из моего детства. Я воспитывался в приучении к строжайшей, идеальной чистоте. Возможно поэтому, став взрослым, я страдал от нервного расстройства: мне везде мерещилась грязь и я мыл руки многие десятки раз в день. По этой причине, пытки дерьмом для меня невыносимы. Я готов сто раз умереть, претерпеть какие угодно другие муки, лишь бы меня не пытали дерьмом.
– Ты боялся грязи, а я боялся тесных, замкнутых пространств, возможно потому, что отец желая припугнуть меня, когда я безобразничал, грозился запереть меня в тёмном чулане. Сейчас мы с тобой находимся в тесной и тёмной конуре. Не скажу, что мне страшно, но мне довольно противно здесь, хотя раньше, оказавшись в подобном месте я бы испытал панику. Чтобы испытать панику сейчас, я должен оказаться в пространстве куда более тесном, например, в закрытом гробу. То что я переживаю, находясь в подобных тесных и замкнутых пространствах, для меня, действительно, страшнее смерти и всех других пыток.
– Верно, Квалуг. У каждого свой личный ад. Если ты боишься стеснения, то самым ужасным стал бы для тебя – Давильный загон. Я там тоже бывал. В Давильне узники целыми днями стоят в узком помещении-колодце. Как туда удаётся забить сорок человек – для меня, до сих пор загадка. Стоят они там настолько тесно утрамбованными и прижатыми друг к друг, что им трудно даже дышать. Руки их, при этом подняты вверх, и они перекатывают над головами большой, тяжёлый камень. Да, этот камень плавает над их головами по морю их рук.
Представив это, Тим поморщился. Фиск продолжал:
– Да, у каждого свои страхи, потому, – будь осторожен! Очень важно, чтобы кто-нибудь из сменных начальников не узнал, что именно лично для тебя непереносимее всего. Ур – самый проницательный из всех здешних сменных начальников стражи. Мы все дрожим, когда он заступает на смену. Он невысокого происхождения, но очень умный и старательный, рвения и радения у него через край. Далеко пойдёт… Меня он раскусил, я у него на крючке. Стыдно говорить, но я родную мать продал бы, лишь бы не оказаться пытаемым дерьмом.
– Но если он знает твою слабость, то отчего же не перевёл тебя в Дерьмовый загон?
– Да я бы там умер! Он уже пытался это сделать. Когда меня бросали в бассейн, я тут же начинал терять сознание и тонуть. Меня вытаскивали, секли, снова бросали, а я опять лишался чувств.
– Я понял, Фиск. Но давай уже закончим говорить о дерьме, да и вообще о пытках и муках. Тут всего этого хватает вокруг с головой и без наших разговоров. Расскажи лучше, как твоё настоящее имя, откуда ты, и как оказался здесь. Ты ведь не браганец, верно? Я слышу лёгкий акцент, по-моему Нордградшский.
