Глава вторая.
6.
Фатима Султановна сидела за столом в опустевшем классе и готовилась к родительскому собранию. До встречи с родителями учеников еще было свободное время и Фатима, вынув из лежащей рядом сумочки кругленькое зеркальце, внимательно посмотрелась в него. Лицо у нее выглядело усталым и изможденным, под глазами залегли мелкие морщины. Коротко стриженые волосы были подернуты серебристым инеем.
— Да, годы идут. Уже далеко не девочка, — резюмировала Фатима. Преподавание в начальных классах было для учительницы делом новым и непривычным. Она около двадцати лет работала концертмейстером в филармонии и только перед самой войной устроилась в школу преподавателем музыки. Неожиданная война перепутала все карты. Фатиму Султановну неожиданно вызвали в городской отдел народного образования и предложили пройти кратковременное переобучение по программе учителя начальной школы. Город и ближайшие пригороды были вскоре объявлены одной из эвакуационных зон Средней Азии. Предстояло принять много детей из фронтовой полосы России и других советских республик.
Фатима откинулась на спинку стула, и устало закрыла глаза. Вспомнилась молодость. Узбекистан только что получил независимость, окончилось феодальная власть баев, в край пришли комиссары в черных кожаных тужурках и стали наводить революционный порядок. В голове у девушки в то время был полный сумбур. Воспитанная в узбекском кишлаке, в строгой исламской семье, она безропотно носила паранджу и соблюдала местные обычаи. От природы у девушки был хороший музыкальный слух и красивый голос. Сколько помнит себя Фатима, она всегда пела. Родители не одобряли увлечения дочери. Отец мечтал лишь о том, как бы быстрее девочка подросла, чтобы выдать ее замуж и получить при этом солидный калым. В мусульманских семьях всегда радовались, когда рождались девочки, они способствовали благосостоянию родителей в старости. Особенно ценились невесты — девушки, искусно владеющие ковровым ремеслом. В этом случае калым за невесту запрашивался значительно выше. Хуже было в семьях, где рождались мальчики. С одной стороны – джигит, он же и защитник, и добытчик, и глава семьи, а с другой – сплошное отцу разорение. Да и где бедным семьям было взять калым за невесту? Фатима вспомнила, как отец еще до революции хотел насильно выдать ее замуж за противного и жирного байского сына. От этих воспоминаний даже сейчас у учительницы прошел озноб по коже, и она вся съежилась. Но тогда было не до шуток. Слово отца всегда было последним. Девушка росла кроткой и послушной, однако бунтарское начало в душе взяло верх, и Фатима бросила вызов судьбе. Прихватив узелок с вещами, она тайком убежала в Ташкент. Добрые люди помогли, и девушка оказалась в прислугах в богатой семье владельца ковровой мастерской. Там и научилась девушка азам игры на фортепиано.
Женщина по своему природному назначению рождена для счастья. Если бы Фатима не ослушалась в молодости отца и вышла замуж за противного байского сына, то сегодня испытывала бы данную Богом радость материнства. Но нет, видимо Всевышнему не захотелось ее с кем-нибудь соединять. Жизнь шла с привычным, выработанным временем ритмом: работа, библиотека, дом. Изредка – посещение концертов и встречи с подругами. Перед самой войной женщине улыбнулась надежда перекроить свою судьбу. На нее обратил внимание приезжий инженер-строитель из Москвы. Несколько вечеров Фатима провела в общении с интересным собеседником. Молодые были уже готовы пожениться, если бы не война… Перед уходом на фронт Андрей, так звали инженера, обнял свою Фатиму и наказал ждать его, обещая писать письма. Писем от него до сих пор не было…
Внезапно Фатима Султановна встрепенулась. Нахлынувшие воспоминания сменились настороженностью. Она услышала шаги – в класс стали заходить родители учащихся. Учительница поправила упавшие на лоб волосы, открыла портфель и выложила на стол ровной стопкой школьные табели…
Вдруг дверь распахнулась и в класс влетела заплаканная мама Коли Семенова – Наталья.
