- Чем же нам с тобой заняться? - осторожно спросила я, сев рядом с ребёнком.
Анна Леонидовна ушла несколько минут назад, оставив меня один на один с малышом в его светлой «казарме», и лёгкое чувство страха и неопределённости бродило где-то среди моих внутренностей. Лёва привычно крутил в руках игрушку. Казалось, он не обращал на меня внимание. Да что там я? Он не заметил даже ухода своей бабушки. С одной стороны, меня радовал тот факт, что малыш не бьется в истерике, расставшись с родным человеком. Но было что-то жуткое в том, что его это совсем не беспокоит.
Из окна лился яркий свет – необыкновенно солнечный день был словно подарком уходящего лета, вероломно пустившего в осеннюю серость слабые отголоски. Эти светлые лучики играли в Лёвиных волосах, делая их почти оранжевыми. Было заметно, что ребёнка довольно давно не стригли, отросшие пряди уже стали собираться в небольшие кудряшки на его висках. Я подумала, что, возможно, малыша назвали так не зря – он был похож на маленького львёнка своей пушистой рыжеватой «гривой».
Мальчик продолжал меня игнорировать, и я могла вдоволь насмотреться на него, пока он был занят собой. Он казался худеньким и маленьким для своего возраста. Только ладони были широкими и большими, будто не принадлежащими его телу. Его шея была достаточно короткой, но широкой, в отличие от щуплого тельца. На плоском затылке волосы собирались в одной точке, образуя небольшую рыжеватую воронку. Такими же рыжеватыми были его длинные тонкие ресницы, нелепо торчащие в разные стороны. И у него была совершенно необыкновенная кожа – почти прозрачная, очень светлая, местами покрытая покрасневшими участками. Он был словно сделан из розового мрамора. Такой же хрупкий, холодный и отстранённый. Гротескная молчаливая статуэтка из камня.
Я попыталась привлечь его внимание, достала с полки несколько игрушек и разложила их перед ним на ковре. Машины и плюшевые звери были яркими и блестящими, но совершенно не интересовали малыша. Я не помнила, как и кто учил играть меня в детстве. Мне казалось, что детская игра естественна. Дети устроены так, что всё вокруг привлекает их внимание, заставляя исследовать, трогать, экспериментировать. Только возникал вопрос: как учить играть ребёнка, которого ничего не интересует.
- Лёва, смотри какие красивые игрушки! Будешь играть?
Ребёнок не пошевелился, он словно меня не слышал. Я даже подумала, нет ли у него проблем со слухом.
- Твоего бегемотика можно посадить в кузов, и он будет кататься на машинке. Давай попробуем?
Никакой реакции. Меня для него просто не существовало. А когда я попыталась посадить его себе на колени, чтобы пообщаться поближе, он так яростно стал отбиваться от моих рук и кричать, что мне пришлось его отпустить обратно на пол.
Я просидела рядом с Лёвой больше часа. За всё это время он на меня даже не посмотрел. Слюна, тянущаяся с его рта, образовала мокрое пятно на его кофточке, напоминающее очертанием кляксу. Но он, казалось, не испытывает ни капли дискомфорта от этого.
Мне было откровенно скучно и неуютно. Если бы ещё полгода назад мне сказали, что мне будет некомфортно в тишине, то я бы не поверила. В своей комнате я редко могла сосредоточиться на чём-то, потому что постоянный шум всегда проникал в мой быт. Но и в этой тишине мне не удавалось сконцентрироваться, она была неестественной, пугающей. Подсознательно я ожидала, что в любую секунду её может разорвать что-то громкое и страшное.
Взяв игрушечную машину в руки, я стала катать её по ковру, имитируя гул мотора. Я преодолевала мнимые препятствия на полу, буксуя и рыча. Я даже выстроила целый город из кубиков, среди которых можно было бы ездить. Получилось красиво и интересно. Но не для него…
Через полчаса я прекратила попытки расшевелить ребёнка и просто стала ходить, разглядывая окружающее пространство. Всё так же безупречно, как и в первый день. Чисто, красиво, дорого. Но я не испытывала радости от этой красоты - она была неживая.