– Ты не ошибся Квалуг, рядом с тобою барон фрон де Греманг, собственной персоной. Я, действительно, подданный Нордгращдии, барон, а также доктор философии Бранденского университета, и член Браганьского Географического общества. Бывший барон, бывший доктор, бывший член… Как я здесь оказался? Странно, да? Ведь Нордграшдия – держава не морская, выхода к морю не имеет. Я приобрёл надел в Новой Земле. И ещё у меня была мечта – учредить первый в Новой Земле университет в Грейленде. Всё шло хорошо. Со своего надела я снимал по два урожая пшеницы в год, начал строительство здания под университет в Грейленде, и будучи большим любителем путешествий, арендовал шхуну в грейлендском порту. В тот злополучный день, мы с моей супругой, баронессой Мартой Греманг, вышли на арендованной шхуне в морскую прогулку, намереваясь отпраздновать десятую годовщину нашего венчания. Ничто не предвещало беды. Но внезапно задул жуткий шквалистый ветер с севера. Откуда не возьмись, прямо перед нами вырос фронт грозовых облаков. Началась жестокая буря. Мне говорили, что такое порой случается в наших краях. Мачту шхуны сломало, и нас стало относить к югу, к этому ненавистному острову Кары. Когда буря закончилась к нашей, терпящей бедствие шхуне, подошёл корабль, карклунский. Мы думали это спасение, а оказалось погибель. Хуже погибели. На свою беду я представился этим извергам, как барон, к тому же у меня с собой были подтверждающие документы. Так я оказался в Самуре. Где моя бедная Марта, я не знаю. Жива ли ещё? Я надеюсь, что нет, потому-что смерть, куда лучше, чем жизнь карклунской рабыни…
– Многое похоже в наших судьбах, господин барон. Меня зовут Тим Монро, граф Тим Монро. Имя у меня флинийское, но я браганьский подданный. Я направлялся из Санглунда в Грейленд, чтобы обвенчаться со своей возлюбленной – Пенни Фельдстаг. Так же как и Вы, барон, я хотел нести людям просвещение, и намеревался, на средства моего отца, открыть в Грейленде бесплатные школы для детей. На наш корабль, также налетела жестокая буря, грот-мачта оказалась сломанной. После с нашим судном случилось ещё более страшное несчастье, но об этом я расскажу Вам в другой раз. К нашему, терпящему бедствие кораблю, подошла карклунская галера. Я тоже, как и Вы, думал, что это спасение… Я тоже сам поставил карклунцев в известность о своём происхождении, и у меня при себе имелись доказательства этому.
– Да, юноша, наши судьбы, и в действительности, чем-то похожи. Твоя тяга к просвещению похвальна, твоё стремление, на благих началах образовывать новоземельских детей – достойно восхищения. Печально, что всему этому уже не суждено сбыться. Печально, что ты навсегда утратил свою возлюбленную, а она тебя. Но прошу, не называй меня больше бароном. Какой я теперь барон? Теперь я, давно уже вша, сгнивающая, издыхающая вша… И потом, знаешь ли ты, что очень опасно здесь называть друг друга своими настоящими именами? Даже если нас никто в данный момент не слышит, лучше этого не делать, чтобы не привыкнуть и случайно не окликнуть друг друга старым именем в присутствии стражников. Конечно, стражники не знают ни браганьского ни нордградшкого. Тем более, они не знают наших прежних имён. Но тот, кто из них не дурак, может догадаться по смыслу, и тогда – страшно накажут. Обоих. Так что, давай условимся раз и навсегда – ты Квалуг, а я Фиск. Скажи-ка лучше, сколько же тебе лет, Квалуг.
– Недавно исполнилось двадцать шесть.
– Молод ещё, но уже вступаешь в возраст зрелости. А я вот и не скажу точно, сколько мне лет. Знаю только, что на тот момент, как угодил сюда мне было тридцать пять. Сколько я нахожусь здесь – не знаю. Тут теряешь счёт и дням и годам. Это ещё и оттого, что на Карклуне только одно время года – лето. Придёт время, Квалуг, и ты тоже не будешь знать своего возраста. Но всё же, я могу сказать, что сейчас, приблизительно, мне чуть больше сорока. Видишь ли, в самурах, никто больше десяти лет не живёт, не выдерживает. Я пока ещё жив, значит, десяти лет покамест не прошло.
Тим был поражён – на вид Фиск казался древним стариком.
– Я, конечно, прошу прощения, но выглядишь ты гораздо старше…
– Я знаю. Хоть сам себя я не видел уже очень давно, ведь здесь, в самуре, нет ни зеркал, ни водоёмов, ни даже луж, кроме луж крови, но другие давно уже называют меня «старик». Самуры никого не молодят. Через пяток лет ты тоже будешь выглядеть как шестидесятилетний, если, конечно, доживёшь, чего я тебе искренне не желаю.