Встретив встревоженный взгляд Колькиной мамы, Фатима Султановна приподнялась со стула:
— Что-нибудь случилось?
— Колька, шельмец, опять пропал! Наверное, снова на фронт сбежал, — выдохнула Наталья.
7.
— Семечки жареные! Картошка вареная, пирожки горячие! — привокзальная торговка старалась переорать толпу народа, собравшуюся у железнодорожного состава.
— Пропустите кормящую мать! — верещала какая-то тётка.
— Ай, на мозоль наступили!
— Куда ты лезешь, бабка?
— Сам-то куда лезешь, черт лысый!
— Товарищ начальник, помогите ветерану гражданской войны с посадкой! — тощенький старичок-узбек пытался взобраться на ступеньку вагона.
— Куда прешь, старый! Предъяви свой билет!
— Семечки жареные! Картошка вареная, пирожки горячие!
Кольке здорово повезло. На вокзале ему долго мелькать не пришлось. На перроне мальчишка вначале смешался с толпой женщин с детьми, затем незаметно для милицейских глаз пробрался на крышу вагона и удобно разместился у вытяжной трубы. Рядом устроилась толстая тетка с красным, как у пьяницы, носом. На груди у нее был подвешен младенец, жадно сосущий молочко из бутылочки. Двое детишек постарше, прилепившиеся к матери, держались за полы ее засаленной юбки. Поезд отходил в соседнюю Киргизию – в город Джамбул. По правде говоря, Кольке было без разницы куда ехать, лишь бы не ссадили с вагона, как это уже дважды случалось. Он сидел на крыше вагона и наблюдал за посадкой. Несколько раз по вокзальному перрону прошлись военные патрули и милицейский наряд. Вся платформа была усеяна шелухой от семечек и сливовыми косточками.
«Если продержусь до Джамбула, — думал Колька, — значит, полдела будет сделано. Дальше прямиком до России, а там и фронт не за горами. Главное – запастись терпением». Чего-чего, а терпения, ему, битому беглецу, было не занимать.
Что сейчас делает его бедная мама? Наверняка поставила «на уши» местную милицию. Мысли о матери заставили Кольку съежиться. Сколько горя терпит она, бедная, из-за него, непутевого. Но ничего. Скоро Колька попадет на настоящую войну, где стреляют не понарошку из деревянных пугачей, а поливают из винтовок тяжелыми, свинцовыми пулями.
Вообще-то Колька мечтал больше об авиации. Под его кроватью в деревянном ящике, где хранились детские игрушки, был целый самолетный парк с аэропланами и дирижаблями. Была даже деревянная модель планера с обклеенными калькой крыльями. Колька с отцом собрали эту модель перед самой войной.
Мальчишка взглянул в бирюзовую синь безоблачного неба и мечтательно потянулся. Рядом с ним, небрежно бросив под ноги армейский вещмешок, уселся рыжий солдат с рукой на перевязи.
— Скоро отправляемся, пострел?
Зычный голос фронтовика вернул Кольку из полета мечтаний в реальную жизнь. Он внимательно осмотрел солдата. На груди у дядьки висели две медали. На одной из них была надпись: «За отвагу». Значения второй медали Колька никак не мог понять, но любопытство взяло верх, и он заинтересованно спросил у солдата:
— Дяденька, а что означает вот эта звездочка? Как называется ваша медалька?
— Это, братишка, не "медалька"! Это орден. И название ему – «Красная звезда». А хочешь знать, за что меня им наградили?
Колька оживился. Разговор с бойким фронтовиком вообще-то никак не входил в планы мальчишки. Его мысли были направлены на то, как бы найти повод и примазаться к той красноносой тетке с тремя детьми. Где трое ребят, там и четвертый будет незаметен. Просидеть бы так на крыше тихой мышкой в общей ватаге до самого Джамбула. А там тетка, может быть, на его Колькино счастье, тоже на Россию направится. Тогда вообще будет полный порядок.
