Иду на таран, или Последний побег. Глава первая

      

    Вместо предисловия...

     В жизни, как известно, всегда есть место подвигу. Десятилетний Колька тому не исключение.  Отец мальчика погиб на войне,  и малолетний пацан  мечтает удрать  на фронт.  О том, какие приключения ждут его на пути к достижению заветной цели, и рассказывается в этой повести.
    
                1.

     —  Да что же это такое делается,  —  причитала мать,  отмывая Кольку в только что истопленной  баньке. —   Когда же ты за ум возьмешься,  горе мое луковое!  Боже мой,  второй раз малец из дома сбегает!  Наказанье ты моё!  Вот как напишу отцу,  как нажалуюсь  –  будешь  знать тогда!
     Колька уныло молчал. Невезение  –  штука  кислая.  Как началась черная полоса,  так и сиди в ожидании, пока она кончится. Недаром говорят,  если неприятность должна случиться,  она обязательно случится.  Кольку неудачи преследуют уже третью неделю. За это время он уже дважды пытался дать деру из дома и отправиться на фронт, да все не получалось.  Вот и сегодня его вернули с сопровождающим.
     —  Худющий то какой стал!   Кожа да кости!  Ножки как спички…  На фронт ему,  видите ли,  приспичило!  Так там ведь и убить могут, —  не унималась мать, намыливая  Кольке голову. —  Учился бы как все дети,  матери помогал!  Ан,  нет…  На войну ему надо! 
     Едкое мыло попало Кольке в глаза.  Он взвыл:
    —  Я сам!   Иди, мам… Я сам помоюсь!  Маленький я, что ли…
    —  Я сам,  —   передразнила мать уже со слезой в голосе. —  Ты сам  из дома сбегать только и  горазд!  А если пропадешь где в дороге, а  если  вшей   разведешь в голове,  или  другую  заразу подхватишь да принесешь в дом!  Мало я тебя,  наверное,  отцовским ремнем учу!  Ой, мало…
    —  Помоюсь я сам, мам!  Иди уж… —  Колька промыл глаза чистой водой из ковша  и отобрал у матери мочалку и мыло.
     Мать на этот раз Кольку послушалась,  вытерла  распаренные  руки о фартук и вышла из бани.  А мальчуган  сел на полку и задумался.  Второй год  как идут ожесточенные бои с проклятыми фашистами. Враг стоит у ворот Сталинграда,  а он,  Колька,  с мамой и двумя младшими сестренками отсиживается в глубоком  южном тылу под  солнечным самаркандским небом, ходит в третий класс местной самаркандской школы, зубрит  азы грамоты и уже надоевшую таблицу умножения.
     Мальчишка торопливо ополоснул голову, обдался  теплой водой из таза  и потянулся за полотенцем.
     «Сбегу!  Все равно сбегу»,  —  думал он, натягивая на себя  свежее белье  уже в предбаннике.  Колька  никак не хотел понимать, почему мама на него сердится.  Папа воюет на фронте,  ему можно.  Да что там папа!  Даже Ванька Солнцев убежал на фронт и стал сыном полка!  Про него еще статья в газете «Пионерская правда» написана.  А почему ему,  Кольке Семенову,  фронт под запретом? Там,  на войне  и солдатская форма – ладная,  и харчи – сытные,  и винтовка – настоящая. Да и опять же, мамке легче, –  все на один рот в семье меньше.