– Один человек, раб на галере, говорил мне о том, что карклунцы не хотят, чтобы мы умирали – им нужны наши страдания. Поэтому они делают всё возможное, чтобы продлить наши дни, к тому же у них, поистине волшебная медицина. В самурах же, говорил мне он, искусство продлевать страдальцам жизни достигает совершенства.
– Во многом прав этот твой человек, но о самурах он мало что знает. Несмотря на высочайшее искусство карклунского врачевания и умение продлевать истязаемым жизнь, условия существования в самурах столь тяжелы, а пытки столь мучительны и часты, что узники мрут здесь, как мухи, не взирая на все усилия кранаров продлить их страдания. Средний срок жизни в самуре пять-шесть лет.
– Скажи, Фиск, а пытался ли кто-нибудь бежать из нашего самура? Были ли когда-нибудь удачные попытки побега?
– Бежать из самура? Тем более из нашего, из Главного? Ох, наивная душа! (Фиск расхохотался) Ещё никому никогда не удавалось выбраться отсюда. Отсюда только один выход – ногами вперёд, в покойничью яму. Есть такая за северной стеной. Туда сбрасывают гнить наши трупы. А вот из других самуров, были случаи, бежали. Мне об этом рассказывали узники, переведённые к нам оттуда. Правда, ничем хорошим это никогда не заканчивалось. Беглеца быстро отлавливали и возвращали обратно. Вернув, его страшно наказывали и отрубали одну ступню. Вот и весь результат. Подумай сам: даже если ты выберешься за стены самура, что будешь делать дальше? Ты – ходячий скелет, у тебя огромная борода и грива, ты наг, на руках твоих цепи, на ногах кандалы, ты не знаешь карклунского. Тебя вычислят в один момент, ты и лины /лина – мера длинны, приблизительно равная нашей земной мили. А.Б./ не сможешь пройти по карклунской земле!
– Я знаю карклунский.
– Даже если так! Но ты говоришь с акцентом, который тут же выдаст тебя. Тебе нужно будет как-то избавиться от кандалов, раздобыть одежду, привести в порядок бороду, постричься. Допустим, каким-то невообразимым образом тебе это удалось, и что потом?
– Потом нужно добраться до моря, раздобыть лодку и пуститься в путь, взяв курс на Новую Землю, ведь от неё до острова Кары не больше тысячи миль.
– Как ты доберешься до моря, когда тебя будет искать армия и полиция – тысячи человек? Как ты доберёшься до моря, когда каждый карклунец – твой враг, который с лёгкостью распознает в тебе иноземца, и тут же сдаст тебя в руки властям, получив огромное вознаграждение и высокие почести? Где и каким образом ты раздобудешь лодку? Как ты выйдешь в море и минуешь береговую охрану? Запомни, ещё ни одной живой невольничьей душе не удавалось покинуть этот проклятый остров! Хотя, если мечты о побеге тешат тебя, то мечтай. Только не вздумай кому-то о них рассказывать. Среди узников есть доносчики, предатели, и если они сообщат о твоих мечтах страже – тебя страшно накажут. Могут даже ступню отрубить, для упреждения и в назиданье. Так что сохраняй свои мечты в строжайшей тайне, Квалуг.
Тим молчал, обдумывал слова и вопросы Фиска. Тот продолжил:
– А всё-таки есть ещё одна возможность выйти из самура! Правда, лишь на краткий срок…
– Что за возможность?
– Но я не думаю, что ты будешь рад этой возможности.
– Нет, расскажи, – настоял Тим.
