Ростов - Кассиопея

               


Я возьму память земных вёрст,
Буду плыть в спелом, густом льне.
Там вдали, там, возле синих звёзд
Солнце Земли будет светить мне.

Р. Рожденственский,
песня из к/ф «Москва – Кассиопея»


               


1

По придворному этикету гулять полагалось с восьми утра. К одиннадцати асфальтовые площадки превращались в раскалённую сковороду, и бесхозные пионеры с октябрятами, шлёпая одинаковыми сланцами по семьдесят копеек за пару, разбредались по домам. Там, поодиночке или маленькими сплочёнными группами укрываясь от ростовского зноя, они прихлёбывали ледяную воду из трёхлитровых баллонов и дожидались вечера. У особо зажиточных можно было обнаружить надёжно спрятанный вглубь холодильника компот, но им угощали неохотно и без размаха: мама только вчера наварила! Иногда в ход шли холодные котлеты, прямо из эмалированного судка. Но это очень редко. В  жару есть не хотелось, и опять же: мама только вчера нажарила!

У меня был свой рецепт идеального летнего дня. Берёшь старый пластиковый дуршлаг с обгрызенными временем краями, насыпаешь туда янтарной черешни, недозрелых жердёл и чёрной тютины, моешь это всё и тащишь в комнату. Потом зашториваешь окна, плюхаешься на диван, ставишь на живот мокрый дуршлаг и открываешь её – новую старую книгу. Ап! Реальный мир переходит в режим «выкл».

Книги приносила мама. Их передавала неведомая, и не виданная мной ни разу, Анна Петровна - библиотекарь с маминой работы. У нас с ней было сильное взаимное уважение. Заочное. Она меня уважала за недетский читательский аппетит, я её – за регулярную книжную подкормку, без которой начинала натурально пухнуть. Свою благодетельницу я представляла пожилой, лет сорока, в очках с толстыми стёклами и в коричневом пуховом платке на плечах, даже летом. За приличными книгами в заводской библиотеке всегда стояла неприличная очередь. Не вживую, конечно, стояла, а в записи. Но Анна Петровна исхитрялась достать для меня из-под полы самый дефицит: «Трёх мушкетёров», или «Отверженных», или «Прекрасную Маргарет» –  сокровища с хрупкими жёлтыми страницами, вкусно пахнущие чем-то сладким, из далёкого-далёкого прошлого.

2

От книг меня мог оторвать только будильник, заведённый на полпятого. Ровно в пять из своего конструкторского бюро приходила мама, и к её возвращению надо было изобразить помощницу: выбросить косточки от черешни, вымыть посуду и поелозить мокрой тряпкой по полу.  Вторая нечеловеческая сила, способная вырвать меня из цепких лап Д’Артаньяна и Жана Вальжана – детский фильм в четырнадцать ноль-ноль. Сейчас я не стану рассказывать, как была влюблена сначала в капитана Немо, а потом в Электроника, и за последнего даже всерьёз собиралась замуж. За Немо не собиралась, нет. Я была нормальным человеком, и понимала, что жить на подводной лодке – не моё. То ли дело вполне земной и легкодоступный Электроник, даром  что робот. Сыроежкина я не рассматривала – ясно же, он легкомысленный, совсем не для брака. Короче, мы, наконец, подошли к моменту, с которого и началась эта абсолютно правдивая история.

В тот день я пошла смотреть кино к Зойке. У неё был цветной телевизор и целая кастрюля свежей окрошки. Давали «Москву – Кассиопею». Кто не знает: это про советских школьников, которые в космосе летают. Об окрошке я забыла. Так и просидела полтора часа с ложкой, зависшей на полпути между тарелкой и ртом. Я вся была там, в невесомости. Как полноправный член экипажа, решала трудные задачи, влюблялась, скучала по Земле. Потом, уже вечером, перед сном, я долго ворочалась, представляя, как меня отбирают в отряд космонавтов, состоящий сплошь из школьников, чтобы до дальних планет долетели и от старости не померли. И как мама сначала ни в какую не соглашается отпустить меня на Альфа-Центавру, но все главные учёные её уговаривают, мол, без вашей дочери никуда. И как она всё же сдаётся, потому что это же очевидно – куда без меня. И я выхожу из подъезда в серебристом скафандре по фигуре, небрежно машу рукой Верке и Зойке, и Ленке по прозвищу Квадратная, и ещё фехтовальщику Саше из первого подъезда (жаль, что его тоже не отобрали в космос!), а потом сажусь в чёрную «Чайку» и уезжаю на космодром.