Мужественное лицо дядьки-фронтовика располагало к доверию. И Колька решился:
— Расскажи, дядя. О войне знать всегда интересно. У меня папа тоже воевал, погиб он под Ленинградом…
Раздался протяжный паровозный гудок и железнодорожный состав, громыхая колесами, стал отдаляться от Самарканда, оставляя за собой привокзальные постройки.
Антип, так назвался словоохотливый солдат, оказался хорошим рассказчиком. На войну он попал в роту разведки. Воевал под Москвой. В одном из боев ему посчастливилось взять «языка». Это был грузный, как жирный баран, немецкий фельдфебель. Под шквальным огнем разведчику удалось доставить связанного фрица в штаб дивизии. За эту удачную вылазку и был отмечен молодой солдат медалью «За отвагу». А заветную «Красную звезду» Антип получил уже у ворот Сталинграда. Тогда с группой разведчиков они напали на немецкий «виллис» и захватили двух важных птиц – старших офицеров вермахта…
Колька с интересом слушал рассказ бывалого солдата, но под монотонный стук колес поезда его стало клонить ко сну. Видимо, сказались усталость и недосып. В ночь перед побегом мальчик не спал, он все время ворочался в постели и думал. А все мысли его были, конечно же, о войне, о фронте. И вот сейчас во сне он уже не трясся на крыше железнодорожного вагона, а, крепко держа в руках штурвал, парил высоко-высоко в небе на настоящем военном самолете.
Рыжий солдат развязал рюкзак, вынул из него небольшой моток крученой веревки и заботливо привязал Кольку к трубе.
— Так-то оно надежней будет, — решил фронтовик, — а то, не дай Бог, ненароком свалится малец, горя потом не оберешься.
Солдат полез рукой в карман армейских штанов и вынул горсть семечек.
Колька, склонив голову, сидел верхом на своей торбе с вещами и тихо сопел. Сквозь сонную пелену он уловил любопытствующий вопрос Антипа: "И куда же ты, братишка, собрался? Дорога, вишь, она длинная, а ты один, без мамки…"
И тут Колька расслабился. То ли он бдительность свою потерял, то ли забыл, что отвечает взрослому человеку, а не своему ровеснику… Колька вздохнул и тихо сквозь сон пробубнил: "На войну…".
— Бывает! — в тон пацану задумчиво откликнулся солдат, продолжая неспешно лузгать семечки...
8.
…Командир энского авиационного полка майор Курмашов только что провел обсуждение с офицерами план предстоящей операции на завтра. Сейчас он сидел на колченогом стуле в своем прокуренном кабинете и размышлял. После победы в Сталинградской битве боевой дух воинов заметно окреп. Остался позади коварный и ошеломляющий удар у западных границ Белоруссии в июне одна тысяча девятьсот сорок первого года , когда была практически уничтожена вся сосредоточенная на этих рубежах бомбардировочная и истребительная авиация. Осталась позади и некоторая растерянность перед мощным и хорошо организованным натиском немцев. Не шутка, когда за какие-то три — четыре месяца фрицы оккупировали две трети страны.
Шли бои на Курской дуге, и от успеха авиации зависело очень многое. Курмашов нервничал. В последних боях его полк понес потери. Опытных летчиков было маловато, а «желторотиков», только что вышедших из училищ молодых летчиков, выпускать в небо было боязно. Прямо с курсантской скамьи молодняк сразу же попадал в пекло боев. Вот и приходилось старикам шефствовать над необстрелянным, но зато довольно-таки ершистым пополнением.
На войне растут быстро. Вот Ваня Куликов, например. Он восемнадцатилетним пареньком пришел из летного училища в конце сорок первого года. Краткосрочный курс. Тогда летчиков "пекли" как блины. Подумать только, за полтора года парнишка из "желторотика" превратился в настоящего летчика, на счету которого было уже одиннадцать сбитых самолетов. Вот и отличай юнцов от стариков, когда порой у них и разницы в возрасте-то нет.