– Ну, тогда слушай. Есть на Карклуне такой праздник – День Справедливости. Празднуют они его раз в год. Это их главный религиозный праздник. Считается, что в этот день Краур дал одному из их пророков откровение, из которого следовало, что карклунцам более не стоит страдать самим, за них это могут и должны делать низшие существа, вроде нас с тобой. Видишь, Квалуг, что считается этими нелюдями за великую справедливость? Карклунцы убеждены в том, что это несправедливо, если страдают они, по их мнению, – высшие существа. Они считают, что справедливо, когда за них страдают иные, низшие, с их точки зрения, твари. Как тебе такая справедливость? В День Справедливости во всех храмах Карклуна совершается ужасный ритуал. Их храмы имеют форму пентакля. В день праздника туда привозят шестерых узников самура. При огромном скоплении народа, этих шестерых несчастных распинают на шести крестах вниз головой. Их руки и ноги прибивают к крестам гвоздями.
«Вот для чего эти деревянные бруски на крестах, виденных мной в храме!» – понял Тим.
Фиск продолжал:
– В ритме ритуальных песнопений распятых избивают плетьми. После, под головы им ставят чаши с кипящим маслом, под которыми пылает огонь, и начинают медленно-медленно поднимать эти чаши вверх. Головы жертв постепенно, всё больше и больше, погружаются в бурлящее масло и живьём поджариваются в нём. Долгая и мучительная смерть! Но это то, что ожидает пятерых распятых, тех чьи кресты стоят по углам этой дьявольской карклунской звезды. Шестого же, которого распяли на кресте стоящем по центру звезды, ожидает другая участь. Под его голову ставится чаша не с кипящим маслом, а с водой, доведённой почти до кипения, но не кипящей. Его голова также постепенно погружается в неё, почти до уровня глаз. Жертва испытывает долгие страшные муки, но не умирает. А затем наступает пора самой жестокой части ритуала. Несчастного кастрируют, отпиливая его достоинство тупым ножом. Рану между ног прижигают каленым железом, а отпиленную часть тела несчастного бросают в эту самую чашу с водой. После чего жертву «оставляют в покое». Он висит распятым, вниз головой ещё несколько часов, наблюдая при этом, как в чаше с кипящей водой отваривается его достоинство.
Тима передёрнуло. Такую изуверскую, извращённую жестокость способен породить лишь на редкость больной ум, а эти, с позволения сказать – люди, эти карклунцы, видят в данном акте выражение высочайшей справедливости!
Фиск продолжал своё шокирующее, леденящее кровь повествование:
– Кастрату сохраняется жизнь. Обожженную кожу с головы удаляют, то есть, снимают с жалкого калеки скальп, а на его голый череп нахлобучивают короб, оклеенный длинной паклей. Его возвращают в самур, и после этого он даже приобретает определённые привилегии. Его больше не пытают, его почти не наказывают, он продолжает жить в самуре до самой смерти, выполняя какую-нибудь крайне грязную работу. Считается, что он уже отдал Крауру почти все свои страдания. И знаешь, Квалуг, именно к нашему крутильному зверинцу приписан такой человек – Шак (Опарыш). У тебя будет возможность с ним познакомиться, он ночует в нашей соннице. А работа его здесь такая: он стаскивает трупы узников в покойничью яму, что за северной стеной крепости.
– Значит, его выпускают за пределы самура? И этот несчатный не пытался бежать?
– Да. А куда он побежит? Да и кому он теперь такой нужен?
– Всё, что ты рассказал невероятно, немыслимо отвратительно и ужасно. У меня нет слов, как это можно назвать.
– Ну, я же говорил тебе, что ты не будешь рад другой возможности выбраться из самура! Согласись, что покинуть самур став трупом, вытащенным Шаком в покойничью яму, всё же более привлекательно, нежели поехать на праздник «Справедливости»?
– Соглашусь, – угрюмо ответил Тим.
Тим с Фиском провели ещё пару суток в лечебнице, после чего их сразу же отправили в крутильню и поставили к колесу. Стражник снова определил Тима рядом с Жубом. На сей раз Жуб был почти любезен. Он смотрел Тиму в глаза, и даже пытался улыбаться. «Наверное это оттого, что день только начался, после ночного отдыха у узников больше сил, и Жуб не на последнем издыхании, как во время нашей первой встречи» – предположил Тим.