     Ох, и разозлилась же на него сегодня мать!  Взяла старый отцовский  ремень и отходила  Кольку по мягкому месту! Да еще мытье это затеяла!
Мальчишка  сидел в предбаннике в горестных думах и ерзал от боли.  И даже не от боли,  к ней мальчишка был терпим, все-таки  мужиком растет, а от досады.  А ведь как все хорошо складывалось!  В первом случае Кольку просто сняли с поезда.  Не успел он отъехать от города и пяти километров, как на следующей же станции его прихватил бдительный милиционер. Поведение забившегося  в угол тамбура мальчонки показалось стражу порядка несколько подозрительным, и он отвел плачущего беглеца в привокзальный участок. Второй  Колькин побег оказался более удачным.  Мальчишка отъехал от дома на расстояние больше двухсот километров.  Удача  сопутствовала бы  ему и дальше,  но,  наевшись соленой овечьей брынзы, запасливо набранной им в дорогу, Кольке ужасно захотелось пить. На одном из разъездов он заприметил колонку.  Жадно подставил рот под упругую холодную струю и не заметил, как вокруг него собрались несколько человек.  Двое мужчин были одеты в военную форму, на рукавах белели  патрульные повязки. Третий – пожилой милиционер,  опершись на суковатую палку,  загадочно улыбался.  И опять побег был сорван!  Кольку посадили на товарняк, шедший порожняком в Самарканд,  и строго-настрого наказали машинисту сдать пацаненка в привокзальную милицию.
     —   Ты живой хоть там, Коль? —  встревоженный голос матери  заставил Кольку вернуться к действительности. — Давай, выходи уже!  Девчонки еще не мылись.
     —  Да иду я, иду! —  Колька натянул шаровары и вышел на залитую солнцем улицу. 
     Раньше Колька жил на Украине, в стольном граде Киеве. Отец его, бывший инженер завода «Арсенал», страдая сильной близорукостью, все же напросился на фронт.  Воевал  он  на ленинградском направлении, носил два кубика в петлицах и был ни кем-нибудь, а политруком роты.  Колькина мама работала медсестрой в киевском гарнизонном госпитале. Когда отец уходил на фронт, то наказывал матери уехать куда-нибудь, подальше от бомбежек: как-никак, а трое малолетних детей. В Киеве началась эвакуация населения и Наталья, так звали  Колькину маму, подалась с детьми в «дынный край».  Накануне  с тех мест пришло ей  письмо от подруги,  работавшей  врачом.  Она-то и сосватала тогда Наталку на перемену места жительства.
     От отца очень редко приходили солдатские треугольнички – письма. Как радовался Колька,  когда в их саманный домик на  окраине города стучался желанный почтальон!  Почту приносил  грузный пожилой узбек  Мумин. Лицо его,  изрезанное морщинами,  лучилось спокойствием и доброжелательностью.  Почтальон тяжело слезал с видавшего виды велосипеда и, размахивая над головой засаленной тюбетейкой,  широко,  во весь беззубый рот,  улыбался. Это был добрый знак. Значит,  пришло письмо с фронта.  От своих соседей по кварталу  Колька знал, если  Мумин  шапочку не снимает, стало быть,  дела скорбные. Черная  весть пришла в дом адресата…