Наверное, эта чудная картина так и осталась бы моим личным внутренним кино, и вскоре выцвела бы, забылась, если бы на следующий день не показали продолжение! «Отроки во Вселенной» не оставили мне ни одной лазейки. Надо было лететь, без вариантов. 

 
3

Понятно, что назавтра никаких предложений, вроде: «Девочка, хочешь бороздить просторы Вселенной?» или «Здравствуйте, наша Главная Космическая Комиссия посовещалась и постановила…» мне не поступило. Да я и не ждала, а вовсе даже наоборот – решила взять всё в свои руки.

Где-то неделю спустя мы с мамой возвращались после чаепития у её подруги. Было начало десятого вечера. Двор орал на разные голоса, стучал мячом о стену, щёлкал костяшками домино под старым фонарём, клацал теннисным шариком в тёмном углу возле ржавых гаражей и шелестел водой из трёх шлангов одновременно. А когда ещё жить нормальному ростовскому двору в разгар знойного лета, как не после захода солнца?! «Ма, на полчасика!» - крикнула я уже на бегу и направилась к своим.
Зойка с Ленкой Квадратной, зацепившись ногами за турник, висели вниз головой, как летучие мыши. Рядом стоял бритый под ноль Шпала и набивал ногой мяч, поджидая, пока кто-нибудь из девчонок забудет держать футболку и та позорно сползёт на голову. Случался и такой срам.

- Куда ходили? – спросила перевёрнутая Зойка.

Я секунду помедлила, потом пожала плечами:

- Да так…
- Ой, секретики? – пропищала Квадратная.

Я опять пожала плечами:

- Подвиньтесь, мне теперь тренироваться надо.

И повисла рядом, крепко держа свою майку. И ни слова.

- Для чего тренироваться? – не выдержала молчания Зойка.
- Для вестибулярного аппарата, –  медленно покачиваясь, сказала я.
- Кого? Чё за аппарат? – протянул Шпала.
- Вес-ти-бу-ляр-ный.
- Чё это? – Шпала перестал пинать мяч.
- Ты играй в футбол, Шпала, не отвлекайся…
- Алька, ну, чего ты, по-нормальному не можешь сказать? – пискнула Квадратная.
- Значит, не могу. Пока. Я подписку дала.
- Под кого ты дала? – довольно гоготнул Шпала и смачно сплюнул в пыль прямо под наши перевёрнутые лица.
- Во, дурак! – сказала Зойка, покрутив у виска одной рукой. Второй она контролировала майку.

Я подтянулась, слезла с турника и пошла к подъезду.

- Скоро всё сами узнаете!

Теперь назад дороги не было. Только вверх, только к звёздам.


4

Как распространить слух о том, что я стала космонавтом – это была задача для первоклашек. Рассказать Верке с третьего этажа по большому секрету:

- Верунь, только никому!
- Да ты что! Честное пионерское же! – а сама пальцы скрещенные за спиной держит.

Всё, можно спать спокойно: теперь новость разлетится со скоростью света и обрастёт фантастическими подробностями. Куда исчезнуть на две недели полёта – а именно столько я определила достаточным, чтобы обернуться туда-сюда, космос же недалеко – вот это была проблема! Лагерь намечался только в августе, до него ещё полтора месяца, да и Зойка туда тоже едет – её мама на том же заводе работает, что и моя. У родственников в Каменске скучно, не хочу. Бабушки в деревне у меня нет, и нигде нет. Сидеть две недели дома, как Гитлер в бункере? На каникулах? Даже космос со всеми своими альфацентаврами и кассиопеями не стоил такой жертвы! Опять же, кто за хлебом и молоком ходить будет, и что я маме скажу?

- А к нам завтра моя двоюродная сестра в гости приезжает.
- Откуда?
- Из Каменска.
- Надолго?
- На две недели, пока меня не будет. Чтобы мама не скучала.

Все понимающе замолчали. Мы опять висели вверх тормашками, только теперь не на турнике, а на низком чугунном шлагбауме у въезда во двор. У Квадратной до самой земли свисал ключ, болтавшийся на шее на обычном шнурке от ботинок. Верка повозила  ладошками по пыльному асфальту:

- А как её зовут?
- Аня. Она на год младше меня, ей одиннадцать, и мы с ней очень-очень похожи. Вы её возьмите в свои игры и не обижайте! Хорошо? – выдала я всю заготовленную информацию разом.
- Посмотрим, - сказала Зойка и сделала кувырок вокруг шлагбаума.
- Не волнуйся, Аль, лети! – пропищала Ленка Квадратная и покачалась туда-сюда.