– Как ты себя чувствуешь, Квалуг? Не болят ли ожоги? – поинтересовался он.
– Спасибо, сносно. – ответил Тим.
– Чтобы тебя меньше наказывали, здесь нужно быть покорным и проворным. Держись меня, флиниец, держись меня земляк, и я тебя научу.
– Я не флиниец, я браганец.
– Вот как! Но ты совершенно правильно говоришь на флинийском.
– Мои предки были флинийцами.
– Всё равно держись меня, новичок. Со мной не пропадёшь.
– Спасибо за поддержку.
– Ещё здесь нужно быть скрытным, никому не открывать душу, не болтать лишнего, и всегда думать, думать и думать, прежде, чем что-нибудь сказать.
– Угу.
– Страдание оно хоть и похожее, да для всех разное.
– В смысле?
– Что для одного – жуткое страдание, то для другого – сносное, и наоборот.
– Я это понял.
– Вот старик Фиск боится дерьма. Я больше всего боюсь одиночества и боли. А вон тот (Жуб подбородком указал на спину впереди идущего узника), его зовут Тюф (Тля), он больше всего боится крыс. Самая страшная пытка для него, это когда его ставят в мешок с крысами, и завязывают этот мешок на поясе.
– Ужасно.
– Особенно для Тюфа. А чего боишься ты, Квалуг?
– Я боюсь, когда тесно. Когда очень, очень тесно, и нет никакого выхода.
– Каждому своё.
– Верно.
– Имеешь ли ты знатное происхождение, дворянский титул?
– Я граф.
– Наверное, графу трудно привыкнуть к такой жизни?
– Здесь все узники имеют высокое происхождение.
– Не все. К примеру, я не имею.
– Как же тогда ты здесь оказался?
– Я офицер. Но и для меня жизнь здесь крайне унизительна и невыносима. Я давно хочу покончить с этим. Хочу бежать отсюда. Скажи, граф, а не думаешь ли и ты о побеге?
В Тиме взорвалось сильнейшее желание сказать этому человеку о том, что единственная его цель, единственный смысл его существования сейчас состоит в том, чтобы вырваться из этого адского места, покинуть этот проклятый остров, добраться до Грейленда и слиться в объятиях с Пенни. Ему хотелось высказать своё недоумение и негодование тем, что каждый из невольников, с кем ему доводилось говорить о побеге, убеждали его в том, что это совершенно невоможно. Ему хотелось кричать о том, что все невольники Карклуна – слабые души, что они позволили уничтожить в себе достоинство, волю и надежду, и тем самым обрекли себя на жестокие муки до конца дней своих. Ему хотелось сказать, что невозможность что-либо совершить, чаще всего коренится не во внешних обстоятельствах, а в наших мыслях. Ему хотелось выразить Жубу радость и благодарность за то, что он оказался первым, из известных Тиму, несломленных… Но некое шестое чувство остановило его.
Секунду спустя, Тим осознал природу этого, остановившего его порыв, чувства. Предупреждение Фиска о том, чтобы он ни с кем не делился мечтами о побеге, так как среди узников есть доносчики. Почему его снова поставили на колесо рядом с Жубом? Случайность ли это? Почему, видя, что они беседуют, стражники не бьют их? Кто такой этот Жуб? Что Тиму известно о нём?
– Ну, так что ты думаешь о побеге, друг? – повторил свой вопрос Жуб. – Может быть рванём вместе? Продумаем хороший план и положим этому аду конец?
– О, нет. Я не вижу никакого смысла в этой попытке. Ещё никому не удавалось покинуть Главный Самур и этот остров.
– Мы будем первыми!
– Нет, не со мной. Я не верю в эту затею.
– Жаль, Квалуг, что ты такой же, как все – смирился со своей участью. Но если кто-нибудь поделится с тобой своими планами, немедля извести меня, – я нуждаюсь в сообщнике. Обещаешь?