                2.

     «Здравствуй, дорогой папа. —  Колька  склонился над столом и, пыхтя,  старательно выводил ученическим пером корявые буквы, опасаясь поставить кляксу…. —  Мы живем хорошо. Мама работает в госпитале, я хожу в школу,  девчонки не балуют». 
     Колька почесал перьевой ручкой в голове, подумал немного  и, обмакнув перо в чернильницу-невыливайку,  продолжил:  «В местной  школе  – скукотища.  В моем классе почти одни девчонки,  мальчишек  только трое:  я  да два узбека. С мальчишками  я не дружу, да они и сами не обращают на меня никакого внимания.  Классная руководительница у нас  – Фатима Султановна.  Она добрая, только почему-то всегда грустная.  Папа, а помнишь, как ты  учил  меня плавать, когда я  был совсем маленьким?»
     Мальчик  отложил  письмо в сторону,  подпер кулачком подбородок и стал вспоминать днепровский пляж,  на который однажды привел его отец.   Колька тогда извивался,  как мог,  брыкался изо всех сил,  пытался даже кусаться.   Отец  же специально завел его на небольшую глубину и отпустил.   Колька, естественно,  пошел ко дну.  Нахлебавшись воды, он  замахал обеими руками и ногами,  отыскивая глазами отца,  а тот стоял у него за спиной и протирал пальцами забрызганные водой стекла очков…
     «Папа, —  продолжал  свое письмо Колька, —  а почему Ваньке Солнцеву можно быть сыном полка, а мне нельзя? Я тоже хочу на фронт, хочу быть летчиком.  Я научился мастерить бумажные самолетики. Только Фатима Султановна ругается, когда я во время уроков пускаю их по классу.  Папа,   я по тебе скучаю.  Поскорее возвращайся домой».
     Колька встал со стула и побрел к комоду. Там на верхней полке лежали  письма с фронта. Мальчик  порылся в бумагах и вытащил небольшую фотокарточку.  На ней во весь рост красовался высокий армейский офицер в щеголеватой фуражке и с биноклем в руке. Что и говорить, Колька гордился своим отцом.  Благодаря ему,  он,  Колька,  в воде сейчас себя чувствует,  как рыба в родной стихии. Нынешнее лето в Узбекистане  было очень жаркое, столбик зашкаливал в тени за сорок градусов.  Мальчишка все лето не вылезал из водоема, где народа кишело не меньше чем селедок в бочке.
     Колька любил своего отца, он  помнил все свои довоенные дни рождения. Дни рождения  промелькнули в его голове калейдоскопом  счастливых событий.  Отец баловал мальчика и  всячески старался порадовать его.  В четыре года Колька хотел стать врачом. На день рождения  родители подарили  мальчику  белую докторскую шапочку и  детский набор  медицинских инструментов.  Когда Кольке исполнилось пять лет,  в подарок мальчуган получил  вожделенную матроску,  в шесть лет –  большой железный танк с крутящейся башней.   Кем только не мечтал быть Колька за свою жизнь!   В мыслях он был   пожарником и водолазом,  моряком и танкистом.  И только когда по радио объявили  о нападении Гитлера  на Советский Союз,  Колькина мечта устремилась в небо.  Он захотел стать летчиком.  С этой мечтой  мальчишка  и  жил весь этот последний год.
     Свободное от  школы  время Колька любил проводить на базаре.  Он болтался среди овощных рядов и  с жадностью впитывал в себя душистый аромат дынь, сушеного урюка, изюма,  аппетитных,   бархатистых на вид,  персиков.  Вдоль торговых рядов вальяжно фланировали выписанные из госпиталей офицеры в сопровождении молоденьких дам-хохотушек. Те с удовольствием   щелкали жареные семечки, на ходу выплевывая шелуху, которой  щедро была усыпана земля.  Кроме шелухи на земле было полно косточек от персиков.  А  они, как знал Колька,  были делом прибыльным:  если их промыть и просушить, можно не без выгоды сдать в аптеку и получить за косточки кое-какую сумму денег.
     После последней неудачи с побегом Колька решил больше не торопиться, а подготовиться к побегу более тщательно, чтобы не было  осечки.  На дворе стояла глубокая осень.  Впереди предстояла  теплая самаркандская зима. 
     —  Теперь я изменю свою тактику, —  решил мальчик, закрывая ящик комода, —   буду стараться учиться, закончу третий класс,  а летом, когда все забудут про мои предыдущие подвиги, опять убегу на фронт.
     Колька подошел к висевшему на стенке отрывному календарю и сорвал листок.  Это был первый  день ноября  одна тысяча девятьсот сорок второго года. Мальчик быстренько на пальцах  подсчитал, сколько времени остается до летних каникул,  и остался  доволен. Впереди было еще долгих семь месяцев.  Будущий боец прикинул примерный план мероприятий  на это время и зачесал вихор.  Летом на фронт бежать легче, не нужно брать с собой зимних вещей, только котомку с продуктами и деньги.  Неплохо бы побольше денег…  Колька вспомнил про  глиняную собаку-копилку с прорезью на спине,  которую  подарила ему мама в предвоенный Новый год, и побежал искать ее  в чулане,  где хранился всякий ненужный хлам.  В голове у мальчугана  забегали цифры. Настроение стало явно лучше.  Если поставлена цель,  надо настойчиво идти к ее достижению.
     Колька еще раз перечитал свое письмо папе,  подул на еще невысохшие чернила   и,  аккуратно промокнув лист бумаги  промокашкой, стал писать адрес.