А Колька Семенов! Курмашов отлично помнил тот дождливый день, когда на контрольно-пропускном пункте он встретил маленького продрогшего мальчика. Тот назвался сиротой и попросил оставить его в части. Майор пожалел пацаненка, приказал поставить мальчишку на довольствие и пошить ему обмундирование. Так Коля Семенов стал сыном полка…
«Смешной паренек, но старательный, — думал тогда майор, приглядываясь к Кольке. — Чувствуется его тяга к небу. Удивительно, но ведь каждый день мальчишка выходит на аэродром провожать и встречать самолеты. А любознательный какой! Пристроен работать на пищеблоке, но летные приборы в кабине пилота наизусть знает. Хорошая смена растет. Война закончится, пойдет учиться пацан… Отличный профессиональный летчик из него выйдет!»
Майор задумчиво потянулся за папиросой. В комнату вошел встревоженный дежурный офицер капитан Ульянов и положил на стол свежий рапорт – сводку о сегодняшнем бое. Сводка была неутешительной. Бомбардировщик, которым управляли летчики Максимов и Онопко, во время боевого задания был сбит. Пилоты погибли.
— Мать вашу, — сквозь зубы выругался Курмашев. — Такие ребята…
— Жаль парней, — снял фуражку Ульянов. — Но это еще не все, товарищ майор! Пропал воспитанник авиационного полка Колька Семенов!
— Как пропал?
— На пищеблоке пацаненка нет, а радисты толкуют, что во время боя он выходил с ними на связь по бортовой рации из подбитого бомбардировщика.
— Да быть такого не может! Ошиблись, поди, радисты! Связь плохая или еще что…
— Товарищ майор, насколько я знаю, Колька постоянно крутился у самолетов. Штурманы не всегда отгоняли его от себя. Некоторые, наоборот, показывали ручки управления самолетом, объясняли назначение приборов. Может быть, в этот раз мальчишка и упросил экипаж взять его с собой? На подлете к цели снаряд попал в кабину, пилот принял решение не выбрасываться с парашютом, а направить горящую машину в идущую на марше танковую колонну противника.
— Вот что, Ульянов! Ты бы разобрался вначале, что к чему, а потом уже докладывал, как положено – по уставу. Вызови ко мне с рапортом начальника штаба полка Карасева.
— Слушаюсь, товарищ майор! — капитан Ульянов козырнул и вышел из кабинета.
А дело было так….
В то злополучное утро Колька был помощником дежурного по пищеблоку. Услышав рев моторов, мальчуган побежал на летное поле и остановился около знакомого бомбардировщика. Там уже хлопотал штурман Онопко. С этим летчиком Кольке удалось еще ранее быстро сдружиться. Странно, но они нашли общий язык. Штурман был раза в три старше воспитанника полка. Бывший комсомольский работник, наскоро прошедший обучение в училище, он стал новоявленным летчиком еще накануне войны. Тогда было почетно оказаться в «стае» сталинских соколов.
По инструкции брать мальчишку в бой категорически запрещалось. Лететь предстояло на близкий объект, отбомбить вдоль линии фронта артиллерийские позиции неприятеля. И, хотя самолет был военным, для провоза пассажиров не приспособленный, в этот раз штурман Онопко взял грех на душу и поднял мальчишку на борт…
Фортуна часто переменчива к летчикам. Тридцать минут тихого и спокойного полета сменились суетой и беспокойством. В кабину попал зенитный снаряд. Пилот Максимов был сражен наповал, лицо штурмана Онопко заливала кровь – он ничего не видел. Испуганный Колька пробрался на место пилота и, с трудом отодвинув его обмякшее тело, взял управление машины на себя. Штурвал слушался плохо. Колька потянул самолет вверх, выровнял горизонталь и почувствовал, что машина теряет высоту. Земля неумолимо приближалась. Сквозь сизую завесу дыма мальчишка разглядел колонну танков, на башнях которых красовались белые кресты. Колька потянул штурвал на себя и направил горящий самолет в самый центр танковой колонны. Мальчишка судорожно прокрутил ручку бортовой рации и, прокричав в микрофон: «Иду на таран!», врезался в гудящий моторами металлический ромб…
— …Никогда бы не подумал, что такое может случиться… — майор Курмашов только что выслушал донесение начальника штаба полка капитана Карасева и был крайне взволнован, — за сорванца перед командованием я отвечу. Вот только как жалко парнишку! Совсем еще ребенок! Но что удивительно! Такой маленький, а мужество, как у бывалого асса.