– Угу.
Некоторое время они месили грязь молча, потом Тим спросил:
– Помнишь, мы говорили о человеке, который научил меня карклунскому?
– Когда?
– Несколько дней назад. Мы тоже стояли у колеса вместе.
– Ну да, стояли. Тогда мы с тобой и познакомились. Но, чтобы мы говорили о каком-то человеке – не помню.
– Его звали Фуркад.
– Не помню.
– Мне показалось, что ты его знаешь.
– Тебе и вправду показалось. Я не знаю никакого Фуркада.
До глубокой ночи, до самого свистка, Жуб больше не проронил ни слова. Тим тоже больше ни о чём его не спрашивал. Он был погружён в размышления. Он думал о побеге.
Узников отвели в молельню, где они в течении часа возносили песнопения Крауру, а затем в сонницу Крутильного зверинца. Сонница представляла собой тесное, душное и зловонное помещение с довольно высокими, высотою метров пять, стенами, с грязным и холодным каменным полом. Помещение было абсолютно пустым. У самого потолка имелось крохотное зарешёченное оконце.
Ужином пленников не кормили, выдали только по кружке воды. Стражник крикнул: «Спать, свиньи!». Все легли на пол. Стало настолько тесно, что невозможно было лежать на спине. Все, как один, легли на бок. Тиму сделалось не по себе, ведь он не выносил тесноты. Спасала высота потолка, когда он взглянул на него, стало полегче. Но стражник потушил факел и закрыл дверь. В кромешной тьме, потолка не видать. Тиму казалось, что липкая мгла принялась душить его… Тима выручил Фиск. Он услышал его голос:
– Хрыщ, – сказал он кому-то в темноте, – давай-ка поменяемся с тобой местами, мне нужно что-то сказать нашему новичку.
Так Фиск оказался рядом с Тимом.
– Квалуг, – сказал Фиск шёпотом, – я видел, как ты ворковал сегодня за колесом с Жубом, так?
– Было дело.
– Держись от него подальше. Это плохой, страшный человек.
– А мне он показался очень милым.
– Коварный, лукавый дьявол и подонок. Первый в самуре доносчик. Он ничего у тебя не выведывал?
– Спрашивал, не хочу ли бежать.
– О Господи! Я надеюсь ты внял моим словам?
– Да, Фиск, я сказал ему, что и не помышляю об этом. Спасибо тебе.
– Слава Богу. Пусть твой рот, когда ты рядом с Жубом, будет всегда на замке.
– Непременно. Спасибо Фиск.
Ну, спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Но эта ночь не была для Тима спокойной. Несмотря на крайнюю усталость он почти не мог спать. Страх, вызванный стеснённостью пространства отступил, когда Фиск отвлёк его разговором. Но каждые полчаса кто-нибудь из узников командовал: «Перевернулись!», и все разом переворачивались на другой бок – переворачиваться¬¬¬ по одному было невозможно, так стеснено было пространство. Чтобы спать в таких условиях, необходима привычка.
Узникам дали поспать не более четырёх часов. Ещё затемно на пороге появился стражник, и прокричал: «Подъём, грязные звери!»
Всем выдали по несколько тараканов и кружке воды – это единственное кормление в сутки. Тим обратил внимание на то, что Жуб получил от стражника тараканов больше, чем все остальные. После кормёжки зверинец погнали в крутильню.
Прошло несколько дней однообразной изматывающей жизни, наполненной тяжким и монотонным, бесполезным трудом, побоями и унижениями. За всё это время Тим не заработал ни одного наказания. Связано это было с тем, что он, ещё не измождённый длительным пребыванием в самуре, был достаточно свеж, силён и здоров, а потому резво и проворно крутил колесо; старательно и зычно тянул «Краууур!» во время принудительного моления; к тому же он хорошо понимал карклунский, что позволяло ему быстро и точно исполнять все команды стражников. Тим не хотел быть изувеченным и ослабленным пытками, он готовил себя к побегу. Но однажды, во смены Ура, тот подозвал его к себе и с ехидцей сказал:
– Что-то ты давно не получала наказаний, негодная обезьяна.