                3.

     —  Готовимся все к обходу! —  В палату, где лежали раненые бойцы, заглянула озабоченная сестричка. —  Королев,  сколько раз вам можно повторять, что в палате курить не разрешается! Для этого есть специально отведенное место!  Пестряков, откройте окно и проветрите палату. Через десять минут придет врач.
     Сестричка исчезла. Ходячие больные торопливо навели порядок, проветрили, насколько успели,  палату и приготовились к обходу. Те, кто не мог ходить,  в ожидании врача  повернули головы к входным дверям.  Лишь на одной кровати не было никакого движения.
     Старший политрук стрелкового батальона Авдей Семенов,  с ног до головы перевязанный   посеревшими бинтами,  был похож на египетскую мумию.   Он уже неделю в бесчувственном состоянии лежал  в большой хирургической палате ленинградского госпиталя.  Глаза были застелены пеленой тумана,  Авдей тяжело и хрипло дышал,  нитевидный пульс еле прощупывался.  Семенов воевал уже второй год и по солдатским меркам считался обстрелянным воином. Вот только подводили глаза.  У бойца была прогрессирующая близорукость.  Опасаясь конфуза,  он однажды  доверительно попросил батальонного комиссара  привезти  ему из осажденного Ленинграда две пары очков.  Рецепт на очки Авдей Семенов бережно хранил в кармане гимнастерки. Так и ползал политрук от траншеи к траншее с окулярами на глазах,  да с двойным запасом за голенищем. Дабы не треснули стекла, каждая оправка была бережно переложена и упакована в мягкую тряпочку.  Ангел–хранитель  не  раз выручал офицера  из лап смерти.  Однажды снаряд угодил  в его блиндаж. Слава Богу, что там никого не было,  Авдей в это время находился в нескольких  десятках метров от него,  на командном пункте.  В другой раз снаряд разорвался буквально рядом. Авдея спасла воронка  –  взрывная волна пронеслась  прямо над головой. Тогда  политрук отделался легкой контузией.  Из последнего боя  вырвались немногие счастливчики,  немилостивой  оказалась судьба  и к Авдею…
    —  Так… Что тут у нас… —  над Семеновым наклонился майор медицинской службы Платонов.
     — Температура тела раненого постоянно держится на высоких цифрах, товарищ майор!  В сознание после операции Семенов так и не приходил. Бредит… —  доложила сестричка.
     —  Плохо.  Давайте его первым в перевязочную, там посмотрим.
     Когда в  перевязочном кабинете с офицера  сняли бинты,   госпитальный хирург  тщательно осмотрел  раны.  Бедра Семенова почернели,  в нос едко ударял зловонный запах гноя.   Если первая операция, проведенная  несколько дней назад,  вселяла некоторый оптимизм, то вот сегодня… Майор  Платонов явно занервничал: начиналась гангрена.  Хирург тревожно взглянул  на  стоящую рядом медицинскую сестру и деловито скомандовал:
    —  Срочно в операционную!
     Больше  четырех  часов боролись врачи за жизнь Авдея.  Ноги спасти не удалось. Быстро развившаяся гангрена не оставила шансов на успех. Поздно  вечером прооперированного офицера   перевезли в палату для тяжелых больных,  оставив рядом с ним дежурную сестру. Всю ночь Авдей  пролежал  в беспамятстве,  а под утро, то ли сердце не выдержало нагрузки, то ли еще по какой причине,  глаза боевого политрука  закрылись навечно.  Офицер так и  не успел осмыслить, какую  шутку сыграла с ним  злодейка¬-судьба. 
     Политрук уже лежал на койке,  накрытый с головой белой  простыней,  когда в палату принесли письмо из далекого южного тыла.   Это было запоздалое,  но такое долгожданное письмо от сынишки...

                4.