Верка упёрлась ладошками в землю, попыталась через красивый кульбит соскочить на ноги и неловко плюхнулась на попу.

- Не звери ж какие! – прокряхтела она, отряхиваясь от пыли - Ты ей только про нас расскажи.

«Аля, домой!» - прокричала с балкона мама. Вот эту проблему мне тоже предстояло решить: чтобы мама не звала по имени, надо будет самой пораньше возвращаться домой.

Меня проводили до самого лифта, по очереди обняли и дали какие-то торжественные напутствия. Зойка даже сделала вид, будто ей жаль, что я улетаю. А может, и по правде она в тот момент жалела обо всех наших распрях. Мало ли, вдруг я не вернусь и стану пионером-героем, а ей придётся рассказывать обо мне на сборах, делать памятные альбомы для Красного уголка, вырезая мои фотографии из книг, и стоять под пионерским салютом возле моего героического бюста.
Наконец, я закрыла перед провожающими землянами тяжёлую дверь лифта. Завтра мне предстояло исчезнуть.


5

В ночь перед полётом я почти не спала, прокручивая в голове детали, проверяя, всё ли предусмотрела. На следующий день во дворе должна была появиться Аня.

Разумеется, готовясь к «рождению сестры», я первым делом озаботилась изменением внешности. Что больше всего бросается в глаза? Конечно, волосы! Превратиться из тёмненькой в беленькую было бы самое то. Но этот вариант отметался по всем статьям. Мама никоим образом не должна была узнать о моей затее. Нет, она и сама была не прочь похулиганить, но чтобы вот так бессовестно дурить народ, такого она ни мне, ни себе позволить не могла – принципы. Далее, у меня элементарно не было денег на краску, да и где её брать и как это всё на себя мазать… А из парикмахерской, даже если бы я разбила свою копилку,  меня бы точно погнали ссаными тряпками. Представляете, приходит такая двенадцатилетняя фря, садится в кресло и говорит: «Сделайте мне красиво!» И тётки-клиентки, щедро нашпигованные коклюшками для перманента, разом направо и налево в обморок валятся, прямо из-под своих сушилок. Жалко тёток. В общем, пионерке превратиться в блондинку – это вам не братьев по разуму во Вселенной отыскать.

Зато. В прихожей. На антресолях. В старой обувной картонке. Рядом с моими первыми пинетками и клеёнчатыми бирками из роддома. Лежала. Моя собственная. Толстая. Длинная. Коса!  После нескольких репетиций перед зеркалом она легко и естественно присобачивалась к моему удлинённому каре с помощью резинки и синей капроновой ленты. И это была истинная удача начинающего афериста.

С одеждой и обувью всё обстояло куда легче. Я практически не носила покупных вещей. Мама феноменально, вот прямо-таки феноменально, шила, и очень не любила отечественный легпром. К сожалению, легпром ничего о маминой неприязни не знал и исправляться не спешил. Итак, все вещи у меня были приметные, штучные. Но в большом полотняном узле, в недрах массивного полированного шифоньера, хранилось множество нарядов, переданных мне по наследству.

Тут надо объяснить, что в те времена обыкновенным делом было передавать по эстафете вещи, из которых выросли свои дочери и сыновья. Так люди помогали другу-другу «поднять» детей. Мамины коллеги и подруги отдавали нам платьица и юбочки, которые были уже малы их дочкам. Точно так же мои любимые вещи уплывали на этом конвейере дружбы и взаимопомощи к другим девочкам помладше. Обычно, я мало что применяла из этого наследства. А вот теперь настало время хорошенько в нём порыться.

Для операции были выбраны два простых ситцевых платья в цветочек, старушечьей длины ниже колена. Одно зелёное, второе – розовое. На две недели этого было достаточно. Никто тогда при нашем дворе каждый день туалеты не менял. Простирнул сарафан, повесил на верёвку на самом солнцепёке, через полчаса можешь снова надевать! Было обнаружено ещё одно платье, шёлковое, светло-голубое, в крупных маках. Прямо взрослое. Ему тоже суждено было сыграть свою яркую роль в нашей истории, но об этом позже.