– Но так ведь я следую основному правилу: ничего нельзя, – нашёлся Тим.
– Да? А вот до меня дошли слухи, что ты, в своём зверином кругу выказываешь недовольство условиями содержания в этом священном месте.
– Не бывало этого, Великий Господин сменный начальник стражи! Какое-то недостойное животное смело обмануть Вас.
– Ой, лукавишь, хитрая обезьяна! Но меня тебе не провести. Будешь наказана! Завтра, на день, вместо Крутильни, отправишься в Давильню. Не забыл, что ты должен ответить?
– Беспрекословно повинуюсь, о, Великий Господин! Слава Великому Крауру!
– Ну вот и чудненько.
На следующий день Тима отвели в Давильню. То была квадратная каменная яма, со стенами высотою в метра четыре. В ней колыхался лес поднятых кверху человеческих рук. Люди, стоящие в ней были сгружены и притиснуты друг к другу настолько плотно, что казалось с неизбежностью должны были задохнуться в этой невероятной тесноте. Тима подвели к краю и толкнули вниз. При этом стражник крикнул стоящим в яме: «Эй потеснись, уроды!».
Тим упал прямо на руки и головы сдавленных узников. Раздались стоны и проклятия. Каким-то чудом этой спрессованной до предела человеческой массе удалось освободить для вновь прибывшего ещё немного места. Тело Тима, мало помалу, стало опускаться вниз, протискиваясь меж телами других несчастных, пока ноги, наконец, не коснулись пола. Находящиеся рядом узники хрипели ему: «Сведи плечи! Сведи локти! Руки кверху поднимай, придурок!»
Тим оказался жестоко сдавленным со всех сторон. Стало тяжело дышать. Волна паники накрыла его. Сердце забилось так часто, что показалось, что оно сейчас, не выдержав этой безумной скачки, разорвётся. Голова закружилась, в глазах потемнело, тело ослабло. Тим, наверное упал бы наземь, но это было невозможно, так как давившие отовсюду горячие человеческие тела, просто не позволяли это сделать. По рукам и ногам пошли судроги, удушье стало невыносимым. Тим понял, что умирает, и единственное, что ему захотелось сейчас, чтобы смерть, поскорее прибрала его к себе. Выхода не было, как и тогда, на «Инделисе», когда он будучи парализованным оказался загнанным чудовищами в тупик.
Но смерть снова не торопилась приходить, и даже сознание не покинуло его. Стражники же свалили на несчастных тяжёлый камень, и последним приходилось руками отталкивать его от себя на головы других. Много часов, до глубокой ночи, камень плавал над головами по морю рук, выбивающихся из последних сил, узников.
Когда пытка, наконец, закончилась, едва живого Тима вернули в свой загон. После молитвы, Фиск спросил у него:
– Как ты, дружище?
– Сначала я было простился с жизнью, а потом основной заботой стало отталкивать этот чёртов камень подальше от своей головы и голов, ближайших своих соседей. Давильня – это ужасно. Кручение нашего колеса кажется мне раем, по сравнению с тем, что испытывают, день за днём, узники Давильни.
– Как ты думаешь, почему ты попал именно туда? Почему Ур решил наказать тебя именно таким образом?
– Будто бы он знал, чего я больше всего боюсь?
– Именно. Кто ещё, кроме меня, мог об этом знать? Кому, кроме меня, ты мог об этом рассказывать? Ну, вспомни!
– Жуб! Я рассказывал это Жубу несколько недель назад.
– Эх, Квалуг… – покачал головой старик.
В соннице, перед отходом ко сну Тим постарался подобраться поближе к Жубу. После того, как факелы были погашены, дверь заперта, и узники оказались в почти полной темноте Тим окликнул:
– Жуб! Ты меня слышишь Жуб?