     Старый  Мумин прислонил свой велосипед к калитке и нерешительно заглянул во двор.  Наталья,  вышедшая на крыльцо с лейкой, так и остолбенела. Почтальон,  облокотившись  о  цементный столбик забора,    скорбно молчал.   Тюбетейка сползла на его лоб, чуть ли  не закрывая  глаза.  Мумин поправил ее и тут  же поймал тревожный взгляд хозяйки дома.  Наталья отбросила лейку в сторону и бросилась к старику.
     —  Что? —  выдохнула она.
     —  Ты, это…  Дочка, не казни себя. Держись.
     В руках Мумин держал не солдатский треугольник, а  обычный почтовый конверт,  весь зашлепанный казенными штампами.
     Наталья,  побледнев,  выхватила у него конверт. Неслышно шевеля бескровными губами, прочитала извещение. Ноги у нее подкосились. Женщина тяжело опустилась на землю.
     —  Трое детей у тебя,  Наталья.  Поднимать их надо.  А то, что письмо казенное,  так  это  еще ничего не значит.  Могли и перепутать чего. На, вот  тебе, – Мумин полез в карман куртки и вынул  кулек с изюмом, – отдай детишкам, пусть полакомятся.  А ежели чего надо, ты скажи,  я  помогу!  Да  и люди помогут,  детей  твоих не оставим…
     Колька встретил эту горестную весть,  как и подобает настоящему мужику – стоически. Он только что вернулся из школы, совсем недавно  отзвенели зимние каникулы.  Шел январь  одна тысяча девятьсот сорок третьего года.  Наталья собрала детей в горнице и, подавив слезы,  печально  произнесла:
     —   Нет больше нашего папы,  детки.  Погиб он  в боях за Ленинград.
     Младшие сестры  оцепенели, а Колька прижался к Наталье мокрой щекой и прошептал:
     —  Когда я стану постарше, я отомщу за папу. Мама, я обязательно за него отомщу!
     Парадокс,  но  трагическая смерть отца  повлияла на мальчишку в лучшую сторону.  В школе он стал прилежнее учиться, а дома старался не причинять матери больших хлопот.  Днем помогал по хозяйству, а вечерами забивался  в угол и читал книжки.  Глаза только у парня стали печальнее, молчаливым стал Колька…
     Наталья пропадала в госпитале без сна и отдыха. Уходила на дежурство рано утром, когда дети еще спали.  Приходила домой,  не чуя под собой ног, когда за стенкой было уже слышно  нестройное  детское сопение…
     А Колька времени  зря не терял.  На дворе  стоял март, в копилке у мальчика собрались какие-то деньжата,   по предварительным подсчетам не меньше ста рублей.  Деньги,  конечно же,  небольшие. Но,  если учесть, что до лета еще далеко,  к побегу на фронт он успеет хорошо подготовиться.    Сразу после  Нового года  Колька стал  готовить себя к побегу и физически.  В доме напротив жил русский мальчик Митяй,  его погодок.  Во дворе дома старшие ребятишки соорудили турник, и дети стали устраивать соревнования, кто больше раз подтянется. Колька был маленького роста,  и  подпрыгнуть до перекладины ему не удавалось, как он ни старался. Когда пытливый пацан стал подставлять табуретку,  дела пошли лучше. Однако Митяй все равно обгонял своего соперника и подтягивался уже восемь раз, в то время как Колька, кряхтя, с  натягом,  успевал подняться над перекладиной только пять…
     С фронта стали приходить утешительные сводки. Раньше из черной тарелки репродуктора часто звучал скорбный голос диктора: «После тяжелых и кровопролитных боев советские войска оставили города Брест, Минск, Могилев,  Киев…».  Немецкие войска наступали так стремительно, что Колька не успевал запоминать названия сданных врагу городов и населенных пунктов. А сейчас...  Вначале сильное впечатление на мальчика  произвела победа под Москвой, а уж совсем недавно и вновь радостная весть:  одержана победа в Сталинградской битве и не над кем-нибудь, а над самим фельдмаршалом Паулюсом!  Кольке почему-то казалось, что это самый главный фашистский генерал…
     Зимы, как известно, в Самарканде не бывает, или почти не бывает. Затянувшееся лето плавно переходит в осень и так тянется до поздней весны,  когда клумбы ярко  запестрят  разноцветными тюльпанами. Снег в этих краях – одно название, вот в горах – там другое дело, лыжное раздолье.  Колька очень хорошо помнил снежные киевские зимы. Это было чудесное время.  Как часто он вместе с родителями и сестрами ездил в лес, ходил на лыжах,  наперегонки  летел с лесных пригорков на  детских санках… Но это время было уже так далеко…

                5.