А обувь? Тут всё просто. Сланцы цвета рыжей больничной клеёнки – такие есть у всех, их в лицо никто не признает.


6

Аня появилась во дворе к вечеру, когда из домов начали выползать первые старожилы, под завязку наполненные холодной водой и компотом. Она вышла из подъезда и остановилась на крыльце в нерешительности.

Девочки тут же сбились в кучку и зашептались, поглядывая в сторону новенькой. Потом от заговорщиков отделилась Ленка Квадратная. Она медленно направилась к Ане, но неожиданно прошла дальше, как бы идя по важному делу в другой конец двора. Проходя мимо крыльца, она так скосила глаза, чтобы незаметно рассмотреть новую девочку, что Аня подумала: «Хоть бы её сейчас никто по голове не треснул, а то такой и останется!»  Дойдя до конца дома, Квадратная долго и очень картинно смотрела куда-то вдаль, затем повернулась и зашагала обратно. Тут же состоялся новый военный совет, уже более бурный и не столь секретный. 

- Привет! Ты Аня? – это Зойка отважилась вступить в переговоры.

Аня кивнула и затеребила косу, лежащую на груди:

- Да, а ты откуда знаешь?
- Нас Алька предупредила перед… Ну, ты сама знаешь, перед чем.
- А вы и вправду похожи, точь-в-точь! – пропищала Квадратная.
- Только у тебя волосы длинные, - добавила Верка.
- И мне одиннадцать.

Всю неделю Аня гуляла с новыми друзьями. Её приняли, брали играть в вышибалу и покупать квас в бочке у гастронома «Кавказ», давали посидеть на картах перед гаданием, рассказывали смешные истории из жизни двора и страшные тайны – кто в кого втюрился и кто с кем воюет.

Надо отметить, что у Зойки и её команды была оппозиция, с которой я, будучи ещё в себе, дружила и даже иногда её возглавляла. Вообще-то мы все дружили. Играли вместе в волейбол, настольный теннис и в казаков-разбойников. Строили халабуды на большом пустыре, заросшем амброзией, и пекли там картошку. Но иногда случались конфликты и плелись интриги, как при всяком приличном дворе.

Сейчас обе стороны старались завоевать расположение нового человека любыми способами. Аня сохраняла нейтралитет и, в принципе, была тиха и скромна. И вот это было самым трудным! Почти таким же трудным, как всё время следить за косой, чтобы её никто не дёрнул, случайно или специально, и не оторвал. Из-за этого даже пришлось строить из себя позорную трусиху и решительно отвергать все предложения, повисеть на турнике вниз головой. А так хотелось!

Самое главное: все постоянно обсуждали космический полёт, строили планы, как попасть в следующий отряд космонавтов, сомневались, что тут обошлось без блата, рассуждали о том, чем сами могут взять главную комиссию по космосу, бережно подсчитывая свои козыри. И завидовали, отчаянно завидовали. Разве не ради этого всё затевалось?

- Как там, есть известия? – шёпотом спрашивала Верка.
- Там всё по плану. Ну, вы же понимаете, нам мало что сообщают. Это же военная тайна.
- Слышь ты, сестра! А чё в программе «Время» про это ничего? – громко спрашивал Шпала.
- Да тихо ты, дурак! Тайна же! – шикали на него хором. 

Но к середине второй недели положение Ани, а заодно и моё, заметно пошатнулось. Всё чаще стали задавать конкретные вопросы. Всё больше сомнений и подозрений звучало в этих вопросах. Программа «Время» и «Пионерская правда» предательски молчали. Срочно требовалось предпринять что-то такое, из ряда вон! Так на сцене появилась корреспондентка.


7

Если вы думаете, что провернуть такое дело можно без сообщников, то вы никогда не затевали ничего подобного! Или просто такие же самонадеянные, какой была я до начала своей космической одиссеи.

Чуть запахло жареным, мой мозг начал лихорадочно генерировать идеи. Точнее, если быть честной, он выдал всего одну, и она сразу показалось спасительной. Но нечего и думать было о том, чтобы реализовать её в одиночку.  Я решилась открыться двум людям из той самой Зойкиной оппозиции. Одна была стеснительная и преданная мне толстушка Нана с седьмого, вторая – Соня с пятого, у которой недавно родился брат, и мама сидела в декрете. Вот эта самая мама и стала неожиданно моим главным сообщником.