– Кто это? – отозвался тот.
– Это я, Квалуг.
– Чего не спится тебе? Или день в Давильне был для тебя слишком лёгок?
– А не будет ли угодно тебе, любезный Жуб, объяснить мне, почему Ур отправил меня именно туда? – спросил Тим с ехидцей.
– Почему я должен об этом знать? Что за идиотские вопросы задаёшь ты мне, Квалуг!
– Только ты знал, чего я больше всего боюсь. Только ты знал, что способно доставить мне наибольшие страдания.
– Ну и что? Господин Ур и сам мог об этом догадаться, он ведь очень проницательный человек. Он не вышел происхождением, и потому прокладывает себе дорогу наверх своим недюжинным умом и рвением. Он чувствует все наши страхи.
– Чувствует или кто-то ему помогает? – раздался ещё чей-то голос во тьме.
– Заткнись Умур! Клянусь, доиграешься ты у меня! – пригрозил кому-то Жуб.
– Однако я заметил, что ты и тараканов получаешь больше, чем другие узники. Чем заслужил ты такие привилегии? – продолжил Тим.
– Что за намёки, Квалуг? Я выше и больше, чем все вы, а значит мне нужно больше пищи, потому мне и дают иногда поболе, чем вам.
– Вот, изворачивается, сволочь! – снова раздался голос Умура.
– Заткнись, я сказал, завистливое ничтожество! – рявкнул Жуб.
– Я так же заметил, – не унимался Тим, – что тебя наказывают реже всех остальных, и даже, когда тебя всё же уводят в пыточные залы, по возвращении я не вижу на тебе свежих ран, Жуб…
– Отвечай за себя, и держи свои подозрения при себе, а то, как бы чего с тобой не вышло… – угрожающе прошипел Жуб.
– Да всем известно, что этот мерзавец – первый доносчик и Уров прихвостень! – донёсся из темноты ещё чей-то голос.
– Закрой свой поганый рот, чёртов урод! – огрызнулся Жуб.
– Квалуг, а за что тебя отправили в давильню? – спросил голос Умура.
– За то, что я, якобы недоволен жизнью в самуре. Но я никому об этом не говорил.
– Да тут всё ясно, – ответил Умур, – не обязательно что-то говорить. Эта гнида – Жуб, отметил, что тебя редко наказывают, не понравилось это ему. Вот он и рассказал Уру о том, что ты якобы говорил ему о недовольстве жизнью.
– Заткнись, тупой мерзавец! Заткнись, не то пожалеешь! – зарычал Жуб.
– Ты сам заткнись, мразь! Залепи свою глотку, подлый предатель! Я сейчас вырву твой грязный язык! А я глаза! – начали раздаваться голоса со всех сторон.
– Будьте вы прокляты, завистники, – огрызнулся Жуб, – да приумножит дьявол ваши страдания!
После этого Жуб замолчал. Со всех сторон продолжал ещё слышаться ропот. Потом стих. Утомлённые пленники заснули.
На следующий день, вернее ночь (потому-что общаться между собою днём узники почти не имели возможности), Тим спросил Фиска:
– Если все знают, что Жуб доносчик и клеветник, почему не задушат, или хотя бы крепко не изобьют гадину?
– За его избиение страшно накажут весь зверинец. Каждого будут пытать жестоко и долго. А за убийство накажут не только долгими пытками, но и вовсе расформируют загон, и каждого из нас направят в другие зверинцы, причём, учитывая наши страхи, постараются подобрать для каждого, самые ненавистные. Так, ты, например, наверняка окажешься в Давильном. Поэтому остаётся только терпеть эту падаль, держать с ней рот на замке и стараться особо сильно с ней не ссориться, – отвечал Фиск.
Полный текст книги по ссылке http://www.litres.ru/aleks-bessmertnyy/