Майор помолчал и добавил:
— Ты вот что, Карасев! Пиши, давай, на Семенова реляцию. По-моему, тянет он на Героя. Жаль, но по малолетству не пропустят. Пиши на орден «Боевого Красного знамени». На него он более, чем достоин… Пиши, не робей, капитан!
9.
— Эй, красавэц, прасыпайся! — кто-то теребил спящего Кольку за вихор, — прасыпайся, шельмец, приехали!
Колька приоткрыл слипшиеся веки – перед ним в линялой гимнастерке, широко улыбаясь, стоял молодой милиционер с раскосыми глазами. Колька оглянулся. Сон о том, как он на горящем самолете таранит танковую колонну, вмиг улетучился. Колька изо всей силы ущипнул себя за руку. Вышло больно, значит, сказка о небе кончилась. Ни Антипа, ни тетки с ребячьим выводком видно не было. Скорей всего, это была конечная станция.
Милиционер вынул из кармана перочинный ножичек и, чикнув по веревке, освободил Кольку от опоясавших его пут.
— Куда путь дэржишь, джигит?
Раскосый милиционер коверкал русские слова, а незадачливый беглец, хлопая глазами, быстро соображал, как бы ему половчее соврать.
— Дяденька, как называется эта станция? — исподлобья глядя на стража порядка, спросил мальчик.
–— А тэбэ какая лучше? — вопросом на вопрос открестился мент. — Ты приехал в славный город Джамбул. Нэ павэзло тэбе, арел. Поезд дальше не пайдет. Что, из дома удрал?
Улыбаясь, милиционер пытался расположить Кольку к себе, однако тот был начеку. Мальчишка затаился и молчал.
— Нэ хочэш говорить, твой дело, в мылыции всо расскажеш.
Дядька милиционер крепко ухватил Кольку за руку, и по вагонной крыше они направились к узкой металлической лестнице. Внизу по платформе разгуливал второй милиционер. Был жаркий день, и милиционер постоянно обмахивал лицо свернутой вдвое газетой.
— Вот, беглеца поймал, — сообщил напарнику коллега, – молчит, как партизан. Но ничего, в участке, как миленький, заговорит…
— Вот и все. Закончился мой поход на фронт, — горько заключил Колька, соскочив с лесенки вагона на запыленный привокзальный перрон.
В милицейском участке, куда привел его раскосый дядька, запираться долго не пришлось. На столе у дежурного по отделу уже лежала бумага с его, Колькиной ориентировкой. Мальчишке ничего не оставалось делать, как рассказать всю правду о своем побеге. Он честно назвал свою фамилию и домашний адрес в городе Самарканде. Дежурный офицер довольно потеребил усы и стал накручивать ручку допотопного телефона. Услышав на другом конце провода голос, капитан торжественно отрапортовал:
— Ваш самаркандский беглец с Вишневой улицы уже у нас — в Джамбуле! С ним все в порядке. Вечером отправлю пацана с оказией, пусть мать успокоится.
Капитан положил трубку на рычаг и недовольно бросил в сторону Кольки:
— Тут преступную шантрапу ловить некому, а ты все в войну играешь. Взрослеть нужно, парень. Уразумел?
Окончание следует.