- … и вот они все спрашивают, почему в газетах и по телевизору ничего нет о нашем полёте. Уже поняли, что я придумала? – закончила я свой рассказ.

Соня и Нана, ошалевшие от всего услышанного, отрицательно замотали головами.
 
- К нам приедет корреспондентка из газеты!
- Класс! А когда? – восхитилась Соня.
- Завтра!
- Подожди, а откуда она возьмётся? – спросила Нана и облизнула пересохшие губы, всё это время она сидела с открытым ртом.
- Мы её сделаем!
- Класс! А из чего? – опять восхитилась Соня.
- Из меня!

Следующим утром, ровно в восемь, преступная шайка собралась в моей квартире. Нана пришла первой, следом за ней Соня:

- Так. Идём все ко мне! – заявила она с порога.
- Зачем это?
- Девочки, не обижайтесь, но я всё рассказала маме.

Это был провал. Полный, страшный и дико обидный. Как? Как я могла положиться на Соню, эту маменькину дочку, которая младше меня на целый год?! Я даже своей маме ничего не сказала, и каждый вечер возле мусоропровода торопливо сдирала косу и прятала её за шиворот, прежде чем зайти домой. А тут… Я намеревалась зареветь и уже вдохнула для этого побольше воздуха. Нанка растерянно заметалась между мной и Соней, и стала вдруг похожей на свою хлопотливую грузинскую бабушку.

- Вот вы дурочки, - хихикнула подлая Соня, - глупые дурочки! Мама так смеялась, что аж икать начала! Она за нас, понимаете? Она там такое придумала! Пошли! Только возьми то, что ты приготовила.


8

Тётя Лера встретила нас, звонко хохоча, вытирая глаза вафельным полотенцем и громко сморкаясь в него же.

- Ну, ты даёшь! Вот гадство, что я не могу сама в этом поучаствовать! Икру из синеньких будете? Нет? Ну, пойдём. У меня всё готово.

Мы зашли в спальню. На кровати лежали рыжий кудлатый парик и какой-то маленький чемоданчик.

- Аль, где твой костюм?

Я выудила из-под мышки свёрток. В шёлковое светло-голубое платье с красными маками были завёрнуты мамины белые босоножки на высоком каблуке.

- Вот, - сказала я, раскладывая на кровати платье, - только тут молния сбоку сломана.
- Ерунда, зашьём! – махнула тётя Лера рукой. – Давай прикинем.

Я влезла в платье, потом долго, пыхтя, возилась с тонкими ремешками на босоножках и, наконец, распрямилась и встала на ноги. 

- Подожди-ка, - деловито сказала тётя Лера.

И сразу после этого я перестала видеть и дышать, потому что на меня напал рыжий парик. Я замолотила руками в воздухе, пытаясь отбиться.

- Ч-щ-щ, потерпи, - выдохнула тётя Лера, натягивая на меня тесную, душную, пахнущую старой авоськой волосатую пакость.

Тут зрение ко мне вернулось, и первое, что я увидела – это Нана и Соня, рухнувшие на пол. От восхищения, понятное дело. Они ползали по ковру, повизгивали и, тыча друг-друга в бок, показывали на меня пальцами. Говорить они не могли. Тётя Лера снова утирала глаза полотенцем.

Когда первый приступ восторга прошёл, Сонина мама отступила на несколько шагов  и осмотрела меня, как художник своё новое творение. Даже один глаз прищурила. Потом она щёлкнула пальцами, убежала в комнату, которую у нас все гордо называют залом, и вернулась с очками в коричневой оправе.

- Ну-ка, давай! – и водрузила их мне на нос. – Выше не надо, там диоптрии, поплывёшь!

Потом тётя Лера зашивала молнию прямо на мне, и заставила меня зажать в зубах какую-то тесёмку, потому что «так надо, чтобы ум не зашить». Затем она красила мне ногти, глаза, щёки и губы. Долго и вдохновенно, вновь отступая назад и любуясь делом рук своих. После она заставила меня запихнуть в лифчик несколько пар её чулок, поскольку глубокое декольте выдавало, что за душой у меня ещё мало чего имеется.

- И теперь самое главное! – заговорщически сказала она, когда мне уже казалось, что пытки близки к концу.

