Он проснулся оттого, что знакомый голос обратился к нему. Он с трудом разлепил заплывшие веки и - как всегда по утрам - повернул свой взгляд туда, где привык видеть ее волосы, разметавшиеся между подушкой и краем одеяла, в которое она заворачивается, как в кокон.
Ее одеяло холодной зыбью струилось по пустой кровати. Вибрация в ладонях отдавалась гулом глубоко в животе и неприятно рассыпалась там мелкими брызгами. Голова была жутко тяжелой - да и какой же ей прикажете быть после стольких кружек пива, бесчисленных сигарет и молодецкого удара, которым наградил его знакомый кельнер?
Мысли, рассеявшиеся несколько часов назад по пустынным улицам ночного города, собрать было невозможно. Только скрипучий голос старухи застрял в ушах и не давал покоя, твердя одну единственную фразу: "Не надо так стараться: отдайся мгновению - и все получится само собой".
Да, он привык всегда добиваться своего. Во что бы то ни стало. Малейшая неудача - и толстая заноза вонзается в сердце. И все вокруг теряется в красной пелене, застилающей глаза. И мир собирается в одну точку, в которую направлены в этот миг все его стремления. И миг этот длится вечность, пока - так или иначе - не материализуется то, что он задумал.
Как будто что-то внезапно вспомнив, он резко перекатился к краю кровати и схватил клочок бумаги, лежащий поверх бесформенной кучи, которой дыбилась на полу его одежда. Так и не нашарив очков, он приблизил листок почти вплотную к глазам и прочитал единственное слово, написанное мелким поспешным почерком: "Уходи".
Вчера они гуляли по городу. Это была, пожалуй, их первая прогулка после того, как они решили жить вместе. Прохлада, пронизавшая воздух, подталкивала их ближе друг к другу, и было приятно неспешно шагать по малолюдным улицам, взявшись за руки.
Они забрели в тесный проходной дворик, куда их зазвала на стаканчик глинтвейна надпись мелом по зеленой доске, стоящей на тротуаре перед темной аркой. Кафе оказалось маленьким и скучноватым, во дворе пахло ремонтом, откуда-то доносился непонятный гул. Посреди пустого дворика тоскливо стояла наполовину наряженная рождественская елка - и ее беззащитная полунагота была такой бессмысленной... В общем, оставаться здесь не хотелось, и они пошли дальше.
За елкой они увидели группу людей, столпившихся вокруг странного сооружения. Какая-то старуха водила руками по медным рукояткам, возвышающимся над краями перевернутого колокола. Вода, наполнявшая гудящий колокол, кипела, и тысячи мелких брызг летали над ее мутной поверхностью.
Руки старухи сновали над неистовыми брызгами - и картина эта была настолько завораживающей, что он не мог отвести глаз от брызг, от похожей на ведьму старухи и от ее рук, колдовавших над водой. Старуха действительно была похожа на ведьму - но не из русских, а из немецких сказок: низенькая, сухонькая, с острым маленьким носиком, круглыми щечками и в больших старомодных очках. Прическа - как и подобает немецкой ведьме - очень аккуратная: закрученные в куделечки редкие крашеные волосы.
Движения старухиных рук были сильными и плавными, морщинистые пальцы обнимали гладкие рукоятки и скользили по ним - сами собой, как будто старуха была вовсе не нужна, чтобы заставлять колокол гудеть и разбрасывать брызги над кипящей водой.
Ему не терпелось поскорее самому поколдовать над мутной водой. Старуха плавно убрала руки, отошла в сторонку, и он поспешно встал на ее место. Он начал тереть рукоятки и… ничего не получалось. Он растерянно огляделся по сторонам, опять потер - никакого эффекта.
Вдруг он почувствовал, как что-то мягкое и сильное легло на его руки. Он оторвал взгляд от едва дрожащей поверхности воды и увидел, что это старуха положила свои ладони на его.
…Как будто силы ушли из его рук - они двигались плавно и уверенно, управляемые руками старухи. Ладони начали вибрировать, колокол загудел… Он почувствовал, что улыбается, и что в глазах сверкают бесчисленные радостные искорки…
Он опять перевел взгляд на старухины руки и, как завороженный, глядел на огромный кривой ноготь, украшавший один из ее пальцев. Потом он почувствовал, что оцепенение уходит, руки его становятся сильнее и сопротивляются движениям старухиных рук. Улыбка куда-то исчезла, и радостные искорки превратились в водяные брызги, на которые он смотрел взглядом начинающего гипнотизера. Но брызги не слушались его взгляда и торопились обратно в воду.
Старуха что-то сказала ему своим скрипучим голоском - он не разобрал ее слов. "Оставь меня в покое, дай самому попробовать!", - крикнул он, брезгливо отдергивая руки. Старухины пальцы вспорхнули, как обиженные голуби, и исчезли вместе с нею в собравшейся толпе… Исчезла толпа… Исчезло все вокруг…
Он бешено тер медные рукоятки, стараясь поддержать неумолимо угасающий гул. Мгновение назад клубящиеся над водой брызги поспешно возвращались обратно и не хотели выпрыгивать вновь. Вибрация больше не щекотала ладони, еще какое-то время упрямо скользившие по холодной меди. Наконец, он остановил свои руки, сжал судорожными пальцами холодные молчащие рукоятки и огляделся. Старухи нигде не было, мутная вода в колоколе едва подрагивала.
"Дай-ка я". Он вздрогнул и только теперь вспомнил, что он - не один. Что он - с ней на прогулке. Поморщившись от досады, он отошел от колокола. Обиженный, он не мог на нее смотреть, - и вдруг краешком глаза увидел сверкающие брызги. "Ты видел? У меня получилось!". В голове глухо ухнуло, пальцы сжались в кулак, глазам стало жарко от заполнившей их красноты.