Я не ходила в другие комнаты, но детская меня определённо напрягала. В моей детской всегда было ярко и сумасбродно. Стены комнаты всегда украшали картинки и нелепые детские рисунки, которые я с гордостью клеила прямо на обои. Игрушки жили своей игрушечной жизнью: сидели за столами, распивая воображаемый чай, писали задания в воображаемых тетрадях, у них даже были собственные семьи. Каждая игрушка выполняла свою роль. В комнате же Лёвы жизнь игрушек была скучна, как и его собственная. А вокруг не было ни одной картинки – лишь чистые аккуратные стены. Но что поразило меня ещё сильнее, я не увидела ни одной фотографии ребёнка. Ни одной! Создавалось впечатление, что родитель мальчика, пытается стереть любое напоминание о его недуге, даже визуальное. И чем больше я думала об этом, тем более неприятен он мне был.
До времени кормления Лёвы было ещё долго. Я прибрала расставленные мною игрушки. Проверила наличие пыли на полках. Поправила из без того ровное покрывало на кровати. Я бы даже с радостью вымыла пол, только бы отвлечься от безделья, но он был чист.
Несколько раз я задавала Лёве простейшие вопросы. Но ответом на предложения попить, поесть или сходить по нужде всегда было неопределённое мычание. Я не понимала его! Я не знала, что делать! И потихоньку это стало меня раздражать.
Я всегда находила выходы из сложных ситуаций. Пускай путём травм, душевных или физических. Но этот малыш стал для меня непреодолимым барьером.
А вечером с работы вернулся отец ребёнка. Я не выходила из комнаты, продолжая исполнять роль преданной няньки, и когда услышала звуки открывающейся двери, с облегчением выдохнула. Андрей вошёл в комнату через несколько минут. Он сухо поздоровался, даже не удостоив меня взглядом, и подошёл к сыну.
Сегодня он казался ещё более высоким. Как непреступная скала – холодная и идеально выточенная. То, насколько он был совершенным внешне, поражало. Всё, от одежды до пропорций тела, будто было выкроено по особым ювелирно созданным лекалам. Костюм сидел на нём как на шикарном манекене и, несмотря на целый рабочий день, оставался безупречным. Казалось, сама ткань работает на хозяина и отталкивает от себя пыль, грязь и прочие неприятности. Его волосы, глубокого каштанового цвета и чуть волнистые, аккуратно лежали, держа форму. Ни один волосок не выбился из строя! Чётко очерченные губы выглядели мягкими ровно настолько, чтобы быть привлекательным, не теряя при этом мужественности и силы. А на гладко выбритом волевом подбородке была чуть заметна ямочка, привлекающая ещё больше внимания. Из безупречной картины выбивались разве что бледность, резкая на фоне ярких пронзительных глаз, и глубокая морщина между прямыми чуть сведёнными бровями.
Я видела в нём черты матери, но они не были такими мягкими, как у неё. Её женская красота была чуть искажена в Андрее прямыми чёткими линиями, такими же ровными и идеальными, как и всё остальное. Мне хотелось бы отыскать в нём хоть какие-нибудь недостатки – противная волосатая бородавка или крючковатый нос как нельзя лучше подошли бы его злобному образу – но найти их я не смогла, их просто не было. Странно было осознавать, что в таком красивом теле могут существовать настолько ужасный характер и сухая душа.
Он присел перед Лёвой, по-мужски скупо поглаживая плечо мальчика. На мгновение суровое выражение его лица смягчилось, а губы чуть дрогнули в слабом намёке на улыбку. Я заметила, как быстрым движением ладони он проверил температуру ребёнка, заглянул в глаза. Интересно, что такого в его понимании могла я сделать, чтобы навредить здоровью Лёвы?
Я, было, открыла рот, чтобы рассказать, как прошёл наш день, но не успела, потому что Андрей, не поворачиваясь, жестко произнёс:
- На сегодня вы можете быть свободны. Завтра я жду вас. Без опозданий!