Тётя Лера подошла к загадочному чемоданчику, хитро подмигнула нам и подняла крышку. Это был самый настоящий портативный магнитофон с миниатюрными катушками и маленьким микрофоном на телескопической ручке! Он был снабжён широким ремнём, чтобы его можно было носить на плече. Туда его и водрузили. Соня смотрела на меня полными восторга глазами. Нана так раскраснелась, что густые веснушки на её носу стали невидимыми.

- Ну, оцени! – торжествующе сказала тётя Лера и распахнула створку шкафа, на которой было зеркало.

Передо мной стояла незнакомая тётенька из какого-то кино. С рыжими волосами до плеч, совершенно стыдной взрослой грудью, тонкой талией и длинными ногами. У неё были наглые оранжевые губы, глупые бирюзовые веки и умные очки в роговой оправе. И это была самая взаправдашняя журналистка, как мы её себе представляли. И не из газеты, а с радио! На лице тёти Леры было написано: не зря, эх, не зря, я прожила свою долгую тридцатилетнюю жизнь.

- Всё, шуруйте на редакционное задание! Мне Маркушу кормить пора. Но потом сразу сюда, а то меня тут разорвёт от любопытства!

Она стояла в дверях, пока мы шли к лифту по длинному коридору.

- Дааа, старик совсем не умел ходить на лыжах, - сказала она, как Штирлиц про пастора Шлага, глядя на меня в маминых босоножках. – А, ладно! Дошкандыляешь помаленьку.


9

Первой нашей целью была доверчивая и туповатая Ленка Квадратная. На ней можно было обкатать программу с наименьшими рисками. От Ленкиной пятиэтажки нас отделяла большая открытая площадка, и её ещё надо было перейти, на каблуках. Пару минут мы постояли в нерешительности, а потом ступили на этот путь, как тевтонцы на лёд Чудского озера. «Свиньёй» мы не строились, потому что моим оруженосцам приходилось держать меня с двух сторон под локти.

Я шла, как человек, у которого ноги сломаны в нескольких местах. Из-под парика, прямиком  в накрашенные глаза, тонкими струйками стекал пот. Ремешки хищно врезались в щиколотки. Портативный магнитофон тянул вниз и больно бил по бедру. Мой небогатый внутренний мир нещадно чесался от капроновых чулок, набитых  в лифчик. С каждым шагом я всё отчётливее понимала, что надо было родиться мужчиной, и вырастать в настоящие женщины я совсем не хочу.

Квадратная обитала на пятом этаже. Лифт в «хрущёвках» отсутствовал, как излишество. Я ползла вверх, цепляясь за перила. Нана с Соней, усердно сопя, в четыре руки толкали меня под попу. Перед дверью жертвы мы отдышались. Аккуратная Соня достала из кармана шорт носовой платок и промокнула моё натруженное лицо.

- Ленка, привет! Можешь выйти? У нас тут это… - Нана запнулась.
- Интервью тут. Про полёт. Корреспондентка. – закончила глубокую мысль Соня.

Заспанная Квадратная переводила непонимающий взгляд с одной на другую. Девчонки расступились, и Ленкиному взору наконец открылась я.

- Здравствуйте, Елена! – произнесла я низким грудным голосом нашего завуча Валентины Ивановны. – Я Ирина Патрикеева со Всесоюзного радио.

Соня сдавленно хрюкнула, Нанкины веснушки опять утонули в густой красноте.

- Извините, мы вас во дворе подождём, – как-то придушенно сказала Соня. И они ломанулись вниз, прыгая через три ступеньки.

- Елена, вы знаете, что ваша подруга сейчас участвует в первой школьной космической экспедиции? – я нервно ткнула микрофоном в Ленкин правый глаз.
- Да, - еле слышно ответила Квадратная и смущённо задвинулась вглубь прихожей, так уважительно с ней ещё никто не разговаривал.
- Как вы к этому относитесь? – я снова сунула микрофон в её одеревеневшее лицо.
- Да, - снова сказала Квадратная и шумно сглотнула.
- Не волнуйтесь, - подбодрила я и похлопала её по плечу.

Завуч Валентина Ивановна вместе с корреспонденткой Ириной Патрикеевой внутри меня уже совсем окрепли и действовали сообща.

- Ну, наверное, вы все гордитесь и мечтаете быть похожей на неё? – подсказала я Ленке.
- Да, - Квадратная решительно кивнула.
- Скажите, Алина с детства отличалась выдающимися способностями?
- Да, с детства, - Ленка постепенно успокаивалась и становилась многословной.
- Вы могли себе представить, что однажды она полетит в космос?
- Дааа. А! Это нет! Такое нет!