     …Близился конец учебного года.  Из двадцати человек в классе всего лишь пять девочек были круглыми отличницами. Друзья – узбеки слыли стабильными хорошистами,  лишь Колька учился с амплитудой набежавшей волны: то тройку получит, то пятерку.  В первом  и втором классах он  учился без троек,  в табеле были даже две пятерки по письму и физкультуре, а вот в третьем  классе он малость  развинтился, особенно в первом полугодии.  До летних каникул оставались еще две долгожданные недели, когда Колька понял:  причин для огорчения мамы особых нет. Арифметику он подтянул и имеет сейчас твердую четверку. Что касается письма, то он постарается и выйдет в хорошисты,  а по остальным предметам у него дела были  более или менее терпимыми. Хромало только чистописание.  Колька постоянно вылезал из разлинованных сеток, хотя и  выводил, как ему казалось, каждую буковку.  Часто подводили и  слетавшие с пера кляксы…  Мальчик постоянно носил в пенале перочистку и  терпеливо обтирал тряпочной подушечкой перо-уточку, обвиняя во всех своих грехах некачественные чернила…
     На двадцать пятое мая  Фатима  Султановна, классная руководительница,   назначила родительское собрание и наказала ребятам известить об этом родителей.
     Колька проснулся в то утро в хорошем расположении духа. Еще вчера вечером он разбил  свою глиняную копилку и,  собирая рассыпанную по полу мелочь и кредитные бумажки, открыто  радовался:  «Здорово! Я, похоже,   –  миллионер!»   Персиковые косточки и  в правду сослужили  мальчишке  добрую службу:  «улов» оказался тоже приличным – около трехсот рублей. На чердаке,  в ворохе старого тряпья,  Колька спрятал вещевой мешок,  куда сложил килограмма два сушеных сухарей, две банки тушенки, семь вареных картофелин и целую банку конфет «монпасье».  Это было огромное богатство.  Бежать на фронт Колька решил не ночью,  а днем. Во-первых,  мама не успеет спохватиться, а когда узнает, будет уже  поздно. Он успеет добраться до  Ташкента, а может быть  и дальше.  Во-вторых,  ехать в поезде ночью ребенку,  да еще одному, было делом ненадежным. Колька решил действовать так:  дневным поездом он попытается добраться до  ближайшего  узлового города.  Там  он попытается пристать к каким-нибудь беженцам и попросит их выдать себя за их ребенка.  Деньги у него есть, и он сможет таким образом отвертеться от возможных  сюрпризов.  Главное, добраться до центра России,  поближе к фронтовой полосе, а там держись, фашист!  Колька Семенов придет и поквитается с тобой за погибшего отца!
     Еле дождавшись последнего звонка в школе, Колька помчался домой.  Сестер,  к счастью,  дома не оказалось, они задержались в школе. Мальчик бросил ранец в угол и побежал на чердак за рюкзаком. Вернувшись в комнату,  он  еще раз огляделся,  бросил короткий взгляд на  фотографию отца –  еще довоенную, такую знакомую...   У порога  Колька в раздумье  притормозил:  писать записку маме или нет?  Решив про себя, что записка только убыстрит его поиски, мальчик решил не оставлять следов.
     — Пришлю маме письмо с фронта вместе с фотокарточкой в солдатской форме,  и, может быть, даже с боевой медалью, —  решил  Колька, напяливая на голову  панамку.  Озираясь по сторонам,  он огородами  выбежал за плетень и вдоль хлопкового поля  побежал в сторону городского вокзала…

 Остальные главы опубликованы в порядке очередности.