52. Цвет фронтовых писем
Серы письма со II мировой.
Сложенные треугольником листы писчей бумаги. Черно-белые ряды строчек. Выцветшие почтовые штампы.
Единственные фронтовые письма, которые я держала в руках — моего деда, Филиппа Дмитриевича Дутова.
Это были письма, адресованные маленьким тогда его сыну Юрию и дочери Вике.
В будущем послевоенном — моему дяде и моей маме.
В письмах не было повествований о боях, о подвигах, о славе.
Ни даже эпизодов.
Не было отцовских нравоучений.
Ни пожеланий, ни просьб.
Там были пересказы русских сказок.
Теремок.
По щучьему веленью.
Морозко.
Репка.
Кот, Петух и Лиса.
Всё истинно сакральные тексты, магические, никем о конца не понятые и не расшифрованные, воспитавшие всех нас, рожденных в России.
И рисунки к ним.
По-моему, очень талантливые.
Из них помню: лису, бегущую по лесной дорожке, с петухом под мышкой.
- Несет меня лиса, за темные леса, за широкие поля, за высокие горы!
Котик, братик, выручи меня!
Волка, сидящего на льду замерзшего озера, с хвостом, опущенным, по лисьему совету, в прорубь:
- Ясней, ясней на небе звезды!
Мерзни, мерзни, волчий хвост!
И того же волка, уже бесхвостого, запряженного в рыбацкие санки.
- Битый небитого везет!
Дед был художник, закончил Суриковское училище в Красноярске.
А по второй профессии — врач, хирург.
На войне он весь день оперировал раненых бойцов.
Вправлял кости.
Обрабатывал ожоги.
Накладывал гипсы.
Ампутировал конечности.
А вечерами где-нибудь в блиндаже, в землянке вспоминал русские сказки.
И рисовал. Пером, по грубой почтовой бумаге, другой не было.
Лиса, всему свету краса.
Петушок-золотой гребешок, масляна головушка, шелкова бородушка.
Ежик, сторож с берданкой, охраняющий теремок.
Пращур, как думается, милого Ёжика в тумане.
Крепко заперт теремок,
На засов и на замок.
Лучше нас, лесных ежей
Нет на свете сторожей.
Зайчик.
Серым-серехонек, серешенек, вовсе серый весь.
- Ах ты зверь, зверина,
Ты скажи свое имя,
Ты не смерть ли моя?
Ты не съешь ли меня?
- Я не смерть твоя,
Я не съем тебя.
Я ведь заинька,
Я ведь серенький.