Еще дважды он безуспешно подходил к колоколу. Он бы остался еще, но она потянула его за рукав: "Пойдем, посидим где-нибудь". Он дернул плечом, продолжая стоять, ожидая, когда освободится место перед колоколом…
…Он догнал ее на улице перед входом к кафе…
…Они сидели за столиком, пили горячий глинтвейн и курили. Она что-то рассказывала, а он смотрел сквозь нее…
"Я опять хочу попробовать!"
"Не надо, успокойся, давай спокойно погуляем".
"Надо: иначе я не успокоюсь!"
…Они вошли во дворик - и опять у него ничего не вышло.
"Ну, пошли…"
"Подожди, я еще попробую"
И он пробовал еще, и еще, и опять.
Он не увидел, а скорее почувствовал, что она медленно, а потом все быстрее идет к арке… Он твердил про себя - в такт резким движениям своих рук: "Сейчас - все - получится - и - все - будет - хорошо".
…Вокруг колокола постоянно толпился народ, и то и дело слышалось: "не так резко… надо плавно… равномерно…". Если бы его взгляд не был занят - если бы он мог оторвать его от поверхности воды - как бы он посмотрел на этих советчиков!
Всегда находился кто-то желающий попробовать, и ему приходилось уступать место. У кого-то получалось, у кого-то - нет, но люди - каков бы ни был результат - смеялись и уходили. Он, насилу дождавшись своей очереди, возвращался к колоколу. Колокол отвечал ему молчанием и подрагиванием мутной воды.
Сколько раз он говорил себе: это последняя попытка, если не получится - пойду домой. И каждый раз все начинал сначала.
Стемнело. Люди перестали заходить во дворик, в котором остались только колокол и он. Он - против колокола. Была борьба. Он видел только свои напряженные пальцы, пытавшиеся отчаянными движениями разбудить мертвый металл. Он царапал его и бил ногами, он отчаянно сжимал челюсти и обнажал зубы в зверином оскале - колокол молчал…
В перерывах он бегал в соседнюю пивную, где судорожно проглатывал дым бесчисленных сигарет и пиво, не замечая ни его вкуса, ни количества выпитых кружек… И опять возвращался к колоколу. Чтобы победить его.
…Колокол молчал…
…Мутная вода едва подрагивала… Тогда он принялся вычерпывать ее ладонями. Это показалось ему малоэффективным, и он погрузил в воду руки по самые локти.
…Он собирал ее между рукавов куртки и сладострастно изливал на землю, наслаждаясь шумом падающей воды и злорадно отмечая, что воды в колоколе становится все меньше и меньше.
Когда воду уже невозможно было зачерпывать руками, он выплескивал ее рукавом через край.
Кое-как отжав рукава, он собрал ими остатки воды со дна молчащего колокола, ударил его ногой и удовлетворенно впитывал в себя медленно стихающий гул.
"Теперь неплохо бы пива! И сигарету!"
По безлюдной улице помчался он до угла соседнего дома. Мокрые рукава были тяжелыми, руки не слушались, он спотыкался на бегу и был похож на подстреленную птицу с перебитыми крыльями, пытающуюся бегством спастись от охотников.
В пивной посетителей уже не было, но он упорно стучался в стекло витрины. Кельнер, весь вечер подававший ему пиво, приоткрыл дверь и что-то убедительно и долго говорил. Он попытался протиснуться между кельнером и дверным косяком, бубня про себя: "Пожалуйста, пива - пожалуйста, пива…".
Дверь открылась настежь. Что-то большое и темное медленно приближалось к лицу, становясь все больше и больше… Мягкий толчок, яркая вспышка и долгий звон хрустальных колокольчиков…
Может быть, он упал, а может и нет, во всяком случае он помнит только, что долго ползал по тротуару, безуспешно пытаясь найти слетевшие очки… Потом, как бы извиняясь за неудачные поиски, то ли вслух, то ли про себя пробормотал: "Да, ладно, и так дойду…".
Он проснулся оттого, что чей-то знакомый голос обратился к нему… Ее одеяло холодной зыбью струилось по пустой кровати… "Уходи", - было написано на клочке бумаги, брошенном поверх его одежды…
Он уткнулся лицом в ее подушку. Ничего, кроме навалившейся пустоты, он не чувствовал. Уходи - уходи - уходи… Как скорый поезд, несущийся через ночь мимо никому неведомых полустанков. Уходи - уходи - уходи… Уходи - уходи - уходи… Хорошо - хорошо - хорошо… Хорошо - хорошо - хорошо… Но сначала я заставлю колокол делать то, что я хочу! И все будет хорошо - хорошо - хорошо…
Утренний город шумит, стряхнув с себя прошедшую ночь… Встречные прохожие брезгливо проносят мимо свои взгляды… Вот зеленая доска, зазывающая на глинтвейн… Арка… Знакомый дворик с елкой, наряжающейся к Рождеству… Перевернутый колокол заполнен мутной водой…
Он кладет ладони на натертые до блеска рукоятки колокола и начинает медленно гладить их глянцевые поверхности. Постепенно, исподволь, ладони начинают вибрировать, и эта вибрация передается колоколу. Они звучат в унисон - колокол и он. Он погружается в эту музыку, он сливается с нею, он растворяется в ней. Он закрывает глаза: ему не нужно смотреть - он и так знает, что над поверхностью кипящей воды танцуют мелкие брызги. Получилось! Теперь все будет хорошо!
"Ну что, добился своего?" - проскрипел рядом голос старухи…
Он с трудом разлепил заплывшие веки и увидел кучу одежды, вздыбившуюся на полу. Сверху белел клочок бумаги…