Внизу на лестнице послышались шорохи, шёпот и хихиканье, приглушённое ладошками. Соня с Наной не выдержали и поползли на разведку. Я поняла, что пора сворачиваться. Завуч Валентина Ивановна внутри меня уже шла на убыль. Ей хотелось газировки, смеяться и писать.

- Ну, что же, Елена, благодарю вас за интересное интервью. Что передадим Алине? Что вы её любите и ждёте?
- Да! – Ленка вдруг улыбнулась.

Я пожала ей руку и начала самостоятельный спуск. Квадратная неприятно стояла за моей спиной и смотрела, как неохотно и трудно Ирина Патрикеева возвращается на своё Всесоюзное радио.


10

В безлюдном душном дворе нам попались две никчёмных сопли – второклашки Петя и Коля. Их мы тоже попытались опросить для статистики, но они вспомнили ещё меньше слов, чем Квадратная. Дальше предстояло добраться до первого подъезда, там на третьем этаже, по соседству с фехтовальщиком Сашей, жила Таня. Она была не наша, а с Нахаловки, и гостила тут у бабушки. Я не была уверена, стоит ли идти туда. Таня могла меня раскусить. Во-первых, ей было уже тринадцать с половиной, во-вторых, она была, как говорится, палец в рот не клади.

Когда мы добрались до места, в подъезде было многолюдно. Ленка Квадратная уже успела раззвонить про журналистку, и теперь все хотели дать интервью Всесоюзному радио. Верка с Зойкой отпихивая друг-друга пристроились мне в хвост. Между вторым и третьим я остановилась передохнуть. Сопровождающие меня лица тоже притормозили, из чувства такта и глубокого уважения – пролётом ниже. Вдруг Сонина башка появилась в просвете между перилами.

- Сашка! Сашка с тренировки идёт! – громко зашептала она, выпучивая глаза.

Нет! Только не он! Я резко отвернулась к окну. Стоит себе тётенька и стоит. «А чего это вы тут все?» - услышала я его голос, а потом и приближающиеся шаги. Вот он поравнялся со мной, остановился. Я начала синеть, потому что не дышала, совсем.

- Аль, а что эт с тобой? – вдруг спросил он.

И одновременно с этими словами поддел концом своей рапиры проклятый рыжий парик. Потянул вверх, ещё чуть-чуть… Парик завис в воздухе над моей головой. И в этот момент я вернулась на Землю.

Я поняла, что такое «ледяное молчание». Я почувствовала это страшное безмолвие всей собой – от освобождённой макушки до горящих пяток. Я точно знала, что все они  стоят внизу и смотрят на меня в раме подъездного окна. Вдруг в этой тишине раздался тоненький смешок, к нему присоединился ещё один, потом ещё и ещё. Когда я, наконец, осмелилась повернуться, все хохотали, валясь друг на друга.

И дальше случилось совсем уж неожиданное: все хлынули ко мне, на площадку между вторым и третьим. Меня обнимали, целовали, по-свойски били по плечу и смеялись, смеялись. А помнишь…? А как ты мне…? А помнишь…? Все заново переживали события последних двух недель. Надо же! Они радовались моему возвращению. А ещё больше – тому, что я никуда не летала! Да-да, за то, что я не была никаким космонавтом, за мою некассиопею и неальфацентавру мне готовы были простить самое наглое надувательство. Больше всего во мне в этот момент любили то, что я ничем не лучше других, что я понятная и своя. И ещё они просто соскучились, обыкновенно, по-человечески. Как умеют скучать по друзьям только в детстве, считая дни до встречи. Аня же – это не счетово, она – не я.

В тот вечер мы до самой темноты стучали в пинг-понг за ржавыми гаражами, пока мячик совсем не растворился в южной черноте, да так и не нашёлся. Мы честно обыскали всю прилегающую пыль и густые кушери амброзии.

- Улетел на Кассиопею! – сказал Шпала, выныривая из кустов, и заржал так, что даже доминошники под старым фонарём перестали забивать своего козла и тревожно посмотрели на небо.


Южно-российская, ростовская лексика:

Баллон – большая стеклянная банка;
Жердёла  – дикий абрикос;
Тютина  – шелковица, тутовник;
Синенькие – баклажаны;
Нахаловка – район в Ростове н/Д;
Кушери – кусты.