Кровать была старая, с шишечками. Такие, отвинчиваются которые. Эти не отвинтишь, приросли. Кровати в субботу сто лет, на ней ещё Анькины дедка с бабкой богу молились.
А теперь лежит Митя Веткин - заношенные до пузырей треники, фланелевая рубашечка, на все пуговки застёгнута... Чистенький, умытый. Руки лежат покойно на покрывале, руки худые, мосластые, белёсые волосики поблёскивают. А кулаки у Мити - дай бог каждому: та-акие шары... И даже странно: руки такие тощие, а кулаки - такие бойцовые, маховики. Отдельно кулаки, отдельно Митя.
Анька на кухне тормошится, как бабе положено. Ужин собирает. А мужику положено отдохнуть после рабочего дня. Митя отдыхает. Не спит: смотрит поверх блестящих шишечек, вроде и на стену с картиной, а получается - что поверх... Это он у Иваныча научился - смотреть так.
- Иди, готово уже! Руки мой.
Мыл уже. Как следует мыл, как положено. Рукомойником звенел, насвистывал: "Эй, моряк, красивый сам собою..." Намылил Митя сильно, пену смывал-смывал... не смывается пена. Моряк - Анька не видит? - схватил полотенце и - а, мыло не грязь, ничего! - вытер всё в полотенце. И, тяжело, по-мужицки ступая, в одних носках прошёл в комнату - на кровать: отдохнуть...
- Митя, остынет же...
В тот раз смотрел Киселёва, ну дела там на этой Украине творятся, не приведи господь...
- Фашисты, бендеровцы.
- Какие ещё бендеровцы?
Анька неслышно подкралась, это она умеет, летает лисичкой. Которая с хвостом, не которая гриб. Стоит у кровати, руки в передник.
- Ага, иду.
- Нет, ты, конечно, как хочешь. Хочешь - после покушаешь. Лично я сажусь ужинать.
- Иду.
Митя сидит за столом. Окно открыто. На подоконнике в горшке "ванька мокрый". За окном едет на велосипеде учитель Энтимемов, вихляет колесом.
- Тебе сколько?
- А?
- Сколько положить, спрашиваю: четыре, пять?
- Четыре.
Намяв вилкой разваристые, дымящие картошины, с маслицем, с солью, Митя делает себе тюрю. Кушают молча.
- Картошка ничего вроде, - примирительно говорит Митя, - это ещё старая?
- Господи, конечно, старая! Новой же нет ещё!
- Не подкапывала? Может, есть уже новая.
- Не подкапывала.
- А другие?
- Господи, Митя, у всех свой огород, кто будет у нас подкапывать?!
Митя жуёт не спеша, будто не слышит. Проглотив, говорит:
- Антуанов твой.
- Энтимемов.
- Несущественно.
Кушают молча. Митя поглядывает на "ваньку мокрого", но не говорит ничего. Анька долго молчать не может:
- А ты знаешь, что такое - гомеомерия?
- Нет, не знаю, - Митя придвигает стакан, наливает из заварного чайника крутую, аж красную, заварку. - Нет, не знаю...
- Он мне и говорит тогда: ты что думаешь - ты что видишь, то и есть на самом деле? Не-ет...
Анька смеётся.
- Мы и малой части не видим из того, что есть. Вот, например, трёхмерная сфера. Мы её видеть не можем, она в гиперпространстве.
- Фильм вроде такой есть, "Сфера", - в раздумье говорит Митя.
- Не то.
- Это тебе Антуанов твой сказал?
- Энтимемов.
Допил чай, доел картофельную тюрю. С плиты тянет запахом жареного мяса с луком. Это из сковороды, она закрыта крышкой: доходит.
Митя не замечает мясных запахов. Он говорит:
- Ну, спасибо. Накормила, напоила.
- На здоровье. Тарелку помоешь сам? И мою тоже.
- Ага.
Она встала, Митя:
- Погоди... вспомнил. У нас в мастерских есть один. Силкин такой, слесарь. Хороший парень, но по этому делу зашибает. А у нас есть мастер, его все кличут Селёдкой. И вот Силкин один раз поддал, встаёт это, - на собрании дело, - и говорит мастеру: я, говорит, знаю, что ты за рыба! Но - не скажу...
Анька смотрит, улыбается. У неё коротко остриженные волосы, узкие плечи и маленькая, детская грудь. Женщина начинается ниже пояса: бёдра смотрятся непропорционально широкими, даже чересчур. Учитель Энтимемов один раз тоже поддал, так подошёл к ней и говорит: вы, говорит, по фигуре натурально скифская богиня плодородия...
- Помой, пожалуйста, посуду, - говорит богиня и уходит к себе, закрыв дверь.
Митя смотрит ей вслед, как бы и на неё, а сам - поверх...
Посуда вымыта, Митя надел чоботы: "Я ушёл!" - и, мигнув Иванычу в углу, вышел, тяжёлой мужской походкой. Идти ему в деревне особо не к кому. Поэтому, завернув на берег и посидев с полчасика на камушке у воды, Митя направляется в мастерские.
Рабочий день закончился. Старый, прокопчённый насквозь каменный сарай пуст. Митя проходит к своем месту. Он садится на верстак и сидит, болтая ногами в чоботах. "Эй, моряк, ты слишком долго плавал... Я тебя успела позабыть!" Окна высоко и затянуты копотью, свет уходит из сарая быстрее, чем Мите хочется. Но ничего не поделаешь: пора и домой.
Ещё подходя к дому, Митя первым делом бросил взгляд на окно: пусто, нет "ваньки" на месте. Ничего, мы обождём.
Он садится на скамеечку под окном. Смотрит, смотрит. Над оградой берёзу не отличишь от перелезающего вора. Так тихо, что слышно, как скрипит, высоко-высоко, ось невидимой сферы. В доме скрипит, открывается дверь, на крыльцо выходит кто-то, невидимый Мите в темноте.
Учитель Энтимемов делает несколько шагов по ступенькам, чуть не падает - но вовремя успевает схватиться за перила.
- Всего наилучшего, - говорит он высокомерно, увидев Митю. - Парадокс Рассела.
Митя мирно кивает: Рассела, ага...
Гость ещё ухитрился заехать плечом в калитку, попадая. Открыв калитку, крутанулся и опять чуть не упал... но выправился, хмыкнул - и зашагал по улице, на свежем воздухе обретая сознание.
Митя вошёл в дом. Тихо, света нигде нет. Он запер дверь на засов. Поднял с пола "ваньку мокрого", как нашкодившего ребёнка, на вытянутых руках отнёс обратно на подоконник: сиди! Вернулся, снял чоботы. Снял кепку и повесил на крючок. Эй, моряк...с печки бряк.
В комнате включил телевизор. Опоздал, начался Киселёв. Сидит, говорит что-то про Украину. Шишечки поблёскивают на кровати. Иваныч затаился в углу - так и просидел весь день.
- Не умеешь врать, Полуэктович, - сердечно говорит Митя поверх Киселёва и его речей. - Иди, иди... в гиперпространство.
Выключил телевизор и снова лёг.
10 июня 2016 г.