*
Солнце клонилось к закату, вечер вступал в свои права — знойный, розово-золотой июльский вечер. Распаренные, разморенные жарой люди словно нехотя собирались на площади.
— Кум, а кум, а чего народ-то собирается?
— Да ведьму, вишь, жечь собрались, вона — дров сколько нанесли.
— Ведьму, в такую жару-то? Прости, Господи.
Люди собирались медленно, но верно, и постепенно приглушенные духотой голоса стали сливаться в тихий, но навязчивый рокот, как от отдаленного прибоя.
Часы ратуши пробили шесть.
Толпа раздвинулась, пропуская конвой, ведущий ведьму к кострищу в центре площади, судью в длинной черной судейской мантии, обливающегося потом, писаря с тяжелым письменным прибором, доской и низеньким складным стульчиком.
- Отказалась от священника, окаянная! – выдохнул кто-то, и этот выдох пронесся по толпе, как круги разбегаются по воде от брошенного камня.
Ведьма была не городская, ее привезли откуда-то из леса, поэтому того особого, слегка извращенного любопытства, какое бывает, когда люди узнают о беде у соседа, не было.
Средних лет рыжеволосая женщина понуро шла к месту казни. Была она высока и красива той уверенной и слегка печальной красотой, какая появляется у женщин перед тем, как они увянут и состарятся. Двигалась ведьма устало, медленно, но спокойно, не опуская взгляда. Взгляд этот был странный: она точно знала, куда идет, точно знала, что ее убьют – но не боялась, не злилась, а просто принимала ситуацию как данность. От такого спокойствия и принятия действительности хотелось перекреститься, что, впрочем, люди и делали.
Ее опасливо привязали к столбу, судья долго и занудливо зачитывал приговор; в толпе время от времени ахали на самых причудливых или мерзких обвинениях; где-то плакал ребенок, а мать сердито шипела ему, чтобы замолчал и дал ей дослушать; протяжно мычали коровы с ярмарки; где-то совсем уж не ко времени закричал петух; солнце парило …
— …обвиняемая созналась во всем, и приговорена к сожжению, и да смилостивится Господь над ее грешной душой! Приговор привести в исполнение немедленно, — наконец завершил судья и вытер пот со лба.
Кто-то из конвоя пошел за факелами.
Ведьма стояла, привязанная к столбу, и внимательно смотрела на людей. Обычные, мирные люди, которым не хватает зрелищ. Обычная толпа — не зверь, не рыба, просто неодушевленный колосс, глядящий на нее тысячеглазым взором. Каждый из них в отдельности — и добр, и красив, и умен, но в толпе — все они безлики и почти что бездушны. Кем они ее видят? Чудовищем? А она видит чудовищами - их. И каждый, пожалуй, что прав. Во все времена дар инакости - дар быть не как все, быть другим – обходился дорого, и ,безусловно, она это хорошо знала. «Все мы платим свою цену», - думалось ей, - «Вот и мое время пришло, время платить. Видит Небо, мне есть за что платить – я прожила хорошую жизнь».
Костер подожгли, ведьма закричала, задохнувшись в своем крике. Огонь — он беспощаден ко всем….
*
Она горела долго. Живой была недолго - быстро задохнулась, а вот горела долго. Часы ратуши пробили восемь, потом девять, десять, одиннадцать... Люди давным-давно разошлись - зрелище было так себе, смотреть не на что. Лавки закрылись, зной потихоньку укладывался, уступая место вечерней, а потом и ночной прохладе. Кострище прогорело, и теперь тлело ярким пятном. Стража, выставленная на случай пожара, где-то за телегой резалась в карты.
На скамейке напротив кострища под развесистым дубом сидела старуха с трясущейся головой. Она смотрела на кострище и, шамкая беззубым ртом, что-то бормотала про себя, какой-то старческий вздор. Костистые руки по-птичьи охватили сучковатую клюку, узловатые пальцы старухи беспрестанно двигались по клюке с неприятной дрожью.
Часы ратуши пробили полночь. На город опустилась странная тишина. Начал накрапывать редкий дождик. Из кострища осторожно, словно крадучись, поднялся один язык зелёного пламени, второй, третий... Оно словно раскололось напополам, выпуская в ночь странное существо - не то птицу с телом кошки, не то кошку с крыльями - светящегося фиолетового цвета. Существо осмотрелось вокруг, принюхалось к влажному воздуху, отряхнулось от черного пепла. Повернув пушистую голову, оно внимательно посмотрело старухе в лицо своими золотыми, полными ума и спокойствия глазами, фыркнуло не то сердито, не то насмешливо, расправило широченные крылья и взмыло в беззвездную ночь, оставляя за собой россыпь искр.
Искры были как золотые крупинки и медленно остывали в воздухе.
- Так, так, да-да, только так,- бормотала старуха, ещё сильнее тряся головой от волнения. - Да-да, они такие, они всегда, всегда возвращаются...
*
Малышка, проснувшаяся этой полночью не то от крика, не то от предчувствия, оторвалась от окна и спросила : - Мам! Мама!
- Что, дорогая? Почему ты не спишь?- сонно отозвались ей с кровати, и, повинуясь жесту материнской руки, девочка шустро соскочила с подоконника, подбежала к кровати и вскарабкалась на неё.
- Мам, - снова спросила она, уютно устраиваясь у мамы под мышкой. - А кто вылетает из пепла?
- Не знаю....Феникс, наверное, - сонно отозвалась мать.
Вскоре обе они крепко спали.